Kitabı oku: «Сны Вероники (сборник)»

Моему любимому брату Шкейрову Евгению

безвременно ушедшему посвящается

1976–2007

Был случай, когда к Чингизхану подошла жена одного князя, с просьбой освободить её родных.

Чингизхан сказал:

– Вот, перед тобой стоят твой муж, твой сын, и твой брат. Я отпущу только одного, кого выбираешь?

Не задумываясь, она ответила:

– Брата.

– Объясни мне, почему?

Женщина сказала:

– Мужа я могу найти, сына я смогу родить, а вот брата не могу создать.

После услышанного, Чингизхан освободил всех троих.

В оформлении использованы иллюстрации автора.

Обработка рисунков Андрея Крючкова.

Фотография Андрея Крючкова.

Автор выражает искреннюю благодарность Давиду Вольсману за помощь в создании этой книги.

Сны Вероники

Нет просто историй.

Если история рассказана,

она где-то случилась:

в прошлом

настоящем

или будущем;

в знакомом

или ином измерении.

Небесная канцелярия

Случилось так, что я умерла. На самом деле, верите вы мне или нет, с каждым из нас такое, раз в жизни, но случается. Каждый когда-нибудь испытает это чувство, непонятное до тех пор, пока его не переживёшь. Но переживание это описать словами невозможно, как попытаться объяснить, что это такое оргазм тому, кто не разу не испытал его.

Но вот что интересно, всё было совсем не так, как описывают: никакого тоннеля, яркого света, ангелов – ничего этого не было. Просто еле слышимый щелчок пальцами – хоп! И я ТАМ, как во сне, когда никогда не можешь вспомнить, даже если очень хочешь: а как же я сюда попала?

Но ТАМ оказалась… канцелярия. Наверное, не зря я столько лет чувствовала себя офисной крыской. Правда, у нас были ручки и компьютеры, а у Него – большое белое пушистое лебединое перо и толстая приходно-расходная книга.

– Откуда? – не спросив даже как меня зовут и не отрываясь от какой-то одному ему известной записи, поинтересовался он.

«От верблюда», чуть не ответила я, жеманно прикрывая глазки. Но вовремя одернула себя – э, нет, тут верблюдов нет, тут же НЕБО. И я просто сказала:

– Оттуда, – и показала пальцем вверх. Многозначительно.

Он смерил меня осуждающим взглядом.

– Там – это ЗДЕСЬ, – и грустно добавил: – как и везде, впрочем. Чем занималась?

– Жила, – беспечно ответила я, пожимая теми местами, где должны были быть плечи.

– Это понятно, – сурово насупил он те места, где должны были быть брови. – Род занятий человеческих?

Я напрягла то место, где совсем недавно была извилина.

– Животных мучила. Айболита читали? Классика! А ещё их, этих животных, да и людей, жизни учила.

– Позволь мне предположить… ветеринар, дрессировщик, психолог. Так, да? Это есть хорошо. Там, у людей, это нужно. Ты главное это… Не перегибала? – с надеждой спросил он.

– Бывало, – тихо и скромно сказала я.

– Ну вот, – вздохнул он, – доверишь вам искру божью, силу небесную… А вы…

– Ты о чём это? – удивляюсь я. – А разве ОНА или ОН там?

– А ты как думала? Здесь, что ли? Сидит и тебя ждёт? ОН к нам и не поднимается никогда. «Душно, говорит, у вас здесь. Разрядили воздух своей бюрократией, дышать невозможно!»

«О-ПАНЬ-КИ» внезапно загорелись неоновыми лампочками буквы на небосклоне.

– Э-э-э, здесь нужно думать осторожно! Мысли они, знаешь, не только загореться, ещё и взорваться могут, – строго сказал он. – А нам потом облака по камешкам собирать.

– А можно я тогда… обратно? – робко взмолилась я.

– Ну вот, все вы так, только придут и уже обратно. Зачем тебе?

– Так к Нему поближе…

– Ну, иди, – вздохнул он, захлопывая книгу. – Только вот тебе кармическое задание: собак и мужчин больше не дрессируй. – И щёлкнул тем, что мы привыкли называть пальцами.

А где-то там внизу робкой улыбкой зарделась от удовольствия заря, возвещая о приходе новой жизни.

Все мы рождаемся с рассветом.

Старшая дочь

Говорят, что нет горя страшнее, чем потерять собственного ребёнка. Ни теоретически, ни физически, ни по законам природы, казалось бы, родители не должны переживать своих детей. Не дай Бог кому-нибудь испытать такое, врагу не пожелаешь.

А ещё говорят, чему быть, тому не миновать. И ещё кто-то записал в моей книге жизни пережить подобное несчастье. Причём я знала, на что шла, и в тот момент, когда её увидела, и на протяжении всей её жизни я пыталась подготовиться к её уходу.

Она была моё первое, моё испытанное, глубокое, тёплое и светлое ощущение счастья. Я так сияла, держа её на руках, что никто не мог ошибиться, глядя на нас.

А знаете, что за её появление в нашей семье было только одно «за» – моё желание! Не было ни денег, чтобы её прокормить, ни времени, чтобы ею заниматься.

Когда мы приехали в Израиль, ей на тот момент уже исполнилось три года. Большая уже девочка, умненькая, огромные карие глаза. К сожалению, как и всем в первые годы жизни здесь, мне приходилось работать и учиться день и ночь, виделись мы мало, но любили друг друга безумно, понимали друг друга с полу взгляда и полуслова. Всё говорило о том, что было между нами что-то большее, данное свыше и не данное каждому: любовь.

А так как любовь идёт рука об руку с ревностью, я очень переживала будучи беременной, как она примет новорожденную, как отнесётся к ней, поймёт ли меня как понимала всегда. И произошло чудо: ревности не было! В свои неполные девять лет она как-то поняла, что ребёнок, который родился – это тоже часть меня. И приняла, и терпеливо переживала все проказы и опыты маленькой.

Мне выпало ещё одно счастье: побыть с ней почти два года конца её жизни. Я всегда говорила, что люблю её, что она моё счастье и как я рада тому, что она у меня есть.

Но собачий век короток. Для немецкого дога она была долгожителем – лет девяносто восемь в переводе на человеческий возраст.

Уходила она тяжело, но нам так не хотелось расставаться! Мы, люди, чувствовали и знали всё, но благодарили её ещё и ещё за один день что она с нами. Что думала она, никто не узнает. Что будет после смерти при жизни нам не дано познать.

Но если все собаки попадают в рай, мне бы тоже хотелось попасть туда, чтобы встретиться с ней, с моей Сорбонной, которую я всегда считала своей старшей дочерью. Наверное, ещё и потому, что родилась она примерно в тот срок, когда должен был родиться мой так и не родившийся первый ребёнок.

Сумасшедшая

Боятся ей было уже незачем. Ведь все вокруг и так знали, что она сумасшедшая… У каждого дома всегда есть своя история, и этот дом, «дом скорби», не был исключением.

Эта была история любви между пациенткой и её лечащим врачом. Иногда по вечерам, украдкой, он приходил к ней в палату, и она упивалась его телом, наслаждаясь каждым прикосновением, забывая обо всём.

А однажды они занялись любовью прямо на тротуаре, посреди безлюдно дремлющей и потерявшей бдительность улицы. Ей было всё равно, что скажут люди, всё равно, что о ней подумают. Она ведь и так была сумасшедшей. Правда, её мать продолжала звать её «шлюхой» и «подзаборной девкой». Но ей было всё равно, она ведь его так любила. Её дочка смотрела на неё с жалостью, а она смотрела на дочку с такой нежностью и любовью. Ведь она могла выразить всё что угодно, она же сумасшедшая.

Однажды он сказал ей: «Пойдём со мной, мне нужно переговорить с коллегами». Он налил ей стакан воды, а она представила, что он угощает её бокалом вина. Но в комнату, где были его коллеги, она не зашла, а осталась ждать снаружи. Ей уже не нужно было бороться со своим эго. Ведь она была сумасшедшая. Рядом с ней присели какие-то, явно приезжие, девочки. Они спросили её, не знает ли она кого-то, кто может взять их на работу уборщицами? Она их внимательно выслушала, с умным видом покивала, но, пожав плечами, сказала что ничем, увы, помочь не может. Потом девочки поднялись и вышли, позвав её с собой. Она послушно встала и пошла за ними. Ведь она стала покорной, когда стала сумасшедшей.

Они все ехали в такси, о чём-то оживлённо болтая. Она слушала их болтовню и вдруг среди шумного водопада слов в её голове начала рождаться мысль, которая через несколько секунд сложилась в картинку, и было ощущение, как будто в голове её сидит человек с кинопроектором и прокручивает фильм. Сюжет: вот он выходит из комнаты после совещания с коллегами и видит, что её нет.

Остался на столе лишь её телефон. Тут она невольно дотрагивается до кармана брюк, и с ужасом понимает, что это не кино, забытый телефон действительно остался в клинике, а он её действительно ищет!

Он мечется в безумной панике и кричит: «Она меня бросила, она исчезла!». И тогда его безумство отчаяния захватывает и её, она кричит водителю: «Стой!!». Машина чуть было не врезается и останавливается. А она даже и не думает извиняться, на губах её играет улыбка нежности, сейчас она пойдёт к нему, через весь город пешком, ведь у неё нет денег на обратную дорогу. Она прощается с девочками, обнимает их и убегает. Идёт по улицам города в больничной пижаме, счастливая и радостная, всё с той же улыбкой на губах: она идёт к нему!

Как она дошла до клиники, каким образом оказалась в своей палате, когда и как он пришёл к ней и присел на кровать – она не помнила. Он ей сказал: «Девочка моя, я люблю тебя!» А она смотрела на него, любовь текла из её сердца, лаская его, обнимая его взглядом. Он ей сказал: «Да, я сопротивлялся любви к тебе, я думал, что это неправильно, что этого не должно быть…»

Но в этот момент в её сознании предательски спуталось время прошлое и настоящее, и ей показалось, что он ей говорит: «Я сопротивляюсь любви к тебе, я думаю, что это неправильно, что этого не должно быть!». Боль пронзила её тело, голова наклонилась набок, глаза прищурились и из них закапала горечь, обида, боль. Он заметил это и тут же ласково прикоснулся к ней и прошептал: «Но это всё в прошлом, любовь моя, девочка моя, я с тобой, я уже ничего не боюсь, любимая моя!». Обнял её, а она, укутавшись в его объятья, как в одеяло нежности, начала засыпать, а он смотрел на неё, целовал и гладил её волосы.

А она и не помнила, что сошла с ума в тот момент, когда он отказался от неё и от своей любви к ней, ушёл, сказав ей слова, которые разорвали ей душу и не поместились в её сознании.

Я уже не помнила его «до» всего этого. Для меня он был просто врачом, который безумно любил одну из своих пациенток…

Душевная дедовщина

Сидя на лекции по психологии в университете, часть которой была посвящена жестокости вообще и в семье в частности, Аня в очередной раз призадумалась. Преподаватель приводил данные некоторых исследований о том, что дети, подвергавшиеся жестокому обращению в детстве, в будущем склонны сами проявлять жестокость по отношению к своим детям. «Дедовщина, – подумала она и тут же засмеялась. – Чертовщина, я имела в виду, оговорка совсем как по Фрейду, когда с кончика языка соскальзывает предательски вырвавшееся наружу подсознательное».

Аня задумалась: несмотря на свой юный возраст и принадлежность к «слабому» полу, долгие годы её почему-то волновало то самое явление, которое называлось в Советской Армии дедовщиной. Суть его была в том, что когда в какой-то момент срок службы в армии был сокращён на год и старослужащие (те, которым не посчастливилось служить меньше) начали вымещать злость разочарованной несправедливости на новоприбывших счастливчиках; а те, в свою очередь, в своё время, издевались над новобранцами, мстя за своё униженное прошлое. «Поразительно, – думала она, – это же неестественно… Человек, казалось бы, должен поступать совсем наоборот: пройдя через боль, не причинять подобную боль другому человеку?»

Аня вдруг вспомнила, что несколько лет назад мама, как бы в шутку, сказала ей и сестре: «Дети, если я буду вести себя как моя мама, просто пристрелите меня!». В том смысле, что сколько Аня себя помнила, отношения между бабушкой и мамой были всегда напряжены. Напряжение порой перерастало в неприязнь такой степени, что две старшие женщины не могли нормально общаться друг с другом, а маме Ани искренне хотелось, чтобы её отношения с дочерьми были иными.

Но иначе не получилось. Вернее, мама, конечно, пробовала, старалась, но не получилось. Несколько раз Аня, в запале спора или ссоры, напоминала о давней просьбе матери «пристрелить её». Конечно же, она не собиралась никого «убивать», просто пыталась достучаться, указать, сравнить…

Наверное, в какой-то момент мама это поняла, только вот вывод, к огромному сожалению, она сделала не тот, который бы хотелось её дочери. Видимо, не справившись, раздавленная чувством вины и для того, чтобы дальше не навредить, мама отстранилась. Совсем. Ушла.

Нелегко быть сиротой при живой матери, но так получилось, что мама стала жить в своём мире, где не было места для дочери. Хотя, по её словам, каждое утро она смотрит на Анину фотографию и желает ей всего самого хорошего.

«Вот она, душевная дедовщина жизни, – горько вздохнула Аня, – так всё сложно!» А возможно, что на самом деле наоборот, всё очень просто, пришла ей в голову мысль: когда человек что-то сильно ненавидит, отрицает или осуждает в себе или других, жизнь заставляет его побывать в шкуре осуждаемого им… Просто для того, наверное, чтобы снять излишнее напряжение, накопившееся во вселенной!

У неё настолько захватило дух от собственных мыслей, что, сидя на лекции по психологии в университете, слушая преподавателя и не слыша его, она замечталась, что когда станет работать по специальности, обязательно придумает что-то такое, отчего её имя будет записано в истории психологии наряду с Фрейдом. Например, она введёт понятие, которое будет называться «душевной дедовщиной». Конечно же, это понятие будет не буквально в применении к психологическому явлению, думала она, это как Эдипов комплекс Фрейда, который взял древнегреческий миф как основу, объясняющую сложность отношений между мальчиками и отцами.

И люди, прочитав о её исследовании на эту тему, вздохнут облегчённо, тем самым сняв напряжение муки необходимости причинять боль другим.

Небо желаний

Тем жарким памятным летом мы приехали на отдых всей семьёй и поселились в одном из небольших домиков на берегу озера, тонувшего в тенистой свежести буйно разросшихся кустарников и деревьев. Сами домики стояли на таком неощутимом расстоянии друг от друга, что их присутствие было невидимым, порой, для самих себя. Время однообразно текло похожими друг на друга днями и ночами и ничто не предвещало, что может произойти что-то необычное.

Однажды утром, завёрнутая в своё любимое полотенце бирюзового цвета, я спустилась к озеру. Был невыносимо душный день, и все невидимые до этого люди высыпали на берег, наслаждаясь, казалось, одним только присутствием рядом с водой.

В этот момент что-то и произошло. Это «что-то» было осознание того, что я могу летать! Недолго думая, я решила испытать, что же произойдёт, если я оторвусь от земли и прыгну в воду. Мне не терпелось, и я просто распростёрла руки-крылья и прыгнула. Конечно, мне не хотелось, чтобы кто-то заметил, что я на самом деле не прыгаю, а лечу над водой. Я задержалась в воздухе всего-то на несколько мгновений и, охваченная диким, до того неизведанным чувством восторга и блаженства, погрузилась в стихию воды. И, отбросив всякие колебания я сначала пошла по водной поверхности, а потом, вдохнув в лёгкие воздуха, без малейших усилий, естественно вспорхнула над водой, потом над землёй, а затем закружилась в волшебном воздушном вальсе, поднимаясь всё выше и выше. Восторг пронизывал каждую клеточку моего тела, каждую частицу сознания, души, и с детской радостной улыбкой на губах, забыв обо всём, я парила и летала, и взмывала ввысь, и бросалась камнем с неба, и так захватывало дух и перехватывало дыхание за миллиметр от како-го-либо куста, камня или дерева что я уже не чувствовала, кто я и что я, где я, зачем и почему, и границы времени, расстояния и ощущения стёрлись и растворились в неге небытия.

В какой-то момент я поняла, что нужно возвращаться. И что меня, летающую в небесах, уже заметили и, скорее всего, знают, кто я, и такого отличия не примут и не потерпят. Всё ещё в надежде, что если я приземлюсь подальше от нашего домика, меня не заметят, и я тихонько подкрадусь и спрячусь в своём доме под защитой моей семьи, я пробралась сквозь заросли и замерла, раздумывая, что же делать дальше, и в то же время как бы наблюдая себя со стороны: я стою, нагая, поблёскивая в лунном свете, волосы струятся по изгибам плеч и… неизвестно откуда выросшие белые, чувственно нежные лебединые крылья.!

И вдруг… раздался выстрел. Всё ещё наблюдая за собой как бы издали, вижу это неземное создание с крыльями, уже забрызганными капельками крови, и глаза. Удивлённый, беспомощный и укоризненный одновременно взгляд, направленный в ту сторону, откуда прозвучал выстрел. Там стоит моя мама, её выстрел был точен, в спину, как раз между лопаток. Опустив голову, я вижу рану, как раз в том месте, где должно было быть сердце… Боль затянулась со временем, я больше не знала, могу ли я летать, и видела в небе просто небо, а рана зарубцевалась брызгами шрамов, которые каким-то невероятным образом сложились причудливым рисунком в форме звезды, запечатлев на теле и спрятав одновременно произошедшее в моём сердце навсегда.