Kitabı oku: «Буржуй ищет таланты»
Часть I
Глава 1
Был конец Нового года или конец света. В итальянском ресторане вечер напоминал поле боя: персонал сражался, сдавал территорию и нес потери.
– Нет… нет… к сожалению, мест нет. И в курящем тоже… Я вас уверяю… Ну куда же вы?!
– Извините, все зарезервировано… Может быть, часа через полтора… Подождите! Ну правда, мест нет!!!
У Веро́ прилипла к спине рубашка, от дыма слезились глаза, от тарелок немела шея. Ей срочно надо было принять заказ с десятого столика.
– Девушка! А принесите оливок!
– А чтобы с косточками?!
– Еще пармезана…
Вверх-вниз по лестнице, вверх-вниз… Она все время помнила про десятый…
Шестнадцатый стол ждал заказа, тридцатый вот-вот позовет, пятый просил чай, ах!..Черный или зеленый?!
Веро судорожно полистала блокнотик: ах, черт!..Черный или зеленый?!
– Принесите лимона!
– Два эспрессо!
Веро безуспешно старалась пробиться к десятому.
– Посчитайте…
Кофе машина единственная из персонала молча отрабатывала вложенные в нее средства и надежды. Бармен, как тигр, хищно высматривал тех, кто отвечал за доставку напитков: «Каппучино падает! Эспрессо оседает! Проклятые официанты!»
Веро трусливо вжала голову в плечи и постаралась прошмыгнуть мимо.
– Я тебя вижу, Веро!!!
Потом ее еще три раза дернули, и когда она, уже задыхаясь, добралась до десятого столика, то старалась говорить медленно и незаметно трясла головой – чтобы кровь от затылка отхлынула.
– Что-нибудь выбрали?
Веро умела быть вежливой— это был ее дар. Природа не слишком одарила ее талантами, но в искусстве «держать лицо» постаралась. Даже с лихвой отмахнула. Веро улыбалась, кивала, старалась не поддаться соблазну опереться рукой о стол, а лучше двумя, а лучше упасть на него, забыться и пролежать так два дня— только бы никто не трогал и счет не просил.
– Да-да, я запоминаю: оливки, карбонара. Что вы сказали? Соуса побольше?
(О, непременно. Вам не повезло, вы сидите далеко, а два столика рядом с кухней слышали, как недавно туда явилась Принчипесса1 и попросила на разговор шеф-повара.
– Робертино, – сказала она, поправляя челку и показывая, что она здесь главный официант, и ей не требуется ни ума, ни такта,– гости попросили карбонару с двойным соусом. Уважь их… Сделай-ка по-быстрому.
– Я тебе сделаю, – ответил Робертино так, что даже жилки на лбу проступили.– Я тебе сделаю с таким двойным соусом, что сама в нем утонешь!!!
А потом зашвырнул в нее кастрюлей, крича, что он итальянец и кладет столько соуса, сколько нужно, и пусть она идет туда-то… раз она такая-то… не уважает итальянскую кухню! Потом вытер пот со лба и добавил, что впредь убьет каждого, кто явится с подобной просьбой. Веро сама едва успела убраться.)
– Может быть, я предложу вам пасту с грибами? Там много сливочного соуса и тоже есть бекон. Что? Аллергия на грибы? Да бросьте, какие там грибы… Это же шампиньоны.
– Девушка!
– Девушка?! Вы подойдете, черт вас дери?!
…Где-то у лестницы ее догнала Алессандра. Храброе сердце, верное плечо и стабильная нервная система. В руках у Алессандры был тяжелый поднос с бокалами, и в тот момент она особенно походила на гладкошерстную легавую – дрожала от волнения, оглядывалась, высматривала дичь. Увидела Веро с горой тарелок, проявила выдержку. Остановилась.
– Я только с кухни. Там Робертино… Мне кажется, он сегодня кого-нибудь точно зарежет. Веро, сходи, а? У тебя больше всех шансов выжить.
…На кухне шла своя война. Робертино кричал, ругался и обещал выбить дурь из официантов, которые не успевают забирать заказы.
– Idioti! Уже целая минута! Сколько можно ждать?! О, Madonna!
«Мадонна»… Когда Веро в первый раз услышала это слово, то с восторгом подумала: «Как красиво. Молится, наверное».
Оказалось, матерится.
Робертино не зря занимал должность шеф-повара – он мог в одиночку приготовить и отдать двадцать разных паст одновременно. А еще он был как медведь после зимней спячки – ударом открывал жестяные банки, гнул сковородки и мог убить сотейником. И хотя у него под кителем билось благородное (Веро в это свято верила), почти рыцарское сердце, он уже с утра был так не в духе, что, услышав его голос, Веро срывалась с места и мчалась как бешеная лошадь на кухню. На одном дыхании, перепрыгивая через ступеньки, здравый смысл и других официантов. К финишу, как правило, приходила первой, чем иногда заслуживала скупую похвалу шеф-повара.
– А?! Что?! Пасту отнести?! – заплеталась Веро в словах, держась за бок.– Так кричал… Думала, уже никому не спастись.
– Осторожнее, – с досадой бросал помощник шеф-повара Томми, торопливо раскатывая тесто для пиццы,– ты так себе шею сломаешь. И почему опять ты, Веро?! Кроме тебя еще кто-нибудь работает?!
Веро обожала Томми. Он был для нее самой важной птицей ресторана. Он был настоящим пеликаном, птицей – другом, птицей – мозгом и это проявлялось во всем – в оперении, в телосложении и, что самое ценное, в нравственном отношении. Он подкармливал Веро пармезаном, отказался научить ее курить, а когда все особенно ныли, научил посылать Принчипессу таким шикарным итальянским жестом, что Веро, обрадовавшись, еще долго тренировалась и однажды, показывая всем, как научилась, выкинула руку перед носом изумленного Удава, нового управляющего, и в неконтролируемом запале послала его так красноречиво, что все вокруг обмерли…
В умственном отношении Томми тоже превосходил своих сородичей. Когда Веро с ним познакомилась, он, как истинный итальянец, мог произнести без акцента только слово «лазанья», и то во время обеда.
– Давай я тебя русскому научу, а ты меня итальянскому, – предложила как-то Веро.– Я тебе, конечно, фору дам, ты не бойся. Итальянский – что там учить… Ха! Это не наши семь падежей… С понедельника начнем, да?
– Ой, Томми, давай со следующего понедельника?
– Что-то неохота сегодня. Давай с начала месяца, а?
И вот уже Томми выучил русский, немецкий и начал учить арабский, а Веро все бегала туда-сюда и досадливо морщилась:
– Тьфу ты, карбонара на trentaunо. Томми, я опять перепутала: это тринадцатый или тридцать первый?
Но тот день новогоднего побоища даже Томми выдерживал с трудом.
– Две пиццы – сорок первый стол! Эти три на десятый. Лазанья готова! Веро, готова!
– Томми, у меня только две руки!
– Еще пицца! Четыре салата! А-а-а, Веро! Ты знаешь, что твоя подруга Хорошая перепутала заказы, уронила пиццу и отнесла пасту не на тот стол?!
– Суп! Три пасты! Где эти проклятые официанты?! Опять ты, Веро!!!
Где-то у бара ее снова догнала Алессандра.
– Этот день никогда не кончиться. Три полных зала и два с половиной официанта на всех.
– Почему два с половиной? – не поняла Веро.
– Ну, как же?! Ты, я… и половина Хорошей.
– Почему половина?
– Потому что ее вторая половина,– разозлилась Алессандра, – витает в облаках, где гости сами за собой тарелки носят.
– А Принчипесса?
– Рыдает в подсобке. У нее стресс. Не правда ли, самое время поплакать?!
С Хорошей Веро столкнулась где-то между десятым и тринадцатым столами.
– Веро, у меня тут такое случилось. Ты не поверишь…
Веро на мгновение прикрыла глаза. После этих слов можно было спокойно готовиться к худшему.
– Понимаешь, я взяла заказ на девятнадцатый, засунула в штаны… и забыла про него напрочь.
В первый раз Веро встретилась с Хорошей, когда та пришла устраиваться на работу. Это было воскресенье – единственный день, когда Веро успевала позавтракать. Солнце радостно светило, посетители с утра не торопились, Принчипесса опаздывала. Никто не мешал выпросить в баре чашечку кофе, сесть подальше и, стараясь не накрошить на клетчатую скатерть, сгрызть печенку, припрятанную накануне. Веро в этот момент особенно замирала, стараясь продлить семь минут безмятежности, сладко представляя, что вдруг наступит чудо, и ей не надо будет следующие двенадцать часов бегать по ресторану с вытаращенными глазами… И вдруг к ней подходит новенькая официантка, по-свойски кладет руку на плечо и, как будто они уже век знакомы, спрашивает:
– А что это у тебя? С молоком, да?
А потом берет ее чашку и отхлебывает кофе. Ее кофе! В этот момент Веро почти впала в кому от мыслей, что она сейчас с ней сделает… А пока выходила из комы, ее новая подруга откусила печенье и по-хозяйски смахнула крошки со стола. После этого не было смысла в долгих реверансах. Томми еще плиту не нагрел, как новенькая уже две тарелки разбила, и поднос со стаканами опрокинула.
– Откуда она свалилась? – вопрошал Томми, с шумом хлопая дверцей холодильника, и на его лице читалось неподдельное: «Ну как так можно?! Как?!»
– А мне она нравится,– улыбнулась Веро, словно почувствовав, что в ресторане теплым ветром повеяло.
Новенькая, уже порядком освоившись, дала обалдевшей Принчипессе метлу, и та, пока дар речи не вернулся, стала послушно подметать осколки.
– Я и сама удивляюсь, – облокотившись о барную стойку, довольно улыбалась Веро,– но мне почему-то кажется, что она хорошая.
Томми еще раз фыркнул, но тоже обернулся посмотреть, как Хорошая подбадривает Принчипессу мести быстрее…
Как Веро и думала, Хорошая стала ее личным золотым фондом. Схватывала все на лету и за словом в карман не лезла. Даже Принчипесса с ней старалась не связываться. А если Веро не хотела обслуживать каких-то посетителей, она всегда просила Хорошую подойти— та могла найти язык с каждым клиентом, и ей цены не было, если бы она еще тарелки до столов доносила…
Особенно Робертино к этому был неравнодушен. Дважды в бешенстве срывал с себя фартук, чтобы пойти убить ее, и те несколько секунд, пока Томми держал извергающего проклятия итальянца, а Веро запирала Хорошую в подсобке, всем казались счастливой отсрочкой приговора… Но Хорошая это не ценила, гордо колотила в дверь, в благородном порыве желая нести ответственность за свои промахи.
Веро же, протирая вилки и параллельно слушая вопли из подсобки, задумывалась, что неизвестно на кого бы еще поставила. Уже через пять минут Хорошая вскрывала замок, и чтобы разнять свору, приходилось звать на помощь Алессандру.
Хорошую, как потом узнала Веро, воспитывала бабушка и улица. Хорошая знала все бары и с кем только знакомств не водила. Жизнь у нее обычно начиналась ночью. И Веро часто задавалась вопросом: «Когда Хорошая спит?» Ясно было одно: если на Хорошую выпадает утренняя смена, это катастрофа.
– Я так и говорю… Сунула в штаны и забыла.
Веро невольно посмотрела на часы при входе.
– Давно, говоришь, он у тебя в кармане?
– Минут двадцать… нет, минут сорок.
– Посчитаем… На кухне заказы опаздывают минут на тридцать, плюс сорок минут ожидания… Получается, Удав придушит тебя часа через полтора и даже гостей стесняться не будет, потому что, чего тут скрывать, он давно этого хотел. Что у тебя тут? – Веро быстро пробежала глазами по заказу.– Так… Две пасты, пицца… Еще одна пицца. Попробуем Томми упросить сделать твои пиццы вне очереди.
…Томми кричал, не слушал, говорил, что бараны умнее, но пиццу сделал.
– Вот повезло! – обрадовалась Веро, когда план почти не провалился. Они встретились с Хорошей у лестницы и пожали друг другу руки.
– Tu! Sempre tu! Cuarenta minutti!
Удав выполз из-за угла и дико довольный, что застал сразу обеих («занесем в простой, вычтем из зарплаты, выпишем себе премию»), загородил дорогу.
– Tu! No pizza! No pasta! Cameriera stupida!
«Вот черт,– соображала Веро,– как он узнал, этот гад? Не иначе как Принчипесса доложила. А она откуда? Если только… подслушала! Вот дрянь!»
Но больше всего Веро досадовала на себя, что потеряла бдительность.
Обычно Удав поджидал жертву где-нибудь в засаде, потом вылезал, подкрадывался и…оп! набрасывался, хватая добычу за горло. Потом шел выписывать себе премию. Веро это знала и с пониманием старого потрепанного воробья старалась держать местность в поле зрения, осторожно выбирая слова на враждебных территориях.
«Ну что ты орешь-то?! – с раздражением подумала она, к вечеру ей особенно было трудно держать себя в руках.– Что ты мельтешишь перед глазами, тунеядец? Хочешь сделать что-нибудь полезное – тарелку отнеси».
– Tu! Sempre problemi! Sempre cretina!
Хорошая вдруг вышла вперед и громко так, почти по слогам, как говорят обычно глуховатым людям, с явным желанием помочь, сказала:
– Я вас не понимаю. No capisco. Я не говорить по-итальянски. Ну, что ты хочешь? Веро, что он хочет? Что? – И участливо добавила:– Может, чая?
Примерно в двенадцать часов ночи Веро устало оглядела зал, машинально поправляя скатерть.
«Три стола, два посчитались, осталась большая компания. Каппучино – счет. Шесть бокалов пива – сдача. Еще пицца. Четыре пасты. Ну, что же вы, ребята, все жрете…»
Мимо, прихрамывая, прошла Алессандра. Принчипесса, притихшая, с темными кругами под глазами, несла тарелки вниз. Веро посторонилась пропустить ее к лестнице.
«Надо же, утром мы как серны гор, проворные и стремительные, а к ночи как три старые клячи, дохлые и изможденные. Ну ладно, последний поход в бар… Тут тоже трагичные лица. Держитесь, ребята, скоро спать. Осталась пара перевалов. Поднос. Оп…Взяла…А вот это зря они мне шесть бокалов поставили. Мадонна…Тяжело-то как!!! Несем… Несем… Вершина близка. Пришли. Думай о равновесии, думай… и улыбайся. Улыбайся, как дура, словно это самая большая радость в твоей жизни. Так, сначала девицам: берем, ставим бокал, держим равновесие. Хорошо… Берем, ставим… Эй! Справа! Не надо помогать! Не надо! Убери руки! Убери руки, говорю! Ах!.. Можешь не убирать. И ведь не на тебя, дрянь, на подругу твою. Все… Куртка, платье. Вскочила, кричит, мокро. Понимаю, шесть бокалов – три литра, мы сейчас все утонем. Господи, а смотрят-то как… Вот он, мой конец. Как там про серн? Мясо ценят за питательную ценность, а из кожи выделывают перчатки?»
Глава 2
Рестораном, в котором работала Веро, заправляла одна вдова – особа уже немолодая, но порывистая и импульсивная. Всегда взбудораженная, словно лошадь, учуявшая опасность, она никому никогда не доверяла, заставляла и других поминутно оглядываться. При виде ее даже чашки с буфета падали, переволновавшись, что их поставили, повернув ручкой не в ту сторону. За неровность и отрывистость персонал прозвал хозяйку Росомахой и всегда помнил, что Росомаха сначала нападает, потом зарывает, потом ест в три приема.
Не будучи злой от природы, но чувствуя власть, Росомаха сильно расслабилась, и граница между желанием, чтобы человек работал в ресторане, и тем, чтобы он там жил, у нее заметно размылась. Стандартная ошибка всех рабовладельцев: ты просто не знаешь, когда остановиться.
– Представляешь… – сказала однажды Веро Алессандре, – не могу теперь ходить в рестораны – ненавижу официантов.
– А за что их любить? – хмуро отозвалась та.
Они стояли у барной стойки, как два не вымирающих динозавра, и смотрели, как Принчипесса проводит очередное собеседование на место официанта.
– Как ты думаешь, сколько протянет? – с надеждой спрашивала Веро, думая о выходных. – Месяца четыре? Она с виду крепкая.
– Да нет, месяца два, – вздыхала Алессандра и тоже думала о выходных.– Ты посмотри, какая улыбчивая. А при нашей работе нужен или стержень, или полная апатия к жизни… Но улыбаться перестанет быстро. Это точно.
Так и было. Через три недели новенькие отползали от банкетного зала, как раненые с поля боя, и гвардия оставалась в прежнем составе. И когда стало совсем плохо, в ресторане появился Удав.
После этого все с ностальгией принялись вспоминать те хорошие времена, когда было плохо.
Откуда он свалился, еще долго никто не понимал. Ходили слухи, что у него в Италии был ресторан, он там случайно отравил местного мафиози, и, пока боссу в больнице промывали желудок, ему пришлось удирать на все четыре стороны. Но Удав не растерялся, побродил немного по свету и со своим талантом приспосабливаться нашел страну и работодателя. Сменил климат, сменил гражданство, но не поменял любимое занятие – жить за счет других и ничего не делать.
Росомаха его как-то быстро признала, даже доверилась, полагая, что он, итальянец, в еде и напитках толк понимает. И не прогадала, в этом Удав понимал – и пожрать, и выпить был не дурак. К тому же умел создать видимость работы – рвался в нетерпении, когда Росомаха была рядом, а в остальное время сидел за барной стойкой и мотал ногой.
– Я так устал, так устал, – жаловался он, откупоривая очередную бутылку вина,– я уже два года без отпуска.
За это время он откормился, располнел и почти посадил печень. Дело в том, что Удав любил выпить, но ему приходилось это скрывать, потому что Росомаха пьянства не переносила. Наверное, это была самая большая неудача Удава – отсутствие собутыльника и необходимость вечно прятать бутылку.
К персоналу он был пренебрежителен и зол, жизнь научила его не принимать людей близко к сердцу. Он даже язык не стал учить, обходясь итальянскими жестами, хотя был очень даже умен, все подмечал – недостатки, слабости— и умело ими пользовался. Наверное, он мог в правительстве занимать не последнюю должность (не зря же так интриги любил), но незаметно разменялся, и день и ночь думая о своем кармане…
А еще Удав не сохранил бы такую выдержку, выпивая по две бутылки вина за вечер и умудряясь каждый раз добираться до выхода своими ногами, если бы не прислушивался к своей интуиции, которая ему всегда подсказывала, где дверь.
И вот и однажды, похмельным утром, помятый, но бдительный Удав опрокинул две чашки эспрессо и окинул ресторан мрачным взглядом. Что-то неладное чудилось ему в воздухе, какой-то заговор. Удав закурил, поморщился, потушил сигарету. Неспешно слез со стула. Пошатываясь, незаметно прокрался на кухню. Открыл дверь, споткнулся обо что-то мохнатое, взвыл от ужаса, вскочил на табуретку, вспомнил любимую маму…
Потом орал на всех с таким сердцем, такие доводы приводил, что даже Робертино смолчал, отступил к персоналу и закрыл его широкой итальянской спиной. Удав еще раз чертыхнулся, слез с табуретки и торжественно пообещал, что всем головы оторвет. Потом направился к Росомахе смертные приговоры подписывать.
После этого Робертино медленно обвел притихший персонал прощальным взглядом. Чуть дольше задержался на Веро и Принчипессе. Принчипесса гордо голову подняла, готовая пойти в бой за свои убеждения. А Веро малодушно голову в плечи втянула, она в бой никогда не ходила. Она обычно в кустах сидела.
«А при чем здесь Веро? – недоуменно уставилась она на свои ботинки, стараясь взглядом с Робертино не встречаться.– Как что, так сразу Веро! Эту кашу, на минуточку, все заваривали. Каждый как мог себя проявил!»
Она как сейчас тот день помнила. На дворе стоял сентябрь. Дождь лил беспросветно уже третьи сутки, будто старался усилить обострившуюся осеннюю хандру. Веро выскочила из дома без зонта, возвращаться времени уже не было. Она очень опаздывала, понимала, что надо бы ускориться, а лучше пробежаться, но ноги и без того волочились с трудом. По дороге заглянула в аптеку посмотреть, сколько антидепрессанты стоят. Вышла в немом изумлении.
«Надо же… – подумала она, задрав голову и разглядывая затянувшееся черное небо, – те, кто могут позволить себе купить курс из расчета по две капсулы на четырнадцать дней, напрасно думают, что у них все плохо».
Но дойдя до ресторана, Веро поняла, что утро может быть еще хуже.
У ступенек сидел печальный, похожий на мокрого лисенка пес. Он был уже не щенок, а скорее подросток, и хотя с родословной были вопросы, но Веро сразу разобралась, что даже через год пес выше ее колена не вырастет. На груди у него светлым пятном выделялось белое, словно у аристократа, жабо, но сейчас оно уныло свесилось, так же как печальные мокрые уши, как несчастный рыжий хвост. Ручейки дождя, не останавливаясь, бежали по его шерсти, и озябший пес застыл с выражением полной безнадеги в глазах. Иногда он вздрагивал, отряхивался и вглядывался в прохожих, словно надеялся кого-то увидеть, но люди спешили, спрятавшись под зонтами, и пес снова опускал голову, все ниже и ниже.
На его носу повисла огромная, похожая на слезу капля. Заметив, что на него смотрят, пес поднял морду и исподлобья посмотрел в ответ. Капля, сорвавшись с носа, упала на мостовую.
Веро продолжала стоять как зачарованная, дождь усилился, на ее носу тоже повисла капля. Веро подумала, что это полный привет и лучше бы ее с утра пристрелил кто-нибудь.
Она вспомнила, что в холодильнике у Робертино были припрятаны котлеты. Сначала их, конечно, приготовили для посетителей, но срок годности не бесконечен и ходили упорные слухи, что сегодня ими будут кормить персонал.
Веро, конечно, любила Робертино, но иногда ее так и распирало спросить:
– Серьезно? Это наш обед? А ты сам-то это есть будешь?
«И все же, все же,– размышляла Веро, заходя в ресторан и затылком чувствуя взгляд собаки,– как бы достать ту котлетку».
В подсобке она натолкнулась на Принчипессу. Та, мрачно вглядывалась в зеркало, оправляя черную футболку. Веро подумала, что сегодня она особенно похожа на одичалую ворону – ту, что и рада к стае примкнуть, но гордость не позволяет.
– Опаздываешь,– бросила Принчипесса хмуро.
– А ты не опаздываешь? – огрызнулась Веро.– Сама меня на минуту опередила.
Принчипесса не ответила, зашвырнула в угол туфли и, пнув чью-то сумку, хлопнула дверью. Веро вышла следом, по-шпионски огляделась и направилась в кухню. От хандры не осталось и следа, мысль о котлете удивительным образом придала жизни смысл.
Утро на кухне было в самом разгаре – звон тарелок, хлопанье крышек, окрики Робертино. Тут вовсю жарили, варили, запекали. Робертино раздавал указания.
– Чеснока мало – больше чистите! Свежую зелень привезли? Почему до сих пор сыр не натерт?! Мяту не трогай! Кто взял мой нож?! Кому руки оторвать?!
Веро неуверенно потопталась на месте – храбрости у нее заметно поубавилось. До холодильника был один прыжок, но Робертино тоже одним ударом наотмашь бил.
«Не пойму, в каком он настроении,– щурилась она.– Попросить? Не попросить? О, Принчипесса! А она что здесь делает? И тоже к холодильнику. Оп! Уступаю… Робертино как раз свой нож нашел».
– Робертино, я котлеты возьму? Что? Что ты смотришь как бешеный, я тебе чек принесла. Я за них заплатила, говорю. Понимаешь, заплатила. Ну и взгляд у тебя. Тебе плохо? Веро, а ты почему не в зале? Мы открываемся.
Еще пару секунд Робертино приходил в себя.
– Что? – взревел он.– Да как ты смеешь?! Веро! Да как она смеет?! Ты видела?! Своими ручищами в мой холодильник! Без разрешения! Такая наглая… такая…
– Да, да, да, – закивала Веро, но в душе смутно шевельнулась надежда,– такая дрянь. Я тебе всегда об этом говорила. Но она уже убежала. Робертино! Я тебя прошу, не махай так ножом!
И, подобострастно улыбнувшись, Веро сделала два шага к выходу, почти вывалилась из кухни и помчалась за Принчипессой. Сама себе не верила, перескакивала через ступеньки, боялась все кино пропустить. Очень запыхалась, прибежала к самым титрам, но тоже понравилось. Пес стоял за окном и с блаженством на морде уплетал котлеты. Принчипесса потрепала его по загривку, улыбнулась, став на мгновение похожа на человека, и вернулась в ресторан.
– Уже пять минут, как открыться должны,– рыкнула она на застывшую у входа Веро.– Ты чего встала у прохода?! И пятно на скатерти. Почему не поменяли?!
– Да пошла ты, орать с утра,– бросила в ответ Веро… но как-то с уважением.
С тех пор пес повадился ходить в ресторан каждый день. Принчипесса показала ему вход у кухни, приказала ждать там и незаметно перевела на трехразовое питание. Назвала Буржуем.
– Имя какое-то дурацкое,– неодобрительно морщилась Веро, глядя, как белое жабо у пса на груди от сытой жизни расправляется, а сам он становится круглее, как колобок в лучшие годы его откормки у бабушки и дедушки.
Как только Принчипесса взяла опеку над Буржуем, Веро вмиг перестала терзаться его судьбой.
Поначалу, как обычно бывает в незнакомом обществе, Буржуй немного стеснялся, присматривался, всем спасибо говорил. Но потом пообвык, обнюхался, выбрал себе вожака. Стал по вечерам Робертино до помойки провожать.
– Что, опять со мной пойдешь? – усмехался Робертино, вынося вечером тяжелые мешки трудового дня.– Ну, пойдем-пойдем. Только под ногами не путайся.
И Буржуй, очень довольный, семенил рядом, украдкой поглядывая на усталого великана, который, наступив на него, мог запросто его прикончить.
После этого Робертино доставал из кармана что-нибудь вкусное, какую-нибудь особенную сахарную косточку. Буржуй повизгивал от удовольствия, осторожно брал ее из рук и, довольный, убегал куда-то спать. А уже утром поджидал у порога заспанного Томми – тот выходил с чашкой эспрессо, неторопливо закуривал и, потрепав пса по голове, угощал его ломтиком ветчины.
Так Буржуй стал общим любимцем. Алессандра, Хорошая и Принчипесса охотно делились с ним обедом, кидали мячик и чесали за ушком.
– Что это за клуб любителей Буржуя?– сердито недоумевала Веро.
Сама-то она с ним едой никогда не делилась. Правда, Буржуй подошел к ней однажды, когда она в обед уныло накручивала макароны на вилку. Сев на задние лапы, пес нетерпеливо шевельнул хвостом и по-хозяйски посмотрел в ее тарелку. Веро даже жевать перестала.
– Совсем обалдел?! Это единственный раз в день, когда я ем! Давай-давай, чеши отсюда! Принчипесса придет, вот у нее и попросишь.
Буржуй с первого раза все понял, и к Веро больше не подходил. Но однажды Веро беспокоясь, что отстала от коллектива, тоже попыталась быть милой – взяла мячик, неловко его покрутила и, пробормотав: «Ну, раз все…», бросила Буржую. Тот даже интерес не стал изображать— смерил Веро таким взглядом, что ей самой неудобно стало.
Но невольно они держали друг друга в поле зрения.
«Да я тебя насквозь вижу, – щурилась Веро, протирая стол у окна,– что ты пялишься? Я знаю, кто вчера сожрал лазанью, которую Томми себе на обед разогрел».
«А я вижу, что ты видишь, – спокойно отвечала собака, почесывая живот,– и я тоже знаю, кто умял в обед три куска пиццы, хотя всем по два полагалось».
И Веро вспыхивала от досады.
Одна надежда оставалась – на Росомаху, на то, что, узнав про Буржуя, она положит этому конец. Но план по укрывательству собаки у персонала был хорошо продуман: все в порыве лучших чувств объединились, временно отложив взаимную неприязнь. И как только на кухню собирался Удав или Росомаха, кто-то из официантов, суматошно махая руками, мчался предупредить Буржуя, и сообразительный пес бежал прятаться за помойку. Действовали сообща, и даже Принчипесса бегала активно.
Веро не бегала.
– А кто тогда будет тарелки носить? – огрызалась она.– Все теперь, вместо того чтобы работать, на кухню носятся.
Но однажды план по спасению Буржуя, как и все великие идеи, все-таки провалился. Удав как-то капитально напился, проснулся наутро с головной болью и обостренным желанием испортить жизнь ближнему. Пришел в ресторан, сел за барную стойку, и, опрокинув эспрессо, почувствовал что-то неладное. Помятый, но бдительный, он на цыпочках спустился на кухню, подкрался, выследил и в кромешной тьме наступил на Буржуя, у которого ночь тоже прошла так себе.
После этого оставалось только дожидаться решения Росомахи, и все почтительно присели на краешек стула.
Росомаха поразила всех. Оказалось, что она истинная женщина, которая может иногда размякнуть и побыть тряпкой. Она сломалась перед обаянием пса, все простила, а потом и вовсе пустила его жить в ресторан.
Но этому предшествовала другая, уже драматическая, история…
У Росомахи была кошка— толстое ленивое создание по кличке Туша. Росомаха в ней души не чаяла —кормила, баловала, и даже улыбалась иногда, когда кошка, отдавая дань уважения хозяйке, терлась о ее ноги.
Всю свою жизнь Туша только и делала, что шла на обед и возвращалась с обеда. Веро ее порой неделями не видела. Туша в коллектив не тянулась— не любила, чтобы ее гладили, ласкали, – и единственным человеком, к кому она охотно шла на руки, был Удав.
Он и сам поначалу не понимал такого внимания, морщился, переживал, раздраженно шерсть стряхивал. Но потом привык. Заметил, что Росомаха стала его больше ценить, и незаметно для себя втянулся – скучал, искал взглядом, если кошка долго к нему не приходила. Удав, конечно, полагал, что дело в его исключительности – он свято верил в свой успех у женщин. Но Веро подозревала, что это алкоголь. Вечерами от Удава так сильно разило, что Туша, надышавшись, впадала в транс, расслаблялась, и море ей было по колено.
Море в ресторане тоже имелось – небольшой декоративный бассейн, выложенный в одном из залов ресторана. В бассейне плавали золотые рыбки. Удав в них души не чаял. И если Тушу он любил, потому что начальница обязала, то рыбки ему были дороги по сердцу. То ли потому, что они были золотыми, то ли по другой причине, но только Удав как никогда был участлив – кормил их, заставлял воду менять. Купил за счет ресторана прибор для подачи кислорода, чтобы рыбкам хорошо дышалось.
– Вот гад, – материлась Веро, когда воду в туалет выливала.– Я так понимаю, любишь животных, сам воду в бассейне и меняй, а то, как ухаживать, так сразу другим поручаем.
Сначала Удав переживал, что Туша, которая жрала все без разбору, сожрет и его рыбок, но кошка равнодушно отнеслась к идее лезть в воду за тем, что ей и так дают без ограничений. Зато ей полюбилось после завтрака дремать под фикусом, что стоял у бассейна. Она лениво приоткрывала глаз, сыто вздыхала и прислушивалась, как где-то там плещутся рыбки.
А фикус был роскошным. Был милым, был зеленым. Стоял у бортика, впитывал влагу и имел безупречную репутацию. Росомаха сама этот фикус взрастила, взрыхлила— всю себя отдала, и теперь проходя мимо непременно останавливалась, с умилением наблюдала как одна ее радость, валяется у кадки другой ее радости – обе довольны, ничего не просят, никуда не увольняются. Росомаха цветы обожала. Горшки с растениями стояли повсюду – фиалки, бегонии, даже розы. Росомаха за ними ухаживала, поливала, делала это со страстью. Разрешала кошке полежать под каждым. Но Туша была непреклонна – только фикус.
Однажды Веро доверили закрывать ресторан – Принчипесса куда-то убегала, у Удава было очередное похмелье. Веро наконец-то почувствовала свою значимость. Очень переживала, все проверила, десять раз обошла ресторан. В раздумье остановилась перед бассейном. В полной тишине прибор для подачи воздуха тревожно бурлил. Веро постояла, посомневалась, вспомнила, что вроде бы Удав его на ночь отключал и вытащила шнур из розетки.
Наутро рыбки сдохли. Все ужасно расстроились.
Веро как могла держалась независимо: «Ну, сдохли и сдохли… все мы когда-нибудь…» – бормотала она храбро, но ладошки ужасно потели.
И как она себя ни настраивала, увидев на лестнице мрачного Удава, споткнулась, не удержалась и, пролетев два пролета, рухнула прямо к его ногам. Тот присел на корточки, приблизил к ней лицо и, пока у Веро сердце останавливалось, зловеще прошептал:
