Kitabı oku: «Пушкин в жизни», sayfa 9

Якубович рассказывал при мне у Никитенки, что он 27 января, в среду (24 янв. в воскресенье), был у Пушкина с Сахаровым часу во втором. Пушкин был очень сердит и беспрестанно бранил Полевого за его Историю: ходил скоро взад и вперед по кабинету, хватал с полки какой-нибудь том Истории Полевого и читал для выдержки… Якубович и Сахаров ушли от него в третьем часу.

Н. И. Иваницкий. Из автобиографии. П-н и его совр-ки, XIII, 32.

24 янв. 1837 г. взято Пушкиным у Шишкина 2.200 р. под залог шалей, жемчуга и серебра.

Б. Л. Модзалевский. Архив опеки над имуществом Пушкина. П-н и его совр-ки, XIII, 98.

В воскресенье (перед поединком Пушкина) А. О. Россет пошел в гости к кн. П. И. Мещерскому (зятю Карамзиной, они жили в доме Вельегорских) и из гостиной прошел в кабинет, где Пушкин играл в шахматы с хозяином. – «Ну, что, – обратился он к Россету, – вы были в гостиной; он уж там, возле моей жены?» Даже не назвал Дантеса по имени. Этот вопрос смутил Россета, и он отвечал, заминаясь, что Дантеса видел. – Пушкин был большой наблюдатель физиономий; он стал глядеть на Россета, наблюдал линии его лица и что-то сказал ему лестное. Тот весь покраснел, и Пушкин стал громко хохотать над смущением 23-летнего офицера.

Арк. О. Россет. Из рассказов его про Пушкина. Рус. Арх., 1882, I, 245.

Мы можем сообщить личное и общее впечатление, что дуэль не была вызвана какими-либо обстоятельствами, которые можно было бы определить или оправдать. Грязное анонимное письмо не могло дать повода; плохие каламбуры свояка еще менее. Не ревность мучила Пушкина, а до глубины души пораженное самолюбие.

Отец мой в письмах своих употребляет неточное выражение, говоря, что Геккерен (Дантес) афишировал страсть: Геккерен постоянно балагурил и из этой роли не выходил до последнего вечера в жизни, проведенного с Н. Н. Пушкиной. Единственное объяснение раздражению Пушкина следует видеть не в волокитстве молодого Геккерена, а в уговаривании стариком бросить мужа. Этот шаг старика и был тем убийственным оскорблением для самолюбия Пушкина, которое должно было быть смыто кровью. Дружеские отношения жены поэта к свояку и сестре, вероятно, питали раздраженную мнительность Пушкина.

Кн. Пав. П. Вяземский. Собр. соч., 557.

Прекратившиеся было анонимные наветы снова посыпались на Пушкина. Они пытались злорадно изобличить, что брак служил только ловким прикрытием прежних разоблаченных отношений.

А. П. Арапова. Новое Время, 1908, № 11425, илл. прил.

Вследствие многочисленных анонимных писем, почерк которых менялся постоянно, но которые носили характер несомненного тождества и, благодаря этому, являлись доказательством злостной интриги, Пушкин написал голландскому послу, барону Геккерену, оскорбительное письмо.

Луи Метман. Ж. Ш. Дантес. Биографический очерк. Щеголев, 335.

Мне говорил курьер, которого я послал к Александру Сергеевичу (с приглашением на похороны сына Греча), – тамошнее лакейство ему сказывало, что их барин эти дни словно в каком-то расстройстве: то приедет, то уедет куда-то, загонял несколько парных месячных извозчиков, а когда бывает дома, то свищет несколько часов сряду, кусает ногти, бегает по комнатам. Никто ничего понять не может, что с ним делается.

Н. И. Юханцев в передаче В. П. Бурнашева. Рус. Арх., 1872, стр. 1799.

Жена Пушкина, безвинная вполне, имела неосторожность обо всем сообщать мужу и только бесила его. Раз они возвращались из театра. Старик Геккерен, идя позади, шепнул ей, когда же она склонится на мольбы его сына? Наталья Николаевна побледнела, задрожала. Пушкин смутился, на его вопрос она ему передала слова, ее поразившие. На другой же день он написал к Геккерену свое резкое и дерзкое письмо.

А. И. Васильчикова по записи Бартенева. Рассказы о Пушкине, 38.

Поведение Дантеса после свадьбы дало всем право думать, что он точно искал в браке не только возможности приблизиться к Пушкину, но также предохранить себя от гнева ее мужа узами родства. Он не переставал волочиться за своею невесткою; он откинул даже всякую осторожность и казалось иногда, что насмехается над ревностью непримирившегося с ним мужа. На балах он танцовал и любезничал с Натальей Николаевной, за ужином пил за ее здоровье; словом, довел до того, что все снова стали говорить про его любовь. Барон же Геккерен стал явно помогать ему, как говорят, желая отомстить Пушкину за неприятный ему брак Дантеса. Пушкин все видел, все замечал и решился положить этому конец. На бале у Салтыкова (где ныне гостиница Гранд-Отель, на Малой Морской. Прим. Бартенева) он хотел сделать публичное оскорбление Дантесу, который был предуведомлен и не приехал на бал, что понудило Пушкина на другой день послать ему письменный вызов и вместе с тем письмо к Геккерену, в котором Пушкин ему объявляет, что знает его гнусное поведение.

Н. М. Смирнов. Памятные заметки. Рус. Арх., 1882, I, 236.

Геккерен (Дантес) написал Наталье Николаевне письмо, которое было вопль отчаяния с первого до последнего слова. Цель его была добиться свидания. «Он жаждал только возможности излить ей всю свою душу, переговорить только о некоторых вопросах, одинаково важных для обоих, заверял честью, что прибегает к ней единственно, как к сестре его жены, и что ничем не оскорбит ее достоинство и чистоту». Письмо, однако же, кончалось угрозою, что если она откажет ему в этом пустом знаке доверия, он не в состоянии будет пережить подобное оскорбление. Отказ будет равносилен смертному приговору, а может быть даже и двум. Жена, в своей безумной страсти, способна последовать данному им примеру, и, загубленные в угоду трусливому опасению, две молодые жизни вечным гнетом лягут на ее бесчувственную душу.

Года за три перед смертью, Наталья Николаевна рассказала во всех подробностях разыгравшуюся драму нашей воспитательнице, женщине, посвятившей младшим сестрам и мне всю свою жизнь и внушавшей матери такое доверие, что на смертном одре она поручила нас ее заботам, прося не покидать дом до замужества последней из нас. С ее слов я узнала, что дойдя до этого эпизода, мать со слезами на глазах сказала: «Видите, дорогая Констанция, сколько лет прошло с тех пор, а я не переставала строго допытывать свою совесть, и единственный поступок, в котором она меня уличает, это согласие на роковое свидание… Свидание, за которое муж заплатил своею кровью, а я – счастьем и покоем своей жизни. Бог свидетель, что оно было столь же кратко, сколько невинно. Единственным извинением мне может послужить моя неопытность на почве страдания… Но кто допустит его искренность».

Местом свидания была избрана квартира Идалии Григорьевны Полетика, в кавалергардских казармах, так как муж ее состоял офицером этого полка. Она была полуфранцуженка, побочная дочь графа Григория Строганова, воспитанная в доме на равном положении с остальными детьми, и, в виду родственных связей с Загряжскими, Наталья Николаевна сошлась с ней на дружественную ногу. Она олицетворяла тип обаятельной женщины не столько миловидностью лица, как складом блестящего ума, веселостью и живостью характера, доставлявшими ей всюду постоянный несомненный успех. В числе ее поклонников самым верным, искренно влюбленным и беззаветно преданным был в то время кавалергардский ротмистр Петр Петрович Ланской (будущий второй муж Наталии Николаевны Пушкиной). Хорошо осведомленная о тайных агентах, следивших за каждым шагом Пушкиной, Идалия Григорьевна, чтобы предотвратить опасность возможных последствий, поручила Ланскому, под видом прогулки около здания, зорко следить за всякой подозрительной личностью, могущей появиться близ ее подъезда.

Несмотря на бдительность окружающих и на все принятые предосторожности, не далее, как через день, Пушкин получил злорадное извещение от того же анонимного корреспондента о состоявшейся встрече. Он прямо понес письмо к жене.

Она не отперлась, но поведала ему смысл полученного послания, причины, повлиявшие на ее согласие, и созналась, что свидание не имело того значения, которое она предполагала, и было лишь хитростью влюбленного человека. Это открытие возмутило ее до глубины души и, тотчас же, прервав беседу, она твердо заявила Геккерену, что останется навек глуха к его мольбам и заклинаниям, и что это первое, его угрозами вынужденное, свидание станет последним.

Приведенное объяснение имело последствием вторичный вызов на дуэль Геккерена, но уже составленный в столь резких выражениях, что отнята была всякая возможность примирения.

А. П. Арапова. Новое Время, 1908 г., № 11425, илл. прил., стр. 5.

Наталья Николаевна получила однажды от г-жи Полетики приглашение посетить ее, и когда она прибыла туда, то застала там Геккерна вместо хозяйки дома; бросившись перед нею на колени, он заклинал ее о том же, что и его приемный отец в своем письме. Она сказала жене моей (Алекс. Ник. Гончаровой), что это свидание длилось несколько минут, ибо, отказав немедленно, она тотчас же уехала.

Бар. Густав Фризенгоф – А. П. Араповой. Красная Нива, 1929, № 24, стр. 10 (фр.).

Мадам N. N. (Идалия Григорьевна Полетика), по настоянию Геккерна, пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что, когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастию, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату, и гостья бросилась к ней.

П. И. Бартенев со слов кн-ни В. Ф. Вяземской. Рус. Арх:, 1888, II, 310.

Идалия Григорьевна Полетика, овдовев, жила до глубокой старости в Одессе; в доме брата своего гр. А. Г. Строганова. Она не скрывала своей ненависти к памяти Пушкина… Она собиралась подъехать к памятнику Пушкина, чтобы плюнуть на него. Дантес был частым посетителем Полетики и у нее видался с Наталией Николаевной, которая однажды приехала оттуда к княгине Вяземской вся впопыхах и с негодованием рассказала, как ей удалось избегнуть настойчивого преследования Дантеса. Кажется, дело было в том, что Пушкин не внимал сердечным излиянием невзрачной Идалии Григорьевны и однажды, едучи с нею в карете, чем-то оскорбил ее.

П. И. Бартенев со слов кн. В. Ф. Вяземской. Рус Арх., 1908, III, 294.

Идалия Григорьевна Полетика заявляет большую нежность к памяти Наталии Николаевны. Она рассказывает, что однажды они ехали в карете, и напротив сидел Пушкин. Он позволил себе схватить ее за ногу. Нат. Ник. пришла в ужас, и потом по ее настоянию Пушкин просил у нее прощения.

Есть повод думать, что Пушкин, зная свойства Идалии, оскорблял ее, и она, из мести, была сочинительницей анонимных писем, из-за которых произошел поединок.

П. И. Бартенев. Из записной книжки. Рус. Арх., 1912, II, 160.

Идалия была дочь гр. Григория Строганова от модистки, французской гризетки. Эта молодая девушка была прелестна, умна, благовоспитана, у нее были большие, голубые, ласковые и кокетливые глаза, и графиня Строганова выдала ее замуж за Полетику, человека очень хорошего происхождения и с порядочными средствами.

А. О. Смирнова. Автобиография, 128а.

25 янв. 1837 г. Сегодня в нашей мастерской были Пушкин и Жуковский. Сошлись они вместе, и Карл Павлович (Брюлов) угощал их своею портфелью и альбомами. Весело было смотреть, как они любовались и восхищались его акварельными рисунками; но когда он показал им недавно оконченный рисунок: «Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне», то восторг их выразился криком и смехом. Да и можно ли глядеть без смеха на этот прелестный, забавный рисунок? Смирнский полицейместер, спящий посреди улицы на ковре и подушке, такая комическая фигура, что на нее нельзя глядеть равнодушно. Позади него за подушкой, в тени, видны двое полицейских стражей: один сидит на корточках, другой лежит, упершись локтями в подбородок и болтая босыми ногами, обнаженными выше колен; эти ноги, как две кочерги, принадлежащие тощей фигуре стража, еще более выдвигают полноту и округлость форм спящего полицейместера, который, будучи изображен в ракурс, кажется от того еще толще и шире. Пушкин не мог расстаться с этим рисунком, хохотал до слез и просил Брюллова подарить ему это сокровище; но рисунок принадлежал уже княгине Салтыковой, и Карл Павлович, уверяя его, что не может отдать, обещал нарисовать ему другой; Пушкин был безутешен; он, с рисунком в руках, стал перед Брюлловым на колени и начал умолять его: «Отдай, голубчик! Ведь другого ты не нарисуешь для меня; отдай мне этот». Не отдал Брюллов рисунка, а обещал нарисовать другой.

Ап. И. Мокрицкий. Воспоминания о Брюллове. Отеч. Запис. 1855, т. CIII, отд. II, 165–166.

Я не понимаю, почему Мокрицкий передавал это обстоятельство без конца, который он сам мне рассказал и который, по-моему, очень важен. Брюллов не отдал Пушкину рисунка, сказав, что рисунок был уже продан княгине Салтыковой, но обещал Пушкину написать с него портрет и назначил время для сеанса. На беду дуэль Пушкина состоялась днем ранее назначенного сеанса. По словам Брюллова, «картишки и дуэли были слабостью Пушкина».

М. И. Железнов. Заметка о К. П. Брюллове. Живоп. Обозр., 1898, № 31, стр. 625.

Пушкин посетил И. А. Крылова за день или за два до своей дуэли с Дантесом; он был особенно весел, говорил г-же Савельевой (крестнице Крылова) любезности, играл с ее малюткой-дочерью, потом вдруг, как будто вспомнив о чем-то, торопливо простился с Крыловым.

А. П. Савельева в передаче Л. Н. Трофелева. Рус. Арх., 1887, т. 55, стр. 464.

25 января Пушкин и молодой Геккерен с женами провели у нас вечер. И Геккерен, и обе сестры были спокойны, веселы, принимали участие в общем разговоре. В этот самый день уже было отправлено Пушкиным барону Геккерену оскорбительное письмо.

Кн. Павел Вяземский. Собр. соч., стр. 556.

Пушкин, смотря на Жоржа Геккерена, сказал мне: «Что меня забавляет, так это то, что этот господин веселится, не предчувствуя, что его ожидает по возвращении домой». – «Что же именно? – сказала я. – Вы ему написали?» Он мне сделал утвердительный знак и прибавил: – «Его отцу». – «Как, письмо уже отослано?» Он мне сделал еще знаки. Я сказала: – «Сегодня?» Он потер себе руки, повторяя головой те же знаки. – «Неужели вы думаете об этом? – сказала я. – Мы надеялись, что все уже кончено». Тогда он вскочил, говоря мне: «Разве вы принимали меня за труса? Я вам уже сказал, что с молодым человеком мое дело было окончено, но с отцом – дело другое. Я вас предупредил, что мое мщение заставит заговорить свет». Все ушли. Я удержала Вьельгорского и сказала ему об отсылке письма.

Кн. В. Ф. Вяземская – Е. Н. Орловой. Новый Мир, 1931, кн. 12, стр. 189.

Князя Вяземского не было дома. Княгиня умоляла В. А. Перовского и гр. М. Ю. Вельегорского дождаться князя и вместе обсудить, какие надо принять меры. Не дождавшись почти до утра, они разошлись. Князь, вероятно, был у Карамзиных, где обыкновенно засиживался последним.

П. И. Бартенев со слов кн. В. Ф. Вяземской. Рус. Арх., 1888, II, 310 и 1908, II, 427.

Дуэль, смерть и похороны

Дуэль еще не состоялась. Судьба поединка не решена, все еще может кончиться легкой раной и новой ссылкой. Поэт полон художественных замыслов, идей относительно «Современника», «Истории Петра»… Сколько великих тайн готов унести с собой могучий творческий дух! Но колебаний не может быть. Их и нет. Всю жизнь ослепительным светом своих стихов он развивал в современниках сознание ценности личности, чувство независимости и самоуважения, помогая сохранять свежесть и полноту бытия. И, выбирая собственный путь, он всегда был верен этому идеалу. Отступить от него ныне было бы предательством.

В 1835 году он получил письмо из Сибири со словами некоего Словцова, историка того края: «Долгая жизнь великим умам несвойственна, им надо желать благодарного потомства». Потомство… Имя Пушкина еще при жизни все чаще соединялось с именем России. Даже законченный скептик Чаадаев написал в 1836 году: «…Может быть, было преувеличением хотя бы на минуту опечалиться за судьбу народа, из недр которого вышла могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова, грациозный гений Пушкина». А через 50 лет русская литература неожиданно ворвалась на Запад и потрясла всех своею новизною. Открылся целый народ, даже целый мир» (как воскликнул один из пораженных критиков), мир, полный глубокого нравственного, человеческого и художественного значения. Родился даже новый термин, чтобы передать этот особый дух – ame russe (русская душа). И на недоуменный вопрос образованного европейца, откуда у вас такая литература, как вырвалась она из груди вашего народа? – слышали в ответ: «в авторе «Руслана и Людмилы», «Онегина» и «Капитанской дочки» – средоточие нашей культуры; Пушкиным у нас умнеет все, что способно умнеть».

В сущности, это событие нетрудно было предвидеть. «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа», – сказал Гоголь. «И пророческое», – добавил Достоевский. В самом деле, Пушкин, русский опыт о человеке будущего, не находит, как выясняется, достаточных аналогий в мировой традиции, в то время как пушкинское слово, обладая исключительной центростремительной и осветляющей энергией, влечет читателя за собой как тайна, как яркая мечта о земном счастье. И влечет не только в чудный мир поэзии, но и в реально-историческое будущее. Музыкальная волна его стихов, исполненная гармонии и тончайших контрастов – печали и радости, страсти и ума, глубины чувства и ясности выражения… – заставляет сверкать и переливаться сокровища всякой одаренной души, встретившейся с его искусством. Его эмоции и мысли, необычно соединяя личное с общечеловеческим, создают поразительное ощущение нужности и осмысленности жизни, создают иллюзию близкой цели. Благодаря Пушкину новая русская культура, превратившаяся в наши дни в широкий поток, разлилась на множество независимых рукавов, больших и малых, но пушкинский дух ощутим и осознается всюду. Идя вверх по течению, от устья к истоку, мы всюду непременно приходим к Пушкину, его замыслам, его мироотношению.

Господин Барон!

Позвольте мне подвести итог всему, что случилось. Поведение вашего сына было мне давно известно и не могло оставить меня равнодушным. Я довольствовался ролью наблюдателя с тем, чтобы вмешаться, когда почту нужным. Случай, который во всякую другую минуту был бы мне крайне неприятен, пришелся весьма кстати, чтобы мне разделаться: я получил анонимные письма. Я увидел, что минута настала, и воспользовался этим. Вы знаете остальное: я заставил вашего сына играть столь жалкую роль, что жена моя, удивленная такою трусостью и низостью, не могла удержаться от смеха; душевное движение, которое в ней, может быть, вызвала эта сильная и возвышенная страсть, погасло в самом спокойном презрении и в отвращении самом заслуженном.

Я принужден сознаться, Господин Барон, что ваша собственная роль была не особенно приличной. Вы, представитель коронованной главы, – вы отечески служили сводником вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (довольно, впрочем, неловким) руководили вы. Вы, вероятно, внушали ему нелепости, которые он высказывал, и глупости, которые он брался излагать письменно. Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; и когда больной сифилисом, он оставался дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы ей бормотали: «возвратите мне моего сына!»

Вы хорошо понимаете, Господин Барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы мое семейство имело малейшее сношение с вашим. Под таким условием я согласился не давать хода этому грязному делу и не опозоривать вас в глазах нашего и вашего двора, к чему я имел возможность и что намеревался сделать. Я не желаю, чтобы жена моя продолжала слушать ваши родительские увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын после своего гнусного поведения осмеливался разговаривать с моей женой и еще того менее обращаться к ней с казарменными каламбурами и разыгрывать перед нею самоотвержение и несчастную любовь, тогда как он только подлец и шалопай. Я вынужден обратиться к вам с просьбой положить конец всем этим проделкам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым я, поверьте мне, не остановлюсь.

Имею честь быть, Господин Барон,

Ваш покорный и послушный слуга

Александр Пушкин.

Пушкин – барону Геккерену, 26 января 1837 г. (фр.).

Не знаю, чему следует приписать нижеследующее обстоятельство: необъяснимой ли ко всему свету вообще и ко мне в частности зависти, или какому-либо другому неведомому побуждению, но только во вторник, в ту минуту, когда мы собрались на обед к графу Строганову, и без всякой видимой причины, я получаю письмо от г. Пушкина. Мое перо отказывается воспроизвести все отвратительные оскорбления, которыми наполнено было это подлое письмо.

Что мне оставалось делать? Вызвать его самому? Но, во-первых, общественное звание, которым королю было угодно меня облечь, препятствовало этому; кроме того, тем дело не кончилось бы. Если бы я остался победителем, то обесчестил бы своего сына; недоброжелатели всюду бы говорили, что я сам вызвался, так как уже раз улаживал подобное дело, в котором мой сын обнаружил недостаток храбрости; а если бы я пал жертвой, то его жена осталась бы без поддержки, так как мой сын неминуемо выступил бы мстителем. Однако я не хотел опереться только на мое личное мнение и посоветовался с графом Строгановым, моим другом. Так как он согласился со мною, то я показал письмо сыну, и вызов господину Пушкину был послан.

Барон Геккерен-старший – барону Верстолку, 11 февраля 1837 г. Щеголев, 297.

Дантес, который после письма Пушкина должен был защищать себя и своего усыновителя, отправился к графу Строганову; этот Строганов был старик, пользовавшийся между аристократами особенным уважением, отличавшийся отличным знанием всех правил аристократической чести. Этот-то старец объявил Дантесу решительно, что за оскорбительное письмо непременно должно драться, и дело было решено.

А. И. Васильчикова по записи Бартенева. Рассказы о Пушкине, 39.

Милостивый Государь!

Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обращаюсь к виконту д'Аршиаку, который вручит вам настоящее письмо, с просьбою выяснить, точно ли письмо, на которое я отвечаю, исходит от вас. Содержание его до такой степени переходит всякие границы возможного, что я отказываюсь отвечать на все подробности послания. Вы, по-видимому, забыли, Милостивый Государь, что вы же сами отказались от вызова, который сделали барону Жоржу Геккерену и который был им принят. Доказательство того, что я здесь утверждаю, существует, оно написано собственно вашею рукою и находится в руках секундантов. Мне остается только предуведомить вас, что виконт д'Аршиак едет к вам, чтобы условиться о месте встречи с бароном Жоржем Геккереном и предупредить вас, что встреча не терпит никакой отсрочки.

Я сумею позже, Милостивый Государь, научить вас уважению к званию, которым я облечен и которого никакая выходка с вашей стороны оскорбить не может. Остаюсь,

Милостивый Государь,

Ваш покорнейший слуга Барон Геккерен.

Читано и одобрено мною.

Барон Жорж Геккерен.

Бар. Геккерен-старший – Пушкину. Переписка, акад. изд., III, 145.

Д'Аршиак принес Пушкину ответ. Пушкин его не читал, но принял вызов, который был ему сделан от имени сына.

Кн. П. А. Вяземский – вел. кн. Мих. Павловичу. Щеголев, 261.

Дотоль Пушкин себя вел, как каждый бы на его месте сделал; и хотя никто не мог обвинять жену Пушкина, столь же мало оправдывали поведение Дантеса, и в особенности гнусного его отца Геккерена. Но последний повод к дуэли, которого никто не постигает и заключавшийся в самом дерзком письме Пушкина к Геккерену, сделал Дантеса правым в сем деле. C'est le cas de dire, chasser nature, il revient au galop. (Вот случай сказать: гони природу в дверь, она влетит в окно).

Император Николай I – вел. кн. Мих. Пав-чу, 3 февр. 1837 г. Рус. Стар., 1902, т. 110, стр. 227.

Николай I велел Бенкендорфу предупредить дуэль. Геккерен был у Бенкендорфа. – «Что делать мне теперь?» – сказал он княгине Белосельской. «А вы пошлите жандармов в другую сторону». Убийцы Пушкина – Бенкендорф, кн. Белосельская и Уваров. Ефремов и выставил их портреты на одной из прежних пушкинских выставок. Гаевский залепил их.

А. С. Суворин со слов П. А. Ефремова. Дневник А. С. Суворина. Петроград, 1923, стр. 205.

Нижеподписавшийся извещает г. Пушкина, что он будет ждать у себя до одиннадцати часов вечера, а после этого на балу у графини Разумовской, лицо, которому будет поручено вести дело, долженствующее окончиться завтра.

Виконт д'Аршиак – Пушкину, 26 янв. 1837 г. Переп. Пушкина, III, 445 (фр.).

За время короткого пребывания здесь моей невестки (бар. Евпр. Ник. Вревской), Александр Сергеевич часто посещал нас и даже обедал у нас и провел весь день накануне своей несчастной дуэли.

Бар. М. Н. Сердобин – С. Л. Пушкину. П-н и его совр-ки, VIII, 65 (фр.).

Теперь узнаем, что Пушкин накануне открылся одной даме, дочери той Осиповой, у коей я был в Тригорском, что он будет драться. Она не успела или не могла помешать, и теперь упрек жены, которая узнала об этом, на нее падает.

А. И. Тургенев – Н. И. Тургеневу, 28 февраля 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 22.

Накануне поединка Пушкин обедал у графини Е. П. Ростопчиной, супруг которой мне рассказывал, что до обеда и после него Пушкин убегал в умывальную комнату и мочил себе голову холодною водою: до того мучил его жар в голове.

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1908, II, 427.

Я видел Пушкина (26-го янв.) на бале у гр. Разумовской, (тогда же) провел с ним часть утра; видел его веселого, полного жизни, без малейших признаков задумчивости; мы долго разговаривали о многом, и он шутил и смеялся. (В два предшествующие дня) также провел с ним большую часть утра; мы читали бумаги, кои готовил он для пятой книжки своего журнала. Каждый вечер видал я его и на балах спокойного и веселого.

А. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой, 28 января 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 48.

Пушкин явился на бал (у гр. Разумовской) один, без жены, очень веселый; в кармане у него имелся благоприятный ответ и принятие вызова на следующий день. Геккерен на бал не явился. Пушкин танцевал, шутил с Тургеневым, которого он пригласил на следующий день прийти к нему послушать чтение и назначил ему час, когда сам он должен был быть уже лицом к лицу со своим противником.

А. Я. Булгаков – кн. О. А. Долгоруковой, 2 февр. 1837 г. Красный Архив, 1929, том II, стр. 224.

Накануне дуэли был раут у графини Разумовской. Кто-то говорит Вяземскому: «Пойдите, посмотрите, Пушкин о чем-то объясняется с д'Аршиаком; тут что-нибудь недоброе». Вяземский отправился в ту сторону, где были Пушкин и д'Аршиак; но у них разговор прекратился.

П. И. Бартенев со слов кн-ни В. Ф. Вяземской. Рус. Арх., 1888, II, 312.

26 на балу у графини Разумовской Пушкин предложил быть своим секундантом Магенису, советнику при английском посольстве. Тот, вероятно, пожелал узнать причины дуэли; Пушкин отказался сообщить что-либо по этому поводу. Магенис отстранился.

Кн. П. А. Вяземский – вел. кн. Михаилу Павловичу, 14 февр. 1837 г. Щеголев, 261.

Рассказывают, что Пушкин звал к себе в секунданты секретаря английского посольства Мегенеса; он часто бывал у графини Фикельмон, – долгоносый англичанин, которого звали perroguet malade (больной попугай), очень порядочный человек, которого Пушкин уважал за честный нрав.

Арк. О. Россет. Рус. Арх., 1882, I, 248.

(27 янв.) Встал весело в восемь часов – после чаю много писал – часу до 11-го.

В. А. Жуковский. Конспективные заметки. Щеголев, 285.

Я настаиваю еще сегодня утром на просьбе, с которою я имел честь обратиться к вам вчера вечером. Необходимо, чтобы я имел свидание с секундантом, которого вы выберете, притом в самое ближайшее время. До полудня я буду дома; надеюсь раньше этого времени увидеться с тем, кого вам угодно будет ко мне прислать.

Виконт д'Аршиак – Пушкину. Среда 27 янв., 9 час. утра. Переп. Пушкина, III, 449 (фр.).

Я не имею никакого желания вмешивать праздный петербургский люд в мои семейные дела; поэтому я решительно отказываюсь от разговоров между секундантами. Я приведу своего только на место поединка. Так как г. Геккерен меня вызывает, и обиженным является он, то он может сам выбрать мне секунданта, если увидит в том надобность: я заранее принимаю его, если бы даже это был его егерь. Что касается часа, места, я вполне к его услугам. Согласно нашим, русским обычаям, этого вполне достаточно… Прошу вас верить, виконт, – это мое последнее слово, мне больше нечего отвечать по поводу этого дела, и я не двинусь с места до окончательной встречи.

Пушкин – виконту д'Аршиаку, 27 янв. 1837 г. (фр.).

Оскорбив честь барона Жоржа Геккерена, вы обязаны дать ему удовлетворение. Это ваше дело – достать себе секунданта. Никакой не может быть речи, чтоб его вам доставили. Готовый со своей стороны явиться в условленное место, барон Жорж Геккерен настаивает на том, чтобы вы держались принятых правил. Всякое промедление будет рассматриваться им, как отказ в удовлетворении, которое вы ему обязаны дать, и как попытка огласкою этого дела помешать его окончанию. Свидание между секундантами, необходимое перед встречей, становится, если вы все еще отказываете в нем, одним из условий барона Жоржа Геккерена; вы же мне говорили вчера и писали сегодня, что принимаете все его условия.

Виконт д'Аршиак – Пушкину, 27 янв. 1837 г. Переп., III, 450 (фр.).

27 января, в первом часу пополудни, встретил его, Данзаса, Пушкин на Цепном мосту, что близ Летнего сада, остановил и предложил ему быть свидетелем одного разговора.

К. К. Данзас. Показание перед военным судом. Дуэль, 99.

27 января 1837 г. К. К. Данзас, проходя по Пантелеймоновской улице, встретил Пушкина в санях. В этой улице жил тогда К. О. Россет: Пушкин, как полагает Данзас, заезжал сначала к Россету, и не застав последнего дома, поехал к нему. Пушкин остановил Данзаса и сказал:

– Данзас, я ехал к тебе, садись со мной в сани и поедем во французское посольство, где ты будешь свидетелем одного разговора.

Данзас, не говоря ни слова, сел с ним в сани, и они поехали в Большую Миллионную. Во время пути Пушкин говорил с Данзасом, как будто ничего не бывало, совершенно о посторонних вещах. Таким образом доехали они до дома французского посольства, где жил д'Аршиак. После обыкновенного приветствия с хозяином, Пушкин сказал громко, обращаясь к Данзасу: «Теперь я вас введу в сущность дела», и начал рассказывать ему все, что происходило между ним, Дантесом и Геккереном.

Пушкин окончил свое объяснение следующими словами:

– Теперь я вам могу сказать только одно: если дело это не закончится сегодня же, то в первый же раз, как я встречу Геккерена, – отца или сына, я им плюну в физиономию.

Тут он указал на Данзаса и прибавил:

– Вот мой секундант.

Потом обратился к Данзасу с вопросом:

– Согласны вы?

После утвердительного ответа Данзаса Пушкин уехал, предоставив Данзасу, как своему секунданту, условиться с д'Аршиаком о дуэли.

А. Аммосов, стр. 18.

За несколько часов до дуэли Пушкин говорил д'Аршиаку, секунданту Геккерена, объясняя причины, которые заставляли его драться: «Есть двоякого рода рогоносцы: одни носят рога на самом деле; те знают отлично, как им быть; положение других, ставших рогоносцами по милости публики, затруднительнее. Я принадлежу к последним».

Кн. П. А. Вяземский – вел. кн. Михаилу Павловичу, 14 февр. 1837 г. Щеголев, 260 (фр.).

К пояснению обстоятельств, касающихся до выбора секунданта со стороны Пушкина, прибавлю я еще о сказанном мне г. д'Аршиаком после дуэли; т. е. что Пушкин накануне несчастного дня у графини Разумовской на бале предложил г-ну Мегенсу, находящемуся при английском посольстве, быть свидетелем с его стороны, на что сей последний отказался. Соображая ныне предложение Пушкина г-ну Мегенсу, письмо его к д'Аршиаку и некоторые темные выражения в его разговоре со мною, когда мы ехали на место поединка, я не иначе могу пояснить намерения покойного, как тем, что по известному мне и всем знавшим его коротко, высокому благородству души его, он не хотел вовлечь в ответственность по своему собственному делу, никого из соотечественников; и только тогда, когда вынужден был к тому противниками, он решился наконец искать меня, как товарища и друга с детства, на самоотвержение которого он имел более права считать.

К. К. Данзас. Рапорт в Военносудную Комиссию от 14 февр. 1837 г. «Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном». Подлинное военносудное дело 1837 г., СПб., 1900, стр. 79.

Подполковник Данзас был отличный боевой офицер, светски образованный, но крайне ленивый и, к сожалению, притворявшийся roue (повеса, развратник).

Г. И. Филипсон. Воспоминания, Рус. Арх., 1884, I, 205.

Данзас, по словам знавших его, был весельчак по натуре, имел совершенно французский склад ума, любил острить и сыпать каламбурами; вообще он в полном смысле был bon-vivant. Состоя вечным полковником, он только за несколько лет до смерти, при выходе в отставку, получил чин генерала, вследствие того, что он в мирное время относился к службе благодушно, индифферентно и даже чересчур беспечно; хотя его все любили, даже начальники, но хода по службе не давали. Данзас жил и умер в бедности, без семьи, не имея и не нажив никакого состояния, пренебрегая постоянно благами жизни, житейскими расчетами. Открытый прямодушный характер, соединенный с саркастическими взглядами на людей и вещи, не дал ему возможности составить себе карьеру. Несколько раз ему даже предлагались разные теплые и хлебные места, но он постоянно отказывался от них, говоря, что чувствует себя неспособным занимать такие места.

Н. А. Гастфрейнд. Товарищи Пушкина по лицею. СПб., 1913, т. III, стр. 333.

Данзас – веселый малый, храбрый служака и остроумный каламбурист… он мог только аккуратнейшим образом размерить шаги для барьера, да зорко следить за соблюдением законов дуэли, но не только не сумел бы расстроить ее, даже обидел бы Пушкина малейшим возражением.

П. В. Нащокин по записи Н. И. Куликова. Рус. Стар., 1881, т. 31, стр. 615.

После ухода Пушкина первый вопрос его (Данзаса) был г. д'Аршиаку, нет ли средств окончить дело миролюбиво. Г. д'Аршиак, представитель почитавшего себя обиженным г. Геккерена, вызвавшего Пушкина на дуэль, решительно отвечал, что никаких средств нет к примирению.

К. К. Данзас. Показание перед Военносудной комиссией. Дуэль, 89.

УСЛОВИЯ ДУЭЛИ МЕЖДУ Г. ПУШКИНЫМ И Г. БАРОНОМ ЖОРЖЕМ ГЕККЕРЕНОМ

1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга, за пять шагов назад от двух барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.

2. Противники, вооруженные пистолетами, по данному сигналу, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут пустить в дело свое оружие.

3. Сверх того принимается, что после первого выстрела противникам не дозволяется менять место для того, чтобы выстреливший первым подвергся огню своего противника на том же расстоянии.

4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, если не будет результата, поединок возобновляется на прежних условиях: противники ставятся на то же расстояние в двадцать шагов; сохраняются те же барьеры и те же правила.

5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.

6. Нижеподписавшиеся секунданты этого поединка, облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своею честью строгое соблюдение изложенных здесь условий.

Константин Данзас,

инженер-подполковник.

Виконт д'Аршиак,

аташе французского посольства.

Модзалевский, Оксман, Цявловский. Нов. матер. о дуэли Пушкина, стр. 86 (фр.).

К сим условиям г. д'Аршиак присовокупил не допускать никаких объяснений между противниками, но он (Данзас) возразил, что согласен, что во избежание новых каких-либо распрей, не дозволить им самим объясняться; но имея еще в виду не упускать случая к примирению, он предложил с своей стороны, чтобы в случае малейшей возможности секунданты могли объясняться за них.

К. К. Данзас. Показание перед Военносудной комиссией. Дуэль, 100.

С этой роковой бумагой Данзас возвратился к Пушкину. Он застал его дома одного. Не прочитав даже условий, Пушкин согласился на все. В разговоре о предстоящей дуэли Данзас заметил ему, что, по его мнению, он бы должен был стреляться с бароном Геккереном-отцом, а не с сыном, так как оскорбительное письмо он написал Геккерену, а не Дантесу. На это Пушкин ему отвечал, что Геккерен, по официальному своему положению, драться не может.

A. Аммосов со слов К. К. Данзаса, стр. 20.

Ходил по комнате необыкновенно весело, пел песни – потом увидел в окно Данзаса, в дверях встретил радостно. – Вошли в кабинет, запер дверь. – Через несколько минут послал за пистолетами.

B. А. Жуковский. Конспективные заметки. Щеголев, 285.

Я думаю, вам приятно будет иметь архалук, который был на нем в день его несчастной дуэли.

Н. Н. Пушкина (вдова поэта) – П. В. Нащокину от 6 апр. 1837 г. Искусство, журнал Вос. Академии Худ. Наук, № 1, 1923, стр. 326.

После смерти Пушкина Жуковский прислал моему мужу серебряные часы покойного, которые были при нем в день роковой дуэли, его красный с зелеными клеточками архалук, посмертную маску и бумажник с ассигнацией в 25 руб. и локоном белокурых волос.

В. А. Нащокина. Новое Время, 1898, № 8129.

Пушкин спокойно дожидался у себя развязки. Его спокойствие было удивительное; он занимался своим «Современником» и за час перед тем, как ему ехать стреляться, написал письмо к Ишимовой (сочинительнице «Русской истории для детей», трудившейся и для его журнала).

В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 171.

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО ПУШКИНА

Милостивая Государыня Александра Осиповна.

Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на ваше приглашение. Покамест, честь имею препроводить к Вам Barry Cornwall – Вы найдете в конце книги пьесы, отмеченные карандашей, переведите их как умеете – уверяю Вас, что переведете как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл Вашу Историю в рассказах, и поневоле зачитался, Вот как надобно писать! С глубочайшим почтеньем и совершенной преданностью честь имею быть,

Милостивая Государыня,

Вашим покорнейшим слугою

А. Пушкин.

Пушкин – А. О. Ишимовой, 27 января 1837 г.

Условясь с Пушкиным сойтись в кондитерской Вольфа, Данзас отправился сделать нужные приготовления. Наняв парные сани, он заехал в оружейный магазин Куракина за пистолетами, которые были уже выбраны Пушкиным заранее; пистолеты эти были совершенно схожи с пистолетами д'Аршиака. Уложив их в сани, Данзас приехал к Вольфу, где Пушкин уже ожидал его.

A. Аммосов, стр. 21.

Начал одеваться; вымылся весь, все чистое; велел подать бекешь; вышел на лестницу. – Возвратился, – велел подать в кабинет большую шубу и пошел пешком до извозчика. – Это было ровно в 1 час.

B. А. Жуковский. Конспективные заметки. Щеголев, 285.

Показание, переданное нам Ник. Фед. Лубяновским. Он жил с отцом своим в среднем этаже того дома (княгини Волконской на Мойке), где внизу скончался Пушкин. Утром (?) 27 января Лубяновский в воротах встретился с Пушкиным, бодрым и веселым: шел он к углу Невского Проспекта, в кондитерскую Вольфа, вероятно, не дождавшись своего утреннего чаю, за поздним вставанием жены и невестки.

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1908, III, 291.

Было около 4-х часов.

Выпив стакан лимонаду или воды, Данзас не помнит, Пушкин вышел с ним из кондитерской; сели в сани и отправились по направлению к Троицкому мосту.

На дворцовой набережной они встретили в экипаже г-жу Пушкину. Данзас узнал ее, надежда в нем блеснула, встреча эта могла поправить все. Но жена Пушкина была близорука; а Пушкин смотрел в другую сторону.

A. Аммосов, 21.

В день поединка друзья везли обоих противников через место публичного гулянья, несколько раз останавливались, роняли нарочно оружие, надеясь еще на благодетельное вмешательство общества, но все их усилия и намеки остались безуспешны.

П. В. Анненков. Материалы, 420.

Данзас хотел как-нибудь дать знать проходящим о цели их поездки (выронял пули, чтоб увидали и остановили).

B. А. Нащокина со слов Данзаса. Рассказы о Пушкине, 41.

День был ясный. Петербургское великосветское общество каталось на горах, и в то время некоторые уже оттуда возвращались. Много знакомых и Пушкину, и Данзасу встречались, раскланивались с ними, но никто как будто и не догадывался, куда они ехали; а между тем, история Пушкина с Геккеренами была хорошо известна всему этому обществу.

На Неве Пушкин спросил Данзаса шутя: не в крепость ли ты везешь меня? Нет, – отвечал Данзас, – через крепость на Черную речку самая близкая дорога.

На Каменноостровском проспекте они встретили в санях двух знакомых офицеров конного полка: князя В. Д. Голицына и Головина. Думая, что Пушкин и Данзас ехали на Горы, Голицын закричал им: «что вы так поздно едете, все уже оттуда разъезжаются?!»

А. Аммосов, 21.

По дороге им попались едущие в карете четверней граф И. М. Борх с женой, рожденной Голынской. Увидя их, Пушкин сказал Данзасу: – «Вот две образцовых семьи», и, заметя, что Данзас не вдруг понял это, он прибавил: «Ведь жена живет с кучером, а муж – с форейтором».

М. Н. Лонгинов. Запись на книжке Аммосова о последних днях Пушкина. Щеголев, изд. 3, стр. 448.

Графиня А. К. Воронцова-Дашкова не могла никогда вспоминать без горести о том, как она встретила Пушкина, едущего на острова с Данзасом, и направляющихся туда же Дантеса с д'Аршиаком. Она думала, как бы предупредить несчастие, в котором не сомневалась после такой встречи, и не знала, как быть. К кому обратиться? Куда послать, чтобы остановить поединок? Приехав домой, она в отчаянии говорила, что с Пушкиным непременно произошло несчастие, и предчувствие девятнадцатилетнего женского сердца не было обманом. Вот новое доказательство, до какой степени в петербургском обществе предвидели ужасную катастрофу: при первом признаке ее приближения уже можно было догадываться о том, что произойдет.

М. Н. Лонгинов. Современная летопись, 1863, № 18, стр. 12.

Данзас не знает, по какой дороге ехали Дантес с д'Аршиаком, но к Комендантской даче они с ними подъехали в одно время. Данзас вышел из саней и, сговариваясь с д'Аршиаком, отправился с ним отыскивать удобное для дуэли место. Они нашли такое саженях в полутораста от Комендантской дачи, более крупный и густой кустарник окружал здесь площадку и мог скрывать от глаз оставленных на дороге извозчиков то, что на ней происходило.

А. Аммосов, 23.

На место встречи мы прибыли в половине пятого. Дул очень сильный ветер, что заставило нас искать убежище в маленькой сосновой роще. Так как большое количество снега могло стеснять противника, пришлось протоптать тропинку в двадцать шагов.

Виконт д'Аршиак – кн. П. А. Вяземскому, 1 февр. 1837 г. Дуэль, 53 (фр.).

В камер-фурьерском журнале мороз 27-го января утром отмечен в два градуса.

П. Е. Щеголев, 144.

Снег был по колена; по выборе места надобно было вытоптать в снегу площадку, чтобы и тот и другой удобно могли и стоять друг против друга, и сходиться. Оба секунданта и Геккерен занялись этой работою; Пушкин сел на сугроб и смотрел на роковое приготовление с большим равнодушием. Наконец, вытоптана была тропинка в аршин шириною и в двадцать шагов длиною; плащами означали барьеры.

В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 172.

Несмотря на ясную погоду, дул довольно сильный ветер. Морозу было градусов пятнадцать. Закутанный в медвежью шубу, Пушкин молчал, по-видимому был столько же спокоен, как и во все время пути, но в нем выражалось сильное нетерпение приступить скорее к делу. Когда Данзас спросил его, находит ли он удобным выбранное им и д'Аршиаком место, Пушкин отвечал:

– Са m'est fort egal, seulement tachez de faire tout cela plus vite (мне это решительно все равно, – только, пожалуйста, делайте все это поскорее).

Отмерив шаги, Данзас и д'Аршиак отметили барьер своими шинелями и начали заряжать пистолеты. Во время этих приготовлений нетерпение Пушкина обнаружилось словами к своему секунданту:

– Eh bien! est ce fini? (Ну, что же! Кончили?)

Все было кончено. Противников поставили, подали им пистолеты, и по сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начали сходиться.

Пушкин первый подошел к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил, и Пушкин, падая, сказал:

– Je crois que j'ai la cuisse fracassee (кажется, у меня раздроблено бедро).

А. Аммосов, 23.

Г. Пушкин упал на шинель, служившую барьером, и остался неподвижным, лицом к земле.

Виконт д'Аршиак – кн. П. А. Вяземскому. Дуэль, 53 (фр.).

Секунданты бросились к нему, и, когда Дантес намеревался сделать то же, Пушкин удержал его словами:

– Attendez! Je me sens assez de force pour tirer mon coup (подождите! Я чувствую достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел).

А. Аммосов, 23.

После слов Пушкина, что он хочет стрелять, г. Геккерен возвратился на свое место, став боком и прикрыв грудь свою правою рукою.

К. К. Данзас – кн. П. А. Вяземскому, 6 февр. 1837 г. Дуэль, 55.

Ужас сопровождал их бой. Они дрались, и дрались на смерть. Для них уже не было примирения, и ясно видно было, что для Пушкина была нужна жертва или погибнуть самому.

А. П. Языков – А. А. Катенину, 1 февр. 1837 г. Описание Пушкинского музея имп. алекс. лицея. СПб., 1899, стр. 450.

При падении Пушкина пистолет его попал в снег, и потому Данзас подал ему другой. Приподнявшись несколько и опершись на левую руку, Пушкин выстрелил.

А. Аммосов, 23.

Пушкин, полулежа, приподнялся, уперся на какую-то перекладину старых перил, тут лежавшую, для того, чтобы ловче целиться.

Н. Н. со слов полковых товарищей Дантеса и, по-видимому, самого Дантеса. Письмо к издателю Рус. Арх., 1898, III, 246.

На коленях, полулежа, Пушкин целился в Дантеса в продолжение двух минут и выстрелил так метко, что, если бы Дантес не держал руку поднятой, то непременно был бы убит; пуля пробила руку и ударилась в одну из металлических пуговиц мундира, причем все же продавила Дантесу два ребра.

A. А. Щербинин. Из неизданных записок. П-н и его совр-ки. XV, 42.

Геккерн упал, но его сбила с ног только сильная контузия; пуля пробила мясистые части правой руки, коею он закрыл себе грудь и будучи тем ослаблена, попала в пуговицу, которою панталоны держались на подтяжке против ложки: эта пуговица спасла Геккерна. Пушкин, увидя его падающего, бросил вверх пистолет и закричал:

– Браво!

Между тем кровь лила из раны.

B. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, стр. 172.

Выстрелив, г. Пушкин снова упал. Почти непосредственно после этого он два раза впадал в полуобморочное состояние, на несколько мгновений мысли его помутились. Но тотчас же он вполне пришел в сознание и больше его уже не терял.

Виконт д'Аршиак – кн. П. А. Вяземскому. Дуэль, 53 (фр.).

Придя в себя, Пушкин спросил у д'Аршиака:

– Убил я его?

– Нет, – ответил тот, – вы его ранили.

– Странно, – сказал Пушкин, – я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет… Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, снова начнем.

Кн. П. А. Вяземский – вел. кн. Михаилу Павловичу. Щеголев, 262 (фр.).

Поведение Пушкина на поле или на снегу битвы д'Аршиак находил «parfaite» (превосходным). Но слова его о возобновлении дуэли по выздоровлении отняли у д'Аршиака возможность примирить их.

А. И. Тургенев. Из дневника, 30 янв. 1837 г. Щеголев, 271.

Пушкин был ранен в правую сторону живота, пуля, раздробив кость верхней части ноги у соединения с тазом, глубоко вошла в живот и там остановилась.

Данзас с д'Аршиаком подозвали извощиков и с помощью их разобрали находившийся там из тонких жердей забор, который мешал саням подъехать к тому месту, где лежал раненый Пушкин. Общими силами усадив его бережно в сани, Данзас приказал извощику ехать шагом, а сам пошел пешком подле саней, вместе с д'Аршиаком; раненый Дантес ехал в своих санях за ними.

А. Аммосов, 23.

Сани сильно трясло во время переезда на расстоянии полуверсты по очень скверной дороге, г. Пушкин страдал, не жалуясь. Г. барон Геккерен смог, поддерживаемый мною, дойти до своих саней, и там он ждал, пока противника его не перенесли, и я мог сопровождать его в Петербург. В продолжение всего поединка спокойствие, хладнокровие и достоинство обеих сторон были совершенны.

Виконт д'АршиаК – кн. П. А. Вяземскому. Дуэль, 53 (фр.).

Зимою 1858 г. К. К. Данзас, на просьбу мою посетить со мною место дуэли Пушкина, охотно согласился. Мы отправились на Черную Речку, переехавши мост у Ланского шоссе, повернули налево, по набережной, и потом направо, на дороге в Коломяги. По левую сторону дороги остались строения комендантской дачи, по правую – тянулся глухой забор огорода. Проехавши этот длинный забор, мы остановились. За этим забором, по словам Данзаса, в 1837 г. начинался кустарник и потом лес, который продолжался параллельно во всю длину Ланской дороги. В недальнем расстоянии от забора он указал мне место, где происходила дуэль. В наш приезд, в 1858 г., кустарника этого мы уже не нашли, он вырублен, и земля разделена; оставалось только около канавок несколько молодого березняка, занесенного снегом.

На этих днях (июнь 1880 г.) я опять посетил место дуэли Пушкина. Место это желающие могут найти следующим образом: от чернореченского пешеходного моста, по коломягской дороге, на протяжении 148 сажен, по правой стороне огороды Мякишева (по левой – комендантские дачи); от огородов Мякишева, где кончается забор, нужно отмерить 75 сажен далее по той же коломягской дороге, до второй от забора канавы, идущей вправо от дороги (всего до этого пункта от Черной Речки 223 саж.); потом, свернув с дороги вправо по второй канаве, на которой стоят три березы, и отмерив от дороги ровно 38 сажен, что придется как раз до третьей березы, около которой вправо есть лощина в 25 шагов длины и ширины. На этой-то лощине, не представляющей никаких признаков лесной растительности, и был, по указанию секунданта Пушкина, смертельно ранен Пушкин.

Я. А. Исаков. Голос, 1880, 5 июня, № 155.

Хотя г. Исаков даже опубликовал план места поединка вправо от коломягской дороги, пройдя комендантскую дачу, но это указание не особенно твердо, потому что трудно верить, чтобы дуэль состоялась на открытой поляне вблизи от дороги и в снежное время. Напротив, большая часть местных старожилов указывает на противоположную сторону, т. е. влево от дороги, к числу лиц, знакомых с этим местом, принадлежит и арендатор огорода вблизи комендантской дачи по Черной Речке № 5, В. Д. Мякишев, который указывает тот пень большого дерева, в четырех шагах от которого стоял Пушкин.

Дм. Лобанов. Пушкин и Гоголь. Петербургская Газета, 1880, № 113.

Вас. Дм. Мякишев, арендатор огородов Комендантской дачи, указал мне действительное место, где был смертельно ранен Пушкин. Сначала я было усомнился, так как указание совершенно не совпадало с указанием г. Исакова, но по дальнейшим расспросам вполне убедился в истинности его слов. С двадцатых еще годов Мякишевы арендуют земли Комендантской дачи. Отец настоящего арендатора. Дм. Мякишев, был современник дуэли Пушкина и жил всего в нескольких стах шагах от рокового места. Сын рассказывал со слов отца следующее: было дело это в январе месяце; прибежал к старику Мякишеву впопыхах дворник Комендантской дачи Матвей Фомин и сказал, что за комендантским гумном какие-то господа стрелялись. Старик выбежал на улицу и увидел, что какого-то господина вели двое под руки, посадили в карету и повезли в город. Сейчас же он по следам, – так как по снегу были следы, пошел на то место, где стрелялись за комендантским гумном, на дорожке, которая шла через огород, возле березы, от которой ныне остался только пень. Отец Мякишева много раз указывал детям это место, и потому они забыть его не могли. В. Д. Мякишев добавляет, что так как дорожка к месту поединка шла кружно, около сарая и гумна, и вести по ней же назад раненого было бы слишком для него мучительно и долго, то господа повели его прямо, как видно было по следам и крови, целиком к дороге, куда подъехала карета, изгородь же, которая здесь была, – чтобы пройти, разобрали.

Сравнивая расположение места, указанного Мякишевым, с местом, указанным г. Исаковым, нельзя не видеть, что первое (второе?) находится слишком близко к Коломягской дороге и поэтому едва ли могло быть избрано для поединка, тогда как место, указанное Мякишевым, совершенно было в стороне и закрыто от дороги гумном и сараем, и при этом имело то преимущество, что на самой Комендантской даче никто зимою, кроме дворника, не жил. Справедливость слов Мякишева подтверждается еще и показаниями Максима Фомина, который во время дуэли был у дворника Комендантской дачи Матвея Фомина, ныне уже умершего, и рассказывает, что видел, как господа выходили из указанной местности и вели под руки раненого.

В. Я. Рейнгард. Где настоящее место дуэли Пушкина? Нива, 1880, № 26, стр. 514. (В этом же номере – рисунок Рейнгарда, изображающий место дуэли.)

У комендантской дачи нашли карету, присланную на всякий случай бароном Геккереном, отцом. Дантес и д'Аршиак предложили Данзасу отвезти в ней в город раненого поэта. Данзас принял это предложение, но отказался от другого, сделанного ему в то же время Дантесом, предложения скрыть участие его в дуэли.

Не сказав, что карета была барона Геккерена, Данзас посадил в нее Пушкина и, сев с ним рядом, поехал в город. Во время дороги Пушкин держался довольно твердо; но чувствуя по временам сильную боль, он начал подозревать опасность своей раны.

Пушкин вспомнил про дуэль общего знакомого их офицера Московского полка Щербачева, стрелявшегося с Дороховым, на которой Щербачев был смертельно ранен в живот, и, жалуясь на боль, сказал Данзасу: «я боюсь, не ранен ли я так, как Щербачев». Он напомнил также Данзасу и о своей прежней дуэли в Кишиневе с Зубовым. Во время дороги Пушкин в особенности беспокоился о том, чтобы по приезде домой не испугать жены, и давал наставления Данзасу, как поступить, чтобы это-го-не случилось.

А. Аммосов, 26.

Карета медленно подвигалась на Мойку, к Певчевскому мосту. Раненый чувствовал жгучую боль в левом боку, говорил прерывистыми фразами и, мучимый тошнотою, старался преодолеть страдания, возвещавшие близкую, неизбежную смерть. Несколько раз принуждены были останавливаться, потому что обмороки следовали довольно часто один за другим, и сотрясение пути ослабляло силы больного.

П. В. Анненков. Материалы, 420.

Дядя Лев (Пушкин) привел моей матери (О. С. Павлищевой) следующее, слышанное им на Кавказе, обстоятельство, достоверность которого требует, однако, подтверждения: будто бы Геккерен старший в день поединка поехал к Комендантской даче в наемной карете, а не в своей, опасаясь быть узнанным публикой. Затем, приказав кучеру остановиться не на особенно далеком расстоянии от места поединка, выслал якобы на рекогносцировку своего камердинера и, получив донесение последнего о страшном результате, отослал экипаж с этим лицом для одного из раненых соперников; сам же, будто бы, нанял проезжавшего извозчика, на котором и ускакал путями окольными, не желая подвергаться любопытным взглядам.

Л. Н. Павлищев. Кончина Пушкина. СПб., 1899, стр. 26.

Кн. Вяземский, с одним знакомым своим Ленским, гуляя по Невскому, встречают старика Геккерна в извозщичьих санях. Их удивило, что посланник едет в таком экипаже. Заметя их, он вышел из саней и сказал им, что гулял далеко, но вспомнил, что ему надо написать письма, и, чтобы скорее поспеть домой, взял извозчика. После они узнали, что он ехал с Черной Речки, где ждал, чем кончится поединок. Пушкина, как более тяжело раненного, повезли домой в карете Геккерена.

Кн. В. Ф. Вяземская по записи Бартенева. Рус. Арх., 1888, II, 305.

Дети Пушкина в четыре часа пополудни были у кн. Мещерской (дочери Карамзина), и мать за ними сама заезжала.

А. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой. П-н и его совр-ки, VI, 48.

Все мы, его знакомые, узнали об общем несчастии нашем, лишь тогда, когда уже удар совершился. Предварительно никому ничего не было известно. Он мне за несколько недель рассказывал только, что к молодому Геккерену он посылал такие записочки, которые бы могли другого заставить драться, но что он отмалчивался. После этого и свадьба совершилась. Узнав об этом, я предал совершенному забвению все прежнее. В ту самую минуту, когда из кареты внесли его раненного, я заехал к нему с тем (это было вечером, в 8-м часу), чтобы взять его к себе, что и прежде по средам иногда я делал.

П. А. Плетнев – В. Г. Теплякову, 29 мая 1837 г. Истор. Вестн., 1887, т. 29, стр. 21.

Пушкин жил на Мойке в нижнем этаже дома Волконского. У подъезда Пушкин просил Данзаса выйти вперед, послать людей вынести его из кареты и, если жена его дома, то предупредить ее и сказать, что рана не опасна.

В передней люди сказали Данзасу, что Натальи Николаевны не было дома, но когда Данзас сказал им, в чем дело, и послал их вынести раненого Пушкина из кареты, они объявили, что госпожа их дома. Данзас через столовую, в которой накрыт уже был стол, и гостиную пошел прямо без доклада в кабинет жены Пушкина. Она сидела со своей старшей незамужней сестрой Александрой Николаевной Гончаровой. Внезапное появление Данзаса очень удивило Наталью Николаевну, она взглянула на него с выражением испуга, как бы догадываясь о случившемся.

Данзас сказал ей, сколько мог покойнее, что муж ее стрелялся с Дантесом, что хотя ранен, но очень легко. Она бросилась в переднюю, куда в то время люди вносили Пушкина на руках.

Увидя жену, Пушкин начал ее успокаивать, говоря, что рана его вовсе не опасна, и попросил уйти, прибавив, что как только его уложат в постель, он сейчас же позовет ее. Она, видимо, была поражена и удалилась как-то бессознательно.

А. Аммосов со слов К. К. Данзаса, стр. 27.

Его привезли домой; жена и сестра жены, Александрина, были уже в беспокойстве; но только одна Александрина знала о письме его к отцу Геккерна. Он закричал твердым и сильным голосом, чтобы жена не входила в кабинет его, где его положили, и ей сказали, что он ранен в ногу.

A. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой, 28 января 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 50.

Жена встретилась в передней – дурнота – n'entrez pas. Его положили на диван. Горшок. Раздели. Белье сам велел, потом лег. У него все был Данзас. Жена вошла, когда он был одет и когда уже послали за Арендтом.

B. А. Жуковский. Конспективные заметки. Щеголев, 285.

Домой возвратились в шесть часов. Камердинер взял его на руки и понес на лестницу. – Грустно тебе нести меня? – спросил у него Пушкин. Бедная жена встретила его в передней и упала без чувств. Его внесли в кабинет; он сам велел подать себе чистое белье; разделся и лег на диван, находившийся в кабинете. Жена, пришедши в память, хотела войти; но он громким голосом закричал: n'entrez pas, ибо опасался показать ей рану, чувствуя сам, что она была опасною. Жена вошла уже тогда, когда он был совсем раздет.

В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 173.

Между тем, Данзас отправился за доктором. Сначала поехал к Арендту, потом к Соломону; не застав дома ни того, ни другого, оставил им записки и отправился к доктору Персону; но и тот был в отсутствии. Оттуда, по совету жены Персона, Данзас поехал в Воспитательный дом, где, по словам ее, он мог найти доктора наверное. Подъезжая к Воспитательному дому, Данзас встретил выходившего из ворот доктора Шольца. Выслушав Данзаса, Шольц сказал ему, что он, как акушер, в этом случае полезным быть не может; но что сейчас же привезет к Пушкину другого доктора.

Вернувшись назад, Данзас нашел Пушкина в его кабинете, уже раздетого и уложенного на диване; жена его была с ним.

А. Аммосов, стр. 28.

(В седьмом часу веч. 27 янв.). Прибывши к больному с доктором Задлером, которого я дорогой сыскал, взошли в кабинет больного, где нашли его лежащим на диване и окруженным тремя лицами, – супругою, полковником Данзасом и г-м Плетневым. Больной просил удалить и не допустить при исследовании раны жену и прочих домашних. Увидев меня, дал мне руку и сказал:

– Плохо со мною!

Мы осматривали рану, и г. Задлер уехал за нужными инструментами. Больной громко и ясно спрашивал меня:

– Что вы думаете о моей ране? Я чувствовал при выстреле сильный удар в бок, и горячо стрельнуло в поясницу, дорогою шло много крови, – скажите мне откровенно, как вы рану находите?

– Не могу вам скрывать, что рана ваша опасная.

– Скажите мне, – смертельная?

– Считаю долгом вам это не скрывать, – но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано.

– Спасибо! Вы поступили со мною, как честный человек, – при сем рукою потер он лоб. – Нужно устроить свои домашние дела.

Через несколько минут сказал:

– Мне кажется, что много крови идет?

Я осмотрел рану, но нашлось, что мало, и наложил новый компресс.

– Не желаете ли вы видеть кого-нибудь из близких приятелей?

– Прощайте, друзья, – сказал он, глядя на библиотеку. – Разве вы думаете, что я час не проживу?

– О, нет, не потому, но я полагал, что вам приятнее кого-нибудь из них видеть… Г-н Плетнев здесь.

– Да, но я бы желал Жуковского. Дайте мне воды, меня тошнит.

Я трогал пульс, нашел руку довольно холодною, – пульс малый, скорый, как при внутреннем кровотечении; вышел за питьем и чтобы послать за г. Жуковским; полковник Данзас взошел к больному. Между тем приехали Задлер, Арендт, Саломон, – и я оставил больного, который добродушно пожал мне руку.

Доктор Шольц. Щеголев, 195.

Когда Задлер осмотрел рану и наложил компресс, Данзас, выходя с ним из кабинета, спросил его: опасна ли рана Пушкина. – «Пока еще ничего нельзя сказать», – отвечал Задлер. В это время приехал Арендт, он также осмотрел рану. Пушкин просил его сказать откровенно: в каком он его находит положении, и прибавил, что какой бы ответ ни был, он его испугать не может, но что ему необходимо знать наверное свое положение, чтобы успеть сделать некоторые нужные распоряжения.

– Если так, – отвечал ему Арендт, – то я должен вам сказать, что рана ваша очень опасна и что к выздоровлению вашему я почти не имею надежды.

Пушкин благодарил Арендта за откровенность и просил только не говорить жене.

А. Аммосов, 29.

(В начале восьмого часа веч.). В доме больного я нашел докторов Арендта и Сатлера.

– Что, плохо! – сказал мне Пушкин, подавая руку.

Я старался его успокоить. Он сделал рукою отрицательный знак, показывавший, что он ясно понимал опасность своего положения.

– Пожалуйста, не давайте больших надежд жене, не скрывайте от нее в чем дело, она не притворщица; вы ее хорошо знаете; она должна все знать. Впрочем, делайте со мною, что вам угодно, я на все согласен и на все готов.

Врачи, уехав, оставили на мои руки больного. Он исполнял все врачебные предписания. По желанию родных и друзей Пушкина, я сказал ему об исполнении христианского долга. Он тот же час на то согласился.

– За кем прикажете послать? – спросил я.

– Возьмите первого, ближайшего священника, – отвечал Пушкин.

Послали за отцом Петром, что в Конюшенной. Больной вспомнил о Грече.

– Если увидите Греча, – молвил он, – кланяйтесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере.

Доктор И. Т. Спасский. Последние дни А. С. Пушкина. Щеголев, 197.

В 8 часов вечера возвратился доктор Арендт. Его оставили с больным наедине. В присутствии доктора Арендта прибыл и священник. Он скоро отправил церковную требу; больной исповедался и причастился Св. Тайн.

Д-р И. Т. Спасский. Щеголев, 197.

Он исполнил долг христианина с таким благоговением и таким глубоким чувством, что даже престарелый духовник его был тронут и на чей-то вопрос по этому поводу отвечал: – «Я стар, мне уже недолго жить, на что мне обманывать? Вы можете мне не верить, когда я скажу, что я для себя самого желаю такого конца, какой он имел».

Кн-ня Ек. Н. Мещерская-Карамзина. Я. Грот, 261 (фр.).

Священник говорил мне после со слезами о нем и о благочестии, с коим он исполнил долг христианский. Пушкин никогда не был esprit fort, по крайней мере, не был им в последние годы жизни своей; напротив, он имел сильное религиозное чувство: читал и любил читать евангелие, был проникнут красотою многих молитв, знал их наизусть и часто твердил их.

Кн. П. А. Вяземский – Д. В. Давыдову 5 февраля 1837 г. Рус. Стар., 1875, т. XIV, 92.

Когда я вошел к Пушкину, он спросил, что делает жена? Я отвечал, что она несколько спокойнее.

– Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском, – возразил он; – не уехал еще Арендт?

Я сказал, что доктор Арендт еще здесь.

– Просите за Данзаса, за Данзаса, он мне брат.

Желание Пушкина было передано д-ру Арендту, и лично самим больным повторено. Доктор Арендт обещал возвратиться к 11 часам.

Необыкновенное присутствие духа не оставляло больного. От времени до времени он тихо жаловался на боль в животе, и забывался на короткое время.

Д-р И. Т. Спасский. Щеголев, 197.

Прощаясь, Арендт объявил Пушкину, что, по обязанности своей, он должен доложить обо всем случившемся государю. Пушкин ничего не возразил против этого, но поручил только Арендту просить от его имени государя не преследовать его секунданта. Уезжая, Арендт сказал провожавшему его в переднюю Данзасу:

– Штука скверная, он умрет.

А. Аммосов, 29.

Один за другим начали съезжаться к Пушкину друзья его: Жуковский, князь Вяземский, граф М. Ю. Вьельгурский, князь П. И. Мещерский, П. А. Валуев, А. И. Тургенев, родственница Пушкина, бывшая фрейлина Загряжская, все эти лица до самой смерти Пушкина не оставляли его дом и отлучались только на самое короткое время.

A. Аммосов, 30.

В полночь доктор Арендт возвратился. Покинув Пушкина, он отправился во дворец, но не застал государя, который был в театре, и сказал камердинеру, чтобы по возвращении его величества было донесено ему о случившемся. Около полуночи приезжает за Арендтом от государя фельдъегерь с повелением немедленно ехать к Пушкину, прочитать ему письмо, собственноручно государем к нему написанное, и тотчас обо всем донести. «Я не лягу, и буду ждать», стояло в записке государя к Арендту. Письмо же приказано было возвратить.

B. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 178.

Ночью возвратился к нему Арендт и привез ему для прочтения собственноручную записку, карандашом написанную государем, почти в таких словах: «Если бог не приведет нам свидеться в здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и последний совет: умереть христианином. О жене и детях не беспокойся; я беру их на свои руки». Пушкин был чрезвычайно тронут словами и убедительно просил Арендта оставить ему эту записку; но государь велел ее прочесть и немедленно возвратить.

Кн. П. А. Вяземский – Д. В. Давыдову, 5 февр. 1837 г. Рус. Стар., 1875, т. XIV, стр. 92.

Что за письмо привозил Арендт Пушкину от Николая? Пушкин прочел его и возвратил Арендту. Письмо до сих пор еще неизвестно.

А. С. Суворин со слов П. А. Ефремова. Дневник А. С. Суворина, стр. 206.

В лечении не последовало перемен. Уезжая, д-р Арендт просил меня тотчас прислать за ним, если я найду то нужным.

И. Т. Спасский. Щеголев, 198.

Когда Арендт уехал, Пушкин позвал к себе жену, говорил с нею и просил ее не быть постоянно в его комнате, он прибавил, что будет сам посылать за нею. В продолжение этого дня у Пушкина перебывало несколько докторов, в том числе: Саломон и Буяльский. Домашним доктором Пушкина был доктор Спасский; но Пушкин мало имел к нему доверия. По рекомендации бывшего тогда главного доктора конногвардейского полка Шеринга, Данзас пригласил доктора провести у Пушкина всю ночь. Фамилии этого доктора Данзас не помнит.

A. Аммосов, 31.

Он подозвал к себе Спасского, велел подать какую-то бумагу, по-русски написанную, и заставил ее сжечь.

B. А. Жуковский. Письмо к С. Л. Пушкину. Щеголев, 180.

Пушкин велел д-ру Спасскому вынуть какую-то его рукою написанную бумагу из ближайшего ящика, и ее сожгли перед его глазами; а Данзасу велел найти какой-то ящичек и взять из него находившуюся в нем цепочку.

В. А. Жуковский – гр. А. X. Бенкендорфу, в феврале – марте 1837 г. Щеголев, 240.

Я спросил Пушкина, не угодно ли ему сделать какие распоряжения.

– Все жене и детям, – отвечал он: – позовите Данзаса.

Данзас вошел. Пушкин захотел остаться с ним один.

И. Т. Спасский. Щеголев, 198.

Пушкин велел написать частные долги и написал реэстр своей рукой довольно твердою.

А. И. Тургенев – Н. И. Тургеневу, 31 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 62.

Подозвав Данзаса, Пушкин просил его записывать и продиктовал ему все свои долги, на которые не было ни векселей, ни заемных писем. Потом он снял с руки кольцо и отдал Данзасу, прося принять его на память. При этом он сказал Данзасу, что не хочет, чтоб кто-нибудь мстил за него, и что желает умереть христианином.

А. Аммосов, 31.

Данзас сказал ему, что готов отомстить за него тому, кто его поразил. «Нет, нет, – ответил Пушкин, – мир, мир».

A. Н. Веневитинова – С. Л. Пушкину со слов Е. А. Карамзиной. П-н и его совр-ки, VIII, 67 (фр.).

Княгиня (Вяземская) была с женою, которой состояние было невыразимо: как привидение, иногда подкрадывалась она в ту горницу, где лежал ее умирающий муж; он не мог ее видеть (он лежал на диване лицом от окон к двери), но он боялся, чтобы она к нему подходила, ибо не хотел, чтобы она могла приметить его страдания, кои с удивительным мужеством пересиливал, и всякий раз, когда она входила или только останавливалась у дверей, он чувствовал ее присутствие. – «Жена здесь, – говорил он, – отведите ее».

B. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 176.

Когда ему сказали, что бывали случаи, что от таких ран оживали, то он махнул рукою, в знак сомнения. Иногда, но редко, подзывает к себе жену и сказал ей:

– Будь спокойна, ты невинна в этом.

Кн. Вяземский и тетка Загряжская и сестра Александра не отходят от жены. Я провел там, – до четвертого часа утра (28-го), с Жуковским, гр. Велгурским и Данзасом; но к нему входит только один Данзас.

A. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой. П-н и его совр-ки, VI, 50.

Жене своей он сказал: «Не упрекай себя моей смертью: это – дело, которое касалось одного меня».

B. А. Муханов (со слов А. Я. Булгакова). Из дневника. Московский Пушкинист. Вып. I, 1927, стр. 50.

28-го утром, когда боли усилились и показалась значительная опухоль живота, решились поставить промывательное, чтобы облегчить и опростать кишки. С трудом только можно было это исполнить: больной не мог лежать на боку, а чувствительность воспаленной проходной кишки, от раздробленного крестца, – обстоятельство в то время еще неизвестное, – были причиной жестокой боли и страданий после этого промывательного. Оно не подействовало.

В. И. Даль. Ход болезни Пушкина. Щеголев, 205.

Около четвертого часу (ночи, с 27 на 28) боль в животе начала усиливаться, и к пяти часам сделалась значительною. Я послал за Арендтом, он не замедлил приехать. Боль в животе возросла до высочайшей степени. Это была настоящая пытка. Физиономия Пушкина изменилась, взор его сделался дик, казалось, глаза готовы были выскочить из своих орбит, чело покрылось холодным потом, руки похолодели, пульса как не бывало. Больной испытывал ужасную муку. Но и тут необыкновенная твердость его души раскрылась в полной мере. Готовый вскрикнуть, он только стонал, боясь, как он говорил, чтоб жена не услышала, чтоб ее не испугать.

– Зачем эти мучения? – сказал он, – без них я бы умер спокойно.

И. Т. Спасский. Щеголев, 198.

В продолжение ночи страдания Пушкина до того увеличились, что он решил застрелиться. Позвав человека, он велел подать ему один из ящиков письменного стола; человек исполнил его волю, но, вспомнив, что в этом ящике были пистолеты, предупредил Данзаса. Данзас подошел к Пушкину и взял у него пистолеты, которые тот уже спрятал под одеяло; отдавая их Данзасу, Пушкин признался, что хотел застрелиться, потому что страдания его были невыносимы.

А. Аммосов, 32.

В одну из предсмертных ночей, доктора, думая облегчить страдания, поставили промывательное, отчего пуля стала давить кишки, и умирающий издавал такие крики, что княгиня Вяземская и Александра Николаевна, дремавшие в соседней комнате, вскочили от испуга.

Кн. В. Ф. Вяземская по записи Бартенева. Рус. Арх., 1888, II, 305.

Ночью он кричал ужасно; почти упал на пол в конвульсии страдания. Благое провидение в эти самые десять минут послало сон жене; она не слыхала криков; последний крик разбудил ее, но ей сказали, что это было на улице; после он еще не кричал.

A. И. Тургенев – неизвестному, 28 янв. 1937 г. П-н и его совр-ки, VI, 54.

Вот что случилось: жена в совершенном изнурении лежала в гостиной головой к дверям, и они одни отделяли ее от постели мужа. При первом страшном крике его княгиня Вяземская, бывшая в той же горнице, бросилась к ней, опасаясь, чтобы с нею чего не сделалось. Но она лежала неподвижно (хотя за минуту говорила); тяжелый, летаргический сон овладел ею; и этот сон миновался в ту самую минуту, когда раздалось последнее стенание за дверями.

B. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 179.

Больной был так раздражен, духовно и телесно, что в продолжение этого утра отказывался вовсе от предлагаемых ему пособий.

В. И. Даль. Ход болезни П-на. Щеголев, 206.

Поутру на другой день 28 января боли несколько уменьшились. Пушкин пожелал видеть: жену, детей и свояченицу свою Александру Николаевну Гончарову, чтобы с ними проститься. При этом прощании Пушкина с семейством Данзас не присутствовал.

А. Аммосов, 32.

Наконец, боль, по-видимому, стала утихать, но лицо еще выражало глубокое страдание, руки по-прежнему были холодны, пульс едва заметен.

– Жену, просите жену, – сказал Пушкин.

Она с воплем горести бросилась к страдальцу. Это зрелище у всех извлекло слезы. Несчастную надо было отвлечь от одра умирающего. Таков, действительно, был Пушкин в то время. Я спросил его, не хочет ли он видеть своих друзей.

– Зовите их, – отвечал он.

Жуковский, Вьельгорский, Вяземский, Тургенев и Данзас входили один за другим и братски с ним прощались.

И. Т. Спасский. Щеголев, 198.

– Кто здесь? – спросил он Спасского и Данзаса. Назвали меня и Вяземского.

– Позовите, – сказал он слабым голосом.

Я подошел, взял его похолодевшую, протянутую мне руку, поцеловал ее: сказать ему ничего я не мог, он махнул рукою, я отошел.

В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 181.

С нами прощался он среди ужасных мучений и судорожных движений, но с духом бодрым и с нежностью. У меня крепко пожал он руку и сказал:

– Прости, будь счастлив.

Кн. П. А. Вяземский – Д. В. Давыдову, 5 февр. 1837 г. Рус. Стар., 1875, т. XIV, стр. 94.

Мне он пожал руку крепко, но уже похолодевшею рукою и сказал: – «Ну прощайте!» – «Почему «прощайте»?» – сказала я, желая заставить его усумниться в его состоянии. – «Прощайте, прощайте», – повторил он, делая мне знак рукой, чтобы я уходила. Каждое его прощание было ускоренное, он боялся расчувствоваться. Все, которые его видели, оставляли комнату рыдая.

В. Ф. Вяземская – Е. Н. Орловой. Нов. Мир, 1931, кн. 12, стр. 191.

Простился с Пушкиным. Он пожал мне два раза, взглянул и махнул тихо рукою… Виельгорскому сказал, что любит его.

А. И. Тургенев, Дневник. Щеголев, 270.

Прощаясь с друзьями, которые, рыдая, стояли у его одра, он сказал Тургеневу:

– А что же Карамзиных здесь нет?

Тотчас же послали за матушкой (Ек. А. Карамзиной), которая через несколько минут и приехала. Увидев ее, он сказал уже слабым, но явственным голосом:

– Благословите меня!

Она благословила его издали; но он сделал ей знак подойти, сам положил ее руку себе на лоб и, после того, как она его благословила, взял и поцеловал ее руку.

Ек. Н. Мещерская-Карамзина – княжне М. И. Мещерской. П-н и его совр-ки, VI, 95.

Потом потребовал детей; их привели и принесли к нему полусонных. Он на каждого оборачивал глаза, молча; клал ему на голову руку; крестил и потом движением руки отсылал от себя.

В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 181.

Каждого из детей он благословил по три раза и прикладывал тыльную часть кисти руки к их губам.

Кн-ня В. Ф. Вяземская – Е. Н. Орловой, Новый Мир, 1931, кн. 12, стр. 191.

После катастрофы Александрина (сестра Нат. Ник-ны) видела Пушкина только раз, когда она привела ему детей, которых он хотел благословить перед смертью.

Бар. Густав Фризенгоф – А. П. Араповой. Кр. Нива, 1929, № 24, стр. 10 (фр.).

11 час. утра (28-го). Он часто призывает на минутку к себе жену, которая все твердила: «он не умрет, я чувствую, что он не умрет». Теперь она, кажется, видит уже близкую смерть. – Пушкин со всеми нами прощается; жмет руку и потом дает знак выйти. Мне два раза пожал руку, взглянул, но не в силах был сказать ни слова. Жена опять сказала: «Quelque chose me dit qu'il vivra». – С Велгурским, с Жуковским также простился. Узнав, что К. А. Карамзина здесь же, просил два раза позвать ее, и дал ей знать, чтобы перекрестила его. Она зарыдала и вышла.

А. И. Тургенев – неизвестному, 28 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 53.

Я взял больного за руку и щупал его пульс. Когда я оставил его руку, то он сам приложил пальцы левой своей руки к пульсу правой, томно, но выразительно взглянул на меня и сказал:

– Смерть идет.

Приезда Арендта он ожидал с нетерпением.

– Жду слова от царя, чтобы умереть спокойно, – промолвил он.

И. Т. Спасский. П. Щеголев, 198.

В это время приехал доктор Арендт. Жду царского слова, чтобы умереть спокойно, сказал ему Пушкин. Это было для меня указанием, и я решился в ту же минуту ехать к государю, чтобы известить его величество о том, что слышал. Надобно знать, что, простившись с Пушкиным, я опять возвратился к его постели и сказал ему: может быть, я увижу государя: что мне сказать ему от тебя? – Скажи ему, отвечал он, что мне жаль умереть; был бы весь его.

В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 182.

Пушкин не говорил на смертном одре: «если б я остался жив, я весь был бы его». Когда Жуковского упрекали за эту фразу, он сказал: «я заботился о судьбе жены Пушкина и детей».

А. С. Суворин со слов П. А. Ефремова. Дневник А. С. Суворина. Пг., 1923, стр. 206.

Сходя с крыльца, я встретился с фельдъегерем, посланным за мной от государя. – Извини, что я тебя потревожил, – сказал он мне, при входе моем в кабинет. – Государь, я сам спешил к вашему величеству в то время, когда встретился с посланным за мною. И я рассказал о том, что говорил Пушкин. Я счел долгом сообщить эти слова немедленно вашему величеству. Полагаю, что он тревожится о участи Данзаса. – Я не могу переменить законного порядка, отвечал государь, – но сделаю все возможное. Скажи ему от меня, что я поздравляю его с исполнением христианского долга; о жене же и детях он беспокоиться не должен; они мои. Тебе же поручаю, если он умрет, запечатать его бумаги; ты после их сам рассмотришь.

Я возвратился к Пушкину с утешительным ответом государя. Выслушав меня, он поднял руки к небу с каким-то судорожным движением. Вот как я утешен! сказал он. – Скажи государю, что я желаю ему долгота царствования, что я желаю ему счастия в его Сыне, что я желаю ему счастия в его России. Эти слова говорил слабо, отрывисто, но явственно.

В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 182.

Во все время болезни Пушкина передняя его постоянно была наполнена знакомыми и незнакомыми, вопросы: что Пушкин? Легче ли ему? Поправился ли он? Есть ли надежда? сыпались со всех сторон. Государь, наследник, великая княгиня Елена Павловна постоянно посылали узнавать о здоровье Пушкина; от государя приезжал Арендт несколько раз в день. У подъезда была давка. В передней какой-то старичок сказал с удивлением: – «Господи боже мой! Я помню, как умирал фельдмаршал, а этого не было!»

Пушкин впускал к себе только самых коротких своих знакомых, хотя всеми интересовался: беспрестанно спрашивал, кто был у него в доме, и говорил: «мне было бы приятно видеть их всех, но у меня нет силы говорить с ними». По этой причине, вероятно, он не простился и с некоторыми из своих лицейских товарищей.

A. Аммосов, 33.

С утра 28 числа, в которое разнеслась по городу весть, что Пушкин умирает, передняя была полна приходящих… Число их сделалось наконец так велико, что дверь прихожей (которая была подле кабинета, где лежал умирающий) беспрестанно отворялась и затворялась; это беспокоило страждущего, мы придумали запереть дверь из прихожей в сени; задвинули ее залавком и отворили другую узенькую прямо с лестницы в буфет, а гостиную от столовой отгородить ширмами (это распоряжение поймешь из приложенного плана). С этой минуты буфет был набит народом; в столовую входили только знакомые, на лицах выражалось простодушное участие, многие плакали. Государь император получал известия от доктора Арендта (который раз по шести в день и по нескольку раз ночью приезжал навестить больного); государыня великая княгиня, очень любившая Пушкина, написала ко мне несколько записок, на которые я отдавал подробный отчет ее высочеству, согласно с ходом болезни.

B. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 185.

План последней квартиры Пушкина по наброску, сделанному Жуковским. Объяснения Жуковского:

1 – Кабинет, а) Диван, на котором умер Пушкин; b) его большой стол; с) кресла, на которых он работал; d) полки с книгами.

2. – Гостиная, а) Кушетка, на которой лежала ночью Наталья Николаевна.

3. – Передняя, а) Здесь Пушкин лежал во гробе.

4. – Столовая, а) Так были поставлены ширмы, чтобы загородить гостиную, где находилась Наталья Николаевна.

5. – Сени, а) Здесь стоял залавок, которым задвинули дверь; b) маленькая, узкая дверь, через которую входили все посторонние.

6. – Буфет с чуланом. Здесь собирались приходившие осведомляться во время болезни, после того как заперли дверь в прихожую.

Проект восстановления плана пушкинской квартиры А. А. Платонова.

1 – Кабинет. 2 – Гостиная. 3 – Передняя. 4 – Столовая. 5 – Парадная лестница. 6 – Чулан. 7 – Буфетная. 8 – Спальня. 9 – Детская. 10 и 11 – Комнаты А. Н. и Е. Н. Гончаровых. 12 и 13 – Комната для прислуги.

Дом кн. Волконского по Мойке, № 12 (тогда № 7). Дом относится к екатерининской эпохе. При постройке его в первом этаже выведены были капитальные стены, конструктивно нужные для устройства зала во втором, главном этаже; что первый этаж (где была квартира Пушкина) был подчинен назначению второго, видно, напр., из того, что средняя стена фасадного выступа вышла в окно, так что его пришлось сделать глухим (в настоящее время здесь помещена памятная доска); кроме того, нет ни одной комнаты, имеющей вполне правильный прямоугольный контур. – Из-под арки налево была дверь на парадную лестницу с колоннами и сводами. Для того, чтобы попасть в квартиру Пушкина, нужно было подняться маршем в восемь ступеней на первую площадку, откуда дверь вела в переднюю. Прямо против входных дверей находилась дверь в кабинет Пушкина. Набросок плана части квартиры, сделанный Жуковским непосредственно после смерти Пушкина, довольно точно передает план кабинета и даже расположение мебели; но Жуковский не указал дверей из кабинета в гостиную и в детскую. Полки в кабинете, как видно на рисунке, начинаясь от дверей в детскую, доходили до угла, оттуда до самых дверей в гостиную, а затем шли под прямым углом. Полок у стены, смежной с передней, по всей вероятности, не было, и Жуковский, должно быть, ошибся, начав не с того конца чертить полки, таким образом закрывавшие лицо печи и загораживавшие дверь в гостиную. Отапливался кабинет раньше камином, расположенным против печи в детской, и зеркалом печи, топка которой была в передней. Окна как кабинета, так и передней выходят на двор. – Гостиная, расположенная прямо против кабинета, выходит окнами на Мойку и занимает часть выступа. В середине стены, смежной с кабинетом, стоял камин, справа от него находилась дверь. Из гостиной дверь вела в столовую, примыкавшую к передней и к буфетной и выходившую окнами на Мойку. Буфетная выходила окнами на Мойку, поперечная перегородка отделяла чулан. Из чулана узенькая дверь вела на парадную лестницу; в эту дверь проносили через буфетную в столовую кушанье из кухни, находившейся в подвальном этаже. – Рядом с кабинетом помещалась детская, имевшая окна во двор. Из детской дверь вела в спальню, находившуюся рядом с гостиной и занимавшую остающуюся от последней часть выступа. Кроме того, в спальне были еще две двери: одна в гостиную, а другая в противоположную сторону, – в две комнаты с окнами на Мойку. По всей вероятности, эти две комнаты предназначены были для своячениц Пушкина, А. Н. и Е. Н. Гончаровых. Спальня была разделена поперек ширмами или перегородкой, – что видно на плане Жуковского, – чтобы закрыть кровать и чтобы можно было удобнее проходить из комнат сестер Гончаровых в гостиную и столовую. – Рядом с детской были две комнаты, – по всей вероятности, для прислуги. Из последней комнаты дверь вела на черную лестницу.

А. А. Платонов. Последняя квартира Пушкина в ее прошлом и настоящем. Составили М. Беляев и А. Платонов. Изд. Академии наук СССР, 1927, стр. 3–7.

В продолжение этих жестоких дней Ек. Ив. Загряжская в сущности не покидала квартиры Пушкиных. Графиня Жюли Строганова и княгиня Вяземская также находились здесь почти безотлучно, стараясь успокоить и утешить, насколько это допускали обстоятельства.

Бар. Густав Фризенгоф – А. П. Араповой. Красная Нива, 1929, № 24, стр. 10 (фр.).

Графиня Юл. Петр. Строганова в эти дни часто бывала в доме умирающего Пушкина и однажды раздражила княгиню Вяземскую своими опасениями относительно молодых людей и студентов, беспрестанно приходивших наведываться о раненном поэте (сын Вяземского, 17-летний князь Павел Петрович, все время, пока Пушкин умирал, оставался в соседней комнате).

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1908, III, 294.

Граф А. Г. Строганов говорит, что после поединка он ездил в дом раненного Пушкина, но увидал там такие разбойнические лица и такую сволочь, что предупредил отца своего не ездить туда.

П. И. Бартенев. Из записной книжки. Рус. Арх., 1912, II, 160.

В четверг утром я сидел в его комнате несколько часов (он лежал и умер в кабинете, на своем красном диване, подле средних полок с книгами). Он так переносил свои страдания, что я, видя смерть перед глазами, в первый раз в жизни находил ее чем-то обыкновенным, нисколько не ужасающим.

П. А. Плетнев – В. Г. Теплякову, 29 мая 1837 года. Историч. Вест., 1887, т. 29, стр. 21.

11 1/2 (дня, 28-го). Опять призывал жену, но ее не пустили; ибо после того, как он сказал ей: «Arndt m'a condamne, je suis blesse mortellement», она в нервическом страдании лежит в молитве перед образами. – Он беспокоился за жену, думая, что она ничего не знает об опасности, и говорит, что «люди заедят ее, думая, что она была в эти минуты равнодушною». Это решило его сказать об опасности.

А. И. Тургенев – неизвестному, 28 янв. 1837 года. П-н и его совр-ки, VI, 54.

Полдень (28-го). Арендт сейчас был. Была урина, но надежды нет, хотя и есть облегчение страданиям. – Я опять входил к нему: он страдает, повторяя: «Боже мой, боже мой! что это!», сжимает кулаки в конвульсии. – Арендт думает, что это не протянется до вечера, а ему должно верить: он видел смерть в 34-х битвах.

А. И. Тургенев – неизвестному, 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 54.

Около полудня дали ему несколько капель опия, что принял он с жадностью и успокоился. Перед этим принимал он extr. hyoscyami с. calomel., без всякого видимого облегчения.

В. И. Даль. Ход болезни П-на. Щеголев, 206.

К полудню (28-го) Пушкину сделалось легче, он несколько развеселился и был в духе. Около часу приехал д-р Даль. Пушкин просил его войти, и, встречая его, сказал:

– Мне приятно вас видеть не только как врача, но и как родного мне человека по общему нашему литературному ремеслу.

Он разговаривал с Далем и шутил.

A. Аммосов, 34.

По возвращении моем в 12 час (дня), мне казалось, что больной стал спокойнее. Руки его были теплее и пульс явственнее. Он охотно брал лекарства, заботливо спрашивал о жене и о детях. Я нашел у него д-ра Даля. Пробыв у больного до 4 часов, я снова его оставил на попечение д-ра Даля.

И. Т. Спасский. Щеголев, 199.

(Около 2 час. дня 28 янв.). У Пушкина нашел я толпу в зале и передней, – страх ожидания пробегал шепотом по бледным лицам. – Гг. Арендт и Спасский пожимали плечами. Я подошел к болящему, – он подал мне руку, улыбнулся и сказал:

– Плохо, брат!

Я присел к одру смерти – и не отходил до конца страстных суток. В первый раз Пушкин сказал мне ты. Я отвечал ему также – и побратался с ним за сутки до смерти его, уже не для здешнего мира!

B. И. Даль. Записка. Щеголев, 200.

Пушкин просил сперва князя Вяземского, а потом княгиню Долгорукову на том основании, что женщины лучше умеют исполнить такого рода поручения: ехать к Дантесам и сказать им, что он прощает им. Княгиня, подъехав к подъезду, спросила, можно ли видеть г-жу Дантес одну, она прибежала из дома и бросилась в карету вся разряженная, с криком: «George est hors de danger (Жорж вне опасности)» Княгиня сказала ей, что она приехала по поручению Пушкина и что он не может жить. Тогда та начала плакать.

Ф. Г. Толь со слов княгини Е. А. Долгоруковой. Декабристы на поселении (из архива Якушкиных). Изд. М. и С. Сабашниковых. М., 1926, стр. 143.

Пушкин, умирая, просил княгиню Долгорукову съездить к Дантесу и сказать ему, что он простил ему. «Moi aussi je lui pardonne (я тоже ему прощаю)!» отвечал с нахальным смехом негодяй.

Ф. Г. Толь со слов княгини Е. А. Долгоруковой. Декабристы на поселении, 135.

2-й час (28-го). Пушкин тих. Арендт опять здесь; но без надежды. Пушкин сам себе прощупал пульс, махнул рукою и сказал:

– Смерть идет.

Приехала Ел. Мих. Хитрова и хочет видеть его, плачет и пеняет всем; но он не мог видеть ее.

А. И. Тургенев – неизвестному. П-н и его совр-ки, VI, 54.

Два часа. Есть тень надежды, но только тень, т. е. нет совершенной невозможности спасения. Он тих и иногда забывается.

А. И. Тургенев – неизвестному. П-н и его совр-ки, VI, 54.

Весь день (28) Пушкин был довольно спокоен; он часто призывал к себе жену; но разговаривать много не мог, ему это было трудно. Он говорил, что чувствует, как слабеет.

A. Аммосов, 35.

К шести часам вечера 28-го болезнь приняла иной вид: пульс поднялся, ударял около 120, сделался жесток; оконечности согрелись: общая теплота тела возвысилась, беспокойство усилилось. Поставили 25 пиявок к животу; жар уменьшился, опухоль живота опала, пульс сделался ровнее и гораздо мягче, кожа показывала небольшую испарину. Это была минута надежды.

B. И. Даль. Ход болезни П-на. Щеголев, 206.

С обеда пульс был крайне мал, слаб и част, – после полудни стал он подыматься, а к шестому часу ударял не более 120 в минуту и стал полнее и тверже. В то же время начал показываться небольшой общий жар. Вследствие полученных от д-ра Арендта наставлений приставили мы с д-ром Спасским 25 пиявок и в то же время послали за Арендтом. Он приехал и одобрил распоряжение наше. Больной наш твердою рукой сам ловил и припускал себе пиявок и неохотно позволял нам около себя копаться. Пульс стал ровнее, реже и гораздо мягче; я ухватился, как утопленник, за соломенку, робким голосом провозгласил надежду и обманул было и себя, и других, – но не надолго. Пушкин заметил, что я был бодрее, взял меня за руку и спросил:

– Никого тут нет?

– Никого, – отвечал я.

– Даль, скажи же мне правду, скоро ли я умру?

– Мы за тебя надеемся, Пушкин, право надеемся!

Он пожал мне крепко руку и сказал:

– Ну, спасибо!

Но, по-видимому, он однажды только и обольстился моею надеждою: ни прежде, ни после этого он не верил ей.

В. И. Даль. Щеголев, 202.

Пушкин сам помогал ставить пиявки; смотрел, как они принимались, и приговаривал: «вот это хорошо, это прекрасно». Через несколько минут потом Пушкин, глубоко вздохнув, сказал:

– Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского, мне бы легче было умирать.

А. Аммосов, 35.

В течение вечера (28-го), как казалось, что Пушкину хотя едва-едва легче; какая-то слабая надежда рождалась в сердце более, нежели в уме; Арендт не надеялся и говорил, что спасение было бы чудом; он мало страдал, ибо ему помогали маслом.

А. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой. П-н и его совр-ки, VI, 51.

Я возвратился к Пушкину около 7 часов вечера. Я нашел, что у него теплота в теле увеличилась, пульс сделался гораздо явственнее и боль в животе ощутительнее. Больной охотно соглашался на все предлагаемые ему пособия. Он часто требовал холодной воды, которую ему давали по чайным ложечкам, что весьма его освежало. Так как эту ночь предложил остаться при больном д-р Даль, то я оставил Пушкина около полуночи.

И. Т. Спасский. Щеголев, 199.

Эту ночь всю Даль просидел у его постели, а я, Вяземский и Виельгорский в ближней горнице.

В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 184.

Вообще с начала до конца своих страданий (кроме двух или трех часов первой ночи, в которую они превзошли всякую меру человеческого терпения) он был удивительно тверд. «Я был в тридцати сражениях, – говорил доктор Арендт, – я видел много умирающих, но мало видел подобного».

В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 177.

Арендт, который видел много смертей на веку своем и на полях сражений, и на болезненных одрах, отходил со слезами на глазах от постели его и говорил, что он никогда не видел ничего подобного, такого терпения при таких страданиях. Еще сказал и повторил несколько раз Арендт замечательное и прекрасное утешительное слово об этом несчастном приключении:

– Для Пушкина жаль, что он не был убит на месте, потому что мучения его невыразимы; но для чести жены его – это счастье, что он остался жив. Никому из нас, видя его, нельзя сомневаться в невинности ее и в любви, которую к ней Пушкин сохранил.

Эти слова в устах Арендта, который не имел никакой личной связи с Пушкиным и был при нем, как был бы он при каждом другом в том же положении, удивительно выразительны. Надобно знать Арендта, его рассеянность, его привычку к подобным сценам, чтобы понять всю силу его впечатления. Стало быть, видимое им было так убедительно, так поразительно и полно истины, что пробудило и его внимание и им овладело.

Кн. П. А. Вяземский – Д. В. Давыдову, 5 февраля 1837 г. Русс. Стар., 1875, т. XIV, стр. 93.

Посреди самых ужасных физических страданий (заставивших содрогнуться даже привычного к подобным сценам Арендта) Пушкин думал только о жене и о том, что она должна была чувствовать по его вине. В каждом промежутке между приступами мучительной боли он ее призывал, старался утешить, повторял, что считает ее неповинною в своей смерти и что никогда ни на одну минуту не лишал ее своего доверия и любви.

Кн. Е. Н. Мещерская-Карамзина. Я. Грот, 261.

Пушкин заставил всех присутствовавших сдружиться со смертью, так спокойно он ее ожидал, так твердо был уверен, что роковой час ударил. Плетнев говорил: «глядя на Пушкина, я в первый раз не боюсь смерти». Пушкин положительно отвергал утешение наше и на слова мои: «все мы надеемся, не отчаивайся и ты», отвечал:

– Нет; мне здесь не житье; я умру, да видно уж так и надо!

В ночь на 29-е он повторял несколько раз подобное; спрашивал, например: «который час» и на ответ мой продолжал отрывисто и с остановкою:

– Долго ли мне так мучиться! Пожалуйста, поскорей!

Почти всю ночь продержал он меня за руку, почасту просил ложечку водицы или крупинку льда и всегда при этом управлялся своеручно: брал стакан сам с ближней полки, тер себе виски льдом, сам снимал и накладывал себе на живот припарки, и всегда еще приговаривая: «вот и хорошо, и прекрасно!» Собственно от боли страдал он, по его словам, не столько, как от чрезмерной тоски.

– Ах, какая тоска! – восклицал он иногда, закладывая руки за голову, – сердце изнывает!

Тогда просил он поднять его, поворотить на бок или поправить подушку и, не дав кончить этого, останавливал обыкновенно словами: «ну, так, так, хорошо; вот и прекрасно, и довольно; теперь очень хорошо!» или: «постой: не надо, потяни меня только за руку, – ну вот и хорошо, и прекрасно!» Вообще был он, по крайней мере, в обращении со мною, повадлив и послушен, как ребенок, и делал все, о чем я его просил.

– Кто у жены моей? – спросил он между прочим.

Я отвечал:

– Много добрых людей принимают в тебе участие, – зала и передняя полны с утра и до ночи.

– Ну, спасибо, – отвечал он, – однако же, поди, скажи жене, что все, слава богу, легко; а то ей там, пожалуй, наговорят!

Когда тоска и боль его одолевали, он крепился усильно и на слова мои: «терпеть надо, любезный друг, делать нечего, но не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче», – отвечал отрывисто:.

– Нет, не надо стонать; жена услышит; и смешно же, чтоб этот вздор меня пересилил; не хочу.

В. И. Даль. Щеголев, 201–203.

В 4 часа утра (29-го) послали за Арендтом спросить, поставить ли пиявки еще раз; касторовое масло не действует и на низ не было. Сегодня впустили в комнату жену, но он не знает, что она близ его кушетки, и недавно спросил, при ней, у Данзаса: думает ли он, что он сегодня умрет, прибавив:

– Я думаю, по крайней мере, желаю. Сегодня мне спокойнее, и я рад, что меня оставляют в покое; вчера мне не давали покоя.

Жуковский, кн. Вяземский, гр. Мих. Велгурский провели здесь всю ночь и теперь здесь (я пишу в комнатах Пушкина).

А. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой, 29 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 51.

Рано утром 29 числа я к нему возвратился. Пушкин истаевал. Руки были холодны, пульс едва заметен. Он беспрестанно требовал холодной воды и брал ее в малых количествах, иногда держал во рту небольшие кусочки льда, и от времени до времени сам тер себе виски и лоб льдом. – Д-р Арендт подтвердил мои и д-ра Даля опасения.

И. Т. Спасский. П. Щеголев, 199.

Труд ухода за Пушкиным, в его предсмертных страданиях, разделяла с княгиней Вяземской некогда московская подруга Натальи Николаевны, Екатерина Алексеевна, рожд. Малиновская, супруга лейб-гусара кн. Ростислава Алексеевича Долгорукого, женщина необыкновенного ума и многосторонней образованности, ценимая Пушкиным и Лермонтовым (художественный кругозор которого считала она и шире и выше пушкинского…). Она слышала, как Пушкин, уже перед самой кончиною, говорил жене:

– Носи по мне траур два или три года. Постарайся, чтоб забыли про тебя. Потом выходи опять замуж, но не за пустозвона.

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1908, III, 295.

Прощаясь с женою, Пушкин сказал ей: «Ступай в деревню, носи по мне траур два года, и потом выходи замуж, но за человека порядочного».

П. И. Бартенев со слов кн-ни В. Ф. Вяземской. Рус. Арх., 1888, II, 311.

Умирающий Пушкин передал княгине Вяземской нательный крест с цепочкой для передачи Александре Николаевне (Гончаровой, сестре Натальи Николаевны).

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1908, III, 296.

Княгиня Вяземская сказывала мне, что раз, когда она на минуту осталась одна с умиравшим Пушкиным, он отдал ей какую-то цепочку и просил передать ее от него Александре Николаевне (Гончаровой). Княгиня исполнила это и была очень изумлена тем, что Александра Николаевна, принимая этот загробный подарок, вся вспыхнула, что и возбудило в княгине подозрение.

П. И. Бартенев – П. Е. Щеголеву, 2 апреля 1911 г. Щеголев, 410.

По-утру 29 января он несколько раз призывал жену. Потом пожелал видеть Жуковского и говорил с ним довольно долго наедине. Выйдя от него, Жуковский сказал Данзасу: подите, пожалуйста, к Пушкину, он об вас спрашивал. Но когда Данзас вошел, Пушкин ничего не сказал ему особенного, спросил только, по обыкновению, много ли у него было посетителей, и кто именно.

Собравшись в это утро, доктора нашли Пушкина уже совершенно в безнадежном положении, а приехавший затем Арендт объявил, что Пушкину осталось жить не более двух часов.

Подъезд с утра был аттакован публикой до такой степени, что Данзас должен был обратиться в Преображенский полк, с просьбою поставить у крыльца часовых, чтобы восстановить какой-нибудь порядок: густая масса собравшихся загораживала на большое расстояние все пространство перед квартирой Пушкина, к крыльцу почти не было возможности протискаться. Между принимавшими участие были, разумеется, и такие, которые толпились только из любопытства. Данзас был ранен в турецкую кампанию и носил руку на повязке. Не ранен ли он тоже на дуэли Пушкина, спросил Данзаса один из этих любопытных.

А. Аммосов, 36.

Около 12 часов больной спросил зеркало, посмотрел в него и махнул рукой. Он неоднократно приглашал к себе жену. Вообще все входили к нему только по его желанию. Нередко на вопрос: не угодно ли вам видеть жену или кого-нибудь из друзей, – он отвечал: я позову.

И. Т. Спасский. Щеголев, 199.

1 час (29-го). Пушкин слабее и слабее. Касторовое масло не действует. Надежды нет. За час начался холод в членах. Смерть быстро приближается; но умирающий сильно не страдает; он покойнее. Жена подле него, он беспрестанно берет ее за руку. Александрина плачет, но еще на ногах. Жена – сила любви дает ей веру – когда уже нет надежды! Она повторяет ему: – Tu vivras!!

Я сейчас встретил отца Геккерена: он расспрашивал об умирающем с сильным участием; рассказал содержание, – выражения письма Пушкина. Ужасно! ужасно! Невыносимо: нечего было делать… Весь город, дамы, дипломаты, авторы, знакомые и незнакомые наполняют комнаты, справляются об умирающем. Сени наполнены несмеющими войти далее. Приезжает сейчас Элиза Хитрово, входит в его кабинет и становится на колена. – Антонов огонь разливается; он все в памяти.

А. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой, 29 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 51.

К нему никого не пускали, но Елизавета Михайловна Хитрово преодолела все препятствия: она приехала заплаканная, растрепанная и, рыдая, бросилась в отчаянии на колени перед умирающим поэтом.

А. Я. Булгаков – кн. О. А. Долгоруковой, 2 февр. 1837 г. Красный Архив, 1929, т. II, 225.

Пульс стал упадать приметно и вскоре исчез вовсе. Руки начали стыть. Ударило два часа пополудни, 29 янв., – и в Пушкине оставалось жизни – только на 3/4 часа! Пушкин раскрыл глаза и попросил моченой морошки. Когда ее принесли, то он сказал внятно:

– Позовите жену, пусть она меня покормит.

Д-р Спасский исполнил желание умирающего. Наталья Николаевна опустилась на колени у изголовья смертного одра, поднесла ему ложечку, другую – и приникла лицом к челу отходящего мужа. Пушкин погладил ее по голове и сказал:

– Ну, ну, ничего, слава богу, все хорошо!

В. И. Даль. Щеголев, 203.

Когда этот болезненный припадок аппетита был удовлетворен, жена Пушкина вышла из кабинета. Выходя, она, обрадованная аппетитом мужа, сказала, обращаясь к окружающим:

– Вот вы увидите, что он будет жив!

A. Аммосов, 37.

Скоро подошел я к В. А. Жуковскому, кн. Вяземскому и гр. Виельгорскому и сказал: «отходит!» Бодрый дух все еще сохранял могущество свое, – изредка только полудремотное забвение на несколько секунд туманило мысли и душу. Тогда умирающий, несколько раз, подавал мне руку, сжимал ее и говорил:

– Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше, – ну, пойдем!

Опамятовавшись, сказал он мне:

– Мне было пригрезилось, что я с тобою лезу вверх по этим книгам и полкам, – высоко – и голова закружилась.

Раза два присматривался он пристально на меня и спрашивал:

– Кто это? Ты?

– Я, друг мой.

– Что это я не мог тебя узнать.

Немного погодя он опять, не раскрывая глаз, стал искать мою руку и, потянув ее, сказал:

– Ну, пойдем же, пожалуйста, да вместе!

B. И. Даль. Щеголев, 203.

Я стоял вместе с графом Виельгорским у постели его, в головах сбоку стоял Тургенев. Даль шепнул мне: «отходит!»

В. А. Жуковский. Щеголев, 189.

Забывается и начинает говорить бессмыслицу. У него предсмертная икота, а жена его находит, что ему лучше, чем вчера! Она стоит в дверях его кабинета, иногда входит; фигура ее не возвещает смерти такой близкой.

– Опустите сторы, я спать хочу, – сказал он сейчас. Два часа пополудни…

А. И. Тургенев – А. Нефедьевой, 29 янв. 1837 года. П-н и его совр-ки, VI, 52 (фр. – рус.).

Пушкину делалось все хуже и хуже, он видимо слабел с каждым мгновением. Друзья его: Жуковский, кн. Вяземский с женой, кн. П. И. Мещерский, А. И. Тургенев, г-жа Загряжская, Даль и Данзас были у него в кабинете.

А. Аммосов, 37.

Минут пять до смерти Пушкин просил поворотить его на правый бок. Даль, Данзас и я исполнили его волю: слегка поворотили его и подложили к спине подушку.

– Хорошо! – сказал он, и потом, несколько погодя, промолвил: – Жизнь кончена!

– Да, кончено, – сказал д-р Даль, – мы тебя поворотили.

– Кончена жизнь, – возразил тихо Пушкин.

Не прошло нескольких мгновений, как Пушкин сказал:

– Теснит дыхание.

То были последние его слова. Оставаясь в том же положении на правом боку, он тихо стал кончаться.

И. Т. Спасский. Щеголев, 199.

Друзья и ближние молча, сложа руки, окружили изголовье отходящего. Я, по просьбе его, взял его подмышки и приподнял повыше. Он вдруг, будто проснувшись, быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось и он сказал:

– Кончена жизнь!

Я не дослышал и спросил тихо:

– Что кончено?

– Жизнь кончена, – отвечал он внятно и положительно.

– Тяжело дышать, давит, – были последние слова его.

Всеместное спокойствие разлилось по всему телу, – руки остыли по самые плечи, пальцы на ногах, ступни, колена – также, – отрывистое, частое дыхание изменялось более и более на медленное, тихое, протяжное, – еще один слабый, едва заметный вздох – и пропасть необъятная, неизмеримая разделяла уже живых от мертвого. Он скончался так тихо, что предстоящие не заметили смерти его. Жуковский изумился, когда я прошептал: «аминь!» Д-р Андреевский наложил персты на веки его.

В. И. Даль. Щеголев, 204.

Я не сводил с него глаз и заметил, что движение его груди, доселе тихое, сделалось прерывистым. Оно скоро прекратилось. Я смотрел внимательно, ждал последнего вздоха; но я его не приметил. Тишина, его объявшая, казалась мне успокоением. Все над ним молчали. Минуты через две я спросил: «что он?» «Кончилось», – отвечал мне Даль.

В. А. Жуковский. Щеголев, 189.

Перед тою минутою, как ему глаза надобно было навеки закрыть, я поспел к нему. Тут был и Жуковский с Михаилом Виельгорским, Даль и еще не помню кто. Такой мирной кончины я вообразить не умел прежде.

П. А. Плетнев – В. Г. Теплякову, 29 мая 1837 года. Истор. Вестн., 1887, № 7, стр. 21.

Диван, на котором лежал умиравший Пушкин, был отгорожен от двери книжными полками. Войдя в комнату, сквозь промежутки полок и книг можно было видеть страдальца. Тут стояла княгиня Вяземская в самые минуты последних его вздохов. Даль сидел у дивана; кто-то еще был в комнате. Княгиня говорит, что нельзя забыть божественного спокойствия, разлившегося по лицу Пушкина.

П. И. Бартенев со слов кн. В. Ф. Вяземской. Рус. Арх., 1888, II, 311.

Он не страдал, а желал скорой смерти. Жуковский, гр. Велгурский, Даль, Спасский, княгиня Вяземская и я, – мы стояли у канапе и видели – последний вздох его. Доктор Андреевский закрыл ему глаза.

А. И. Тургенев – А. Я. Булгакову. П-н и его совр-ки, VI, 55.

Когда друзья и несчастная жена устремились к бездыханному телу, их поразило величавое и торжественное выражение лица его. На устах сияла улыбка, как будто отблеск несказанного спокойствия, на челе отражалось тихое блаженство осуществившейся святой надежды.

Кн. Ек. Н. Мещерская-Карамзина. Я. Грот, 261.

Я подошла к Натали, которую нашла как бы в безумии. – «Пушкин умер?» Я молчала. – «Скажите, скажите правду!» Руки мои, которыми я держала ее руки, отпустили ее, и то, что я не могла произнести ни одного слова, повергло ее в состояние какого-то помешательства. – «Умер ли Пушкин? Все ли кончено?» – Я поникла головой в знак согласия. С ней сделались самые страшные конвульсии; она закрыла глаза, призывала своего мужа, говорила с ним громко; говорила, что он жив; потом кричала: «Бедный Пушкин! Бедный Пушкин! Это жестоко! Это ужасно! Нет, нет! Это не может быть правдой! Я пойду посмотреть на него!» Тогда ничто не могло ее удержать. Она побежала к нему, бросилась на колени, то склонялась лбом к оледеневшему лбу мужа, то к его груди, называла его самыми нежными именами, просила у него прощения, трясла его, чтобы получить от него ответ. Мы опасались за ее рассудок. Ее увели насильно. Она просила к себе Данзаса. Когда он вошел, она со своего дивана упала на колени перед Данзасом, целовала ему руки, просила у него прощения, благодарила его и Даля за постоянные заботы их об ее муже. «Простите!» – вот что единственно кричала эта несчастная молодая женщина.

Кн. В. Ф. Вяземская – Е. Н. Орловой, 192.

За минуту пришла к нему жена; ее не впустили. – Теперь она видела его умершего. Приехал Арендт; за ней ухаживают. Она рыдает, рвется, но и плачет. Жуковский послал за художником снять с него маску. Жена все не верит, что он умер: все не верит. – Между тем тишина уже нарушена. Мы говорим вслух, и этот шум ужасен для слуха, ибо он говорит о смерти того, для коего мы молчали. Он умирал тихо, тихо…

А. И. Тургенев – А. Я. Булгакову, 29 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 55.

Наша няня не могла вспомнить без содрогания о страшном состоянии, в которое впала мать, как только в наступившей смерти нельзя было сомневаться. Бесчувственную, словно окаменелую физически, ее уложили в постель; даже в широко открытых, неподвижных глазах всякий признак жизни потух. «Ни дать ни взять сама покойница», – описывала она. Она не слышала, что вокруг нее делалось, не понимала, что ей говорили. Все увещевания принять пищу были бесполезны, судорожное сжимание горла не пропускало и капли воды. Долго бились доктора и близкие, чтобы вызвать слезы из ее застывших глаз, и только при виде детей они, наконец, брызнули неудержимой струей, прекратив это почти каталептическое состояние.

А. П. Арапова. Новое Время, 1908, № 11425, ил. прил., стр. 7.

Кн. Вяземская не может забыть страданий Натальи Николаевны в предсмертные дни ее мужа. Конвульсии гибкой станом женщины были таковы, что ноги ее доходили до головы. Судороги в ногах долго продолжались у нее и после, начинаясь обыкновенно в 11 часов вечера.

Кн. В. Ф. Вяземская по записи Бартенева. Рус. Арх., 1888, II, 305.

По смерти Пушкина у жены его несколько дней не прекращались конвульсии, так что у нее расшатались все зубы, кои были очень хороши и ровны.

Ф. Г. Толь со слов кн. Е. А. Долгоруковой. Декабристы на поселении, 143.

Жена Пушкина заверяла, что не имела никакой серьезной связи с Дантесом, однако созналась, бросившись в отчаянии на колени перед образами, что допускала ухаживания со стороны Дантеса, – ухаживания, которые слишком широко допускаются салонными обычаями в отношении всех женщин, но которых, зная подозрения своего мужа, она должна была бы остеречься.

A. А. Щербинин. Из неизд. записок. П-н и его совр-ки, XV, 42.

Несколько минут после смерти Пушкина Даль вошел к его жене; она схватила его за руку, потом, оторвав свою руку, начала ломать руки и в отчаянии произнесла: «Я убила моего мужа, я причиною его смерти; но богом свидетельствую, – я чиста душою и сердцем!»

Н. В. Кукольник. Дневник. Записки М. И. Глинки. Изд. «Академии», 1930, стр. 464.

При жене неотлучно находились княгиня Вяземская, Е. И. Загряжская, граф и графиня Строгановы. Граф взял на себя все распоряжения похорон.

B. А. Жуковский – С. Л. Пушкину, 15 февр. 1837 г. Щеголев, 190.

Я все это время была каждый день у жены покойного, во-первых, потому, что мне было отрадно приносить эту дань памяти Пушкина, а во-вторых, потому, что печальная судьба молодой женщины в полной мере заслуживает участия. Собственно говоря, она виновата только в чрезмерном легкомыслии, в роковой самоуверенности и беспечности, при которых она не замечала той борьбы и тех мучений, какие выносил ее муж. Она никогда не изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и пламенную душу Пушкина; теперь, когда несчастье раскрыло ей глаза, она вполне все это чувствует, и совесть иногда страшно ее мучит. В сущности, она сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных дам, которых однако ж из-за этого принимают не хуже прежнего; но она не так искусно умела скрыть свое кокетство, и, что еще важнее, она не поняла, что ее муж был иначе создан, чем слабые и снисходительные мужья этих дам.

Кн. Е. Н. Мещерская-Карамзина. Я. Грот, 262 (фр).

Когда все ушли, я сел перед ним и долго, один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было в нем в эту первую минуту смерти. Голова его несколько наклонилась; руки, в которых было за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха, после тяжелого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это было не сон и не покой. Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое. Нет! Какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание. Всматриваясь в него, мне все хотелось спросить: что видишь, друг? и что бы он отвечал мне, если бы мог на минуту воскреснуть? Вот минуты в жизни нашей, которые вполне достойны названия великих. В эту минуту, можно сказать, я видел самое смерть, божественно тайную, смерть без покрывала. Какую печать наложила она на лицо его, и как удивительно высказала на нем и свою и его тайну! Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной-, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в нем и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти. Таков был конец нашего Пушкина.

В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 189.

А. О. Россет переносил Пушкина с дивана, на котором он умер, на стол. Вспоминая о том, он прибавлял: «как он был легок!»

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1899, II, 356.

Тотчас отправился я к Гальбергу. С покойника сняли маску, по которой приготовили теперь прекрасный бюст.

П. А. Плетнев – В. Г. Теплякову. Истор. Вест., 1887, № 7, стр. 21.

Спустя три четверти часа после кончины (во все это время я не отходил от мертвого, мне хотелось вглядеться в прекрасное лицо его), тело вынесли в ближнюю горницу; а я, исполняя повеление государя императора, запечатал кабинет своею печатью.

В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину, 15 февр. 1837 г. Щеголев, 190.

По смерти Пушкина надо было опечатать казенные бумаги: труп вынесли и запечатали опустелую рабочую комнату Пушкина черным сургучом: красного, но словам камердинера, не нашлось.

В. И. Даль. Щеголев, 204.

По вскрытии брюшной полости, все кишки оказались сильно воспаленными; в одном только месте, величиною с грош, тонкие кишки были поражены гангреной. В этой точке, по всей вероятности, кишки были ушиблены пулей. В брюшной полости нашлось не менее фунта черной, запекшейся крови, вероятно из перебитой бедреной вены. По окружности большого таза, с правой стороны, найдено было множество небольших осколков кости, а наконец и нижняя часть крестцовой кости была раздроблена. По направлению пули надобно заключать, что убитый стоял боком, в пол-оборота, и направление выстрела было несколько сверху вниз. Пуля пробила общие покровы живота, в двух дюймах от верхней, передней оконечности чресельной или подвздошной кости правой стороны, потом шла, скользя по окружности большого таза, сверху вниз и, встретив сопротивление в крестцовой кости, раздробила ее и засела где-нибудь поблизости.

В. И. Даль. Вскрытие тела А. С. Пушкина. Щеголев, 204.

(29-го) отслужили мы первую панихиду по Пушкине в 8 час. вечера. Жена рвалась в своей комнате; она иногда в тихой, безмолвной, иногда в каком-то исступлении горести.

А. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой. П-н и его совр-ки, VI, 57.

Жандармы донесли, а может быть и не жандармы, что Пушкина положили не в камер-юнкерском мундире, а во фраке: это было по желанию вдовы, которая знала, что он не любил мундира; между тем государь сказал: «верно это Тургенев или князь Вяземский присоветовали».

А. И. Тургенев – Н. И. Тургеневу, 28 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 91.

Смерть обнаружила в характере Пушкина все, что было в нем доброго и прекрасного. Она надлежащим образом осветила всю его жизнь. Все, что было в ней беспорядочного, бурного, болезненного, особенно в первые годы его молодости, было данью человеческой слабости, обстоятельствам, людям, обществу. Пушкин был не понят при жизни не только равнодушными к нему людьми, но и его друзьями. Признаюсь и прошу в том прощения у его памяти, я не считал его до такой степени способным ко всему. Сколько было в этой исстрадавшейся душе великодушия, силы, глубокого, скрытого самоотвержения! Его чувства к жене отличались нежностью поистине самого возвышенного характера. Ни одного горького слова, ни одной резкой жалобы, никакого едкого напоминания о случившемся не произнес он, ничего, кроме слов мира и прощения своему врагу. Вся желчь, которая накоплялась в нем целыми месяцами мучений, казалось, исходила из него вместе с его кровью, он стал другим человеком. Свидетельства доктора Арендта и других, которые его лечили, подтверждают мое мнение. Арендт не отходил от него и стоял со слезами на глазах, а он привык к агониям во всех видах.

Кн. П. А. Вяземский – вел. кн. Михаилу Павловичу, 14 февраля 1837 г. Щеголев, 263.

Он сказал Наталье Николаевне, что она во всем этом деле не при чем. Право, это было больше, чем благородство, – это было величие души, это было лучше, чем простить.

О. С. Павлищева – С. Л. Пушкину, 3 марта 1837 г. П-н и его совр-ки, XII, 104 (фр.).

Страшное несчастье обрушилось на наши головы, как громовой удар, когда мы всего менее этого ожидали, хотя, сказать по правде, после этих проклятых безъимянных писем небосклон бедного Пушкина постоянно был покрыт облаками. В жестоких страданиях своих Пушкин был велик твердостью, самоотвержением, нежною заботливостью о жене своей. Чувствуя, что смерть близка, он хладнокровно высчитывал шаги ее, но без малейшего желания порисоваться, похорохориться и подействовать на окружающих. Таков он был и во время поединка. Необузданный, пылкий, беспорядочный, сам себя не помнящий во всех своих шагах, имевших привести к роковому исходу, он сделался спокоен, прост и полон достоинства, как скоро добился чего желал; ибо он желал этого исхода. Да, конечно, светское общество его погубило. Проклятые письма, проклятые сплетни приходили к нему со всех сторон. С другой стороны, причиною катастрофы был его пылкий и замкнутый характер. Он с нами не советовался, и какая-то судьба постоянно заставляла его действовать в неверном направлении. Горько его оплакивать; но горько также и знать, что светское общество (или, по крайней мере, некоторые члены оного) не только терзало ему сердце своим недоброжелательством, когда он был жив, но и озлобляется против его трупа.

Кн. П. А. Вяземский – А. О. Смирновой в феврале 1837 г. Рус. Арх., 1888, II, 296.

Весь Петербург заговорил о смерти Пушкина, и невыгодное мнение о нем тотчас заменилось самым искренним энтузиазмом: все обратились в книжные лавки – покупать только что вышедшее новое миниатюрное издание Онегина: более двух тысяч экземпляров было раскуплено в три дня.

Н. И. Иваницкий. Воспоминания. П-н и его совр-ки, XIII, 33.

На следующий день кончины Пушкина, я решился очень рано утром войти к нему; вход был со двора, как и теперь остался; в прихожей никого; направо в небольшой комнате – покойный на столе, в черном сюртуке: возле него один-одинехонек полковник Данзас. – «Вы здесь, Константин Карлович?» сказал я ему. – «Нет, – отвечал он с неизменно присущим ему юмором, – я не здесь, я на гауптвахте». Известно, что немедленно после злосчастного поединка Данзас был арестован, с разрешением не покидать покойного друга до погребения.

М. М. Михайлов. Несколько слов о месте кончины Пушкина. Книга воспоминаний о Пушкине, 336.

На другой день мы, друзья, положили Пушкина своими руками в гроб.

В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 191.

А. О. Россет перекладывал тело Пушкина в гроб. – «Я держал его за икры, и мне припомнилось, какого крепкого, мускулистого был он сложения, как развивал он свои силы ходьбою».

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1882, I, 248.

Окажите милость, соблаговолите умолить государя императора уполномочить Вас прислать мне в нескольких строках оправдание моего собственного поведения в этом грустном деле; оно мне необходимо для того, чтобы я мог себя чувствовать в праве оставаться при императорском дворе; я был бы в отчаянии, если бы должен был его покинуть; мои средства невелики, и в настоящее время у меня семья, которую я должен содержать.

Бар. Геккерен-старший – графу К. В. Нессельроде (рус. министру иностр. дел), 30 янв. 1837 г. Щеголев, 291.

В течение трех дней, в которые его тело оставалось в доме, множество людей всех возрастов и всякого звания беспрерывно теснились пестрою толпою вокруг его гроба. Женщины, старики, дети, ученики, простолюдины в тулупах, а иные даже в лохмотьях, приходили поклониться праху любимого народного поэта. Нельзя было без умиления смотреть на эти плебейские почести, тогда как в наших позолоченных салонах и раздушенных будуарах едва ли кто-нибудь и сожалел о краткости его блестящего поприща. Слышались даже оскорбительные эпитеты и укоризны, которыми поносили память славного поэта и несчастного супруга, с изумительным мужеством принесшего свою жизнь в жертву чести, и в то же время раздавались похвалы рыцарскому поведению гнусного обольстителя и проходимца, у которого было три отечества и два имени.

Кн. Ек. Н. Мещерская-Карамзина. Я. Грот, 261 (фр.).

При наличности в высшем обществе малого представления о гении Пушкина и его деятельности не надо удивляться, что только немногие окружали его смертный одр, в то время как нидерландское посольство атаковывалось обществом, выражавшим свою радость по поводу столь счастливого спасения элегантного молодого человека.

Бар. К. А. Лютцероде (саксонский посланник) в донесении саксонскому правительству 30 января 1837 г. Щеголев, 374.

Если что-нибудь может облегчить мое горе, то только те знаки внимания и сочувствия, которые я получаю от всего петербургского общества. В самый день катастрофы граф и графиня Нессельроде, так же, как и граф и графиня Строгановы, оставили мой дом в час пополуночи.

Бар. Геккерен-старший – барону Верстолку, 11 февраля 1837 г. Щеголев, 298.

Жоржу (Дантесу) не в чем себя упрекнуть; его противником был безумец, вызвавший его без всякого разумного повода; ему просто жизнь надоела, и он решился на самоубийство, избрав руку Жоржа орудием для своего переселения в другой мир.

Барон Геккерен-старший – г-же Дантес, 29 марта 1837 г. Щеголев, 315.

В эти оба дни та горница, где он лежал в гробе, была беспрестанно полна народом. Конечно, более десяти тысяч человек приходило взглянуть на него, многие плакали; иные долго останавливались и как будто хотели всмотреться в лицо его.

В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. Щеголев, 191.

Все население Петербурга, а в особенности чернь и мужичье, волнуясь, как в конвульсиях, страстно жаждало отомстить Дантесу. Никто от мала до велика не желал согласиться, что Дантес не был убийцей. Хотели расправиться, даже с хирургами, которые лечили Пушкина, доказывая, что тут заговор и измена, что один иностранец ранил Пушкина, а другим иностранцам поручили его лечить.

Д-р Станислав Моравский. Воспоминания. Красная Газета, 1928, № 318 (пол.).

Участие к поэту народ доказал тем, что в один день приходило на поклонение его гробу 32 000 человек.

Я. Н. Неверов – Т. Н. Грановскому. Московский Пушкинист. Вып. I, 1927, стр. 44.

Не счесть всех, кто приходил с разных сторон справляться о его здоровье во время его болезни. Пока тело его выставлено было в доме, наплыв народа был еще больше, толпа не редела в скромной и маленькой квартирке поэта. Из-за неудобства помещения должны были поставить гроб в передней, следовательно, заколотить входную дверь. Вся эта толпа притекала и уходила через маленькую потайную дверь и узкий отдаленный коридор.

Кн. П. А. Вяземский – вел. кн. Михаилу Павловичу, 14 февр. 1837 г. Щеголев, 263.

Стену квартиры Пушкина выломали для посетителей.

Арк. О. Россет. Рус. Арх., 1882, I, 248.

Граф Гр. Ал. Строганов взял на себя хлопоты похорон и уломал престарелого митрополита Серафима, воспрещавшего церковные похороны якобы самоубийцы.

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1908, III, 294.

Сделана была попытка для распущения слуха о произведенной студентами оскорбительной демонстрации в квартире вдовы. Повод к этой выдумке был следующий. Граф П. П. Ш., весьма почтенный человек, со студенческой скамьи, приехал поклониться праху покойного поэта и спросил меня, не может ли он видеть портрет Пушкина, писанный знаменитым Кипренским. Я отворил дверь в соседнюю комнату и спросил почтенную даму (гр. Ю. П. Строганову), вошедшую в соседнюю гостиную: можно ли показать такому-то портрет Пушкина? Пожилая дама выпорхнула в другую дверь и с ужасом объявила, что шайка студентов ворвалась в квартиру для оскорбления вдовы. Матушка моя, находившаяся у вдовы, вышла посмотреть, в чем дело, и ввела нас обоих в гостиную. Несмотря на разъяснение дела, престарелая дама, ожидавшая бунта, в тот же вечер отправилась к матери студента для предупреждения относительно нахождения ее сына в шайке, произведшей утром демонстрацию.

Кн. Пав. Вяземский. Соч., 560.

Графиня Строганова (Юлия Петровна) испанка, урожденная Д'Ега, в день кончины Пушкина запискою, посланною к графу Бенкендорфу из самой квартиры Пушкина, потребовала присылки жандармских чиновников, якобы в охранение вдовы от беспрестанно приходивших (поклониться покойнику) студентов. Слышно от свидетельницы, кн. В. Ф. Вяземской. Эта записка возмутила негодованием друзей поэта.

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1892, II, 358.

Жуковский, говоря с государем, сказал ему а peu pres: «так как ваше величество для написания указов о Карамзине избрали тогда меня орудием, то позвольте мне и теперь того же надеяться». Государь отвечал: «Я во всем с тобою согласен, кроме сравнения твоего с Карамзиным. Для Пушкина я все готов сделать, но я не могу сравнить его в уважении с Карамзиным, тот умирал, как ангел». Он дал почувствовать Жуковскому, что и смерть, и жизнь Пушкина не могут быть для России тем, чем был для нее Карамзин.

А. И. Тургенев – Н. И. Тургеневу, 31 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 61.

Д. В. Дашков передавал кн. Вяземскому, что государь сказал ему: «Какой чудак Жуковский! Пристает ко мне, чтобы я семье Пушкина назначил такую же пенсию, как семье Карамзина. Он не хочет сообразить, что Карамзин человек почти святой, а какова была жизнь Пушкина?»

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1888, II, 294.

1. Заплатить долги.

2. Заложенное имение отца очистить от долга.

3. Вдове пенсион и дочери по замужество.

4. Сыновей в пажи и по 1500 р. на воспитание каждого по вступление на службу.

5. Сочинения издать на казенный счет в пользу вдовы и детей.

6. Единовременно 10 т.

Император Николай. Записка о милостях семье Пушкина. Щеголев, 217.

Традиции дома, как на комнату, в которой умер Пушкин, указывают на угловую комнату с тремя окнами, выходящими на Мойку, которая составляет часть бывшего пушкинского кабинета в пять окон, впоследствии разделенного перегородкою на две комнаты. В большей из них, у перегородки, поставлен теперь камин, ранее же в этом месте много лет находилась доска с надписью о том, что именно здесь скончался Пушкин. Надпись эту помнит еще нынешний владелец дома, светл. кн. П. Д. Волконский, неоднократно видевший ее в детстве…

Л. Бакст, Александр Бенуа, М. Добужинский. О смертной комнате Пушкина. (Письмо в редакцию). Русь, 1908, № 81.

29 янв. 1837 г. я зашел поклониться праху поэта. Народ туда валил толпами, и посторонних посетителей пускали через какой-то подземный ход и черную лестницу. Оттуда попал я прямо в небольшую и очень невысокую комнату, окрашенную желтою краскою и выходившую двумя окнами на двор. Совершенно посреди этой комнаты (а не в углу, как это водится), стоял гроб, обитый красным бархатом, с золотым позументом и обращенный стороною головы к окнам, а ногами к двери, отпертой настежь в гостиную, выходившую окнами на Мойку. Все входившие благоговейно крестились и целовали руку покойного. На руках у покойного положен был простой образ, без всякого оклада, и до того стертый, что никакого изображения на нем нельзя было в скорости разглядеть; платье было на Пушкине из черного сукна, старого фасона и очень изношенное. В ногах дьячок читал псалтырь. Катафалк был низкий и подсвечники весьма старые; вообще заметно было, что все устроено было как-то наскоро и что домашние и семья растерялись вследствие ужасной, внезапной потери. Даже комната, где покоилось тело, скорее походила на прихожую или опорожненный от шкафов буфет, чем на сколько-нибудь приличную столовую. Помню, что в дверях соседней гостиной я узнал в этот вечер В. А. Жуковского, кн. П. А. Вяземского и графа Г. А. Строганова.

Бар. Ф. А. Бюлер. Рус. Арх., 1872, 202.

(30 янв. 1837 г.). Толпа публики стеною стояла против окон, завещанных густыми занавесами и шторами, стараясь проникнуть в комнаты, где выставлено было тело Пушкина; но впуск был затруднителен, и нужно было даже пользоваться какою-нибудь протекцией… Мы нашли темно-фиолетовый бархатный гроб с телом Пушкина в полутемной комнате, освещенной только красноватым и мерцающим огнем от нескольких десятков восковых церковных свечей, вставленных в огромные шандалы, обвитые крепом. Комната эта, помнится, желтая, по-видимому, была столовая, так как в ней стоял огромный буфет. Окна два или три на улицу были завешены, а на какую-то картину, написанную масляными красками, и на довольно большое зеркало были наброшены простыни. Гроб стоял на катафалке в две ступеньки, обитом черным сукном с серебряными галунами. Катафалк помещен был против входной двери, в ногах был налой. Тело покойника, сплошь прикрытое белым крепом, было почти все задернуто довольно подержаным парчовым палевым покровом, по-видимому, взятым напрокат от гробовщика или церкви… Лицо покойника было необыкновенно спокойно и очень серьезно, но нисколько не мрачно. Великолепные курчавые темные волосы были разметаны по атласной подушке, а густые бакенбарды окаймляли впалые щеки до подбородка, выступая из-под высоко завязанного черного, широкого галстуха. На Пушкине был любимый его темно-коричневый с отливом (а не черный, как это описывал барон Бюлер) сюртук, в каком я видел его в последний раз, в ноябре 1836 г., на одном из Воейковских вечеров.

В. П. Бурнашев. Воспоминания. Рус. Арх., 1872, стр. 1809–1811.

Я видал Пушкина в гробу, черты лица не изменились, только он начинает пухнуть, и кровь идет из рта. Он одет в черном фраке.

А. П. Языков – Ал. А. Катенину. Описание Пушкинского Музея Имп. Алекс. Лицея. СПб. 1899, стр. 453.

Если не изменяет мне память, 30 января 1837 г., в 3 часа пополудни, я пошел на квартиру Пушкина. День был пасмурный и оттепель. У ворот дома стояли в треуголках двое квартальных с сытыми и праздничными физиономиями; около них с десяток любопытных прохожих. В гробовой комнате мы застали не более 30 человек – и то большею частью из учащейся молодежи, да отдыхавших в соседней комнате человек пять. Пушкин был в черном фраке, его руки в желтых перчатках из толстой замши. У головы стоял его камердинер, – высокий красивый блондин, с продолговатым лицом, окаймленным маленькими бакенбардами, в синем фраке с золотыми пуговицами, белом жилете и белом галстухе, – который постоянно прыскал голову покойного одеколоном и рассказывал публике всем теперь известные эпизоды смерти Пушкина. Никого из близких покойному при гробе не было. При входе налево, в углу, стояли один на другом два простых сундука, на верхнем стул, на котором перед мольбертом сидел академик Бруни, снимавший портрет с лежавшего в гробу, головой к окнам на двор, Пушкина. У Бруни были длинные, крепко поседевшие волосы, а одет он был в какой-то светло-зеленый засаленный балахон. Полы во всех комнатах (порядочно потертые) были выкрашены красно-желтоватой краской, стены комнаты, где стоял гроб, – клеевою ярко-желтою. – По выходе из гробовой комнаты, мы уселись отдохнуть в кабинете на диване перед столом, на котором, к величайшему удивлению, увидели с письменными принадлежностями в беспорядке наваленную кучу черновых стихотворений поэта. Мы с любопытством стали их рассматривать. Прислуга, возившаяся около буфета, конечно, видела очень хорошо наше любопытство, но ее главное внимание было поглощено укупоркой в ящики с соломой столовой посуды.

В. Н. Давыдов. Рус. Стар., 1887, т. 54, стр. 162.

31 янв., в половине второго, мы отправились на панихиду к Пушкину. Главный ход вел в комнаты, где находилась жена Пушкина, и отворялся только для ее посетителей; тех же, кто приходили поклониться телу Пушкина, вели по узенькой, грязной лестнице в комнату, где вероятно жила прислуга, и которую наскоро приубрали; возле находилась комната в два окна, похожая на лакейскую, и тут лежал Пушкин. Обстановка эта меня возмутила.

(Е. А. Драшусова). Рус. Вестн., 1881, т. 155, стр. 155.

На другой день после смерти Пушкина тело его выставлено было в передней комнате перед кабинетом… Парадные двери были заперты, входили и выходили в швейцарскую дверь, узенькую, вышиною в полтора аршина; на этой дверке написано было углем: Пушкин. 31 января, в два часа поутру, я вошел на крыльцо; из маленькой двери выходил народ; теснота и восковой дух, тишина и какой-то шепот. У двери стояли полицейские солдаты. Я взошел по узенькой лестнице… Во второй комнате стояли ширмы, отделявшие вход в комнаты жены; диван, стол, на столе бумага и чернильница. В следующей комнате стоял гроб, в ногах читал басом чтец в черной ризе, в головах живописец писал мертвую голову. Теснота. Трудно было обойти гроб. Я посмотрел на труп, он в черном сюртуке. Черты лица резки, сильны, мертвы, жилы на лбу напружинились, кисть руки большая, пальцы длинные, к концу узкие.

К. Н. Лебедев. Из записок сенатора. Рус. Арх., 1910, II, 369–370.

Греч получил строгий выговор от Бенкендорфа за слова, напечатанные в «Северной Пчеле»: «Россия обязана Пушкину благодарностью за 22-х летние заслуги его на поприще словесности» (№ 24). Краевский, редактор «Литературных Прибавлений к Русскому Инвалиду», тоже имел неприятности за несколько строк, напечатанных в похвалу поэту. Я получил приказание вымарать совсем несколько таких же строк, назначавшихся для «Библиотеки для Чтения».

И все это делалось среди всеобщего участия к умершему, среди всеобщего глубокого сожаления. Боялись – но чего?

А. В. Никитенко. Записки и дневник, т. 1, стр. 284.

В первые дни после гибели Пушкина отечественная печать как бы онемела: до того был силен гнет над печатью своенравного опекуна над великим поэтом графа А. X. Бенкендорфа. Цензура трепетала перед шефом жандармов, страшась вызвать его неудовольствие – за поблажку в пропуске в печать – слов сочувствия к Пушкину. В одной лишь газете: «Литературные прибавления к «Рускому Инвалиду», – Андрей Александрович Краевский, редактор этих прибавлений, поместил несколько теплых, глубоко прочувствованных слов. Вот они («Литературные прибавления», 1837 г., № 5):

Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно; всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! К этой мысли нельзя привыкнуть!

29-го января 2 ч. 45 м. по полудни.

Эти немногие строки вызвали весьма характерный эпизод.

А. А. Краевский, на другой же день по выходе номера газеты, был приглашен для объяснений к попечителю С.-Петербургского учебного округа князю М. А. Дундукову-Корсакову, который был председателем цензурного комитета. Необходимо заметить, что Краевский состоял тогда на службе в министерстве народного просвещения, именно помощником редактора журнала министерства и членом археограф, комиссии, будучи, таким образом, вдвойне зависимым от министерства.

– Я должен вам передать, – сказал попечитель Краевскому, – что министр (Сергей Семенович Уваров) крайне; крайне недоволен вами! К чему эта публикация о Пушкине? Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе? Ну, да это еще куда бы ни шло! Но что за выражения! «Солнце поэзии!!» Помилуйте, за что такая честь? «Пушкин скончался… в средине своего великого поприща!» Какое это такое поприще? Сергей Семенович именно заметил: разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж?! Наконец, он умер без малого сорока лет! Писать стишки не значит еще, как выразился Сергей Семенович, проходить великое поприще! Министр поручил мне сделать вам, Андрей Александрович, строгое замечание и напомнить, что вам, как чиновнику министерства народного просвещения, особенно следовало бы воздержаться от таковых публикаций.

(П. А. Ефремов). Рус. Стар., т. 28, 1880, 536.

(Сообщ. част. обр.). По случаю кончины А.С. Пушкина, без всякого сомнения, будут помещены в московских повременных изданиях статьи о нем. Желательно, чтобы при этом случае как с той, так и с другой стороны соблюдаема была надлежащая умеренность и тон приличия. Я прошу ваше сиятельство обратить внимание на это и приказать цензорам не дозволять печатания ни одной из вышеозначенных статей без вашего предварительного одобрения.

С. С. Уваров (мин. нар. просв.) – гр. С. Г. Строганову (попечителю Московского округа), 1 февр. 1837 г. Щукинский Сборник, I, 298.

Смирдин сказывал, что со дня кончины его продал он уже на 40 тыс. его сочинений. Толпа с утра до вечера у гроба.

А. И. Тургенев – Н. И. Тургеневу, 31 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 61.

Студенты желали в мундирах быть на отпевании; их не допустят, вероятно. Также и многие департаменты, напр., духовных дел иностранных исповеданий. Одна так называемая знать наша или высшая аристократия не отдала последней почести гению русскому; почти никто из высших чинов двора, из генерал-адъютантов и пр. не пришел ко гробу Пушкина… Жена в ужасном положении; но иногда плачет. С каким нежным попечением он о ней в последние два дня заботился, скрывая от нее свои страдания.

А. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой, 1 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 66.

Вынос тела почившего в церковь должен был состояться вчера днем, но чтобы избежать манифестации при выражении чувств, обнаружившихся уже в то время, как тело было выставлено в доме покойного, – чувств, которые подавить было бы невозможно, а поощрять их не хотели, – погребальная церемония была совершена в час пополуночи. По этой же причине участвующие были приглашены в церковь при Адмиралтействе, а отпевание происходило в Конюшенной церкви.

Барон Геккерен-старший – барону Верстолку, 14 февр. 1837 г. Щеголев, 299.

Вчера (30-го) народ так толпился, – исключая аристократов, коих не было ни у гроба, ни во время страдания, – что полиция не хотела, чтобы отпевали в Исакиевском соборе, а приказала вынести тело в полночь в Конюшенную церковь, что мы немногие и сделали, других не впускали. Публика ожесточена против Геккерна, и опасаются, что выбьют у него окна.

А. И. Тургенев – Н. И. Тургеневу, 31 янв. 1837 года. П-н и его совр-ки, VI, 62.

Назначенную для отпевания церковь переменили, тело перенесли в нее ночью, с какою-то тайною, всех поразившею, без факелов, почти без проводников; и в минуту выноса, на которую собралось не более десяти ближайших друзей Пушкина, жандармы наполнили ту горницу, где молились об умершем, нас оцепили, и мы, так сказать, под стражей проводили тело до церкви.

В. А. Жуковский – гр. А. X. Бенкендорфу. Щеголев, 255.

В день, предшествовавший ночи, в которую назначен был вынос тела, в доме, где собралось человек десять друзей и близких Пушкина, чтобы отдать ему последний долг, в маленькой гостиной, где мы все находились, очутился целый корпус жандармов. Без преувеличения можно сказать, что у гроба собрались в большом количестве не друзья, а жандармы. Не говорю о солдатских пикетах, расставленных по улице, но против кого была эта военная сила, наполнившая собою дом покойника в те минуты, когда человек двенадцать друзей его и ближайших знакомых собрались туда, чтобы воздать ему последний долг? Против кого эти переодетые, но всеми узнаваемые шпионы? Они были там, чтобы не упускать нас из виду, подслушивать наши сетования, наши слова, быть свидетелями наших слез, нашего молчания.

Кн. П. А. Вяземский – вел. кн. Михаилу Павловичу, 14 февр. 1837 г. Щеголев, 265.

На вынос тела из дому в церковь Наталья Николаевна Пушкина не явилась, от истомления и от того, что не хотела показываться жандармам.

Кн. В. Ф. Вяземская по записи Бартенева. Рус. Арх., 1888, II, 305.

31 янв. На вынос в 12, т. е. полночь, явились жандармы, полиция, шпионы, – всего 10 штук, а нас едва ли столько было! Публику уже не пускали. В первом часу мы вывезли гроб в церковь Конюшенную, пропели заупокой, и я возвратился тихо домой.

А. И. Тургенев. Из дневника. Щеголев, 271.

После смерти Пушкина я находился при гробе его почти постоянно до выноса тела в церковь, что в здании Конюшенного ведомства. Вынос тела был совершен ночью, в присутствии родных Н. Н. Пушкиной, графа Г. А. Строганова и его жены, Жуковского, Тургенева, графа Вельегорского, Аркадия Ос. Россети, офицера генерального штаба Скалона и семейств Карамзиной и князя Вяземского. Вне этого списка пробрался по льду в квартиру Пушкина отставной офицер путей сообщения Веревкин, имевший, по объяснению А. О. Россети, какие-то отношения к покойному. Никто из посторонних не допускался. На просьбы А. Н. Муравьева и старой приятельницы покойника, графини Бобринской (жены графа Павла Бобринского), переданные мною графу Строганову, мне поручено было сообщить им, что никаких исключений не допускается. Начальник штаба корпуса жандармов Дубельт, в сопровождении около двадцати штаб– и обер-офицеров, присутствовал при выносе. По соседним дворам были расставлены пикеты. Развернутые вооруженные силы вовсе не соответствовали малочисленным и крайне смирным друзьям Пушкина, собравшимся на вынос тела. Но дело в том, что назначенный день и место выноса были изменены; список лиц, допущенных к присутствованию в печальной процессии, был крайне ограничен, и самые энергические и вполне осязательные меры были приняты для недопущения лиц неприглашенных.

Кн. П. П. Вяземский. «Пушкин», сборник Бартенева, II, 69.

Наталья Николаевна Пушкина, с душевным прискорбием извещая о кончине супруга ее, Двора Е. И. В. Камер-Юнкера Александра Сергеевича Пушкина, последовавшей в 29 день сего января, покорнейше просит пожаловать к отпеванию тела в Исакиевский собор, состоящий в Адмиралтействе, 1-го числа февраля в 11 часов до полудня.

Приглашение на отпевание Пушкина. Пушкин, изд. Брокгауза – Ефрона, т. VI, стр. 317.

Нынешний Исакиевский собор тогда еще строился, а Исакиевским собором называлась церковь в здании Адмиралтейства, к которой Пушкин был прихожанином, живя на Мойке.

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1879, I, 395.

Билеты приглашенным были разосланы без всякого выбора; Пушкин был знаком целому Петербургу; дипломатический корпус приглашен был потому, что Пушкин был знаком со всеми его членами; для назначения же тех, кому посылать билеты, сделали просто выписку из реестра, который взят был у графа Воронцова.

В. А. Жуковский – гр. А. X. Бенкендорфу. Щеголев, 254.

Утром многие приглашенные на отпевание и желавшие отдать последний долг Пушкину являлись в Адмиралтейство, с удивлением находили двери запертыми и не могли найти никого для объяснения такого обстоятельства. В это время происходило отпевание в Конюшенной церкви, куда приезжавших пускали по билетам.

М. Н. Лонгинов. Современная Летопись, 1863, № 18, стр. 13.

Живы еще лица, помнящие, как С. С. Уваров явился бледный и сам не свой в Конюшенную церковь на отпевание Пушкина и как от него сторонились.

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1888, II, 297.

Я стояла близ гроба, в группе дам, между которыми находилась Ел. Мих. Хитрово. Заливаясь слезами, выражая свое сожаление о кончине Пушкина, она шепнула мне сквозь слезы, кивнув головою на стоявших у гроба официантов, во фраках, с пучками разноцветных лент на плечах:

– Посмотрите, пожалуйста, на этих людей: какая бесчувственность! Хоть бы слезинку проронили! – Потом она тронула одного из них за локоть. – Что же ты, милый, не плачешь? Разве тебе не жаль твоего барина?

Официант обернулся и отвечал невозмутимо:

– Никак нет-с… Мы, значит, от гробовщика, по наряду!

А. М. Каратыгина-Колосова. Воспоминания. Рус. Стар., 1880, т. 28, стр. 572.

Между прочими подробностями о смерти и отпевании Пушкина, А. И. Тургенев сообщил (тригорским соседкам Пушкина), что уважение к памяти поэта в громадных толпах народа, бывших на его отпевании в Конюшенной церкви, было до того велико, что все полы сюртука Пушкина были разорваны в лоскутки, и он оказался лежащим чуть не в куртке; бакенбарды его и волосы на голове были тщательно обрезаны его поклонницами.

М. И. Семевский. К биографии Пушкина. Рус. Вест., 1869, ноябрь, 92.

Отпевание тела его происходило в церкви Спаса в Конюшенной 1-го февраля в 1! часов утра… Перед церквью, для отдания последнего долга любимому писателю, стеклись во множестве люди всякого звания. Трогательно было видеть вынос гроба из церкви: И. А Крылов, В. А. Жуковский, кн. П. А. Вяземский и другие литераторы и друзья покойного несли гроб.

М. А. Коркунов. Письмо к издателю Моск. Ведом. СПб., 4 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки, VIII, 83.

Прах Пушкина принял последнее целование родных и друзей. В. А. Жуковский обнял бездыханное тело его и долго держал его безмолвно на груди своей.

П. В. Анненков. Материалы, 422.

Современники-свидетели передавали нам, что во время отпевания обширная площадь перед церковью представляла собою сплошной ковер из человеческих голов, и что когда тело совсем выносили из церкви, то шествие на минуту запнулось; на пути лежал кто-то большого роста, в рыданиях. Его попросили встать и посторониться. Это был кн. П. А. Вяземский.

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1879, I, 397.

Похороны г. Пушкина отличались особенною пышностью, и в то же время были необычайно трогательны. Присутствовали главы всех иностранных миссий, за исключением графа Дерама (английского посла) и кн. Суццо (греческого посла) – по болезни, барона Геккерена, который не был приглашен, и г. Либермана (прусского посла), отклонившего приглашение вследствие того, что ему сказали, что названный писатель подозревался в либерализме в юности, бывшей, действительно, весьма бурною, как молодость многих гениев, подобных ему.

Бар. К. А. Лютцероде (саксонский посланник) в донесении саксонскому правительству 8 февраля 1837 г. Щеголев, 375.

Долг чести повелевает мне не скрыть от вас того, что общественное мнение высказалось при кончине г. Пушкина с большей силой, чем предполагали. Но необходимо выяснить, что это мнение принадлежит не высшему классу, который понимал, что в таких роковых событиях мой сын по справедливости не заслуживает ни малейшего упрека. Чувства, о которых я говорю, принадлежат лицам из третьего сословия, если так можно назвать в России класс, промежуточный между настоящей аристократией и высшими должностными лицами, с одной стороны, и народной массой, совершенно чуждой событию, о котором она и судить не может, – с другой. Сословие это состоит из литераторов, артистов, чиновников низшего разряда, национальных коммерсантов высшего полета и т. д.

Барон Геккерен-старший – барону Верстолку, 14 февр. 1837 г. Щеголев, 299.

Февраль 1. Похороны Пушкина. Это были, действительно, народные похороны. Все, что сколько-нибудь читает и мыслит в Петербурге, – все стекалось к церкви, где отпевали поэта. Это происходило в Конюшенной. Площадь была усеяна экипажами и публикою, но среди последней – ни одного тулупа или зипуна. Церковь была наполнена знатью. Весь дипломатический корпус присутствовал. Впускали в церковь только тех, которые были в мундирах или с билетом. На всех лицах лежала печаль – по крайней мере наружная. Я прощался с Пушкиным: «И был странен тихий мир его чела». Впрочем, лицо уже значительно изменилось: его успело коснуться разрушение. Мы вышли из церкви с Кукольником.

– Утешительно по крайней мере, что мы все-таки подвинулись вперед, сказал он, указывая на толпу, пришедшую поклониться праху одного из лучших своих сынов.

Народ обманули: сказали, что Пушкина будут отпевать в Исакиевском соборе – так было означено и на билетах, а между тем, тело было из квартиры вынесено ночью, тайком, и поставлено в Конюшенной церкви. В университете получено строгое предписание, чтобы профессора не отлучались от своих кафедр и студенты присутствовали бы на лекциях. Я не удержался и выразил попечителю свое прискорбие по этому поводу. Русские не могут оплакивать своего согражданина, сделавшего им честь своим существованием! Иностранцы приходили поклониться поэту в гробу, а профессорам университета и русскому юношеству это воспрещено. Они тайком, как воры, должны были прокрадываться к нему.

А. В. Никитенко. Записки и дневник, I, 284.

Граф Фикельмон явился на похороны в звездах; были Барант и другие. Но из наших ни Орлов, ни Киселев не показались. Знать стала навещать умиравшего поэта, только прослышав об участливом внимании царя.

А. О. Россет по записи Бартенева. Рус. Арх., 1882, I, 248.

В университете положительно не обнаружилось тогда ни малейшего волнения, и если бы Уваров не дал накануне знать, что он посетит аудитории в самый день похорон, то едва ли пошло бы много студентов на Конюшенную площадь. Граф Уваров нашел в Университете одних казенных студентов. Вообще же впечатление кончины Пушкина на студентов было незначительное.

Кн. Павел Вяземский. Собр. соч., 560.

Многие студенты сговорились вместе итти на похороны Пушкина, но не знали, откуда будут похороны, – все полагали, что из Адмиралтейской церкви. Оказалось, отпевание было в Конюшенной церкви. Толпами мы бросились сперва к Адмиралтейской, а потом к Конюшенной площади, но здесь трудно было протолкаться через полицию, и только некоторые счастливцы получили доступ в церковь. Я оставался с другими на площади. На вопрос проходящего, кого хоронят, жандарм ничего не ответил, будочник – что не может знать, а квартальный надзиратель, – что камер-юнкера Пушкина. Долго ждали мы окончания церковной службы; наконец, на паперти стали появляться лица в полной мундирной форме; военных было немного, но большое число придворных (вероятно, по случаю того же камер-юнкерства); в черных фраках были только лакеи, следовавшие перед гробом, красным с золотом позументом; регалий и воспоминаний из жизни поэта никаких. Гроб вынесен был на улицу посреди пестрой толпы мундиров и салопов, что мало соответствовало тому чувству, которое в этот момент наполняло наши юношеские души. Притом все это мелькнуло перед нами только на один миг. С улицы гроб тотчас же вынесен был в расположенные рядом с церковью ворота в Конюшенный двор, где находился заупокойный подвал, для принятия тела до его отправления в Псковскую губернию. Живо помню, как взоры наши следили в глубину ворот за гробом, пока он не исчез, – вот все, чем ознаменовалось участие молодежи в погребении русской гражданской славы!

М.-Н. Воспоминания из дальних лет. Рус. Стар., 1881, т. 31, май, стр. 160.

Пушкин соединял в себе два единых существа: он был великий поэт и великий либерал, ненавистник всякой власти. Осыпанный благодеяниями государя, он однако же до самого конца жизни не изменился в своих правилах, а только в последние годы стал осторожнее в изъявлении оных. Сообразно сим двум свойствам Пушкина, образовался и круг его приверженцев. Он состоял из литераторов и из всех либералов нашего общества. И те, и другие приняли живейшее, самое пламенное участие в смерти Пушкина; собрание посетителей при теле было необыкновенное; отпевание намеревались делать торжественное, многие располагали следовать за гробом до самого места погребения в Псковской губернии; наконец, дошли слухи, что будто в самом Пскове предполагалось выпрячь лошадей и везти гроб людьми, приготовив к этому жителей Пскова. – Мудрено было решить, не относились ли все эти почести более к Пушкину-либералу, нежели к Пушкину-поэту. – В сем недоумении и имея в виду отзывы многих благомыслящих людей, что подобное как бы народное изъявление скорби о смерти Пушкина представляет некоторым образом неприличную картину торжества либералов, – высшее наблюдение признало своею обязанностью мерами негласными устранить все почести, что и было исполнено.

Отчет о действиях корпуса жандармов за 1837 год. А. С. Поляков. О смерти Пушкина, 46.

Смерть Пушкина представляется здесь, как несравнимая потеря страны, как общественное бедствие. Национальное самолюбие возбуждено тем сильнее, что враг, переживший поэта, – иноземного происхождения. Громко кричат о том, что было бы невыносимо, чтобы французы могли безнаказанно убить человека, с которым исчезла одна из самых светлых национальных слав. Эти чувства проявились уже во время похоронных церемоний по греческому ритуалу, которые имели место сначала в квартире покойного, а потом на торжественном богослужении, которое было совершено с величайшею торжественностью в придворной Конюшенной церкви, на котором почли долгом присутствовать многие члены дипломатического корпуса. Думаю, что со времени смерти Пушкина и до перенесения его праха в церковь в его доме перебывало до 50.000 лиц всех состояний, многие корпорации просили о разрешении нести останки умершего. Шел даже вопрос о том, чтобы отпрячь лошадей траурной колесницы и предоставить несение тела народу; наконец, демонстрации и овации, вызванные смертью человека, который был известен за величайшего атеиста, достигли такой степени, что власть, опасаясь нарушения общественного порядка, приказала внезапно переменить место, где должны были состояться торжественные похороны, и перенести тело в церковь ночью.

Либерман, прусский посланник при русском дворе, в донесении своему правительству, 2–14 февр. 1837 г. Щеголев, 384.

Стечение было многочисленное по улицам, ведущим к церкви, и на Конюшенной площади; но народ в церковь не пускали. Едва достало места и для блестящей публики. Толпа генералов-адъютантов, гр. Орлов, кн. Трубецкой, гр. Строганов, Перовский, Сухозанет, Адлерберг, Шипов и пр. Послы французский с растроганным выражением, искренним, так что кто-то прежде, слышав, что из знати немногие о Пушкине пожалели, сказал: Барант и Геррера sont les seules Russes dans tout cela (во всем этом – единственные русские!).

А. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой, 1 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 67.

Лицо Баранта: единственный русский – вчера еще, но сегодня генерал– и флигель-адъютанты.

А. И. Тургенев. Из дневника. Щеголев, 271.

Австрийский посол, неаполитанский, саксонский, баварский и все с женами и со свитами. Чины двора, министры некоторые: между ними – и Уваров; смерть – примиритель. Дамы, красавицы и модниц множество; Хитрова – с дочерьми, гр. Бобринский, актеры: Каратыгин и пр. Журналисты, авторы Крылов последний из простившихся с хладным телом. Кн. Шаховской. Молодежи множество. Служил архимандрит и шесть священников. Рвались – к последнему целованию. Друзья вынесли гроб; но желавших так много, что теснотою разорвали фрак надвое у кн. Мещерского. Тут и Энгельгардт – воспитатель его в царскосельском лицее; он сказал мне: восемнадцатый из моих умирает, т. е. из первого выпуска лицея. Все товарищи поэта по лицею явились. Мы на руках вынесли гроб в подвал на другой двор; едва нас не раздавили. Площадь вся покрыта народом, в домах и на набережных Мойки тоже.

А. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой, 1 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 68.

Сегодня (7 февраля), еще прежде дуэля назначена и в афишках объявлена была для бенефиса Каратыгина пиэса Пушкина: «Скупой Рыцарь, сцены из Ченстовой трагикомедии». Каратыгин по случаю отпевания Пушкина отложил бенефис до завтра, но пиэсы этой – играть не будут! – вероятно опасаются излишнего энтузиасма…

А. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой, 1 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 66.

Тело Пушкина до дня похорон поставили в склеп Конюшенной церкви, и там поклонения продолжались. А дамы так даже ночевали в склепе, и самой ярой из них оказалась тетушка моя Агр. Фед. Закревская. Сидя около гроба в мягком кресле и обливаясь горючими слезами, она знакомила ночевавших с нею в склепе барынь с особенными интимными чертами характера дорогого ей человека. Поведала, что Пушкин был в нее влюблен без памяти, что он ревновал ее ко всем и каждому. Что еще недавно в гостях у Соловых он, ревнуя ее за то, что она занималась с кем-то больше, чем с ним, разозлился на нее и впустил ей в руку свои длинные ногти так глубоко, что показалась кровь. И тетка с гордостью показывала любопытным барыням повыше кисти видные еще следы глубоких царапин. А потом она еще рассказывала, что в тот же вечер, прощаясь с нею, Пушкин шепнул ей на ухо: «Petit etre, vous ne me reverrez gamais». И точно, она его живым больше не видала. Тетка Агр. Фед-на, рассказывая все это во время бессонных ночей в склепе, не сфантазировала ни слова, а говорила только всю правду. Пушкин точно был большой поклонник прекрасного пола, а Закревская была очень хороша собой… Кроме того, она была бесспорно умная, острая женщина (немного легкая на слово), но это не мешало тому, чтоб Пушкин любил болтать с ней, читал ей свои произведения и считал ее другом. А он был так самолюбив, что не мог перенести, чтоб женщина, которую он удостаивает своим вниманием, хотя на минуту увлеклась разговором с кем-нибудь другим.

М. Ф. Каменская. Воспоминания. Истор. Вестн., 1894, т. 58, стр. 54.

От глубоких огорчений, от потери мужа, жена Пушкина была больна, она просила государя письмом дозволить Данзасу проводить тело ее мужа до могилы, так как по случаю тяжкой болезни она не могла исполнить этого сама.

А. Аммосов со слов К. К. Данзаса, 39.

Я немедленно доложил его величеству просьбу г-жи Пушкиной, дозволить Данзасу проводить тело в его последнее жилище. Государь отвечал, что он сделал все, от него зависевшее, дозволил подсудимому Данзасу остаться до сегодняшней погребальной церемонии при теле его друга; что дальнейшее снисхождение было бы нарушением закона – и следовательно невозможно; но он прибавил, что Тургенев, давнишний друг покойного, ни в чем не занятый в настоящее время, может отдать этот последний долг Пушкину, и что он уже поручил ему проводить тело.

Гр. А. X. Бенкендорф – гр. Г. А. Строганову. Аммосов, 68.

2 февраля. Жуковский с письмом гр. Бенкендорфа к гр. Строганову, – о том, что вместо Данзаса назначен я, в качестве старого друга, отдать ему последний долг. Я решился принять… На панихиду. Тут граф Строганов представил мне жандарма; о подорожных и крестьянских подставах. Куда еду еще не знаю. Заколотили Пушкина в ящик. Вяземский положил с ним свою перчатку.

А. И. Тургенев. Из дневника. Щеголев, 272–273.

Донесли, что Жуковский и Вяземский положили свои перчатки в гроб, – и в этом видели что-то и к кому-то враждебное.

А. И. Тургенев – Н. И. Тургеневу, 28 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 92.

5-го февраля в полночь мы отправились из Конюшенной церкви, с телом Пушкина, в путь; я с почтальоном в кибитке позади тела; жандармский капитан впереди оного. Дядька покойного желал также проводить останки своего доброго барина к последнему его жилищу, куда недавно возил он же и тело его матери; он стал на дрогах, кои везли ящик с телом, и не покидал его до самой могилы.

А. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой, 9 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 71.

Старый дядька Пушкина, Никита Козлов, находился при нем в малолетстве, потом состоял при нем все время пребывания в псковской его деревне, и оставался до последней минуты жизни его. Ему же поручено было отвезти тело А. С-ча в монастырь, где он и погреб его.

Н. И. Тарасенко-Отрешков – В. П. Головиной. Ист. Вестн., 1894, т. 58, стр. 778.

Старый дядька Пушкина, Никита Козлов, можно сказать, не покидал своего питомца от колыбели до могилы. Он был, помнится, при нем и в Москве. Не знаю, был ли при нем верный дядька в лицее, и позже в Одессе и Бессарабии, но он был с ним и в сельце Михайловском, и на пути его из столицы в последний приют, в Святогорский монастырь.

Н. В. Сушков. Раут. М., 1851, стр. 8–9.

(Жандармский полковник Ракеев). – Я препровождал… Назначен был шефом нашим препроводить тело Пушкина. Один я, можно сказать, и хоронил его. Человек у него был… что за преданный был слуга! Смотреть даже было больно, как убивался. Привязан был к покойнику, очень привязан. Не отходил почти от гроба: ни ест, ни пьет.

М. Ил. Михаилов. Из дневника. Рус. Стар., 1906, т. 127, стр. 391.

Жена моя возвращалась из Могилева и на одной станции неподалеку от Петербурга увидела простую телегу, на телеге солому, под соломой гроб, обернутый рогожею. Три жандарма суетились на почтовом дворе, хлопотали о том, чтобы скорее перепрячь курьерских лошадей и скакать дальше с гробом.

– Что это такое? – спросила моя жена у одного из находившихся здесь крестьян.

– А бог его знает что! Вишь, какой-то Пушкин убит – его мчат на почтовых в рогоже и соломе, прости господи – как собаку.

А. В. Никитенко. Дневник, 12 февраля 1837 года. Записки и дневник, т. 1, 286.

4-го февраля. Перед гробом и мною скакал жандармский капитан. Проехали Софию, в Гатчине рисовались дворцы и шпиц протестанской церкви, в Луге или прежде пил чай. Тут вошел в церковь. На станции перед Псковом встреча с камергером Яхонтовым, который вез письмо Мордвинова к Пещурову, но не сказал мне о нем. Я поил его чаем и обогнал его; приехал к 9 часам в Псков, прямо к губернатору – на вечеринку. Яхонтов скоро и прислал письмо Мордвинова, которое губернатор начал читать вслух, но дошел до высочайшего повеления – о невстрече – тихо и показал только мне – именно тому, кому казать не должно было: сцена хоть бы из комедии!

А. И. Тургенев. Из дневника. Щеголев, 273.

Милостивый Государь Алексей Никитыч! Г. Действ. ст. сов. Яхонтов, который доставит сие письмо вашему превосходительству, сообщит вам наши новости. Тело Пушкина везут в Псковскую губернию для предания земле в имении его отца. – Я просил г. Яхонтова передать вам по сему случаю поручение графа Ал. Хр. (Бенкендорфа), но вместе с тем имею честь сообщить вашему превосходительству волю государя императора, чтобы вы воспретили всякое особенное изъявление, всякую встречу, одним словом, всякую церемонию, кроме того, что обыкновенно по нашему церковному обряду исполняется при погребении тела дворянина. К сему не излишним считаю, что отпевание тела уже совершено.

А. Н. Мордвинов – А. Н. Пещурову, 2 февраля 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 109.

5 февраля. В 1 час пополуночи отправились сперва в Остров, за 56 верст, где исправник и городничий нас встретили и послали с нами чиновника далее; оттуда за пятьдесят верст к Осиновой – в Тригорское, где уже был в три часа пополудни. За нами прискакал и гроб в седьмом часу вечера; гроб оставил я на последней станции с почтальоном и дядькой. Осипова послала, по моей просьбе, мужиков рыть могилу; вскоре и мы туда поехали с жандармом; зашли к архимандриту; он дал мне описание монастыря; рыли могилу; между тем, я осмотрел, хотя и ночью, церковь, ограду и здания. Условились приехать на другой день и возвратились в Тригорское. Повстречали тело на дороге, которое скакало в монастырь. Гроб внесли в верхнюю церковь и поставили до утра там. Напились чаю, я уложил спать жандарма и сам остался мыслить вслух о Пушкине с милыми хозяйками; читал альбум со стихами Пушкина, Языкова и проч. Дочь (Мария Ивановна Осипова) пленяла меня: мы подружились. В 11 часов я лег спать. На другой день (6 февраля), в 6 часов утра, отправились мы – я и жандарм!! – опять в монастырь, – все еще рыли могилу; моим гробокопателям помогали крестьяне Пушкина, узнавшие, что гроб прибыл туда; мы отслужили панихиду в церкви и вынесли на плечах крестьян и дядьки гроб в могилу немногие плакали. Я бросил горсть земли в могилу; выронил несколько слез и возвратился в Тригорское. Там предложили мне ехать в Михайловское, и я поехал с милой дочерью, несмотря на желание и на убеждение жандарма не ездить, а спешить в обратный путь. Дорогой Марья Ивановна объяснила мне Пушкина в деревенской жизни его, показывала урочища, любимые сосны, два озера, покрытых снегом, и мы вошли в домик поэта, где он прожил свою ссылку и написал лучшие стихи свои. Все пусто. Дворник, жена его плакали.

А. И. Тургенев. Из дневника. Щеголев, 274. Дополнено по письму А. И. Тургенева к А. И. Нефедьевой от 9 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 72.

Кто бы сказал, что даже дворня (Тригорского), такая равнодушная по отношению к другим, плакала о нем! В Михайловском г. Тургенев был свидетелем такого же горя.

Бар. Б. А. Вревский – С. Л. Пушкину, 21 марта 1837 г. П-н и его совр-ки, VIII, 63.

Они (Пушкин и его мать) лежат теперь под одним камнем, гораздо ближе друг к другу после смерти, чем были в жизни.

Ал. Н. Вульф. Дневник, 21 марта 1842 г. Л. Майков, 217.