Kitabı oku: «Избранное. Рассказы и фельетоны»

Yazı tipi:

ISBN 978-5-4490-0073-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие автора

В современных словарях русского языка понятие «Избранный» имеет два толкования: и как «Отобранный для массового издания», и как «Лучший, выделяющийся чем-нибудь среди других…». При этом определение, стоящее первым, должно приниматься основным, главным, ведущим, но почему-то всегда на первый план пробирается – «Лучшее», представляясь как лучшее из того, что написано, и это, вызывает недоумение и даже укор тех, кто не вошёл в этот сборник. «Почему они, а не мы? – как бы вопрошают они, шелестя недовольно страницами. – Разве мы написаны хуже?»

Нет, нисколько не хуже! И также – на актуальные темы. Многие были опубликованы на страницах региональных газет, на популярных литературных порталах Проза.ру, Fabulae.ru. Многие имели положительный отклик читателей, их автор неоднократно был номинирован на премию «Писатель года».

Они – кандидаты в следующий сборник рассказов, и у них есть возможность подтвердить собой правомерность определения «Избранное», стоящее под вторым номером в словарях русского языка.

Длинный язык

Александр Сергеевич Торопыга, продавец комиссионного магазина, своим именем чрезвычайно гордился. Ещё бы: такое же, как у гениального Пушкина!

Собственно говоря, кроме знатного имени, ничего примечательного в этом человеке и не было. Рост, облик, материальное положение – все так себе, на среднем статистическом уровне, заурядный среднестатистический россиянин. Только имя и выделяло его из невзрачной человеческой массы, создавало ему иллюзию его исключительности. Кстати, не только ему. Часто, когда Торопыга произносил своё полное имя, его собеседник восклицал восхищённо:

– Ого! Как у незабвенного Пушкина! Поздравляю!..

И хотя здесь заслуги самого Торопыги особенной не было – не более чем заслуга забора в том, что к нему прибита табличка с названием улицы, он принимал поздравления как должное.

Он всегда называл себя только по имени.

– Спросите Александра Сергеевича, – говорил он, когда собеседник должен был ему позвонить, и в очередной раз с удовольствием слушал, как его приобщают к известной всем знаменитости. Иногда он и сам способствовал этому приобщению: не называл своё имя, а просто говорил: как и у Пушкина, и всем оно было понятно.

Так было при контактах с людьми почтенного возраста, с теми, кто получил образование до краха советской системы.

С молодым поколением дело обстояло иначе.

С расширением и углублением реформ, Торопыга стал замечать, что его собеседники все реже кивали понимающе головами, все чаще смущались и переводили разговор на избитые темы – о погоде или о повышении цен. А однажды на этот ответ вполне современный юноша – легкомысленный и нахальный – долго недоуменно смотрел на него, ожидал уточнения.

– Вы что, – удивлённо спросил Торопыга, – о Пушкине не знаете ничего?!

– Почему же не знаю, – возразил заносчиво парень. – Знаю, проходили по школьной программе. «Буря матом землю кроет.» Во, блин!.. – хлопнул он себя по лбу ладонью. – Дальше не помню, забыл… Память чегой-то стала шалить… Напомните, как звали вашего тёзку?..

Разговор с этим удивительным молодым человеком, не знающим имени Пушкина, оставил в душе Торопыги неприятный осадок. «До чего докатились! – думал он. – Этак мы скоро имена и родных дедов своих позабудем».

После работы по дороге домой он продолжал размышлять над изъянами современного обучения и воспитания, и так углубился в эти проблемы, что не заметил, как перешёл улицу в неположенном месте. Он не создал ничего аварийного: транспорта в пределах видимости не было, но раздался резкий свисток, и из куста, как черт из коробочки, выскочил блюститель порядка в звании сержанта дорожно-патрульной службы ГИБДД. Он жезлом поманил к себе Александра Сергеевича, козырнул, после того как тот подошёл, представился и сказал с оттенками в голосе то ли упрёка, то ли злорадства:

– Нарушаете, гражданин!..

– Так я же не помешал никому, – отвечал тёзка великого Пушкина. – Ни одной машины не видно…

– Улицу положено переходить в установленном месте, – наставительно произносит сержант. – В обозначенных местах перехода… Придётся оформлять протокол… Пройдёмте в машину…

В стороне от дороги, за мусорным ящиком была спрятана легковая машина со знаками ДПС. По установившейся в этой службе традиции, её поставили так, чтобы не было видно ни с какой стороны – иначе нарушителей не обнаружишь.

В машине на месте водителя сидел молодой лейтенант.

– Нарушитель, – доложил ему лаконично сержант. – По проезжей части бродил, как лунатик…

Торопыге было предложено место в салоне рядом с водительским.

– Фамилия? – спросил лейтенант будничным тоном.

– Торопыга…

– Торопитесь, значит?.. Ну, ну… Фамилия подходящая… И куда ж мы торопимся?.. Как тебя звать, торопыга?.. Имя и отчество?..

– Такое же, как и у Пушкина, – Торопыга сказал по привычке с достоинством.

– А это ещё что за гусь?.. Где он?.. Ты с ним там вместе шатался?..

Здесь в голове лейтенанта что-то булькнуло.

– Вы мне зубы не заговаривайте! – повысил он голос. – Отвечайте по существу.

После этого случая Торопыга окончательно понял, что шкала жизненных ценностей в стране круто сместилась, что имена великих людей уходят в небытие. А поскольку эти процессы касались лично его, он надломился душевно. Загрустил, часто впадал в депрессию, его стали посещать диссидентские мысли.

Но никогда не надо отчаиваться, призывают психологи и священнослужители. В жизни случаются повороты, о каких нормальному человеку невозможно даже помыслить. Такой поворот случился и на пути Торопыги. В счастливом для него направлении.

В городе проводились развлекательно – отвлекательные мероприятия по причине «Дня города». С позволения властей на одной из площадок группа энергичных молодчиков затевала неизвестный здесь ранее конкурс под названием «Длинный язык». Его условия были заманчивы: победителя выдвигали на звание почётного горожанина, с выдачей ему необходимых бумаг и нагрудного знака, ему вручалась солидная премия и ключи от машины иностранного производства.

По слухам, эта группа прибыла из Москвы для пропаганды новой культуры общения. Но вряд ли москвичи сами являлись авторами этой странной затеи. Скорее всего, они переняли её из-за границы, как и многие другие затеи. Это там, у них, за границей постоянно проводятся подобные конкурсы. Соревнуются по разным программам: кто дольше просидит на столбе, кто больше съест живых гусениц или – у которой из женщин больше развита грудь… Там, у них – грудь, здесь – язык! Плагиат?.. Вполне вероятно…

Хотелось бы все-таки предположить, что российские плагиаторы избежали простого калькирования проекта и вложили дополнительный смысл в понятие «длинный язык». Допустимо, что они имели в виду его свойства, необходимые депутатам и членам правительства, а именно – умение говорить длинные речи без бумажек, чего опасались ораторы советской эпохи.

Впрочем, опасения советских ораторов были тогда не беспочвенны – за каждое неуместное слово следовал строгий спрос. Сейчас спроса нет, можно болтать что угодно. Безоглядно молоть языком в настоящее время стало важнее и выгодней, чем работать головой и руками. Допустимо, что разработчики подобного конкурса захотели выявлять таким образом перспективных политиков.

Но это всего лишь предположения. О возможных дополнительных смыслах этого понятия речи здесь не велось. Приняли все буквально, один к одному: раз конкурс называется «Длинный язык», значит, языки надо мерить.

Процесс измерения обставили по высокому уровню: были приглашены ведущие специалисты из центра стандартизации и метрологии – доки в области измерений. Мерить языки – занятие, конечно, не из престижных, но уговаривать никого не пришлось – деньги сняли всякие неловкости и вопросы. Контролировать измерения вызвались добровольцы из числа юристов и медиков. Измерять решили у каждого пожелавшего принять участие в конкурсе, а таковых было много.

Как только из репродукторов послышалось сообщение о начале этого конкурса, о призах и наградах его победителю, народ рванулся к месту его проведения. Торопыга оказался захваченным бурным потоком и был вынесен им прямо к столу, где заседало жюри. Невольно поддавшись массовому психозу, он позволил измерить свой язык, высунув его на всю длину, и его язык оказался длиннее, чем у других конкурсантов.

Какой ажиотаж сразу был поднят вокруг его имени! Александр Торопыга! Победитель оригинального конкурса!.. Восторги. Стрёкот телекамер, щелчки затворов фотографических аппаратов. Александр Торопыга!..

С машиной, правда, вышла осечка. Ключей было несколько, и только один подходил к дверце стоявшей неподалёку машины, угадать надо было – который?.. Торопыга не угадал, но все остальное с лихвой возместило этот маленький казус…

Его единодушно представили к званию Почётного гражданина города, а один наиболее рьяный поклонник новинки, предложил его достижение направить в книгу рекордов Гиннеса.

И это было не все – ему на завидных условиях предложили сниматься в рекламе лекарств, моющих средств и даже женских прокладок.

От такого внимания у Торопыги несколько дней кружилась голова хмельной радостью. Конкурс транслировали по телевизору, и Торопыга стал знаменит. Его узнавали на улице, с ним здоровались первыми незнакомые ему горожане, он ловил на себе их восхищённые взгляды и слышал приятные речи: вон, посмотрите – идёт Торопыга, победитель конкурса «Длинный язык!»

Вечерами он часто сидел перед зеркалом и смотрел на язык. Он старался понять: что в нем такого необычайного, чем он так восхищает людей?.. Язык как язык. И длина его незаметна – он же во рту. Имени Пушкина он, в глазах Торопыги, не годился даже в подмётки. А вот надо же – именно он сделал его знаменитым!

Торопыга отходил от зеркала в полном недоумении. Он не понимал чего-то самого важного, происходящего в сегодняшней жизни. Однако это непонимание блекло перед хором похвал, продолжавших звучать в его честь.

Как-то сидя на скамейке в городском парке, он подслушал разговор проходивших мимо ребят, видимо, школьников.

– Задали выучить Пушкина, – говорил уныло один. – Ты не помнишь, как его звали?..

– Так же, как нашего Торопыгу, – ответил второй. – Александром Сергеичем…

Оплошность

Кто сейчас не мечтает пожить в богатстве и радости, только как это сделать?..

У Сени Аронова желание разбогатеть стало похожим на манию, стало его путеводной звездой, смыслом всей его жизни. Поменяв только за год три места работы, он пришёл к неоспоримому выводу: честным трудом нельзя заработать на достойную жизнь.

А Сеня хотел жить достойно. Хотел путешествовать по свету на пароходе, хотел питаться в дорогих ресторанах, кушать омаров и устриц, хотел беззаботно кутить на престижных курортах с девицами лёгкого поведения.

Ему же приходилось об этом только мечтать, кушая постную пищу, которую готовила мама на свою плачевную пенсию.

Сеня жутко завидовал богачам, видя их роскошь по телевизору: «Как они шикарно живут в своё удовольствие!» Он абсолютно не понимал: почему они, а не он? Он молод, крепок здоровьем, немного даже красивый, но он не богат. Почему?.. «Разве я не достоин такого?» – спрашивал он ежедневно себя, смотрясь в потускневшее зеркало. И находил, что очень даже достоин.

Сеня считал, что есть какой-то секрет лёгкого обогащения, и он решил открыть этот секрет для себя.

Знакомых богачей, готовых поделиться с ним своим опытом, у него не было, все знакомые, как и он – голодранцы. Но Сеня Аронов был очень упрям, и решил добиваться секрета. И наконец, как ему показалось, добился…

Мы с Сеней приятели. Учились с ним в одном классе, живём по соседству, и тайн друг от друга не держим.

Встречаю его как-то на троллейбусной остановке. Вид у него слегка озабоченный. Спрашивает:

– Как ты относишься к приметам? Веришь ты им?

– А как же, – отвечаю я, – верю. Когда вижу, например, где-нибудь мусор, верю, что здесь побывал Стёпка Игошкин (Степа наш с Сеней общий знакомый). Мы с ним были раз вместе на детской площадке, так он её всю заплевал шелухой от семян.

– Я спрашиваю о других приметах…

– Можно и о других: если встречаю на улице женщину с полным ведром, знаю, что где-то лопнул водопровод, и что у неё нет в доме мужчины…

– Опять же, я – не о них… А-а! – Сеня обиженно машет рукой. – Я серьёзно с тобой говорю, а ты придуряешься!.. Вижу: ты в приметы не веришь, а я вот поверил…

Тут мы разъехались по разным маршрутам.

Через неделю встречаемся там же. У Сени повязка на правой руке, на лице – озадаченность и досада.

– Что случилось с рукой? – спрашиваю я сочувственно.

– Так, ерунда, – отвечал он сперва неохотно. Но все же потом рассказал.

Оказалось, что какой-то чудак поведал ему о народной примете: когда чешется левая рука – это к потере денег, а когда правая – к их получению. А из другого источника сведений такого же уровня он узнал о наличии сложной системы связи в живом организме. Действует она будто бы так: если думаешь о плохом, плохое и будет. Думаешь о хорошем – настанет хорошее. И чем интенсивнее думаешь, тем скорее настанет. Словом, как говорится в Писании, каждому воздаётся по вере его.

– Вот, например, у йогов, – растолковывал Сеня. – Йог может лежать голым на льдине где-нибудь в Арктике, а представлять, что он находится в Африке. И холод ему нипочём. Он лежит себе и обливается потом. Ему жарко так, что под ним даже плавится льдина!..

От этих возможностей в голове Сени, воспалённой идеями лёгкой наживы, зародилась конструктивная мысль: совместить примету с умением йогов и добиться эффекта не только по внутренней связи, то есть, реакции организма на мысли, а реакции на них даже во внешней среде. Организм человека, рассуждал Сеня, это – часть природы, а раз на него можно воздействовать, значит, можно воздействовать и на окружающий мир. Надо только сильнее стараться.

Исходя из этой теории, он пришёл к заключению: надо чесать свою правую руку, пока на неё не положатся деньги.

И Сеня стал усердно расчёсывать руку. До крови расчёсывал и занёс туда какую-то нечисть. Рука загноилась, распухла до размера боксёрской перчатки.

– Еду вот к знакомому доктору, – произнёс он печально.

Вечером мы встретились с Сеней опять. Лицо его было одухотворено какой-то новой идеей.

– Что там у доктора? – полюбопытствовал я.

– Назначил лечение и сказал мне: вы, Сеня, – осел!.. Ну, не так чтоб так прямо – по смыслу такое. Как, говорит, можно все так глупо напутать!.. Вы же, говорит он, Сеня, – левша, вы должны чесать не правую, а непременно левую руку!..

Глаза у Сени Аронова полыхали желанием поскорее исправить оплошность.

Загогулина

Мне не удаётся заглушить в себе чувство вины перед Федей Зайчонком: я его оскорбил! Беспардонно оплевал человека, на которого смотрю сейчас с восхищением, почтением и, можно говорить, с обожанием! Со стыдом вспоминая тот муторный день, я ищу утешения в одном: всех достоинств Зайчонка тогда я не знал, мы с ним никогда не дружили, хотя и были соседями, и судил я о нем только по его непримечательной внешности. К тому же, в тот злополучный момент мы были хорошо подшофе.

В последнюю субботу апреля, перед майскими праздниками, председатель товарищества вывела всех мужчин нашего дома на общественную работу – благоустройство дворовой площадки. Вышли, благоустроили, потом кто-то из разбитных активистов предложил обмыть трудовые успехи, и вскоре за сколоченным нами столом с врытыми в землю опорами началось весёлая суетня со всей присущей ей атрибутикой: шутками, спорами, состязаниями в словесных изысках. И здесь, в атмосфере бескорыстного братства, взаимной любви, благодушия, Федя заявил по какому-то поводу с неуместным, как мне показалось, апломбом:

– Изобретать – ерунда! Была бы стоящая идея!..

Меня возмутила его высокомерная фраза. Я посчитал, что Федя не имеет права так говорить: что может смыслить в изобретательстве этот плюгавенький мужичонка?!.. И я грубовато его осадил:

– Трепач несусветный! Уж не ты ли – изобретатель?!

– А хотя бы и я! – Федя с вызовом посмотрел мне в глаза и, заносчиво ухмыльнувшись, пошёл прочь от стола.

– Изобретатель! – крикнул я презрительно вслед под угодливые смешки собутыльников. – Посмотрел бы на себя в зеркало!..

По моему глубокому тогда убеждению, изобретатель – это человек не такой как другие. Солидный, представительный что ли. Лоб у него – непременно высокий, голова – круглая, глаза – строгие, вдумчивые. Фигура, рост, голос – все в нем внушает почтение. Такой, к примеру, как Ломоносов, а тут – Федя Зайчонок!.. Даже смешно сопоставить: невысокого роста, курносый, веснушчатый, и вдруг такие заявы!.. Нет, я допускаю, конечно, что изобретатели могут иметь и не очень импозантные внешности, но не до такой же крайности, какая у Феди! Писклявая коротышка! Одна фамилия чего стоит!.. Говорили, правда, что Федя закончил какой-то там кибернетический вуз, но для меня даже такой существенный факт не имел в то время никакого значения…

Мы немного ещё позлословили над нашим самозваным изобретателем и успокоились было, но тут выступил Сеня Никифоров, такой же чокнутый, в моих глазах, парень, как и Зайчонок.

– А я вот сейчас ему подброшу идейку! – выкрикнул Сеня.

Я видел, как он догнал Фёдора и дёрнул его за рукав. Тот терпеливо выслушал Сеню, кивнул головой и сердито посмотрел в мою сторону.

Пару месяцев Зайчонок подчёркнуто избегал разговора со мной, но вот недавно завёл его сам. Он полураздетый стоял у дверей в свой подъезд и ждал, когда я проходить буду мимо. Я догадался: он специально выскочил из квартиры, увидел меня в окно и выбежал почти нагишом.

– Временем располагаешь? – спросил он с напускным безразличием. – А то, заглянем ко мне, покажу кое-что…

Времени у меня было с избытком, к тому же, я чувствовал небольшую вину перед ним за свои обидные реплики, и я согласился.

Квартира Зайчонка была на втором этаже, она осталась ему после смерти родителей. Жил он один, хотя ему уже было с лишком за тридцать. Я подслушал однажды, как он отшутился, отвечая на вопрос, почему не женат: дескать, успею ещё надеть на шею этот тяжкий хомут. Но я считаю, что секрет здесь в другом: он парень с запросами, ему подавай и красавицу, и чтобы была с интеллектом, а какая женщина с этими данными торопится стать женой недомерка?..

В комнате, куда привёл меня Федя, были диван, стол, книжный шкаф и три стула. Кроме этой простенькой мебели, здесь был моднейший компьютер, он сразу бросался в глаза. Монитор, клавиатура и мышь находились на столе, примкнутом к окну, процессор и принтер – рядом, на тумбочке. Проку от всей этой техники я, признаться, не видел, смотрел на неё только как на дорогую забаву.

– Садись, – Федя показал подбородком на стул, стоявший перед столом. Я сел, а он защёлкал переключателями.

На экране монитора появились титры какого-то кинофильма. Читаю: «Ревизор», по пьесе Н. В. Гоголя. Еле удержался, чтобы опять не съехидничать: «Додумался, на что пригласить: да я его сотню раз видел!» Но эта желчная фраза так и застряла на кончике моего языка: уже первые кадры умерили мой скептицизм – в городничем я узнал Егора Кузьмича Лигачёва, высшего партийного идеолога из последнего состава Политбюро ЦК КПСС. Обречённо произносит он известные всему миру слова: «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы…». Одет он в мундир темно-зелёного цвета, имеет брюшко, стрижку под ёжика – точь-в-точь городничий, каким я помню его по прежним просмотрам, и в тоже время он – Лигачёв, тот мужичок, что мельтешил на экране при трансляции съездов, заседаний политбюро и прочих партийных тусовок. Только тогда он другой – бойкий, нагловатый, напористый, одетый в современный костюм, а сейчас – такой, каким и должен быть городничий: солидный, медлительный, знающий себе цену даже в экстремальных условиях. Ходит он, не роняя своего городничего достоинства, а говорит голосом Лигачёва.

Дальше – ещё неожиданность: в роли Анны Андреевны, жены городничего, я увидел Горбачёву Раису Максимовну, жену первого и последнего Президента Союза!

Я оторопело воззрился на Фёдора, а он кривит в усмешке свои толстые губы:

– Не отвлекайся. Смотри, как играют…

Раиса Максимовна, как и Егор Лигачёв, была вписана в фильм органично. Платье, парик – все по моде тогдашнего времени, в руке она изящно держит лорнет. Но главное – поведение этих апологетов коммунистической идеологии! Не проповедники коммунизма, а настоящие театральные звезды! Играют без сучка и задоринки!

Я смотрел, приоткрыв рот, на экран и не мог никак сообразить: как это можно в существующем, старом уже кинофильме подменить двух главных героев, не изменив при этом ничего остального? Впечатление такое, будто Лигачёв и Раиса Максимовна снимались во время создания этого фильма! Но я-то уж точно знаю, что это не так!..

Пока я переваривал в голове весь этот сумбур, Федя, наблюдавший, вероятно, за мной, буднично произнёс:

– А вот ещё один вариант…

Он перенастроил аппаратуру, и опять пошёл «Ревизор». Но теперь городничий с супругой – другие: городничий – сам Горбачёв, бывший наш Президент-недотёпа, а в роли Анны Андреевны – Вероника Кастро, зарубежная фифа, набившая всем оскомину своей Марианной в фильме «Богатые тоже плачут». Вероника чешет по-русски, как коренная нижегородка, а Горбачёв – будто родился Сквозник-Дмухановским!.. И тоже – парики, костюмы, общение с другими артистами – все без накладок и сбоев!.. Не зная, поверил бы сам, что и эту всю труппу снимали одновременно!..

– Круто! – в восхищении я перешёл на жаргон дебильных подростков. – Кайфовый прикол!

– Я этих деятелей посадил в главные роли только для того, чтобы сразу была заметна новинка, – пояснял Федя, бросая на меня беспокойные взгляды. – Если просто поменять одного артиста на другого артиста, то могут не сразу увидеть сюрприза. А здесь – все ясно как на ладони!.. Можно было бы для ещё большей наглядности взять просто кого-нибудь с улицы, но тогда дольше пришлось бы собирать материал. А на этих – быстрее и проще. Я раздобыл несколько старых кассет с записью партийных собраний… Ну, как?.. Что скажешь теперь насчёт трепача?..

Я виновато смотрел на него, а он, довольный собой, говорил, немного рисуясь, как он добился таких результатов. Вот кое-что из того, что я понял.

Сеня Никифоров тогда ничего путного ему, конечно, не предложил. Он попросил восстановить запись на испорченной им чужой видеоплёнке, примерно так, как восстанавливают живопись при реставрации старых картин. Об этом Никифоров видел передачу по телевизору и решил убить сразу двух зайцев – проверить Федю «на вшивость» а, если он действительно на что-то способен, скрыть от хозяина кассеты её порчу.

Федя тоже видел ту передачу и запомнил приёмы и принципы реставрационных работ: там применили для этих целей компьютер. Память компьютера насыщали информацией, как о картине, поступившей на реставрацию, так и о художнике, её написавшем: его стиль, любимые краски и все прочее, что имеет значение при восстановлении утраченного участка полотна. А потом компьютер уже сам диктовал реставратору, где, что и как он должен поправить.

Фёдор восстановил плёнку Никифорова. И работа над ней, и та передача про живопись высветили в его голове совершенно новое направление мыслей: он задумал попробовать заменить одно действующее лицо в кинофильме на другое.

Для реализации этого замысла ему тоже нужно было загрузить память компьютера информацией, как про того, кто именно будет заменяться, так и про того, кем этот персонаж заменяется. На заменяемого информация бралась из самого кинофильма, а вот на замену Фёдор решил брать не артиста, а, для усиления эффекта, того, кто для замены наиболее не подходит. И в тоже время – известную личность. Он разыскал кассеты с материалами съездов, заседаний, сам сделал записи с телевизора…

– Пришлось повозиться с составлением программы, – говорил Фёдор самодовольно. – Надо, чтобы схвачены были все элементы мимики человека: его улыбка, гнев, грусть, а также – голос и жесты… И чтобы все это проявлялось в нужное для этого время, в соответствующей ситуации… У меня был в записи «Ревизор»… Ну, ты сам теперь видишь, что у меня получилось.

Федя говорил сдержанно, скрывая и гордость, и радость. Только глазки его, маленькие, обычно тусклые глазки сейчас жарко блестели. Ещё бы! Какое открытие! Какая у него перспектива!

Потом был ещё один вариант «Ревизора», и опять с другими артистами. В роли Хлестакова здесь убедительным был Жириновский…

Мой окончательно растерянный вид, очевидно, льстил самолюбию Феди, и он, встав у меня за спиной, многозначительно намекнул:

– А теперь я занимаюсь принципиально другой разработкой…

Мне вполне хватало пока и того, что я только что видел! Я был потрясён, просто был в эйфории. Личность Зайчонка уже не казалась мне заурядной. Маленький рыженький человечек, сосед мой по старой пятиэтажке, теперь уже не был простым коротышкой – в моих глазах он неимоверно возвысился. Моё отношение к Фёдору быстро и радикально менялось: я сознавал, что такое чудо мог сотворить только гений! Гений в нашем дворе! Мой сосед – гениален! Я заворожённо вертел головой, смотря то на экран, то на Фёдора.

– Федя, ты – гений! – воскликнул я искренне. – До такого не смогли додуматься даже японцы!

Лицо Зайчонка расплывалось в блаженной улыбке.

– Главное – мне удалось разработать программу! – повторил он. – Теперь в этом деле мои возможности неограниченны! Можно даже воскресить человека!.. Не физически, конечно, а воскресить его образ. Записать информацию, каким он был, и вставить его в новую пьесу!.. Я только об артистах пока говорю только потому, что о них сохраняются киноленты. О политиках – тоже, о дикторах телевидения… А в принципе можно так манипулировать с каждым!

– И можно и из простых людей наделать артистов?!..

– Вполне… Записать поведение человека: как ведёт он себя в какой обстановке… Теперь это уже – дело техники… Можно теперь любого сделать киногероем…

– Даже меня?!..

– Запросто, – расщедрился Федя. – Хочешь, сделаю тебя городничим, а хочешь – Добчинским-Бобчинским… Могу, – сказал он, лукаво взглянув на меня, – превратить в Держиморду… Могу показать тебя и в другом каком фильме. Надо только переснять его для основы…

Здесь мне стало как-то не по себе от такого всемогущества Феди: в отместку он способен превратить меня в какого-нибудь извращенца! А он, как бы подтверждая мои опасения, сказал:

– Могу любого авторитета представить ничтожеством! Например, показать мэра города таким, какой он и есть, без журналистского макияжа…

Я настороженно глядел на него, но у Фёдора на уме было нечто другое.

– Теперь можно вообще отказаться от услуг современных артистов, – говорил мечтательно он. – Можно при создании нового фильма воскрешать образы великих актёров, делать их в любом возрасте, поручать любые им роли…

– Потрясающе! – шептал в упоении я.

– А какая будет экономия средств! – развивал эту мысль Федя Зайчонок. – Никакие артисты теперь не будут нужны! Нужен только сценарий и моя технология! Все остальное сделает техника, и сделает это на самом высшем кинематографическом уровне! Критикам не к чему будет придраться!.. Кстати, я этот проект уже застолбил в Интернете, узаконил приоритет…

– А куда девать ещё живущих артистов? – спросил я, подумав о судьбе тех, кто и сейчас, если не участвует в съёмках фильма или рекламы, находится в бедственном положении. – Их много, и они продолжают плодиться, как тараканы в трущобах…

– Этого я сказать не могу, – ответил Федя, пожимая плечами. – Это – забота правительства…

Мы помолчали… Легко сказать – забота правительства! Больно сейчас там о безработных заботятся! А что будет, если в армию безработных вольются ещё целые тысячи бедолаг?!.. Впрочем, для артистов остаются театры и клубы – там они могут проявлять свои дарования…

Пока я разбирался с положением артистов, Федя вернулся к намёку:

– Сейчас я занимаюсь другой разработкой: создаю программу по искоренению коррупции. Вообще! Как самого вредоносного явления!.. Хочу сделать свой вклад в изжитие этого бедствия!.. А то – одни пустопорожние разговоры!.. Все признают её вред, а делать не делают ничего: или не хотят, или не могут. А я, вот, смогу!.. Будет создано нечто вроде высшего разума. Он вознесётся над всеми: и над Президентом, и над Правительством, над всеми структурами, вообще – над всеми людьми!.. Он будет всех и все видеть и все контролировать! Он будет воссоздавать справедливость!.. Будет и судьёй, и карающим органом! Все, что нажито нечестным путём, будет изъято и возвращено в общественный фонд!

Мне его страстная речь не могла не понравиться, но весьма благородная цель казалась несбыточной даже при всем могуществе Феди, и я деликатно заметил:

– Какой бы совершенной программа твоя ни была, но управлять ею придётся все равно человеку… А человек, он только на словах справедлив и порядочен. Стоит ему пробраться к штурвалу, как он уже…

– У меня все предусмотрено, – остановил меня Федя. – Всем процессом будет руководить электронно-кибернетический комплекс… А он, по определению, неподкупен и объективен.

– А как он достучится до сознания человека? Ведь в его мозг не так-то просто проникнуть.

– Это моё ноу-хау! – произнёс Федя с достоинством. – Грубо говоря, это – эффект двадцать пятого кадра. Слышал что-то об этом?..

Я кивнул утвердительно головой и промолвил:

– Это когда в киноплёнку клеят дополнительный кадр с насильно внедряемой информацией?..

– Вот именно! При просмотре такой кадр не замечается глазом, он действует прямо на подсознание, и его оттуда уже ничем не выковырнешь… Только у меня немного другое – не кадр, а электромагнитные волны. Они будут сливаться с теми, что по различным каналам поступают в квартиры и кабинеты… У каждого есть сейчас радио, телевизор, мобильник, компьютер. Вместе с другими программами они будут принимать и мои установки… И хочет того человек или не хочет, но будет послушно исполнять все десять библейских заповедей!.. И моральный кодекс строителя коммунизма… Правда, такой способ вправления мозгов считается запрещённым, нарушением закона, но что делать?!.. Коррупция ещё более незаконна, вообще – вопиющее преступление! Придётся применить старые пролетарские методы – клин вышибать тем же клином!

– Но тогда начинать надо с самых верхов, с президентского окружения, – предложил я, как мне казалось, резонно. – Если там внедрить образцовую честность, порядок наступит везде – низы прекратят шкуродёрничать…