Kitabı oku: «Семь лет за колючей проволокой», sayfa 6

Глава 5
Бутырские будни

 
Здесь люди разные сидят:
Кто без вины, кто виноват…
Тем, кто на воле, не понять,
Что происходит в казематах!
 
 
Здесь сильный прав! Любовь – сплошные страсти!
Татуировок разных – пошлый Эрмитаж,
Гнуснейших анекдотов злые басни…
Жизнь уголовная: обманчивый мираж!..
 

Мой короткий беспокойный сон был прерван самым неожиданным образом:

«…зачинщик злополучной драки в кафе, тот самый парень, которого я впервые увидел на своей ленинградской квартире, уставился на меня и довольно грубо сказал:

– На прогулку!

– На какую прогулку? – удивлённо переспросил я.

– На прогулку! – заорал он во весь голос и…»

…я открыл глаза. Дверь в камеру была отворена настежь, и почти все мои сокамерники выходили и выстраивались «в продоле» – именно так называли в Бутырке огромный коридор между камерами. Оказывается, для нашего корпуса наступило время часовой прогулки в прогулочных двориках.

Прогулочные дворики располагались на самом верхнем этаже Бутырки. Они были примерно такими же, как и камеры, но без бетонного потолка, который заменяли прочные железные решётки, а единственным предметом «мебели» была небольшая скамейка посередине с железными ножками, залитыми в бетонный пол. Сквозь потолочную решётку видно синее небо, в самом центре Бутырской тюрьмы можно рассмотреть обзорную вышку, из которой велось наблюдение за всеми прогулочными двориками. В четырёх углах тоже возвышались вышки с вооружёнными солдатами, а по краю стен по специальным деревянным дорожкам прохаживался дежурный сержант, наблюдавший за гуляющими сидельцами совсем рядом.

Почему-то так получалось, что во время прогулки нашей камеры по краю стены ходил один и тот же сержант: толстый, добродушный, с постоянной улыбкой на большом лице. В то время я не очень разбирался в национальностях и не мог понять, на кого он похож: на узбека, таджика или татарина. Как только не обзывали его обитатели Бутырской тюрьмы: и «чукчей, и абреком, и чучмеком», но он нисколько не обижался, продолжая щериться во весь свой щербатый рот, обнажая мелкие, жёлтые от табака зубы.

При вести о том, что камеру ведут на прогулку, лица многих сокамерников осветились улыбкой: они радовались возможности подышать свежим воздухом, порезвиться «на природе» и увидеть настоящую «волю» – кусочек синего неба.

С удивлением я услышал, как кто-то крикнул:

– Крылатый, мяч захвати!

«Ничего себе, – подумал я, – даже мячу них есть!»

Надо заметить, что не все однозначно отнеслись к такому законному мероприятию, как прогулка: человек пять остались в камере. Кстати, в российских тюрьмах существует неписаное правило, по которому разрешается оставлять в камере во время прогулки не менее трёх человек. Мне кажется, что одного не оставляют, чтобы предотвратить попытку суицида, а двоих – чтобы не случилось какого-нибудь происшествия сексуального характера. Можно подумать, что присутствие свидетеля кого-то остановит…

Построив в две шеренги, нас торопливо пересчитал корпусной дежурный и объявил количество сопровождающему прапорщику, который и повёл нас к месту прогулки. Замыкал колонну напарник прапорщика. Пройдя несколько лестничных пролётов, вскоре мы оказались в помещении метров пять шириной и десять длиной.

Едва дверь за нами захлопнулась, знакомый голос выкрикнул:

– Крылатый, где мяч?

Ожидая увидеть нечто резиновое и надувное, я с трудом удержался от смеха, увидев «мяч». Он оказался обыкновенным небольшим мешочком, сшитым из кусочков матрасовки, набитым различными тряпками и зашитым крупными стёжками. Ни с кем пока не сблизившись, я стоял в сторонке и лениво наблюдал за игрой, мысленно повторяя стихи, возникшие как бы сами собой после первой ночи, проведённой в Бутырской тюрьме.

Назвал я это стихотворение:

 
Терпению предел
 
 
Ох, лампы, эти тусклые лампы!
Не сомкнуть на минуту глаз…
На подмостки бездушной рампы
Меня бросил судьбы Указ!
 
 
А по камере, словно волки в клетке,
Шагом топчутся вдоль и вширь.
Волчьи взгляды, зрачки-иголки:
Сумасбродный, бездушный мир…
 
 
Как охота завыть по-волчьи,
Перегрызть свои вены вдрызг,
Чтобы тёплой июньской ночью
Хлынул ливень кровавых брызг!
 
 
Как охота мне, как охота
Ощутить автомата дрожь,
Захлебнуться кровавой икотой,
Поломаться, как в поле рожь!
 
 
Я хочу, чтоб отравленной кровью
Прохрипело бы горло: «Прощай!»
Над моей несчастной любовью
Ты не смейся, весёлый май!..
 

Мою «поэтическую музу» прогнал ехидный вопрос:

– Послушай, Режиссёр, а ты не хочешь мяч погонять? Или ты только боксом увлекался на свободе?

Я вернулся с поэтического Олимпа на грешную землю и увидел перед собой Кешку-Рыся:

– Не только… – возразил я и опрометчиво согласился.

Опрометчиво потому, что если предположить, что до этого дня они действительно играли в прообраз той игры, которая в настоящее время называется мини-футболом, то вполне возможно, что в тот день игра была объявлена исключительно для того, чтобы проверить меня «на вшивость». Не буду перечислять все подлянки, которые устраивали мне игроки противной стороны и «товарищи» по команде: всё было подчинено тому, чтобы именно я испытал на собственной шкуре, что значит быть «мячом».

Трудно представить, что было бы с моими ногами и телом, если бы я в своё время не окончил спортивную школу и не имел бы хорошей физической подготовки. Но она-то, слава богу, была! И после нескольких минут силового давления на меня с обеих сторон, во время которого мне удавалось не только избегать столкновений и ударов, но и направлять их усилия друг на друга, противники и игроки моей команды постепенно так увлеклись самой игрой, что забыли про договорённость и начали играть в нормальный мини-футбол.

Силовых столкновений было много, как и нарушений, тем не менее игра в «футбол» оказалась очень азартной, и я получил истинное удовольствие, тем более что наша команда выиграла с перевесом в один мяч.

Мы так увлеклись игрой, что очнулись лишь тогда, когда раздался зычный голос дежурного вертухая:

– Построились!

По пути в камеру Кешка-Рысь одобрительно заметил:

– А ты вроде ничего пацан…

Впрочем, после ТОЙ прогулки, как меня ни уговаривали, я больше не играл в «футбол» и использовал прогулочный час для интенсивной разминки на воздухе, а по утрам регулярно посвящал несколько минут физзарядке. Первое время застоявшиеся мышцы сильно болели, всё тело ломало, а по лицу и спине бежали обильные струйки пота. Но постепенно мышцы, регулярно снабжаемые свежей кровью и кислородом, наполнялись силой, становились эластичными и упругими.

Сначала со всех сторон раздавались ехидные реплики, но я не обращал на них внимания, спокойно продолжая заниматься своим делом, и вскоре от меня отстали. Все настолько привыкли к моим занятиям, что однажды, когда я простудился и решил сделать перерыв, ко мне тут же подошёл один из тех, кто больше всего ехидничал, и с явной тревогой поинтересовался, почему я не тренируюсь…

Незаметно пролетело несколько дней, мало чем отличавшихся друг от друга. Правда, одного моего сокамерника, лежавшего на втором ярусе, вызвали из камеры «с вещами». Вызов с вещами в отличие от «слегка» означал, что он уже не вернётся в камеру. Это могло быть только в трёх случаях: либо после Суда тебя отправляют в Краснопресненскую, то есть в пересыльную тюрьму, либо вывозят в другой город по вновь открывшимся обстоятельствам о совершенных ранее преступлениях, либо, что почти невероятно, освобождение.

Я воспользовался тем, что осуждённого вызвали «с вещами», и тут же перебрался на его место. Рядом со мною оказался тот самый Юра, который давно привлёк моё внимание своим невозмутимым спокойствием: никогда ни во что не вмешивался, почти всё время молчал, а если и говорил, то только тогда, когда к нему кто-то обращался с вопросом, но отвечал односложно – «да», «нет». В Бутырке он «парился», как я писал ранее, по обвинению в хищении государственной собственности в особо крупных размерах. То есть к криминальному миру не имел никакого отношения и с «семьей» Кешки-Рыси не «кентовался», тем не менее за столом имел своё постоянное место. Позднее я понял почему: он был «старожилом» камеры.

В один из вялотекущих дней Кешка-Рысь объявил после возращения с прогулки:

– Жулики! Сегодня перед ужином проведём «Олимпийские игры»! Для определения чемпиона нашей камеры! Победитель в каждом виде состязаний будет награждён тремя пайками сахара, а абсолютный чемпион получит десять пайков сахара, и для этого каждый должен выделить по одному куску!

Все довольно загалдели, заохали, некоторые даже зааплодировали и дружно принялись сдавать шнырю свою долю. Нужно заметить, что и я принял это сообщение не без энтузиазма – хотелось размяться. Но в этот момент я услышал тихий шёпот Юрия, моего соседа по шконке.

– Не вздумай подписаться в эту «олимпиаду»! – чуть слышно проговорил он.

– Почему? – удивился я.

– Только это между нами, – предупредил Юрий.

– Разумеется, – заверил я.

– Кешка под тебя копает, и я нисколько не удивлюсь, что эти «игры» он затеял только для того, чтобы тебя на чём-нибудь подловить!

– Что ж, спасибо, буду иметь в виду, – ответил я, с трудом сохраняя спокойствие.

К этому времени я уже был наслышан о всевозможных тюремных играх и не слишком заволновался после предупреждения своего соседа, однако сразу же обратил внимание на насмешливые взгляды «шерстяных» из «семьи» Кешки.

«Что ж, хорошо смеется тот, кто смеётся последним!» – не без злости подумал я.

Незадолго до ужина Кешка объявил:

– Первый вид нашей олимпиады – бег в мешках! Участвуют все новички! Правила простые: все участники выстраиваются в линию у стола и бегут в мешках до двери, последний выбывает, а победители снова встают к столу и снова бегут, пока не останется финальная двойка!

К счастью, насчёт этой игры меня ещё в «отстойнике» просветил Константин, и потому я знал, чем должно закончиться подобное состязание: всё подстроят так, чтобы в финале обязательно оказался новичок, то есть в данном случае я, с кем-либо из приближённых к Кешке-Рыси парней, причём тот наверняка будет достаточно хлипкого телосложения. А потом последует некоторое изменение в правилах: объявят, что финальная двойка должна бежать с мешком на голове.

Далее всё пройдёт по отработанной схеме: чтобы у новичка не покатила измена, то есть не появились какие-нибудь сомнения, мешок надевали сначала доверенному «финалисту». Потом на голову новичку, но в тот же момент первый моментально должен сбросить с себя свою матрасовку, а новичка перевернут с ног на голову и вольют в его мешковину заранее приготовленный тазик с водой.

Представляете ситуацию? Довольно узкая матрасов-ка, да ещё и с водой – тут и захлебнуться немудрено.

Новичков в камере, считая меня, было четверо, и когда трое новичков и четыре сидельца Кешки выстроились у стола, Кешка повернулся ко мне:

– Ну а ты что ж, Режиссёр, не выходишь? Мандраж заел и яйца щемит, что ли?

– Да нет, не мандраж, просто не люблю… бег в мешках: слишком «умное» для меня состязание, – как можно увереннее ответил я с некоторой иронией. Отлично понимая, что он не отстанет, пока не уговорит меня участвовать, я, тщательно обдумывая каждое слово, спокойно спросил: – Или что, ваша «олимпиада», как у ментов, добровольная, но принудительная? – То есть вроде бы и ничего обидного не сказал, но и уговаривать меня после таких слов ему явно не захотелось, однако улыбка с его лица моментально стерлась.

– Хозяин – барин! – нервно прищурился Кешка-Рысь и повернулся к «судье». – Начинай соревнования! – с явным недовольством бросил он.

Всё шло вроде бы по правилам, и вскоре в финал действительно вышли один из новичков и тщедушный паренёк лет двадцати – суетливая, сующая всюду свой длинный нос «шестёрка» Кешки-Рыси.

Тут-то я и заметил, как шнырь наполняет тазик водой, и хотел уже вступиться за новичка, но Юрий, словно почувствовав мой порыв, осторожно сжал моё плечо рукой.

– Не ввязывайся, Режиссёр! – чуть слышно прошептал он. – Кешка только и ждёт, когда ты во что-нибудь вмешаешься.

Немного поразмыслив, я решил, что Юрий прав и мне не стоит рисковать из-за незнакомого парня. Кроме того, оставалась надежда, что всё кончится для него благополучно, а он получит своеобразный урок, после которого вряд ли захочет пускаться в какие-либо тюремные игры.

В финале его действительно перевернули вверх тормашками, влили в матрасовку полный тазик воды и отпустили. Он долго пытался выбраться из мокрого плена и едва не захлебнулся, тем не менее никто даже не попытался ему помочь, а когда наконец несчастный сумел освободиться, то долго ещё откашливался. Все вокруг веселились и хохотали, что ещё больше меня разозлило. Моё настроение моментально зафиксировал Кешка-Рысь.

Нагло уставившись на меня, он объявил «спортсменам» на всю камеру, явно делая мне вызов:

– Следующий вид нашей олимпиады – «перетягивание на палках». – Кешка-Рысь с усмешкой смотрел мне в глаза. – Ну что, Режиссёр, в этом соревновании не ум, а сила нужна… или вновь отговорку найдёшь?

– Ну что ж, давай попробуем… с тобой! – Я по-своему принял его вызов.

– Нет уж, у нас с тобой разные весовые категории. За меня с тобой потягается мой дружбан Сеня! – кивнул он в сторону кряжистого парня.

Это был угрюмый парень, голоса которого почти никто не слышал: тот всегда и всё делал молча, безропотно выполняя любые приказания верховодилы. За что Кешка-Рысь регулярно подкармливал этого здоровячка: тюремной баланды явно не хватало для его добрых семи пудов живого веса.

– Может, слабо? – вновь осклабился Кешка-Рысь.

– Почему слабо? Попробую…

Об этом «состязании» Костя мне тоже успел рассказать. Правила были просты и примитивны: соперники усаживались друг против друга, сгибали ноги в коленях и упирались стопами, после чего брались за ручку от швабры и по сигналу «судьи» начинали тянуть на себя, пытаясь оторвать противника от пола. Как только кому-то это удавалось, он сразу становился победителем. Но здесь-то новичка и ожидал подвох: стоило ему оторвать задницу от пола, как ему тут же подставляли тазик с водой, а его соперник моментально отпускал палку, и новичок плюхался задом в воду.

Это было не так опасно для здоровья, как «бег в мешках», но мне вовсе не хотелось оказаться в столь глупом положении, да ещё и мокрым, ради веселья тюремной публики, и потому я собрался сыграть по собственным правилам.

Едва я ухватился за палку, как сразу понял, что мне вряд ли светит справиться с этим деревенским битюгом. Тем не менее несколько секунд я изо всех сил сопротивлялся бугаю, вкладывая всю свою злость в принципиальный поединок. Однако, согласившись на него, я совсем позабыл о моем треснутом ребре, которое вскоре дало о себе знать, и от острой боли я машинально разжал пальцы. Не ожидавший такого вероломства с моей стороны танкообразный соперник резко откинулся назад и довольно ощутимо хрястнулся затылком о кафельный пол.

– Твою мать, – деловито матюгнулся я, – руки вспотели! Давай повторим! – как ни в чём не бывало, предложил я своему мощному противнику.

Не тут-то было: тот, потирая моментально вскочившую на затылке шишку, наотрез отказался, молча помотав своей разбитой тыквой.

Тем временем краем глаза я заметил, как за моей спиной быстро убрали тазик с водой.

– Ладно, будем считать, что ничья, – нашёлся Кешка-Рысь, – и весь сахар поделим между тремя: победителем первого состязания и между вами!

Можно было только догадываться, скольких сил стоило Кешке его мнимое спокойствие, и я это оценил по достоинству.

– Свою долю я отдаю на «общак», – нейтральным тоном сообщил я.

– Имеешь право! – Кешка как-то странно, с любопытством несколько секунд смотрел на меня, словно что-то определяя для себя, и наверняка решил, что вовсе не собирается останавливаться на этой «ничьей», после чего повернулся к своей «команде»: – Что, забацаем в «терц», братишки?

Стоило Кешке-Рыси оставить меня в покое, как все, словно по команде, мигом потеряли ко мне интерес и разбрелись по своим местам. За столом продолжились настольные игры, а я согласился сыграть партийку в шахматы с одним молодым парнем. Он играл довольно слабо и быстро получил мат. В этот момент я заметил, как возле другого парня за столом собрались несколько человек, а он каждому что-то рассказывает, раскладывая костяшки домино.

Подойдя поближе, я понял, что этот парень «гадает на срок», раскладывая каждому желающему своеобразный пасьянс из домино: какая доминушка остается, такой срок и получит тот, кому он гадает.

Когда «гадатель» заметил меня, он предложил:

– Хочешь, я и тебе погадаю, Режиссёр?

Подумал, что это не игра и здесь вряд ли можно меня зацепить на чём-либо, но на всякий случай спросил:

– Я что-то буду должен за это гадание?

– Нет, ничего. – Парень удивлённо пожал плечами.

Жест и его глаза казались настолько искренними, что я согласно кивнул:

– Ладно, валяй, объявляй свой приговор!

– Не мой, – тут же возразил он и многозначительно поднял кверхууказательный палец. – Судьбы!

Он быстро сложил костяшки домино «рубашкой» вверх в виде могилы с крестом и начал открывать то одну, то другую, отбрасывая комбинационные совпадения в сторону. Вскоре осталась одна доминушка.

– Всем показать или только тебе одному?

– Мне! – азартно ответил я, и он предложил мне взглянуть на доминушку, которая осталась.

Ничего не подозревая, я наклонился, чтобы её разглядеть, и в этот момент со второго яруса на меня вылили целый тазик воды. Все вокруг весело рассмеялись, а я вскочил на ноги, разъярённый и готовый ринуться в драку, но мгновенно рассудил, что самое разумное с моей стороны в данной ситуации будет всё перевести в шутку.

– Вот придурок, – беззлобно бросил я парню, вылившему на меня воду, – весь срок мой смыл! – И рассмеялся со всеми вместе.

Потом скинул с себя рубашку и начал отжимать воду, чтобы она быстрее просушилась. Как-то неловко дёрнувшись, я скривился от боли в боку и приложил руку к повреждённому ребру.

– Что, ребро сломано? – неожиданно услышал я.

Повернувшись, увидел перед собой Сеньку, своего недавнего соперника по «перетягиванию на палках».

– Нет, трещина! – машинально ответил, удивившись тому, что впервые слышу его голос.

– Недели две-три назад?

– Да… Откуда знаешь? – нахмурился я.

– Так… – поморщился Сенька. – С год назад сам мучился… Что же ты не сказал, когда тянули?

– А-а! – отмахнулся я.

– Держи пять! – дружелюбно произнёс он. – Сашка меня зовут, Муромец!

– Кликуха тебе под стать! – улыбнулся я, отвечая на рукопожатие его ладони-лопаты.

– Это не кликуха, это фамилия у меня такая! – Александр смутился.

– А почему он тебя Сенькой называл?

– А какая разница… – пожал он плечами.

Как-то так получилось, что Александр стал рассказывать о себе. Оказывается, его обвиняли по статье «убийство по неосторожности», но следователь пытался доказать расстрельную статью «умышленное убийство».

– Эта сволочь вообще ничего не хочет слушать! – ругнулся вдруг Муромец. – Прикинь, я в полной отключке в кузове валялся, когда он под задние колеса попал.

– Перепил, что ли?

– Я? – нахмурил он густые брови. – Ну! Приятель дембельнулся, мы и нахрюкались…

– А кто-нибудь ещё в кузове был?

– А как же!

– И что они?

– Таки они в стельку…

– А покойный?

– Тоже в стельку… Единственный, кто мог двигаться, – Пашка Кузнец.

– А он что говорит?

– Так он за рулём был: начал сдавать назад, чтобы развернуться, и услышал крик, тормознул, да поздно… – Александр печально вздохнул.

– Ничего не понимаю, – признался я.

В его рассказе не было никакой логики. Если всё произошло, как говорит он, то больше всего был виновен тот, кто сидел за рулём…

О чём я и сказал ему:

– Пашка – сын Председателя Исполкома, – вздохнул Александр, – а на мне три года условных висят по «сто восьмой»: бугра помял немного…

– Что, снюхались? – раздался недовольный голос подошедшего Кешки-Рыси.

– Ну?! – неопределённо буркнул Александр.

– Смотри! – угрожающе произнёс тот.

– Смотрю! – чуть взвинчиваясь, набычился Муромец.

Трудно сказать, чем бы закончился нелепо начавшийся конфликт, если бы не раздался характерный глухой стук тележки о дверь камеры.

– Баланда, граждане уголовнички! – громко выкрикнул шнырь по прозвищу Крылатый.

– После ужина договорим! – многозначительно бросил Кешка-Рысь и направился к столу.

В этот момент дверца «кормушки» откинулась, и баландёр, сунув первую шлёмку с кашей, негромко, но вполне отчетливо выкрикнул в камеру:

– Доценко есть?

– Ну, я Доценко! Кто спрашивает? – подойдя к кормушке, удивлённо спросил я.

– Привет тебе от Лёвы-Жида, а вот ксива от него! – Баландёр быстро протянул записку. – Если ответ хочешь передать ему, то приготовь: отдашь, когда посуду забирать буду!..

– Спасибо, земляк! – взяв весло и шлёмку с кашей, наполненную едва ли не с верхом, я вернулся на свое место и первым делом развернул записку от Лёвы-Жида:

«Привет, браток! Обещал тебя разыскать, вот и выполнил обещание! Как живёшь-можешь? Не мешает ли кто дышать? Если да, скажи – попрошу кого-нибудь: сделают ему лишнюю дырочку для проветривания мозгов!

У меня всё по-прежнему: ещё не „окрестили". Правда, ларька, суки, лишили, да в карцере отсидел несколько суток за одного говнюка: старших не уважал, падлюка!.. Ну да бог с ним! Будет возможность, снова дам о себе знать! Если захочешь, черкани маляву: тропинка надёжная…

Будь здоров и не кашляй!

Лёва-Жид…»

К тому дню мои сто пятьдесят «рваных» уже поступили на личняк, то есть мой лицевой счёт, я уже успел отовариться в бутырском «магазине» и имел не только некоторые деликатесы в виде полукопчёной колбасы и печенья, но и несколько пачек сигарет «Ява».

Отоваривание в магазине Бутырки происходит следующим макаром: за пару дней до появления буфетчицы по камерам разносят бланки-заказы, в которых перечислены наименования товаров, имеющихся в наличии, и их цены.

Во время описываемых событий каждый имел право, насколько мне не изменяет память, отовариваться только на десять рублей в месяц. Отмечаешь всё, что хочешь приобрести, в пределах десяти рублей, подписываешь и отдаёшь бланк заказа вертухаю. Когда приходит магазин, тебе вручают твой заказ, а червонец списывают с твоего личняка.

Я быстро покончил с кашей, набросал несколько строк на куске бумаги, достал из своего узелка пачку сигарет, пачку печенья, кусок колбасы и луковицу, завернул всё это в газету, из другой пачки вытащил пару сигарет, дождался, когда начнут собирать посуду, и подошёл к кормушке. Но баландёр подал знак подождать: видно, рядом стоял вертухай. Я посторонился, давая возможность Крылатому сдать все шлёмки и вёсла.

Наконец баландёр тихо произнёс:

– Доценко, давай быстрее!..

– Это тебе, – протянул ему пару сигарет, – а это Лёве-Жиду… – сунул ему пакет с гостинцами.

Потом я хотел отойти в сторону, но баландёр остановил.

– Подожди! – сказал он, протянул мне небольшой кусок вареного мяса и захлопнул кормушку.

Улыбнувшись «греву», я повернулся и едва не наткнулся на Кешку-Рыся.

– Что же ты не сказал, что кентуешься с Лёвой-Жидом? – с некоторой обидой проговорил он. – Теперь можешь и на меня положиться! – Он протянул руку.

Немного подумав, я сообразил, что не стоит обострять с ним отношения, и ответил на рукопожатие, тем не менее решив, что «зубки» показать стоит.

– С этого дня мы с Юркой переходим на нижнюю шконку к окну, а мне сделай место за столом!

– Базара нет! – не без некоторого облегчения произнёс Кешка-Рысь.

Он подал знак одному из своих «шестёрок», который моментально скинул с нижней шконки у окна постели двух своих приятелей, а на их место перенёс наши с Юрием матрацы…

Здесь я обязан заметить, что по сравнению с тем, что сейчас творится в российских тюрьмах, особенно в московских тюрьмах, которые перенаселены до настоящего безобразия, тогдашнее содержание и обращение с сидельцами можно считать даже удовлетворительным. Мне иногда даже хотелось шутить, причём в стихотворной форме.

Как? А вот читайте – сначала о тюрьме…

 
Ода тюрьме
 
 
Тюрьма для меня – что изгнанье из ада,
Ну, правда, конечно ж не в рай!
Зато я не буду на улице падать,
Не попаду под звонкий трамвай!
 
 
Не надо думать о хлебе,
Билеты в кино доставать,
Никто лотерею не всучит,
И на ночь готова «кровать».
 
 
Обедом накормят и в бане помоют:
Такая здесь жизнь – без забот.
Тюремный порядок не плох сам собою,
На пользу здоровью идёт.
 
 
Как-то во сне я дом отдыха видел,
Всем он был красив и хорош.
Теперь понимаю, что, в камере сидя,
Прекрасней в сто раз отдохнёшь!..
 

А теперь…

 
Ода махорке
 
 
Оторви клочок газеты,
Пополам её сложи,
Чуть махорки из кисета
На серёдку положи.
 
 
А потом движеньем ловким
Закрути и склей слюной:
Лучше запаха махорки
За тюремной нет стеной!
 
 
Вспоминаются деревня
И прогулки по грибы,
За рекой поля, деревья
И завалинка избы…
 
 
Опротивел древний город
И Кремлёвская стена.
Лучше северные горы,
Ветра вой и злой буран!
 
 
Закурю-ка я махорку,
Посмакую едкий дым.
Без махорки нету толку,
Дым – лекарство от беды!
 
 
С ним и горе улетело,
И тюрьма не так страшна.
Обкурившись до предела,
Хорошо лежать без сна.
 
 
От куренья разговоры
Откровенны и чисты:
За цигаркой даже «Воры»
Раскрывают все мечты.
 
 
Как их много здесь мечтало,
За решётками тюрьмы.
И о разном здесь немало
Лишнего слыхали мы.
 
 
Тут на лучшее надежда
И поддержка в трудный час…
Почему-то люди прежде
Плохо понимали нас.
 
 
Запах вольной сигареты
Я давно уже забыл,
А дымок махорки этой
Придаёт немало сил!..
 

Тем не менее, как ни сносно было находиться в тюрьме, я с первых же дней начал строчить жалобы в Прокуратуру, однако ответов не получал. Время от времени меня навещал дознаватель, и меня выдёргивали из камеры «слегка». С каждым моим новым посланием жалобы в Прокуратуру тон дознавателя менялся и становился всё грубее и грубее. И вскоре он открыто заявил мне, что уверен, что именно я являюсь зачинщиком драки, то есть именно я ударил «бедного парня», сбил его с ног и этим нанёс ощутимый материальный ущерб кафе: разбил посуду, поломал несколько предметов мебели.

Я всячески возражал против такого произвола дознавателя, переворачивавшего происшедшую драку с ног на голову, и продолжал строчить свои жалобы на этот произвол, а также на то, что до сих пор мне не предоставлен адвокат. И вот на одну из самых ядовитых моих жалоб дознаватель появился передо мною, ехидно улыбаясь во весь свой и без того кривой рот.

– Пришёл наконец ответ на ваши жалобы! – Было заметно, с каким трудом он сдерживается, чтобы не рассмеяться. – Вот, распишитесь! – Дознаватель пододвинул ко мне листок.

– Что это? – Я почувствовал, что прокурорский ответ мне вряд ли понравится.

– Прокурор изменил предыдущее обвинение. Если ранее вы обвинялись по двести шестой, части первой, и вам грозил срок до года или штраф, то сейчас вы обвиняетесь по части второй той же статьи, то есть «за злостное хулиганство в общественном месте», а это уже совсем другое наказание – от двух до пяти лет лишения свободы…

– А почему тут ничего не сказано об адвокате?

– Есть два пути заполучить адвоката: это может быть либо общественный защитник, если у вас нет возможности оплачивать адвоката со стороны, либо нанимайте адвоката-частника! Что, вполне естественно, требует немалых денег! – Он снова ехидно уставился на меня. – Не стоило вам, гражданин Доценко, заваливать жалобами Прокурора: кому понравится, когда жалуются на его же сотрудников?

– Вы можете передать одной моей знакомой, чтобы она наняла платного адвоката? – не вслушиваясь в его слова, спросил я.

– Жалко мне тебя, парень, а потому помогу последний раз: с завтрашнего дня у тебя будет новый дознаватель. Вот, запиши здесь, как я могу связаться с твоей знакомой, лучше, если у неё есть телефон…

Я был уверен, что одна моя знакомая, очень добропорядочная девушка, которая к тому же была кое-чем мне обязана, не оставит меня в беде.

К счастью, дознаватель выполнил своё обещание и созвонился с ней. Она наняла для меня адвоката – очень милую женщину лет пятидесяти. В память навсегда врезалась ее фамилия: Лидия Васильевна Седова-Шмелёва, вероятнее всего, из-за оригинальности. Тем не менее допустили её ко мне только в день окончания следствия.

Ознакомившись с моим делом и внимательно выслушав рассказ от «первого лица», Лидия Васильевна заверила, что на Суде я наверняка поменяюсь местами со своими якобы от меня «пострадавшими». Она с большим состраданием отнеслась ко мне и очень сожалела, что не встретилась со мною до ареста, заверяя, что меня ни в коем случае не арестовали бы, несмотря на то что мои обидчики, воспользовавшись тем, что я несколько дней провёл в больнице, обвинили во всём именно меня.

Лидия Васильевна просветила меня и в отношении Олега Чулкова, который отвечал дознавателю, что «ничего не видел и ничего не слышал». Оказалось, что свидетелей специально не вызывали во время следствия, но Лидии Васильевне удалось разыскать одну из девушек, которая сидела за нашим столиком и телефон которой я случайно запомнил.

Именно от Лидии Васильевны я узнал поразительные подробности следствия по моему делу. Заметив на каком-то этапе, что дело разваливается и за мой арест придётся кому-то отвечать, дознаватель попросту разогнал всех свидетелей и заткнул Олегу рот тем, что может привлечь его как моего соучастника, а кроме того, без приглашения понятых произвёл обыск в моей комнате. Кстати, во время обыска у меня исчезло много ценных вещей, но более всего мне было жалко прижизненное издание пятитомника Пушкина и небольшую коллекцию старинных икон, среди которых был и единственный сохранившийся памятный предмет – портрет моего прадеда протоиерея Зосимы Сергеева, выполненный на позолоченном металлическом окладе…

Во время этого, весьма тщательного шмона были найдены и шестьдесят пять американских долларов! Дознаватель очень обрадовался этой находке и довольно потирал руки: есть возможность обвинить меня ещё и в валютных операциях, то есть крутануть по восемьдесят восьмой статье. К его огорчению, это не удалось: я два года проработал за границей и вполне мог иметь законную валюту.

Чего только не пытался пришить мне «товарищ» дознаватель, цепляясь за всё, что могло «потянуть» на какую-нибудь статью. Наткнувшись на шесть комплектов новенькой хоккейной детской формы, попытался доказать, что я их украл!!! Но и здесь он потерпел фиаско: я легко доказал, что форму для детской команды спортклуба «Факел», где я был педагогом-воспитателем, купили наши шефы. Были и другие, такие же смехотворные попытки обвинить меня в чём-либо, но не вышло, и поэтому дознаватель «отыскал» свидетеля, который якобы видел, как именно я ударил парня бутылкой, а не он меня…

Не буду более утомлять вас, уважаемые Читатели, всеми глупостями, которые пытался «состряпать» дознаватель, двинусь далее по «реке своих воспоминаний»…

Одиннадцать месяцев, проведённых в камере Бутырского изолятора, мало чем отличались друг от друга, тем более, после того как Лёва-Жид предусмотрительно и весьма своевременно переслал мне свой «привет».