Kitabı oku: «Вернуть отправителю»

«Когда люди столько мужества приносят в этот мир, мир должен убить их, чтобы сломить, и поэтому он их и убивает. Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе. Но тех, кто не хочет сломиться, он убивает. Он убивает самых добрых, и самых нежных, и самых храбрых без разбора. А если ты ни то, ни другое, ни третье, можешь быть уверен, что и тебя убьют, только без особой спешки»(с)

Эрнест Хемингуэй

Кто этот мальчик, чье лицо

Мне часто виделось во сне?

Да неужели это я? Ах, как все просто!

И я хочу тебя позвать,

Чтоб рассказать тебе, что я…

Но нет тебя и нет меня, есть только звезды(с)

Сергей Калугин «Звезды идут сквозь нас»

Пролог

Рождество подкралось к стенам дома на Нойхаузер 126 абсолютно неожиданно и внезапно. Сперва оно топталось на подходе, напоминая о себе только в разговорах и беседах случайных горожан, затем возникло в образе гирлянд и праздничных венков, а после превратилось в билборды и рекламные щиты, развешанные по городу там и тут. От праздника скрыться непросто. Особенно от такого волшебного, как этот.

Рождество в подобные места всегда приходило издалека. Оно кралось по сонным улицам, первым снегом укрывая себе дорогу, выглядывало из книг и открыток, вспыхивало в праздничных фонариках, отпечатывалась в инее, что остаться поутру на стеклах. Когда это случалось, можно было сказать только одно – это была уже не подготовка, а настоящее наступление праздника на маленький городок.

Сонный маленький Глёкнер готовился к Рождеству – такое оживление здесь было очень редким явлением. Обычно все волнения обходят его стороной. Но только не Рождество. Рождество в Германии – общенациональный праздник. В этой стране двадцать пятого и двадцать шестого декабря являются нерабочими днями, но многие компании и фирмы останавливают свою работу с двадцать пятого по тридцать первое декабря. Сейчас закончилась последняя рабочая неделя, наполненная предпраздничными хлопотами и рождественской суетой. Во дворах переливались елки, центр города был ярко залит огнями, справа и слева по улицам, тут и там, теперь тянулись ряды маленьких киосков и магазинчиков, горящих неоновыми вывесками и яркими рекламными щитами. «С Рождеством, Глёкнер!», «Счастливых праздников!», «Скидки и распродажи!». Приближение празднества уже не просто витало в воздухе, оно уже было здесь, рядом.

Особенно это было заметно в частном секторе, напрямую примыкавшем к набережной, рядом с которой пролегала трасса в сердце города – обычно, украшать дома в Глёкнере начинают уже с первых чисел декабря. На деревьях и стенах домов вывешивают гирлянды и разноцветные фонари, а на двери жилищ помещают праздничные венки с разноцветными лентами. На подоконники выставляют светящиеся домики и деревянные фигурки. Стекла украшают рисунками снежинок и фразами пожеланий. Клеменс Тиштель всегда считал это наивной и глупой затеей, но признавал, что даже в этом есть своя прелесть, и некий домашний уют.

Так было всегда, но только не в этот високосный год, который Клеменс Тиштель совершенно не заметил. Триста шестьдесят шесть дней пронеслись в одночасье, превратившись в унылую серую рутину, из которой он никак не мог выбраться. События этого года, а особенно его завершение, выбили бы из колеи и человека куда более крепкого, чем он сам. Да, конечно, он понаделал ошибок, и расхлебывать их теперь предстояло ему одному. И избавиться от этого ощущения он не мог даже в праздничную ночь. Не помогала даже его хваленая выдержка и хладнокровие, благодаря которым он сумел вырваться из нищеты в свое время – стресс последних дней был слишком велик. Оттуда и совершенные ошибки.

Рождество не задалось изначально. В довершение не выпал даже первый снег, а какое Рождество может быть без снега? Еще одна монетка в копилку неудач этого проклятого года, последний элемент, чтобы собрать единую картину проблем и выиграть бинго. Клеменс уже не мальчик, и давно перестал верить в чудеса, но в глубине души надеялся, что завтра, поутру, ничего из того, что произошло за последнее время, не будет. Оно растает, смоется, растворится и исчезнет, словно дурной сон. Он проснется, откроет глаза, поцелует Викторию, обнимет сына и просто забудет обо всем, что случилось. Как это было бы здорово!

Да уж, иначе, такой праздник надолго запомнится ему, да и его жене. Интересно, как отреагирует Виктория, когда обо всем узнает?

Клеменс сплюнул, снова закурил, уперев голову в ладонь. До него доносился детский смех, звучала музыка – рождественские мультфильмы последнее время раздражали его, поэтому он решил не подниматься к Ральфу, своему десятилетнему сыну на второй этаж. В гостиной, где перед зеркалом прихорашивалась его жена, было слишком светло, и он сидел на кухне, бесцельно глотая один стакан виски за другим. Конечно, напиваться перед тем, как отправляться в дорогу – дурная затея, но он вернулся домой не больше четверти часа назад, и никак не мог справиться с дрожью в пальцах. Или слишком замерз, или слишком перенервничал. Или и то, и другое.

Виски совсем не имело вкуса. Клеменс проглотил сдобренную льдом порцию, взглянул на часы и плеснул еще стаканчик. Кажется, стало немного теплее, и мысли в голове начали обретать более-менее осмысленные формы. Просто удивительно, как может переломиться жизнь человека всего за две недели – уму непостижимо. Прежде он писал такое только в сценариях для своих фильмов, чьи постеры украшают его рабочий кабинет на втором этаже. Но одно дело только думать, представлять, угадывать, а совсем другое – столкнуться с этим лицом к лицу самому.

Клеменс передернул плечами, отставил стакан в сторону, мутным взглядом обвел стойку минибара, натолкнувшись на миску с печеньем. Традиционное печенье с предсказанием на Рождество – это ли не банально? Он косо усмехнулся, взял одно, повертел его в руках. Печенье имело форму подковы, внутрь которой кладётся полоска бумаги с написанным предсказанием для того, кому достанется лакомство. Обычно такими вещами занимается хозяйка дома, но Клеменс знал, что Виктория уже давно не касалась вопросов готовки. Она преуспевающая модель и актриса – какое ей дело может быть до обычных семейных радостей?

Скорее всего, печенье испекла домоправительница, или, что еще хуже, купила в ближайшем супермаркете. Клеменс разломил печенье, не заботясь о том, что добрая половина крошек летит прямо на пол, вытянул послание, повернувшись к свету, прочитал его.

«Рождественские праздники будут полны веселья и настоящих чудес!» гласила жизнеутверждающая надпись. Клеменс скомкал пожелание, швырнул его под ноги, снова налил полстакана, подождал, пока лед немного охладит напиток. Вот уж в чем, а в веселье он не сомневался. Даже наоборот, был уверен, что оно скоро начнется. Может быть, даже в эту самую ночь.

Впрочем, записки в печенье были любопытными. Он разломил еще четыре штуки, натолкнувшись на «В праздничные дни осторожность за рулем не помешает», «Зимой отношения становятся только теплее», «Для каждого найдется кусочек рая на планете» и «Совсем скоро вас с разбегу поцелует судьба». Последнее звучало совсем уже странно, но вполне соответствовало его настроению. Он посмотрел на часы, скривился, выдохнул. Время близится к полночи. Пора ехать.

Клеменс допил, неловко смел крошки со стойки на пол, нетвердо поднялся на ноги, шагнул к двери в гостиную.

– Вики, милая, – позвал он хрипло, – Выйди ко мне. Нам нужно кое-что обсудить. Срочно.

1

За дверями дома опять гулял ветер. Кажется, снегопад длился всю ночь, и теперь, первый в этом году снег лежал на замерзших ветках деревьев, укрывал продрогшие черные кусты у закрытых ворот, устилал двор тонким белым ковром, таким чистым и пушистым, что даже не хотелось оставлять на нем никаких следов. Все равно, что новый лист бумаги – напишешь хоть одну букву, нарисуешь хоть один символ – и все очарование пропадет. А неуловимое очарование и некая прелесть в первом снегу, безусловно, были. Во всяком случае, после затяжной тоскливой осени, так свойственной этим местам, белая пороша была приятным разнообразием. Не видно ни черной грязи, ни облетевших листьев – природа примеряла очередную новую маску.

Поэтому Клеменс Тиштель не спешил.

Несколько минут он стоял, опершись спиной о дверной косяк, раскуривая третью за это утро сигарету, поглядывая то на пушистое снежное покрывало, то на свинцовое небо над головой – низкие отекшие тучи которого напирали со стороны Бринкерхофа и тяжело катились низкими валами, укутав небо до самого горизонта, насколько хватало глаз. Видимо, зима решила наверстать упущенное, и снег отныне будет частым гостем. Возможно, даже слишком частым. Эта идея была пугающей и совсем не понравилась Клеменсу. Переметет пути и перекроет дороги, а это значит, что Почтальон может не успеть добраться вовремя. Клеменс курил медленно и размеренно, раздумывая над этими вещами. Наверное, это не повод волноваться – еще никогда Почтальон не опаздывал, забирая или разнося письма в преддверии Нового Года, так с чего бы ему не прийти сейчас? Тем более, что до новогодней ночи еще четыре дня, только что закончилось Рождество, и у Почтальона хватает работы. А снег… снег это не проблема. Особенно в таких местах, как это, подумал Клеменс, кивнув себе головой. Не стоит зря волноваться и переживать по пустякам.

Он докурил, выбросил сигарету за перила, и осторожно спустился вниз, стараясь не поскользнуться на заледеневших ступенях. Снег робко поскрипывал под ногами, когда Клеменс неспешно направился к высоким железным воротам, запертым сейчас на массивный навесной замок. Ворота держали закрытыми почти всегда – всего единожды за последнее время, Смотритель открывал их, когда из дома выезжал сосед Клеменса Ленард Фидлер со своей семьей. Куда он отправился, по своей ли воле или пришло распоряжение – Тиштель не знал. Кажется, Ленард ушел, даже не собрав вещи, а в его квартире потом появился новый жилец, но Клеменса так и не потянуло на новые знакомства.

Он посмотрел на проржавевшую ограду, слегка присыпанную снегом, поглазел на крепкий замок, нанизанный на массивную цепь, даже несколько раз дернул за него, стараясь проверить на прочность, после чего только пожал плечами. Зачем нужен этот замок, когда большинству и так некуда идти, он упорно не знал. Видимо, ворота нужны не для того, чтобы не выпускать жильцов из дома, а для того, чтобы кто-то случайно не забрел сюда из города, подумал Клеменс, снова прикуривая от спички. Черт его знает, что происходит на самом деле, да и виднее всего Смотрителю.

Кажется, на самом верху ворот, где сейчас видна витая металлическая полуарка, много-много лет назад была какая-то надпись, но сейчас ее сожрала ржавчина и укрыл первый снег. Помнится, Клеменс видел ее, когда заселялся в гостиницу «Малахитовый Берег», но почему-то вспомнил о ней только сейчас. Надо будет поинтересоваться у Артура или Кевина, что на ней было изображено, если не забудет.

Рядом с воротами, прочищая дорожку в первом снегу, копошился местный работник Ханзи Эссер. Работа ему досталась не простая – быть дворником и грузчиком в таком почтенном возрасте тяжеловато. Но Ханзи никогда не жаловался. Если нужно что-то перетащить или подлатать, лучше сразу обращаться к нему. Куртка тому была явно велика, а очки в роговой оправе с толстыми линзами вот-вот норовили сорваться с носа. Клеменс никогда тесно не общался с Эссером, но поднял руку в приветственном жесте.

– Угостите сигареткой, герр Тиштель? – голос Ханзи был простуженным – Мои закончились, как назло.

Немного правее ворот стоял покосившийся почтовый ящик. Время немало потрепало его, краска давно сошла и привычная ржавчина уже взялась за свое дело, но пока ящик не развалится окончательно, Смотритель и ухом не поведет – будто других проблем мало. Клеменс не без усилий открыл дверцу, с надеждой заглянул внутрь, надеясь найти хоть какое-то послание, но внутри не оказалось ничего, кроме паутины, пыли и темноты. Обычное дело – Почтальон не балует их частыми визитами, раз даже не заявился на Рождество. Письма сюда приходят редко. Может быть, теряются в дороге, но Клеменс знал, что это не так. Если в ящике нет писем, значит, их просто не пишут, а валить все на Почтальона он не привык. Иногда Почтальон может ошибиться адресом, принести письмо, предназначенное жильцу другого дома, но потерять их – никогда. В это Клеменс не верил.

Он стряхнул пепел с сигареты, сунул руку поглубже, стараясь нащупать внутри хоть что-нибудь. То, что там нет ни газет, ни журналов не удивляло– Клеменс уже не помнил, когда им приносили прессу. Возможно, Смотритель решил, что это слишком дорого, и отменил подписку. Но, черт с ними, с журналами. Письма, вот, что действительно важно. Их ждет любой в этом доме, особенно накануне Нового Года или Рождества, но на этот раз ни одного известия Клеменс так и не получил. Может быть, ему повезло, и бумага вот-вот найдется, ведь письмо может завалиться к стенке ящика, такое бывает. Кажется, одно из посланий Кевина они искали чуть меньше месяца, пока не догадались наклонить ящик на бок. А Артур получил как-то сразу два, когда ветер той осенью опрокинул ящик на землю и рассыпал послания. Нужно только сунуть руку еще глубже в эту чертову коробку. Может быть, там, на дне…

Через несколько мгновений пальцы уткнулись во что-то шелестящее и мягкое. Слава небесам! Бумага! Клеменс, затаив дыхание вытянул на свет смятый конверт, тотчас перевернул его, сразу взглянул на имя отправителя и адрес – заученное многими годами движение. Каждый хочет верить, что это сообщение предназначено именно ему. Клеменс пробежал взглядом ряды неровных строчек. Первоначальный восторг и радость тут же сменились горьким разочарованием и привкусом печали. Адрес получателя верный, но вот с остальным неурядица. «Морицу Циглеру лично в руки» гласила затертая надпись, сделанная быстрой рукой. Писал это не Почтальон. Уж его почерк, полный твердых граней и ровных штрихов был знаком каждому жильцу дома. Значит, писал отправитель. Клеменс горько усмехнулся, повертел конверт в руках.

Мориц живет на третьем этаже, Клеменс давно не видел его. Может быть, съехал, а может быть, стал совсем плох и не выходит из своего номера. Тем не менее, ему можно только позавидовать. Из сорока номеров в доме письмо пришло только ему одному. Клеменс прошипел проклятие, поглазел на смятый конверт и сунул его в боковой карман куртки. Нужно занести письмо Морицу, когда он будет возвращаться к себе в комнату. В отчаянии Клеменс заглянул в пустой ящик, даже наклонил его, надеясь, что выпадет еще один забытый конверт, но попытки так и не увенчались успехом.

Клеменс распрямился, установил ящик понадежнее, выдохнул дым, разгоняя его рукой. Не повезло на этот раз, значит, повезет в следующий. Такое уже бывало, и даже не раз.

Он зажал сигарету краем губ, чтобы дым не летел в глаза и сунул руку во внутренний карман куртки и вытащил свой конверт. Это письмо он писал сегодня утром. Хотел заняться им пораньше, но руки так и не дошли. Клеменс повертел бумагу в руках, проверяя правильность заполнения бланка, провел пальцами по листу, расправляя невидимые морщинки, окинул его взглядом, и остался доволен. Привычный белый конверт с адресом на обратной стороне, он опустил в прорезь почтового ящика, помедлил мгновение и закрыл дверцу до упора. Если повезет, и снег не переметет дороги, то сегодня же письмо будет в пути. Как раз дойдет к Новому Году, хотя он мог поспорить, что это произойдет быстрее. В Глекнере все происходит слишком быстро.

Клеменс застегнул куртку, поправил капюшон, несколько минут смотрел на начинавшийся снег, сыпавшийся из небесной перины. Он выбросил сигарету, закурил новую и неспешно направился в дом, поеживаясь от пронизывающего ветра.

2

Раньше первый этаж дома занимали только комнаты уборщиков и прислуги. Сказать, что штат сотрудников был большим, Клеменс не мог. На сорок номеров приходилось несколько служанок, пара официантов, кухарка, охранник на входе, Управляющий на ресепшине, да Смотритель в своем кабинете по правую руку в конце коридора. Как ему доводилось слышать, были еще чернорабочие, занимавшиеся ремонтом номеров, но за все время проживания в гостинице, Клеменс никогда не сталкивался с ними. Оставался только Ханзи. Или большинству жильцов было плевать на условия, в которых они живут, или стройка прошлого века была настолько качественной, что ничего не рушилось, не ломалось и не трещало по швам. Впрочем, Клеменс сильно в этом сомневался. В старой части Глекнера полно обветшалых, полуразвалившихся зданий – и никому до них дела нет. Вероятно, дом изредка реставрируют, и последний раз ремонт был перед его приездом.

Справедливости ради, стоит сказать, думал Клеменс, что и сейчас проблем хватало. Где-то перемерзала вода, постоянно моргало электричество, с хозяйским видом гуляли сквозняки из стороны в сторону, а на верхние этажи, вот уже несколько дней не поступало тепло.

Клеменс мрачно глянул в сторону кабинета в конце коридора, где располагалась личная комната Смотрителя. Учитывая его характер, нет ничего удивительного, что большинство жильцов предпочитают молчать о своих проблемах.

Сейчас первый этаж практически пустовал. Ресепшн давно покрылся пылью – кажется, за стойку не заходили с тех самых пор, как ушел Управляющий. Постояльцев в доме осталось немного, а новых соседей Клеменс мог пересчитать по пальцам – старый город Глекнер перестал пользоваться спросом еще в середине прошлого века, так что неудивительно, что о городе теперь просто забыли. За последний месяц вселилось несколько стариков да две молодые семьи, выбравшие номера на восьмом или девятом этаже, под самой крышей. Клеменс жил на первом, и часто слышал детский смех, доносившийся через тонкие потолки над головой– видимо, только детям и было весело в этих четырех стенах. Сам же он не любил ни эту гостиницу, ни свой номер. В нем было слишком холодно и пусто, чтобы поддерживать уют, а холод и пустоту Клеменс не выносил. Тем не менее, за все годы, прожитые здесь, свыкся и привык. Уж лучше, когда у тебя есть хоть такая крыша над головой, чем оказаться на улице под декабрьским ветром и снегом.

Именно по этой причине, много лет назад, Клеменс и оказался в этой обветшалой гостинице на окраине города.

К этому году из прислуги остались только уборщица, да кухарка. Из владельцев только Смотритель. Штат сотрудников был расформирован, как думалось Клеменсу, в связи с недостатком финансирования, и он был уверен, что гостинцу ждет неизбежный конец. Охранник у дверей машинально махнул ему рукой, не желая отрываться от книги, когда Клеменс отбивая с ботинок снег, переступил через порог. Клеменс никак не мог запомнить имя этого типа в черном свитере и вылинявших джинсах, чопорно обращавшегося к нему «герр» и бесконечно читающего дешевые бульварные романы. К чему сводилась работа охранника, тоже было загадкой – посетители здесь бывали крайне редко, а новые жильцы заезжали в номера только с согласия Смотрителя.

– Решили навестить соседей, герр Тиштель? – голос Охранника был неприятным, глухим и простуженным. Он отложил книгу в сторону, и теперь мрачно уставился на Клеменса, когда тот миновал дверь, ведущую в жилое крыло первого этажа, – Вы же знаете правила: посещение других жильцов только с согласия Смотрителя.

– Я нашел письмо, адресованное Морицу Циглеру, – неприязненно отозвался Клеменс, вынимая конверт из кармана, – Думаю, большой беды не случится, если я передам его ему.

Усталое лицо Охранника не дрогнуло, оставаясь все такой же мрачной маской.

– Только в виде исключения, герр Тиштель, – вздохнул он наконец, – Дверь на третий этаж должна быть открыта. Если же нет, то оставите письмо у меня на обратном пути. Смотритель лично передаст его герру Циглеру.

Клеменс пробормотал что-то весьма уклончивое, отряхнул снег с куртки и неспешно направился в сторону тяжелой обветшалой лестницы, занимавшей добрую треть холла. Лестница казалась слишком широкой и неуместной – никак осталась после реконструкции. Впрочем, что находилось на месте дома раньше, Клеменс не знал. Скорее всего, чей-то особняк или, может быть, пансионат. Прежде ему редко доводилось бывать в старой части города, поэтому сказать наверняка он не мог.

В холле царила угрюмая тишина, прерываемая только шелестом страниц, да тяжелым дыханием Охранника. Клеменс задался вопросом, покидал ли тот вообще свой пост, или ночевал точно так же, сидя посреди коридора? Ответа на этот вопрос у него не было, потому что Смотритель запретил им покидать свои номера после полуночи. С чем связана была такая мера предосторожности, оставалось только гадать, но Артур, его старый знакомый, не так давно предположил, что Смотритель давно уже двинулся умом. На самом деле это многое объяснило бы из установившихся правил и законов, большинство которых были откровенно глупыми и абсурдными.

Он миновал первый лестничный пролет, разглядывая блеклые бледно-зеленые обои, которыми был обклеен весь дом изнутри. Сырость немало потрудилась над ними – тут и там обои вздувались пузырями, а вверху, прямо над головой, они давно отошли от кирпичных стен и свисали неопрятными лоскутами, среди пыли и паутины. Здесь было холодно. Холоднее, чем в других помещениях дома – трещины в старых рамах впускали ветер, и получался сквозняк, старательно выдувавший отсюда всякое тепло. Клеменс невольно поежился, поднимаясь, ступень за ступенью вверх.

Второй этаж дома не слишком отличался от первого, разве что обставлен был немного беднее. Когда-то здесь располагалось десять номеров, но сейчас занятых квартир оставалось только три. Кто-то съехал в другие комнаты, кто-то получил распоряжение. Новые жильцы здесь появлялись редко. Дверь в коридор была привычно заперта на крепкий замок. Ради интереса Клеменс дернул за ручку, но так и не добился успеха. Он успел подумать, что лично не знал никого, кто бы жил на втором этаже, прежде чем подняться выше.

Клеменса мало интересовали новые лица. Его круг общения замыкался на пяти-шести людях, можно сказать, соседях, живущих с ним под одной крышей. За все прошедшее время он привык к своему номеру, и покидал его совсем изредка – разве только для того, чтобы отправить письмо, или немного прогуляться по внутреннему двору дома. Какие еще развлечения можно найти, живя на окраине?

Клеменс преодолел третий лестничный пролет и остановился у следующего этажа.

Цифра «3», выведенная красной краской прямо по облезшей стене, мозолила глаза, когда он остановился прямо напротив приоткрытой двери. Коридор по ту сторону был залит тусклым желтым светом. Двери в номера тянулись по обеим сторонам, одинаковые и безликие, словно точные копии друг друга. Ни номеров, ни отличительных знаков. Такие уж правила в доме. Ни дверных ручек, ни глазков, ни замочных скважин. Во всяком случае, на третьем этаже уж точно.

Здесь было гораздо теплее, чем на нижних уровнях и Клеменс расстегнул куртку, проходя по коридору вперед. У Морица ему доводилось бывать лишь единожды, но третью слева дверь он запомнил точно, хотя та ничем не отличалась от предыдущих – такая же пустая, серая и бесцветная.

Клеменс бережно вытащил конверт из кармана, разгладил его, кашлянул в кулак, прочистив горло, и осторожно постучал. В гостинице не принято ходить друг к другу в гости – для этого должно произойти что-то действительно важное и серьезное, поэтому он сейчас чувствовал себя неловко. Кто его знает, как Мориц реагирует на незваных визитеров. На первый стук не ответили, как на второй, и даже на третий. Клеменс еще несколько минут потоптался на месте, собираясь уходить, прежде чем уловил за дверью тихие шаги. Шаги приблизились, что-то лязгнуло, словно старый проржавевший засов и нехотя ушло в сторону. Дверь медленно отворилась.

– Не ожидал тебя здесь увидеть Клеменс, – Сказал он вместо приветствия. Голос Морица был таким же невыразительным и бесцветным, как кусок картона, – Что-то случилось? Или ты заглянул просто так? Неужели Смотритель дал разрешение?

– Я нашел твое письмо в ящике, вот и решил его занести, – отозвался Клеменс извиняющимся тоном, протягивая белый конверт, – Кажется, на Рождество приходил Почтальон. Только мы его не заметили.

Мориц недоверчиво покосился на него, взял бумагу в руки, внимательно перечитал адрес и имя на обратной стороне. Хмурое лицо его на мгновение просветлело, глубокие морщины разгладились.

–Проходи, не стой в дверях, – произнес он, и голос его наконец-то ожил, – Если бы ты только знал, как долго я не получал писем.

***

Мориц был на десять лет старше Клеменса, но выглядел уже глубоким стариком. Всю свою жизнь он прожил в Бринкерхофе, орудуя ломом и киркой в шахтах, добывая уголь и руду, пока окончательно не подорвал свое здоровье. Он рано вышел на пенсию, и они с женой переехали в Глекнер, этот некогда курортный город, двенадцать лет назад, где врачи поставили его супруге неумолимый диагноз – рак. Минул год, и Мориц остался совсем один. Когда-то он говорил, что у него есть две дочери – одна в Берлине, другая в Дюссельдорфе, но видимо, ни одна из них не пожелала помочь своему отцу. Тогда Мориц продал свою квартиру в центре Глекнера и страшно запил. От алкоголя он отказался совсем недавно, когда приехал в отель на окраине старого города и с тех пор почти не выходил из своей комнаты. Как и обещал Смотритель, порядки, установленные под этой крышей, надежно излечивают любого от вредных привычек. Мориц был ярким тому подтверждением.

Внутри оказалось бедно, но опрятно, и даже уютно. Планировка комнат была точно такой же, как у Клеменса, исключая только маленькое помещение, вроде кладовой, прямо возле шкафа. Жесткая пружинная кровать в углу, широкий стол – по совместительству и письменный, и обеденный, несколько тумбочек и допотопный телевизор – обязательный атрибут каждого номера в гостинице, заботливо вытертый от потеков и пыли. Мориц за своими вещами следил очень внимательно.

Клеменс стянул ботинки, снял куртку, аккуратно повесив на крючок у входной двери, и неспешно прошел в зал, следуя за хозяином. Мориц махнул рукой в сторону массивного кожаного кресла с вытертыми подлокотниками и исчез на кухне, набирать чайник. Клеменс сел, откинулся на спинку, внимательно оглядываясь кругом. Он задержал взгляд на единственной фотографии, висящей в деревянной рамочке на стене. Слишком уж сентиментально она смотрелась в этом номере.

– Это Херта и Катарина, мои дочери, – коротко пояснил Мориц, снова появляясь в комнате, – Последнее их совместное фото, прежде, чем я переехал. Они прекрасны, правда?

– Правда, – искренне согласился Клеменс, разглядывая снимок, – Письмо от них?

– От Катарины, – нехотя ответил Мориц, пожав плечами, – Рад, что хоть она меня помнит. Но конверт я вскрою потом, если ты не возражаешь.

– Конечно, – отмахнулся Клеменс. Присутствовать при чтении чужих писем было верхом нахальства для любого из жильцов дома. Даже Смотритель всегда уходил, вручив конверт, чтобы оставить человека наедине с самим собой, – Послушай, я все понимаю. Если хочешь, я могу зайти позже…

– Нет, останься, – проговорил Мориц так поспешно, что Клеменс даже удивился, – Я рад, что ты зашел. Я как раз хотел поговорить с тобой.

– Да? И о чем же?

– Ты часто получаешь письма, Клеменс? – спросил Мориц в ответ, словно не расслышав его последнего вопроса. Вопрос этот прозвучал отстраненно и холодно.

– Нет. Вернее, уже нет. Знаешь, кажется, в первое время письма шли одно за другим, как это обычно бывает, – ответил он, пожав плечами, – От жены и от сына. Сейчас совсем редко. Раз или два в месяц, как повезет.

Клеменс не привык врать и чувствовал себя неловко. Письма от родных. В отличие от остальных жильцов дома о таком он мог только мечтать. Или Вики с Ральфом совсем забыли о нем, или… Он запретил себе об этом думать, стараясь сосредоточиться на словах собеседника. Говорить по душам не слишком входило в его планы.

– Видимо, ситуация у нас у всех схожая, – мрачно заметил Мориц, холодно ухмыльнувшись, – Всем плевать на каком этаже ты живешь. Рано или поздно о тебе все равно забудут. Я слышал, что ты пишешь письма почти каждый день. И как? Помогает?

– Ты же знаешь, что бывает, когда письмо игнорируют? Приходит обратно со штампом «Вернуть отправителю». Поэтому с письмами мне не везет. И все же, о чем ты хотел поговорить со мной? Уж точно не о письмах, как я понимаю?

Мориц кинул взгляд на письменный стол в углу, указывая на горку мелких листов бумаги у края. Взгляд этот был слишком красноречив, но прежде, чем Клеменс успел вставить хоть слово, тот ушел на кухню и вернулся с двумя полными чашками горячего черного чая – один из нескольких напитков, которые еще можно было обнаружить в доме. Свой запас Клеменс давно уже прикончил, поэтому теперь чай был приятным разнообразием.

– Как ты уже понял, дружище, вчера утром мне принесли распоряжение, – хмуро проговорил Мориц, осторожно установив свою кружку на краю ветхой полки с книгами, – Примерно в восемь. Значит, минули сутки. У меня есть еще двадцать четыре часа, чтобы собрать вещи до прихода Смотрителя, а дальше – будет видно.

Клеменс не любил эти темы. Они всегда угнетали и пугали его, заставляя чувствовать себя беспомощным и загнанным в угол. Он поджал губы, поставил кружку на подлокотник, старательно ища подходящие слова, но найти их, никак не мог. Даже само слово «распоряжение» отдавало чем-то напыщенным, тяжелым и мрачным, как могильная плита.

– Есть мысли, почему распоряжение вручили именно тебе? Это что, такой подарок на Рождество? – спросил он, наконец, когда мысли немного обрели смысл и выстроились в ровную стройную цепочку, – В любом случае, послушай меня, ты же знаешь, что распоряжение – это еще не конец. Тебя просто переведут из этого номера в другой. Может быть, предложат работу или условия получше. Может быть, в твоем новом номере даже по телевизору будут показывать хоть что-то, кроме этой религиозной чуши.

– Ты знаешь многих, кто возвращался, или давал о себе знать после распоряжения, Клеменс? –хмуро поинтересовался Мориц, отпив из кружки маленький глоток, – Конечно же нет, потому что таких людей никто из нас не встречал. Или таких людей просто нет. Но мы говорим сейчас не об этом. Смотритель придет ко мне завтра, и с этим ничего не поделать. Я давно готов к этому, но…

–Но? – спросил Клеменс осторожно, – Но, что?

– Я хотел поблагодарить тебя и попрощаться, – Мориц выглядел разбитым и напуганным. Клеменс успел подумать, что никогда прежде не видел его таким, – Шесть лет, которые я прожил здесь – это долгий срок. Ты был хорошим соседом. И другом, Клеменс.