Kitabı oku: «Ночь», sayfa 2
– Как звездия? Сияют чрез яры? До недр плескание и клик? – вопросил он.
– Житие мое полно благолепствием.
– Благолепствием? – вскинул он брови. – Первый раз слышу такое слово.
– Это когда жизнь так хороша, что благодать вот прям лепится. – Я люблю иногда в шутку выдать ему какое-нибудь придуманное слово. – А кокмо ваши делеса, товарищ Корчин?
– Благолепно! Только чресла ноют. Застудил. Или отпил, может, во грехе, – искренне ответил он.
– Что ноет? – переспросил я.
– Чресла! – Он погладил себе область почек. – Прямо в пяты отдает!
Похоже, над словесами Цугундера шутил не только я.
– Может, медку хотите откушивать? – гостеприимно предложил владелец точки, показав на огромный закопченный бидон, под которым розовели угли.
Когда-то в колхозах такие бидоны использовались для молока, а сейчас их приспособили для уличной торговли медом. Ну как медом. Мед – это громко сказано. Словцо это – дань нашему славному прошлому и старинным традициям самогоноварения. Всем этим «старкам», «девяткам», «зубровкам» и другим настойкам, от которых сейчас остались только поэтичные названия для видов сивухи, которую стали варить в темные времена. Мед – похожее на кисель варево, в его состав входят хлебные сухари, подгнившие овощи, сахар и тмин (чтобы меньше воняло). Ему дают как следует закиснуть, а потом подогревают, чтоб сильней вставляло и прогоняло холод. Кружечка меда – и ты готов шататься по городу и приставать к людям до вечера, аж до самой шестой склянки, хотя выходил только на рынок за дровами. Две кружечки меда – и тебя самого можно продавать на рынке в качестве дров. Правда, бодун ожидает знатный, со всеми грандиозными битвами Великого Княжества Литовского, которые разыграны будут непосредственно у тебя в голове (победят враги).
– Спасибо, товарищ Корчин, но от медку принужденно отнекнусь, – покачал я головой. – У меня от него чресла отвалятся. Сначала правое, потом левое.
– Может, тогда полистаете прэссу? – Он указал на гостевой табурет около бидона.
За этим люди и приходят на уличные точки: почитать новости, бахнуть медку, поболтать.
– Совершеннейше для вас гратисно, брате Книжник! – на всякий случай в очередной раз уточнил Цугундер.
Цугундер – мой постоянный клиент. Берет в основном детективы и эротику в мягких обложках, то есть наиболее востребованный товар. Периодически получает скидку за старательное изучение словес. Отсюда и его предложение причаститься «прэссы» бесплатно.
Газета «Газета» (нет смысла изощряться с названием, когда производишь единственный продукт такого рода в муниципалии) – не самое дешевое удовольствие. Номер стоит один полный цинк, полистать на месте – полцинка. Цена обусловлена сложностью изготовления: экземпляр печатается на машинке, причем за раз под копирку наборщик может настучать только три копии, четвертая уже получается блеклой и нечитабельной. К тому же «сбор новостей» – та еще головная боль. А добавь сюда еще и нарисованные от руки иллюстрации!
Я взял с полочки номер и навел луч света от налобника на первую страницу. «ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ПАРАД НА ПРОСПЕКТЕ СВОБОДЫ», – сообщал набранный заглавными буквами заголовок.
«Сегодня после четвертого колокола Бургомистр и Верховный Главнокомандующий Вольной муниципалии Грушевка совместно с Комиссаром Внутренних и Внешних дел Народной диктатуры Кальвария примет с трибуны “Виталюра” на проспекте Свободы торжественный парад Вооруженных сил Вольной муниципалии Грушевка совместно с Вооруженными силами, делегированными Вольной муниципалии Народной диктатурой Кальвария в рамках заключенного на добрые времена межгосударственного соглашения об обмене теплом. В параде также примут участие три невольницы, переданные в дар Народной диктатурой Кальвария Вольной муниципалии Грушевка в знак демонстрации уважения и традиций добрососедства. Люди уже готовят костры».
Как обычно, из газетного текста невозможно было ничего понять. Именно для этого рядом с бидоном стоит гостевой табурет. Пока новость не обсудишь, в чем смысл ее, не сообразишь.
– М-м-м, и что это значит, товарищ Корчин? Я как-то запутался в причастных оборотах.
– Я сейчас все благолепнейше истолмачу! – Вот правда, иногда хочется, чтобы он бросил попытки освоить человеческий язык. – Намедни Бургомистр уложил договор с опричниками из Кальварии. Ибо же есть в нас великая потребность в обороне супротив супостатов с пустошей. Кальварии не вполне достает тепла. Оттого что котельной оне не богаты. А орудий у их весьма много есть.
Тут стоит отметить, что Народная диктатура Кальвария возникла в результате нападения группы не вполне интеллигентных товарищей на силовое ведомство, которое размещалось недалеко за нашей оградой. Произошло это почти сразу после того, как небо стало темным. Внутри РУВД – или что там было – оказался приличный склад с автоматическим оружием. В результате чего на западной границе Грушевки образовалось сильное государство. В котором почти сразу был провозглашен рабовладельческий строй. Разделение населения на классы произошло по самому предсказуемому принципу: у кого в руках оказались короткоствольные АК-74 или у кого хватило ценностей на то, чтобы «калашников» купить, тот оказался рабовладельцем. Все остальные перешли в статус невольников. Вместе с женами и стариками.
Что важно, доллары США, евро и китайские юани в список ценностей темного мира не попали.
При этом Кальвария – холодное государство, потому что у них не осталось отопительной инфраструктуры, которая могла бы обогревать квартиры с помощью носителей, в теперешнем мире все еще способных производить тепло. Поэтому диктатура жила во многих смыслах в черном теле.
– Батареи нашие еще поболе выстынут, – заныл торговец медом. – Но мозженствует быть, что нагребут те кальварийские стрельцы нам поболе углю. И котельщики обрящут можливости поболе прокипячивать теплоноситель. До больших температур. Благолепно. – Он не вполне удовлетворился сказанным и счел нужным продолжить: – А с ручными насосами проблем не повстанет. Комиссары из Кальварии подключат невольников своих для работы нашей. Благолепной.
– Грушевка – вольная муниципалия, – сказал я печально. – Тут всегда уважали человека. Не хватало, чтобы начали говорить, что мы греемся награбленным и моемся чьими-то слезами и потом.
Мое замечание не нашло поддержки у Цугундера, и он поспешил сменить тему. Было видно, что государственный строй Кальварии ему нравится. Тоскует человек по сильной руке. Не зря у него все же кличка Цугундер.
– Дня сегодняшнего, после четвертого звона, Филипп, Манька и бригада Кочевого пройдут по проспекту с ружьями, окомпаньённые стрельцами нашей новой армии! Говорят, Кальвария передаст по три взвода с калашами на каждые ворота!
Я перевернул страницу и увидел огромную, на весь лист, иллюстрацию к новости о параде: художник дал волю своим представлениям о величии военных смотров. Рядом с куцыми пятиэтажками проспекта Свободы ползли настоящие танки, за которыми шли тракторы и комбайны. К прицепам и жаткам были приделаны бомбы и ракеты. По-моему, художник подзабыл, как проходили военные парады в дизельную эпоху. Для перевозки ракет, кажется, использовалась совсем другая техника. Как же она называлась? Самосвал? Лимузин?
На широченных ступенях мавзолея «Виталюр» был изображен весь состав грушевского политбюро: Бургомистр, его секретарша Магдалена и звонарь Гацак. Вслед за танками и комбайнами по проспекту шли три невольницы. Их художник изобразил одетыми в облегающие спортивные костюмы, с длинными лентами в руках – с такими раньше выступали гимнастки.
– Зрите, узрите! Обок с кальварийскими стрельцами шествованием пройдут настоящие женщины-невольницы! Сиятельно, правда?
Я посмотрел на Цугундера. Носатое рыло раззявлено в полуулыбке, глаза вытаращены. Общее выражение примерно такое же, как у Герды, когда она, налаявшись, трусцой спускается из сожженного магазина. Чтобы побороть отвращение, я открыл страницу международных новостей.
Тут был краткий дайджест:
«Невры, превратившись в волков, опустошили двадцать поселений Брестской Конфедерации. После чего превратились в людей и сейчас могут находиться среди нас».
«В республике Чепетовка андрофаги вступили в битву со скифами и победили их. Шесть жителей Чепетовки съедены на празднике в честь победы».
«Гелоны уничтожили всех бобров в священном озере и вслед за будинами начали питаться сосновыми шишками».
«Город Света провозглашает достижение эры благоденствия, в связи с чем существенно увеличивает плату за вход».
«Козлоногие вырезали два торговых каравана».
«Экспедиция британских ученых, направившаяся на край земли, сообщила про выход к необозримому каньону, за которым видна только черная бездна. Как показали предварительные замеры, пропасть простирается на глубину, что значительно превышает их оценочные ресурсы (длинный шнур с грузилом). Экспедиция обследует обрыв по всей длине, чтобы оценить его протяженность. Британские ученые не исключают, что найденный ими впотьмах каньон может иметь отношение к краю Земли».
– И это – новости с нашей планеты? – Мне как-то захотелось срочно выпить варева из бидона.
– Истинно!
– То есть вы сами в это верите, Цугундер? Что дальше будет? Британские ученые обнаружат гигантских черепах, на которых лежит Земной блин?
– У меня нет фундаментов, чтобы этому не веровать, брате Книжник! Газета тщательно проверяет информацию. Сомневаетесь – загляните сегодня после четвертой склянки на проспект Свободы. Там все будет так, как тут написано. Однако ж без танков. Танки – се фантазии рисовальщика.
– Так-то оно так. Но «край земли», «андрофаги», «невры»? Как это возможно? Как в это поверить?
– А чему же веровать, когда не этому? Тому, что Земля кругла в своих формах и вертится вокруг Солнца, как волчонок?
– Волчок, – автоматически поправил я. Однажды я уже просил Цугундера изъясняться нормальным человеческим языком, не делая скидки на то, что обращается он к Книжнику. Но Цугундер меня не понял. Цугундеру нужно было объяснять, что такое «нормальный человеческий язык». – Это все очень похоже на – как там это называлось раньше? – на фэйк ньюз.
– Фальшивые вести были потребны тогда, когда народовью неинтереснейше было читать вести истинные. А когда теперь – зачемо выдумывать? На неби повзгляните!
Хозяин гостеприимно улыбнулся, открыл бидон и нацедил дырявым черпаком в жестяную кружку темной жидкости. А потом – действительно исключение – налил полкружки и себе.
– Будемствуем! – предложил он, и мы чокнулись.
– Будем! – выдохнул я, проглотив половину налитого. – Надо сказать, ваш медок стал гораздо лучше.
– Таинствы рецептов моих не топчутся на месте лобном, – усмехнулся Цугундер. – Экспериментирую с черным перцем и мятой. Что, чего греха таить, существенному удорожанию смеси послужило. Приходится брать с холопиев по полтора цинка за две чарки. Но для вас – бесплатно, – снова повторил он.
Этот человек даже душу дьяволу три раза продаст!
Медок достиг желудка и взорвался там изумрудным салютом. Я сдержал рвотные позывы. Герда жалостливо проскулила – она сразу чувствует, когда я вру из вежливости, а когда говорю правду. Несколько секунд спустя я ощутил, что у меня в голове образовалось нечто вроде водоворота, который принялся сносить сознание куда-то в сторону. Мысли и внимание будто оттягивались инерцией чужеродного и настойчивого течения и преобразовывались таким образом, что весь негатив находил позитивное толкование. Я посмотрел на Цугундера. Его морда уже не вызывала отвращения, и та самая внутренняя инерция шептала, что медок делает человеку настолько плохо внутренне, что на фоне этой дряни любая мировая проблема сама себя определяет как несущественную.
– Я вот на очи свое лицезрел караванщика, которого обкусал невр, – продолжил Корчин. – Он мне даже шрам показал.
– Может, волк шрам оставил. Или собака.
– Собак всех съели за царем Солтаном, брате Книгарь, – весело усмехнулся торговец. И подмигнул Герде: – Без обидок!
– И все же… – Я решил не высасывать остатки из кружки: пока мне хватит. – Мы жили на Земле столько тысячелетий. Почему не сталкивались с этими андрофагами?
– Слов нет сказать, как часто слышать принужден такие словеса людей, – вздохнул Цугундер. – На неби киньте взор.
– Послушайте, а вы можете еще раз объяснить, как работает их система сбора международных новостей? – попросил я, отставив недопитую кружку.
Цугундер быстренько влил остатки меда обратно в бидон.
– Ничегошеньки, еще подбродит, только наваристей станет, – объяснил он свой жест почти некосноязыкой скороговоркой. И вернулся к моему вопросу: – Журналист восседает на самой привышненной точке муниципалии – крыше небоскреба при лютеранском кладбище. Оттуда он лицезреет светловые вспышки, коие иидут с наивысшей окрестной точки, бывшей телевизионной башни Королевства Центр. Общение производится при вспомоществовании световой азбуки. Длинные и короткие вспышки. По договору с международной сетью световых новостей «Репортеры без границ» корреспондент в мановение ока же дарствует полученный дайджест дальше по цепочке. На те вышки небесные, коие способны его узреть. Производится сие не скажу что сильно мощными фонарями. Чем-то типа этого. – Он кивнул себе под ноги, где млел стандартный светодиодный панорамник с динамо-подкачкой аккумулятора. Я заметил, что после выпивки его язык ускорился и выпрямился.
Цугундер допил свою жидкость, кхекнул, снял с головы сильно засаленную бобровую шапку и занюхал ей. И продолжил:
– В абсолютной черности такие проблески могут быть узреты на расстояньях до ста километров, но приемники городов-государств находятся гораздо ближе.
– А откуда берут новости те, кто сидит на башне в Центре? – спросил я.
– Они призреют сигналы часового завода. Те – с Национальной библиотеки. Вы что, решили свою службу вестей открыть? – усмехнулся он.
– Но должен же быть первоисточник. Центр какой-то.
– Центр есть, – сказал Цугундер и нацедил себе еще половину кружки из бидона. – Как-то не уверовал я относительно вкуса. В нижеследующий раз попробую укропа вместо мяты отмерить, – добавил он рассудительно.
Глаза у него покраснели, движения стали нетвердыми.
– Так насчет Центра вы поспрашивали. Он где-то на юге воспокаивается. Далеко-далеко. – Он делал ударение на «о». – Там огроменная башния стоит. Многие километры вверх. Такая, что даже канатами железными поддерживается. Чтобы не упала. – Он показал руками, какая эта башня высокая, получилось примерно пятьдесят сантиметров. И тогда он развел руки еще шире, как рыбак-враль. – На башне покоится Оракул. И вот он, Оракул, – основной. Все остальные тут, в округе, цитирувают на него.
– А откуда Оракул все знает? – не отставал я.
– Как откуда? – Цугундер растерянно поправил бобра на голове. – Он же Оракул!
Я поблагодарил за угощение и новости и сказал, что мне пора уходить. Он резко схватил меня под локоть. Жест получился очень профессиональный, и пьяноватый собеседник, наверное, испугавшись смутных теней своего прошлого, быстро отдернул руку.
– Зазиждись! Что еще хотел произнести. Тут сегодня Немец прохаживал. Ваш закадыка. Который Физик. Он тоже газэту чтенью подвергал и тоже зело подрасстроимшись стал. Завещал вам передать, что приидет на поболтать.
Я поблагодарил и не очень ровной походкой зашагал по снегу прочь. Герда сочувственно ковыляла рядом. Мне казалось, что она пытается подпереть меня своим черным боком, чтобы я не навернулся в снег. Мол, угораздило к такому хозяину попасть. И этот алконавт нажрался в самый ответственный момент, перед закупом харчей для собаченции! А сейчас еще и череп себе разобьет, придется самой все покупать и потом ему купол чинить, чтобы банку с кормом открыл. И правда, даже кот лучше, чем такой хозяин! Хозяйка хорошая была, только не сберег, обидел, и где она теперь? «Ничего, Герда, найдем мы твою хозяйку», – сказал я вслух. Что я там говорил про одиночество? Одиночество – это когда тебе кажется, что твоя собака разговаривает с тобой.
Но кто-то сзади и вправду что-то кричал. Я повернулся.
– Берегите чресла! – Цугундер махал мне вслед руками.
– Благолепно оставаться! – крикнул я в ответ.
Раздел второй
Если бы в «Охотниках на снегу» Брейгеля кто-то выключил свет, а озеро внизу холма плотно окружил палатками торговцев со звездочками свечей, получилась бы панорама «Господин Книжник и госпожа Герда выходят к рынку». Книжник – любой из удрученных мужчин, которые спускаются к озеру. Герда – любая из черных собак, которые сопровождают неудачливых охотников.
То, что Брейгель очень подходит к этому городу, я понял еще в счастливую пору восходов и закатов. У Минска всегда был Брейгелев снег, Брейгелевы прохожие и Брейгелевы деревья.
Над прямоугольным озерцом нависает величественная «Колокольня» – высокая труба истлевшего и давно разграбленного завода. Именно отсюда Гацак каждый раз объявляет приход утра и вечера. Сразу за заводом начинается пограничная стена, которая отделяет наши земли от Кальварии. Сам рынок – центр общественной, политической и развлекательной жизни Грушевки. Что правда, забав тут мало: точки с брагой разных видов, газета «Газета» и каток, в который превратился прямоугольный прудик.
Две шеренги палаток рядом со спуском с холма торгуют одеждой. Чем теплей, тем дороже. Я протискивался через развешанные дубленки, шубы и шапки, заставы шерстяных носков и полигоны с ботинками и берцами.
Благодаря работающей котельной Грушевка считается самым зажиточным полисом в округе, и поэтому получить разрешение на торговлю на ее базарной площади очень сложно, а лезут на этот рынок все, у кого есть чем торговать. Хоровод незнакомых лиц, и каждый что-то сунет тебе в нос, и каждый нахваливает свою «почти соболью шубу», свой овечий кожух «всего за двадцать цинков». Есть и те, кто сразу видят: человек одет основательно, продать ему ничего не получится, и пробуют подойти с другой стороны: «Начальник, почем заяц? Начальник, за два цинка беру зайца! Купишь себе бобра!»
Не дураки, видят рядом собаку и мгновенно делают вывод про платежеспособность клиента. Герда прижалась ко мне, мы оба на рынке немного волнуемся, чтоб ее кто-нибудь не украл.
За меховыми рядами начинаются почти безлюдные палатки с платьями, рубашками, пиджаками и футболками: в сумраке можно разглядеть высвеченные фонарем или свечой отрезы роскошных тканей со сказочными узорами. Одежда фей и принцев, воспоминание о прекрасной эпохе, силуэт из Laterna Magica.
Когда-то такая шелковая блузка стоила больше, чем кожух из овчины, сейчас же красота не котируется. Продавщицы тут все как на подбор – миловидные девушки, которые своей красотой пробуют напомнить, что когда-то одежда должна была не только сохранять тепло, но и украшать. Но тьма и холод отняли все. И какой бы изысканный галстук ты ни купил, элегантность выбора смогут оценить только те же продавщицы и только в момент, пока ты за него торгуешься. Потому что, когда наденешь, запахнешь на себе пальто, замотаешься накидкой и, сгорбившись, пойдешь восвояси, всем будет безразлично, что за чудо украшает твое туловище спереди.
Я помню день, когда на нашем базаре на лотках с металлическим ломом перестали выставлять угольные утюги: вещь, казалось бы, полезная, по крайней мере, не менее полезная, чем поцарапанный смеситель или душевая головка. Но кто будет утюжить юбку, которая постоянно – и на улице, и в помещении – скрыта тяжелой верхней одеждой? То же самое, что на солнечных очках попробовать разбогатеть!
Продуктовые ряды начинаются с разных видов рыбы: вьетнамцы торгуют свежим пангасиусом: он выращен в одном из прудов соседнего города-государства. Жирный, огромный, безглазый. Рыба конца света. Дальше – замороженный лосось, форель, хек, креветки, все под одним ценником, сто граммов равны цене года жизни в нашем вольном городке. Дальше – живые голуби, которые, как крысы, как-то находят себе и тепло, и пищу и умудряются выживать и плодиться. За птицами – вымерзшие окровавленные кости крупного скота, зрелище, способное кого угодно сделать вегетарианцем. Следом – крысы и мыши-полевки (последние – дороже, поскольку не имеют отвратительного привкуса и запаха и их можно употреблять вместе с косточками, если хорошо пропечь).
И, наконец, моя любимая еда, оптимальная по соотношению цены, сытности и происхождения ингредиентов: «пиханная пальцем колбаса». Один цинк за кило. Дешево!
Во времена, когда листья еще трепетали под утренним светом, пиханная пальцем колбаса тоже была в нашем крае национальной едой. В отличие от блинов, роднивших белорусскую кухню с русской, драников со шкварками, которые стоят рядом с цепеллинами и картофельной бабкой в ряду литовских блюд, пиханная пальцем колбаса всегда была чисто белорусским блюдом. Тогда ее еще готовили из смеси не самых лучших частей свиной и говяжьей туш, сала и перца. Но, заметим, – уже тогда! – ее называли, не исходя из ее состава (например, колбаса из субпродуктов), а исходя из метода ее «напихивания».
То, из чего советские люди лепили свои «котлеты» (называя пирожки из дрянного фарша благородным словом cotlette, которым во всем мире называют мясо на косточке), белорусы издревле запихивали в свиные кишки, запекали в печи или варили в деревенском «супе рататуй» (не путать с прованским ratatouille).
Я понимаю, почему торговцы на базаре затемненной Грушевки не заинтересованы в отражении состава своей колбасы в ее названии. Но для меня загадка, почему та, стародавняя «пиханная пальцем колбаса» сберегла тайну своего происхождения от всех. И – что самое главное – вкус остался почти тем же! Особенно если хорошо прожаришь на углях! Поэтому, пожалуйста, никогда мне не говорите, из какой дребедени сделано то, за что я сейчас отдам свой цинк! Мне это неинтересно! И не удивляйтесь предыдущей гастрономической лекции: человек, который все время хочет есть, будет петь про пищу с вдохновением Кнута Гамсуна.
И сейчас, когда колбаса выбрана, взвешена, настало время рассказать про самую важную вещь в наши темные времена. Вещь, за которую можно купить все, кроме нормального отопления в квартире и солнца за ее окнами (а также других вторичных мелочей).
Цинк. Когда торговцы настоящими вещами (то есть светом, теплом и пищей) перестали принимать бумажные деньги, а воспоминания о капиталах, похороненных вместе с банковскими счетами и банковской системой, перестали быть приличной темой для разговора даже на точке с медом, мир погрузился в бартер. Люди меняли одеяла на свечи, моченые яблоки на буржуйки, уголь на зажигалки. Но быстро нашлась штучка, оказавшаяся полезной (в отличие от золота, которым люди начали лудить самовары) и не самой распространенной. Источник света и – если говорить о недолговечных обогревателях – относительного комфорта. Последний надежный носитель малых доз электричества.
Могу только догадываться, почему батарейки и аккумуляторы, в большинстве своем гальванические, никель-металл-гидридные и никель-кадмиевые, начали называть именно цинком. Ведь патрончиков с обозначением Ni-Zn в обороте не очень много и котируются они одинаково с Ni-Mh и Ni-Cd. Я думаю, все дело в том, что «цинк» просто классно звучит2, а народ к таким вещам очень чувствителен. Он может не оценить мелодичности поэзии Жилки, но звонкость и четкость «цинка» от вялости «никеля» и «кадмия» он отличит легко. Новая мировая валюта не может называться «кадмием», согласитесь. В «цинке» слышится и цинизм, и пренебрежение к тем, у кого «цинка» нет. Попробуйте спросить: «Цинк есть? А если найду?» И сравните это с «никелем»! Две большие разницы!
Если колбаса, за которую вы должны заплатить, стоит, как в моем случае, 1,69, – в ход пойдет любая мелочь, монеты всех стран мира. В моем кармане смесь польских грошей, литовских центов, русских копеек, азиатские и африканские медяки, на которых можно разобрать только номинал. Кстати, разборчиво отпечатанный номинал является обязательным условием допуска мелочи в оборот. Если у вас от деда-нумизмата осталась серебряная четверть пенса, на которой достоинство написано по-английски, пенсы не примет ни один меняла, можете выбросить. Потому что фальшивомонетничество, так же как и расчет не «полным» цинком (а торговец с плохим характером может проверить на детекторе напряжение каждой батарейки), карается изгнанием за границы нашего теплого и уютного рая. Размеры (ААА или АА), тип, а также возобновляемость элемента на его стоимость не влияют. «Один цинк» равен ста монетам или 1,2 вольтам и никак иначе.
Я выгреб из кармана жменю монет и спьяну не сразу заметил, что под ноги торговцу выскользнул небольшой футляр, закрытая плоская визитница. Тот хотел поднять, я наклонился, чтобы перехватить, но не успел: серебристая вещица уже была в его руке. «Это мое, мое! Не трогайте, пожалуйста! Отдайте!» Торговец удивленно отпрянул и уважительно подал мне находку; он и не собирался ее открывать. Я покраснел. Наверное, выглядел я чудиком. Когда отходил, заметил, что колбасник, у которого я покупал еду далеко не впервые, быстрым жестом прогнал мой цинк через детектор: кто его знает, чем может расплатиться такой псих.
Я стиснул холодную рыбку визитницы в левой руке и не выпускал, пока расплачивался за Гердины консервы, хлебец и двадцатилитровую бутыль воды. Тут и выяснилось, что я настолько согрелся медком у Цугундера, что забыл свои санки на его точке. Пластиковую дурынду с булькающей жидкостью пришлось тянуть за собой по обледенелому асфальту волоком. Про выражение Гердиной морды, пока она наблюдала мой балет на льду, и говорить нечего – сами догадаетесь. Но ее, наверное, можно было бы размещать на антиалкогольных плакатах.
Дома, после помещения в отравленный организм зажаренных на углях колбасок, земля перестала уплывать из-под ног, а выражение морды у Герды смягчилось. Я лопал хлебец, запивал сладким чаем – вкуса хлебец не имел, что нормально для выпечки, которая состоит из субститутов. Потому что ни пшеницы, ни ячменя в нашей местности не осталось. Закончил я свой обед жменей витаминок, без которых у любого в наше время очень быстро повыпадают от цинги зубы.
Гацак пробил две склянки, Герда устроилась рядом с батареей на дневной сон, я обновил аккумуляторы в осветительных приборах. Наконец звонок, шнур которого протянут от подъездной двери к моей квартире, звякнул, и начались визиты.
Первым пришел Доктор. Он всем своим видом опровергал седой и добродушный образ Айболита из детской сказки. Стереотипы нужны для того, чтобы лучшие из нас никогда им не соответствовали. А кто, как не лучшие, остаются в ремесле спасения человеческой жизни, когда в операционной темно и холодно, аппарат искусственного дыхания не работает, а МРТ можно сделать, только вскрыв пациенту черепушку? Моложавый, подтянутый, на вид – злой. Абсолютно изможденный работой.
Я спросил про санитарно-эпидемиологическую ситуацию в нашей вольной Грушевке. Тот махнул рукой:
– Люди мрут от обычной ангины, антибиотиков не осталось, деньги на медицину у Бургомистра есть, но купить лекарства негде, шахтеры обшарили все близлежащие базы Белфармации. Бинты еще более-менее научились изготавливать без электричества, но как и из чего произвести инсулин?.. Но вот что интересно, – сказал он, подумав, – тяжелых болезней стало меньше, я уже не помню, когда в последний раз диагностировал опухоль.
– Нет худа без добра, – попробовал я вырулить на позитив.
– Правда в том, что до опухолей никто просто не доживает, – развел он руками. – Надо иметь хорошее здоровье, чтобы умереть от опухоли в семьдесят. Сейчас все умирают в пятьдесят. – Доктор быстро зыркнул мне в лицо, чтобы оценить возраст и понять, напряжет ли меня такое наблюдение. – А если говорить про «нет худа без добра», то я за последние сутки принял десять родов. Я у этой твоей Алексиевич читал, что в войну люди люто любились. Так сейчас то же самое. Вокруг темнота и холод, а в каждой семье по пять детей. А чем кормить будут, подумали? Когда все военные консервы и стратегические запасы кончатся?
– В темноте человек более уязвим. Ночь всегда была временем обострения чувств. Вот и любятся люди.
– Нет, я думаю, что это биологическое. Опасность включает механизмы видового самосохранения. – Он снова задумался. – И вот еще одно наблюдение. Находишь, например, редкую упаковку анальгетиков. Срок годности – до две тысячи пятидесятого. И вот стоишь и думаешь: этот две тысячи пятидесятый уже наступил? Или нет? Как вы думаете, Библиотекарь? Какой сейчас год, если отбросить условности?
Я пожал плечами и мягко его поправил:
– Я Книжник, а не библиотекарь. Библиотекари – это те, кто позволил весь фонд детской библиотеки Грушевки пустить на растопку.
– У нас была библиотека?
– Да, – хмыкнул я. – И неплохая. Там книг было раз в десять больше, чем у меня. Но когда начался хаос, библиотекари попрятались по домам и книги не защитили, никто не мешал грабителям их по цене дров на базарной площади продавать. А моя частная коллекция осталась.
– Как люди могли придумать книги жечь! Их же сейчас даже не купишь!
– Это оно сейчас так. А было время, сразу после блэкаута, когда люди еще не вспомнили, какое это наслаждение – читать. Про ценность книг помнили единицы. А на одном томике, как писал один русский любитель гастрономии, можно даже стейк прожарить. Поэтому и обогревали жилища накопленной человечеством мудростью.
В комнате стало тихо. Слышно было только, как сопела Герда: Доктору она доверяла, поэтому спала в его присутствии.
– Так что вам посоветовать в этот раз? Может, Булгакова, «Записки юного врача»?
– Ни в каком случае! – Он округлил глаза. – Вы думаете, мне всего этого в операционной не хватает? Я бы попросил чего-нибудь легкого. Не про этот безумный мир. Где есть дружба, приключения, может, какая-то война, но так, чтобы без крови и бинтов.
– Понял! Погодите минуточку!
Я никогда не приглашаю свою клиентуру за запертую дверь, в свою спальню. Каким бы обеспеченным ни был человек, не надо его искушать зрелищем книг, выставленных от пола до потолка плотными рядами. Наиболее ценные для меня экземпляры – прижизненные издания классиков, книги с автографами известных авторов – заставлены более дешевыми приключенческими романами в бумажных обложках. Больших предосторожностей не требуется, поскольку, по мнению среднестатистического грабителя, наиболее ценными являются именно приключенческие романы.
Но как же приятно отставить в сторону сборник «Продается планета» и достать серенькую бумажную папку с блеклой надписью Kochanek wielkiej niedźwiedzicy и пометкой «1937, Таварыства выдаўнічае РОЙ». Или найти под затертым до дыр «Зовом Ктулху» – абсолютным хитом новых времен – скромненькую синенькую книжку 100 años de soledad с оттиснутым золотом обозначением «1967» на корешке.
