Kitabı oku: «Новый Улисс, или Книга Судеб», sayfa 3

Великое посольство

Я берег покидал туманный Альбиона:

Казалось, он в волнах свинцовых утопал…

К. Батюшков

Отца Никита не помнил. Первое воспоминание детства было, как матушка долго несла его куда-то, а вокруг было все черно и дымно, так что трудно дышать. Это крымский хан Дивлет-Гирей спалил Москву, брошенную на произвол судьбы совсем спятившим царем и его «кромешниками», разбежавшимися как тараканы.

Двор бабушки Аксиньи Васильевны выгорел дотла, сама бабушка задохнулась в дыму, силясь вынести из горящего дома иконы.

Слава Спасителю, крымцы в горящий город не пошли. Пограбили посады да повернули в степь.

Вдовицу с дитем приютил родной брат Иван Иванович, двор которого в Китай-городе каким-то чудом от пожара не пострадал. Так и остались они у него жить.

Иван Иванович служил в Посольском приказе подьячим. Чин не бог весть, но жалованье платили исправно, что в разоренной стране было большой удачей.

Дядя Иван был нрава строгого, но к племяннику относился ласково, баловал его, дарил иной раз печатные пряники, а когда Никита подрос, стал его учить разным премудростям – азбуке, счету, письму.

Обнаружив у юного племянника талант к языкам, Иван Иванович свел его с англицкими торговыми людьми, нуждавшимися в переводчиках.

Англинцы проложили путь в России недавно, но уже успели прочно обосноваться. Царь выделил им подворье с каменными палатами, неподалеку от Кремля.

Торговать с Россией было выгодно. С каждым годом англицких гостей приезжало все больше. Глядя на московитов, гости изрядно удивлялись их нравам и обычаям, сильно отличавшимся от европейских. Никита объяснял чужеземцам особенности русской жизни, а те учили его своему языку, так что скоро он начал говорить по-ихнему довольно бойко.

Зимой 1584 года над только-только оправившимся от разорения городом появилось пугающее знамение в виде огненного креста. Наиболее суеверные или слабонервные поспешили съехать из Москвы в окрестные города или села, но зловещее знамение было видно и там. Поползли слухи о новом нашествии иноплеменных, страшнее прежнего.

Паче чаяния ничего страшного не случилось. Скорее наоборот. Рано по весне преставился царь Иван Васильевич. На трон взошел его сын Федор Иоаннович, государь тихий и богомольный.

При новом государе в большую силу вошел Борис Федорович Годунов, проявлявший сугубую заботу о государственном устроении и развитии торговли.

Иностранцы звали Годунова «правителем», поскольку царь Федор, тяготившийся государственными обязанностями, все важные дела, военные и гражданские, препоручил в его руки. И не прогадал. Годунов использовал предоставленную ему великую власть во благо разоренному государству и на пользу народу.

В 1595 году он подписал договор со шведами, покончив неудачную трехлетнюю войну. Его попечением на Руси вырастали города, строились крепости, храмы. Учреждено Патриаршество, прекратилась зависимость русской церкви от Константинополя. Борис окружил русскую столицу внешней крепостной стеной, опоясывающей Белый город, а в самом городе построил первый водопровод. Это сделало Москву неприступной твердыней, о которую вскоре сломает зубы крымский хан Казы-Гирей.

Дядя Иван Иванович скорого к ученью племянника пристроил в младшие подьячие. Никита выучился читать и писать по-ляшски и по-свейски, что весьма пригодилось ему на государевой службе.

В те поры правитель Борис Федорович (на самом деле носивший титул «царского слуги») приискивал воспитателей и учителей для своего сына Федора, и поручил Никите обучать юного Федора Борисовича языкам и географии.

Федору полюбился молодой учитель, который, в отличие от взрослых и строгих дядек, с ним и шутил, и играл.

Правда вскоре судьба обоих, и учителя, и ученика, переменилась. По смерти царя Федора Ивановича престол занял всенародно избранный Борис Годунов, а девятилетний сын его Федор Борисович был объявлен наследником и соправителем. Мальчику приходилось делить с отцом обременительные царские обязанности. У него даже была собственная государственная печать. Так что на игры и учение времени оставалось мало. К тому же и Никита, наконец, обзавелся семьей, женившись на сосватанной дядей девице Марье Антоновне, дочери служилого дворянина.

А вскоре учителя и ученика разлучила необходимость.

В 1600 году государь, видя большие выгоды для государства от торговли, пожелал укрепить торговые связи с Англицким королевством. Да и не только торговые… И для сей потребы затеял направить к берегам Альбиона Великое посольство. Главой посольства назначен был дворянин Григорий Микулин, в помощь которому (а более для догляду за своенравным дворянином) царь отрядил дядю, Ивана Ивановича. А тот пожелал взять с собой Никиту, поднаторевшего в англицком языке и обычаях. При Великом посольстве состояли также несколько подьячих Посольского приказа, толмачи и переводчики. А также священник: не оставаться же царским людям в чужой земле без духовного окормления?

После бездарно проигранной Иваном IV шведской компании, исконно русские земли у Балтийских берегов были захвачены ляхами и свеями, которые наглухо перекрыли доступ России в Европу. Царь Борис видел, что оказавшееся в изоляции Московское царство отставало от Запада в экономическом и культурном развитии, остро нуждалось в технологиях, учителях и промышленных товарах. С другой стороны, Россия обладала уникальными богатствами, – медом, пенькой, пушниной, которая в те времена считалась главной конвертируемой валютой. Положение могла исправить обоюдовыгодная торговля. Но на торговых путях засели поляки и шведы. А для того, чтобы успешно воевать с ними, опять же требовались порох, оружие, военные специалисты…

Надо сказать, враждебные соседи не дураки были, понимали: стоит России получить доступ к западным технологиям, их балтийское господство вскоре закончится. Поэтому всячески препятствовали контактам русского царя с другими державами. Польский король Сигизмунд в письме к английской королеве пугал ее опасностью, которая проистечет, если Россия «чрезвычайно преуспеет в образовании и в вооружении» через установление регулярных сношений с Западом. «Казалось, мы доселе побеждали его (русского царя) только в том, что он был невежествен в художествах и не знаком с политикой», – не стесняясь в выражениях, писал Сигизмунд.

Получался замкнутый круг: чтобы преодолеть отставание, требуется выбить поляков и шведов с балтийских берегов, а для этого нужно сначала преодолеть отставание.

Мудрый правитель Борис Годунов придумал, как этот круг разорвать.

Нужно было убедить английскую королеву, что далекая Россия не представляет никакой угрозы для ее государства. Зато торговля с Россией для Англии весьма выгодна.

Но как через польско-шведскую блокаду добраться до Англии?

Так ведь сами англичане незадолго до того проложили морской путь в Россию. В обход Балтики – через Белое море, через Архангельск. Вот через эту лазейку и намеревался государь направить в Англию русское посольство.

Собственных кораблей у России не было. Договорились, что посольство будет доставлено в Англию на английских торговых судах. Небольших, но крепких и юрких.

В начале июля 1600 года Великое посольство прибыло в Архангельск, где на тот момент было в наличии только два корабля. На них всему посольству, со скарбом и подарками, не уместиться. Пришлось дожидаться, когда прибудут еще одиннадцать. Только в середине августа флотилия из чертовой дюжины кораблей вышла в открытое море, держа курс к далеким английским берегам. Нехорошее число не сказалось, однако, на успехе плавания. Не исключено, из-за отсутствия на кораблях женского пола, что английские мореходы считали более зловещим предзнаменованием.

Противный ветер замедлил плавание, но, держась сначала датского (норвежского) берега, а потом шотландского, на тридцать третий день пути путешественники увидели перед собой белые английские скалы, похожие на стены неприступной крепости. На небольшом боте к главному судну флотилии подплыл коренастый англичанин с красным лицом и дымящей трубкой во рту, лоцман, который осторожно и неспешно провел флотилию между опасных отмелей и подводных камней в устье Темзы, к городу Гревзенду.

Никита с интересом разглядывал Лунду, над которой возвышался каменный Вышгород

Англичане, показывая свое расположение к России, встретили посольство торжественно. На набережной Гревзенда посланника и его людей приветствовал «того города приказный человек и с ним посадских людей человек двести». Под звуки пушечной пальбы с крепости и кораблей Великое посольство препроводили в англинский стольный град Лунду, к отведенному московитам подворью.

Никита с интересом разглядывал Лунду, над которой возвышался каменный Вышгород (Тауэр), а вокруг красивые дома, сплошь каменные, да через реку Темзь меж посадов был переброшен большой каменный же мост, и прямо на том мосту устроены домы каменные и лавки, и торг великий устроен со всякими товарами.

Подворье посольству отвели удобное и просторное. Королева прислала своего повара и из казны своей всякой серебряной посуды, чтобы посланнику и его свите не было ни в чем недостатка. Однако посол Микулин был недоволен: его представление королеве все откладывалось.

Наконец, англичане объявили, что аудиенция состоится 14 октября. Собрав своих людей, Микулин сделал им строгое внушение: на чудную царь-девицу и ее бояр не пялиться, стоять безгласно, потупя взор, а буде кто из англичан обратится, почтительно кланяться и говорить, что они всем премного довольны.

Англичанам Микулин передал грамоту с подробными инструкциями, как они должны встречать посланника русского государя, чтобы не допустить царской чести никакого урона. На приеме не должно быть никаких послов других государств, а королева должна выслушать приветствие от русского царя стоя. Англичане переглянулись, но условия приняли.

Прием у королевы был великолепен.

В сводчатых просторных покоях, украшенных искусной резьбой и раззолоченной рухлядью⁶ возвышался богато украшенный трон под расшитым балдахином. На троне, блистая золотом и жемчугами, восседала сама царь-девица. Лицо ее было бело, а губы и щеки карминные. Разглядев поближе, Никита заметил, что, несмотря на наряд, более приличный молодой девице, на самом деле королева стара, но пытается молодиться.

Впрочем, диковинная царь-девица и не могла быть молодой: дядя Иван сказывал, что еще покойный Иоанн Васильевич к ней сватов засылал, а с тех пор уж два царя на Руси сменились.

Выслушав приветственные речи русского посла стоя, королева поклонилась и спросила о здоровье государя и о здоровье великой государыни царицы и великой княгини Марьи Григорьевны, про царевича Феодора Борисовича, и, наконец, с подобающим почтением приняла из рук посла «верющую грамоту».

В ответной речи королева выразила свою искреннюю радость, что Борис Федорович, который и прежде был всегда милостив к ее подданным, вступил на престол единогласным решением всей русской земли.

Ее величество приняла от посланника писанный текст сказанных им речей

Затем королева позвала к руке посла Микулина и подъячего Ивана Ивановича, приняла и похвалила преподнесенные ими «поминки» – сорок четыре отборных соболя. Пригласив Микулина сесть, расспрашивала о путешествии. Наконец ее величество приняла от посланника писанный текст сказанных им речей и обещала дать Микулину возможность совещаться про иные дела с ее советниками. Передав царскую грамоту и наказные речи ближнему секретарю сэру Роберту Сыселю, королева отпустила посланника.

«Прикушав» овощей и вина в одной из зал дворца, Микулин со свитой вернулся на свое подворье, сопровождаемый князем Еремеем Боусом и «лучшим альдерманом» сержантом Гартом.

Жизнь Великого посольства в Лунде была обустроена со всевозможным удобством. Англичане всячески высказывали свое расположение и устраивали разные увеселения.

Как-то королева прислала на посольское подворье с князем Иваном Стафардом оленя, которого сама застрелила на охоте. Никите показалось удивительным, как это такая пожилая дама (ей было тогда 68 лет) выезжает на охоту и изрядно владеет оружием.

Другой раз Никита удостоился лицезреть настоящее рыцарское ристалище, устроенное в честь годовщины вступления Елизаветы на престол. В присутствии государыни и ее двора, а также простых жителей города на огороженном поле, украшенном флагами и цветами, «билися – съезжалися меж себя князи и боярские дети и дворяне в полных доспехах, верхами», – с восторгом записал Никита в своем дневнике.

Но более удивил Никиту другой английский обычай. Благородные господа собирались, чтобы посмотреть, как бьются между собою «сам на сам» люди подлого звания – портовые грузчики, матросы или кузнецы. Обычно такие поединки проходили где-нибудь на пустыре, а иногда какой-нибудь местный боярин предоставлял для этого место в своем саду, не препятствуя проникновению туда помимо приглашенных особ также и черни, которая криками и улюлюканьем подбадривала бойцов.

На победителя обыкновенно делаются ставки, порой довольно крупные. Потому за боем наблюдают с пристрастием, и частенько знатные господа кричат и машут руками совершенно несообразно своему званию. Для того чтобы избежать споров относительно победителя, на земле заранее очерчивают четверик, в который встают бойцы, а прежде, чем они встанут, начинать нельзя. Публике запрещается находиться внутри или вблизи четверика. Чтобы излишне ретивые зеваки не заслоняли зрелища, вокруг, на некотором расстоянии, натягивают веревку на вбитых колышках. А победителя определяет избранный из присутствующих судья. Самое удивительное, что благородные не гнушаются выходить на бой с простолюдинами под одобрительные крики толпы и избивать свою жертву самым жестоким образом.

Однажды Никита видел, как маркиз Уинчестер бился с грузчиком по прозвищу Медведь Билли, который был его в полтора раза выше и толще, но из этого сражения сухопарый маркиз вышел победителем.

Медведь, о котором говорили, что он не проиграл еще ни одного сражения, надвинувшись на маркиза всем своим дюжим телом, стал махать огромными кулачищами. Субтильный маркиз ловко уворачивался от его кулаков, выжидая, когда противник по инерции продвинется вперед, обнажив незащищенную шею или бока. И тогда наносил удары в самые уязвимые места, заставляя гиганта вскрикивать и извиваться. Закончилось тем, что Медведь Билли повалился на землю с перебитым носом, из которого фонтаном лилась кровь, и не смог встать – приятели увезли его на садовой тачке под улюлюканье толпы. Маркиз же отделавшийся подбитым глазом и огромным синяком в правом предплечье, раскланялся публике под одобрительные крики.

«Значит, телесная сила и размер кулаков – не главное, – сделал вывод Никита, – а важнее всего умение и владение приемами».

Впечатленный увиденным, он попросил англичан обучить его секретам рукопашного боя и взял несколько уроков у присланного к нему учителя по имени Олифант, бывшего кожевника.

Учитель, перво-наперво, научил Никиту уклоняться от прямых ударов соперника и держать правильную стойку – прямо, на слегка расставленных ногах, правая рука прикрывает живот, а левая – на уровне рта. Вторым предметом обучения стало искусство наносить неожиданные ответные удары, например, рубящий удар открытой рукой по затылку сверху вниз, так называемый «удар кролика». А затем Олифант со знанием дела показал, в какие места нужно наносить удары, чтобы наверняка вывести противника из строя, а то и отправить его в глубокий нокаут⁷.

Свою науку англичанин преподносил в практической форме, нещадно лупцуя своего ученика. В конце концов, изрядно побитый Никита счел полученные знания достаточными, и, щедро заплатив Олифанту, отпустил его с Богом.

Благородные не гнушаются выходить на бой с простолюдинами под одобрительные крики толпы

Между тем, переговоры с англичанами шли вяло, постоянно тормозились из-за незначительных причин, или откладывались. Советники королевы осторожничали, не желая связывать себя обязательствами.

Это раздражало Микулина, который показал себя человеком заносчивым и крутого нрава. Главной заботой его было, чтобы вследствие несоблюдения какого-нибудь даже мелочного правила этикета, не умалилась честь государства. Однажды Микулин получил приглашение отобедать у лорд-мэра Лондона, но не соглашался сесть за столом ниже лорд-мэра, а тот не соглашался уступить ему первое, хозяйское, место. В конце концов Микулин на обед так и не поехал.

Хотя формально задачей посольства считалось вручение английской королеве официальных документов («верющих грамот») от нового царя Бориса, настоящей целью было склонить Англию к союзу против турок. Григорий Микулин должен был выведать все, что касалось взаимоотношений Великобритании и султана и о политических планах Лондонского двора.

В наказе, данном Микулину, говорилось: «И учнут говорить послы папины, цесаря и испанскаго и францовскаго короля, хочет ли великий государь быть с их государями в любви и соединении против турецкаго стоять заодно, ответствуй, что как прежь сего великий государь о том радел и помышлял, чтобы все государи крестьянские были меж себя в любви и соединении, а ныне и наипаче того хочет, чтобы все великие государи крестьянские… стояли на бесерман за один». Правда, мечта встретить при дворе английской королевы послов испанских, французских, цесарских и прочих католических величеств оказалась утопичной: всего полтора года назад Англии только с Божьей помощью удалось предотвратить вторжение испанской «Великой Армады», да и вообще протестантская королева расценивала католиков как своих личных врагов и врагов своего государства.

Пребывание в Лунде было наполнено не одними только приемами и посольскою рутиною. Пришлось Никите стать свидетелем и по-настоящему опасных событий.

Однажды, проснувшись поутру, он услышал за окном выстрелы, а затем увидел, что на улице полно вооруженных людей.

Встревоженный происходящим, он спустился вниз, в трапезный покой, где застал Микулина и нескольких членов посольства пребывающими в недоумении. Капитан Боур, который отвечал в тот день за охрану посольства, доложил, что молодой родственник и любимец королевы граф Эссекс попытался поднять против нее мятеж, опираясь на ирландских и английских католиков. Микулин поспешил направить королеве послание, в котором сообщал, что он и его люди готовы выступить в защиту ее величества. Немедленно собрали отряд из четырнадцати добровольцев, в полном боевом облачении, которые должны были отправиться вместе с Боуром к королеве в ее замок, остальным Микулин приказал забаррикадироваться в посольском дворе, приготовившись к бою с мятежниками.

Слава Богу, до этого не дошло.

По приказу королевы город был заперт около двух недель, многие улицы перекрыты цепями, а «граждане ходили в доспехах с пищалями, остерегаючи королеву и опасаючись от иных окрестных государств Эксетскому вспоможения, потому что он в Англицкой земле и в иных государствах славен был и любим».

Вскоре верные Елизавет-королевне бояре и воинские люди подавили мятеж, а Эссекс и его сообщники были казнены. Королева письменно поблагодарила царского посла за поддержку и готовность оказать помощь «против тех волнованных».

В середине мая, после прощальной церемонии во дворце, во время которой Елизавета вручила Микулину ответную грамоту для русского государя, Великое посольство покинуло гостеприимную английскую столицу и отправилось, все так же на торговых кораблях, в обратный путь, держа курс на Архангельск.

Жизнь за царя

Воззря на тьму неистовств сих,

На страшны действия людские,

На гнусность дел и мыслей их,

На их сердца и души злые,

Я человечества страшусь;

Сам человек, себя боюсь,

И тени страшны мне людские.

И. Хемницер

В гостях хорошо, а дома лучше.

Жена Марья Антоновна и матушка встретили путешественников хлебом-солью да горячими пирогами.

Порадовался Никита тому, как украсилась Москва за недолгий срок, пока его не было. В небо над царским городом вознесся белокаменный перст небывалой колокольни. Подобных зданий Никита не встречал даже в благоустроенной Англицкой земле. Колокольня увенчана золотой главой, а ниже, под самым куполом, в три яруса вьется видная с любого конца столицы торжественная надпись: «Изволением святыя Троицы повелением великого государя царя и великого князя Бориса Федоровича всея Руси самодержца и сына его благоверного великого государя царевича князя Федора Борисовича всея Руси сий храм совершен и позлащен во второе лето государства их».

Погода только не баловала – что ни день дождь. Земля раскисла, на улицах грязь, конюхи с ног сбились выездных лошадей чистить, а дворня – сапоги да одежду.

Обняв матушку, жену и сына Димитрия, Никита поспешил во дворец, проведать своего царственного ученика, передать ему обещанные географические карты, которые по его заказу приобрел в Англии. Федор принял его милостиво, но не дружески, как прежде, а церемонно, как подобает государю великой державы. Во взгляде царевича Никита уловил озабоченность и серьезность, несвойственную юному возрасту.

Федор подробно расспрашивал об Англии, об обычаях тамошнего народа, чем они схожи и не схожи с русскими, да как устроена придворная жизнь. Никита докладывал обстоятельно, примечая, как в глазах царевича разгорается живой интерес, как в прежние времена.

В конце разговора юноша вынул из сундука большой свиток, и, развернув его на полу, сказал: «А ну-ка взгляни, Никита Андреевич, все ли я правильно изобразил?» Опустившись на колени над свитком, Никита увидел большой чертеж Русской земли, собственноручно вычерченный царевичем по всем правилам географической науки. Так Федор дал понять, что уроки, данные ему Никитой, не прошли даром, и что он в совершенстве постиг искусство картографии.

Увы, учительствовать Никите более не пришлось: к царевичу теперь были приставлены другие, более родовитые учители. Теперь за близость к трону боролись между собой нешуточные люди, тягаться с которыми Никите Печерину было не по роду и не по чину.

По делам службы Никите приходилось сопровождать прибывающих ко двору приезжих иностранцев и приглядывать за ними. Еще в марте, опередив возвращение посольства, в Москву прибыл английский аптекарь Джеймс Френшем с несколькими коробами аптекарских приборов, снадобий и письмом от самой Елисавет-королевны, которая, извиняясь за изгнанного от царского двора врача Вилиса⁸, обещала государю Борису Федоровичу: «и для исправления сего Мы объявляем Вам, будет есть кто из наших подданных, которые к Вашего Величества делу годны, и они всегда готовы к Вашей службе; и прошаем у Вашего Величества, чтоб милостивое рассуждение было про такую (какую либо с их стороны) легкую проступку, полагаючи на то, что те люди не знают чина Вашия земли». А вслед за Френшемом в Москву стали прибывать и другие, пользуясь разрешением королевы беспрепятственно выезжать в Россию. В Москву ехали купцы, врачи, промышленники, военные, ученые люди. Они получали должности, хорошее жалование, земли с крестьянами. Так была прорвана польско-шведская блокада и западные технологии и знания потекли в Россию. Изучив «меморию», составленную Иваном Ивановичем совместно с Никитой, царь Борис даже собирался учредить в Москве первый Университет, по образцу английских, и приказал направить одаренных молодых людей во Францию, Англию и Австрию, чтобы те набрались опыта в преподавании⁹.

Продлись разумное и попечительное царствование мудрого государя Бориса Федоровича и сына его Федора Борисовича еще хотя бы лет десять-пятнадцать, Московское государство догнало бы Европу в своем развитии и изгнало бы ляшских и свейских оккупантов с исконных русских земель. В союзе с Англией Московия сделалась бы мощной силой на всем континенте. А там, глядишь, и султана турецкого на место поставили бы.

Увы, судьбе было угодно распорядиться иначе.

В дело вступили неведомые и неподвластные даже великим земным правителям силы.

Пока Никита был в городе Лунде, на другом конце земли, в Андах, проснулся могучий вулкан, называемый местными племенами Уайнапутина. 19 февраля 1600 года из жерла вулкана в небо взметнулся столб черного дыма, заслонивший самое солнце. Пар и пепел, выброшенные вулканом, затмили небо, так что Божье светило не могло согревать землю своими живительными лучами. На всей земле наступила стужа. Сегодня это назвали бы «вулканической зимой». Европа замерзала. Названный викингами «зеленой землей» остров Гренландия превратился в сплошной ледник. Жители этого прежде благодатного края частью умерли от голода, частью бежали за море на чем придется.

До России похолодание добралось позже. В июле, когда Никита вернулся домой, шли затяжные дожди, а потом, когда приспело время сбора урожая, после Успеньева дня¹⁰, ударили морозы. В некоторых местах уже на Семен день¹¹ выпал «снег великой», а вскоре – когда такое бывало? – встала Москва-река. На замерзшей реке устроили ярмарку. Ярмарочные балаганы так и простояли на льду едва не полгода. Самое же страшное было, что, как выразился летописец тех горестных времен, «поби мраз сильный всяк труд дел человеческих в полех». Неурочные холода сожгли прямо на корню не успевший вызреть из-за дождливого лета урожай. Осенью крестьяне, как обычно, посеяли озимый хлеб, но весной грозные удары природы повторились, и замороженное зерно не взошло. Тогда «зяблый хлеб» стали выкапывать из земли, чтобы прокормиться хотя бы им. Надеялись на следующее лето 1602 года, но удар стихии повторился, оставив беззащитными сотни тысяч земледельцев. В разных концах Московского царства доведенные до крайности крестьяне поднимали бунты, сбивались в шайки, которые рыскали по всей стране в поисках пропитания, занимаясь разбоем и грабежом. Дошло до того, что вооруженные банды бунтовщиков под водительством некоего Хлопка Косолапа разоряли и жгли села и городки близь Москвы и грозили напасть на саму столицу!

Матушка Ирина Ивановна, возвратясь с торга, причитала:

– Статочное ли дело, хлеб вздорожал впятеро! Сказывают люди, в деревне голод. Говорят, что уже и собак, прости господи, переловили да съели. А еще сказывают, – матушка, опасливо перекрестившись, перешла на шепот, – будто на постоялых дворах убивают приезжих, а на рынке торгуют пирогами с человечьим мясом!

– Одна дура на базаре брякнула, а ты за ней повторяешь! – рассердился Иван Иванович. – Ты бы лучше, сестрица, таких слов не слушала, да не говорила, а то неровен час услышит кто, да потянут тебя на съезжую, к боярину Семену Никитичу… Живем, слава Богу, не впроголодь. Государь жалованьем не обижает.

– Мы-то да, грех жаловаться, – встряла в разговор Марья Антоновна. – Но народ ведь страдает… Вам, Иван Иванович, из приказных палат, может не видно…

– Эх, бабы вы, бабы, – посетовал Иван Иванович с укоризной. – Думаете, государь о народе своем не радеет? Только народ-то больно жадный у нас. Зовутся христьянами, а поступают аки Каины. Мне из приказных-то палат это ль не видать? Ну, сами посудите: государь из собственных денег повелел раздавать нуждающимся. И что? Те упыри, видя, что народ платит, еще больше цены вздрали. А казна-то государева, я чай, не бездонная!

– А еще, братец, – тут Ирина Ивановна понизила голос, опасливо озираясь, – говорят, будто это кара Господня за убиение законного наследника царевича Дмитрия.

– Да ты что такое мелешь, сестрица! – возмутился Иван Иванович. – И от кого ты такое слышала?

– Да вот, Антип, конюх нынче сказывал.

– Антип, говоришь… – почесал бороду Иван Иванович и взялся за звонок, малый колоколец, привезенный из Англицкой земли (удобная штука, чтобы слуг звать).

– Позови-ка мне конюха, братец, – приказал явившемуся на звук колокольчика комнатному мальчишке. – Пусть в присутственную придет.

Войдя в присутственную, небольшую комнату, служившую хозяину рабочим кабинетом, Антип увидел обоих хозяев, старого и молодого, Ивана Ивановича и Никиту Григорьича. Иван Иванович сидел на кресле, повернутом от стола. Никита пристроился на сундуке, где хранились книги.

– Звал, хозяин? – спросил Антип, отвесив поясной поклон. – Запрягать прикажешь?

– Запрягать? Нет, я тебя для другой надобности позвал. Перескажи-ка мне, братец, что на торжище люди говорят, на что жалуются.

– Да как не жаловаться, кормилец? Цены-то на хлеб как возросли – не укупишь! Никогда такого не было!

– Так ведь запретил государь подымать цену выше пяти копеек.

– То мне не ведомо, хозяин. А только по пяти копеек поди купи! Торговцы весь товар попрятали, говорят, нету. А кто гривенник предложит – тому из-под полы продают.

– Да… – почесал бороду Иван Иванович. – Ну, это здесь, в городе. Наверно, в деревне-то полегче, там свое все. Говорят, у тебя кум из деревни. Что рассказывает?

– Да что ты, барин! В деревне совсем лихо. Второй год ничего не уродилось, даже овес. Кум сказывал, припасы все приели. Скотину порезали, кормить нечем. А впереди – зима. Кто поплоше, да детей побольше, да вдовам – тем мир посильно помогает, но и миром нужного припаса не собрать. Детки плачут, голодные. Старики готовы руки на себя наложить, чтобы не быть обузой, да греха боятся. Кум говорит, до весны не все доживут. Сказывают люди, что это казнь Господня.

– Казнь Господня? – не удержался Никита, – это за что же?

– По Писанию семь голодных лет послал Господь за грехи царя египетского, так и нам…

– Тот царь египетский был нечестивец, – прервал его Иван Иванович, – а наш государь православный, Богом избранный.

– То-то и оно, что Борис – не природный государь! Федор Иванович – тот был, хотя и малахольный, зато законный, родной сын Ивана Васильевича. За ним должон быть другой сын, Димитрий Иванович. А только его, – конюх посмотрел на дверь и стал говорить совсем тихо, – его, Димитрия-то, во младенчестве закололи ножом! А сделали это по наущению Бориса Федоровича. Через то он и стал царем. Через убийство, стало быть. А убийство – смертный грех. Вот Господь и наслал на нас казни. То были казни египетские, а нынче – казни московские, так-то…

– Да ты что несешь? – воскликнул в сердцах Иван Иванович. – Да за такие слова…

– Не гневайся, батюшка барин, я ведь как на духу пред тобою, как в церкви Божьей на исповеди – бухнулся в ноги перепуганный Антип, – что слышал, то и пересказываю.

– Не его это слова, – сказал Никита, – Где ему скудным умом до такого додуматься? Скажи-ка мне, братец, от кого ты таких речей набрался?

– Так от кума! У меня на рынке в рыбном ряду кум. Он и растолковал.

– На рынке, говоришь? – спросил Иван Иванович, недобро прищурившись. – На рынке люди разное брешут. То на них грех. На всякой роток не накинешь платок. Но ты то! Ты ж не всякому слову верь. А кто брехню разносит – тот сам на себя беду накликает! По Писанию ложное свидетельство – не меньше смертный грех, чем убийство. И разносить слово ложное тоже грех. Уразумел?