Kitabı oku: «История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции», sayfa 22

В.М. Молотов написал на письме М. Шагинян резолюцию: «Разослать членам Комиссии по руководству совещанием работников издательств и полиграфической промышленности. В. Молотов. 19.02.1955».

2 марта 1955 года А.П. Потоцкая-Михоэлс обратилась к В.М. Молотову с просьбой разрешить проведение вечера памяти С.М. Михоэлса в день его 65-летия и издать его книгу статей и выступлений. Письмо пошло по очереди всем ответственным лицам ЦК КПСС. Через пять лет книгу статей С.М. Михоэлса издали, а проведение вечера памяти режиссёра и артиста сочли «нецелесообразным»: «65-летие не является юбилейной датой» (Там же. С. 374). 17 марта 1955 года в «Литературной газете» была напечатана статья М.И. Ромма «Кино и зритель». Отдел науки ЦК тут же направил «Записку» П.Н. Поспелову о «грубой ошибке, допущенной газетой, выразившейся в опубликовании материала без должной его проверки» (Там же. С. 375). В 1955—1957 годах Отдел науки и культуры ЦК КПСС пишет «Записки» о положении в изобразительном искусстве, о VIII пленуме Правления Союза советских композиторов, о гастролях эстрадного оркестра Эдди Рознера, «Об оживлении нездоровых тенденций в творчестве художников», «О ХV пленуме Оргкомитета Союза советских художников СССР», о творческих трудностях в МХАТе, «О серь ёзных недостатках в репертуаре драматических театров», «О серьезных недостатках в советском киноискусстве», «О подготовке Всесоюзного совещания литераторов, пишущих о колхозной деревне» (состоялось 26—31 октября 1955 года в Москве. – В. П.), «о серьёзных идейных пороках» пьесы Л.Г. Зорина «Алпатов», «о необходимости критической оценки пьесы Н.Ф. Погодина «Мы втроём поехали на целину» (Новый мир. 1955. № 12. – В. П.). Хвалебные статьи 13 декабря 1955 года в «Комсомольской правде», 22 ноября 1955 года в «Советской культуре», критическая в «Правде» (1950. 5 января), «О серь ёзных недостатках в деятельности секретариата правления Союза писателей СССР», «О несовместимости взглядов И.Г. Эренбурга с идеологией и политикой КПСС в области литературы и искусства», «Об итогах закрытого партийного собрания Московского союза художников», «О вредном влиянии» на творческую молодёжь Давида Бурлюка не обосновано», «О необходимости внесения уточнений в оценку творческой деятельности В.Э. Мейерхольда», «О серьезных идеологических недостатках в современной советской литературе», «О нецелесообразности восстановления звания народного артиста РСФСР Ф.И. Шаляпину» (решение П. Поспелова, М. Суслова, А. Аристова, Е. Фурцевой. 05.10.1956), «О выступлениях против партийного и государственного руководства искусством в журнале «Вопросы философии» и в других периодических изданиях» (статья Б.А. Назарова и О.В. Гридневой «К вопросу об отставании драматургии и театра» в журнале «Вопросы философии» (1956. № 5), «О запрещении постановки в театрах страны пьесы Н.И. Дубова «Семья Барсуковых» (сначала пьеса была принята к постановке, а потом запрещена во всех театрах страны) – в этих письмах и решениях отмечались реальные и мнимые недостатки развития современной литературы и искусства.

В это время, 60-х годах, наступил словно перелом в русской литературе… Словно прорвалась плотина, и в русскую литературу хлынул целый поток первоклассной литературы о войне и деревне: сразу обратили на себя внимание вышедшие одна за другой повести Юрия Бондарева «Батальоны просят огня» (1957) и «Последние залпы» (1959), «Южнее главного удара» (1958) и «Пядь земли» (1960) Григория Бакланова, «Живые и мёртвые» (1960) Константина Симонова, «Братья и сёстры» (1959) Фёдора Абрамова, первые повести Виктора Астафь ева «Перевал» (1959) и «Солдат и мать» (1961), сборник рассказов «Подснежник» (1956) и повесть «Убиты под Москвой» (1963) Константина Воробьёва, «Владимирские просёлки» (1957) и «Капля росы» (1960) Владимира Солоухина, «Дневные звёзды» (1958—1959) Ольги Берггольц, «Память земли» (1961) Владимира Фоменко, «Люди не ангелы» (1962) Ивана Стаднюка, первые произведения братьев Стругацких «Страна багровых туч» (1959) и «Путь на Амальтею» (1960)… Прорвавшаяся плотина продолжала выдавать поток давно не издававшихся писателей, таких как Михаил Булгаков: в 1955 году был издан небольшой сборник пьес, в 1962 году сборник пьес вышел в более полном составе, поставили пьесу «Дни Турбиных», наконец, журнал «Новый мир» опубликовал в 1965 году «Театральный роман», а «Москва» – роман «Мастер и Маргарита», в 1966 году издательство «Художественная литература» издала его «Избранное»; появились первые сборники стихотворений Анны Ахматовой и первые публикации рассказов и повестей Андрея Платонова. Заметной публикацией был роман «Костёр» К.А. Федина (Новый мир. 1961. № 8—12), а также книга воспоминаний И.Г. Эренбурга «Люди, годы, жизнь», книга третья (Новый мир. 1961. № 8—11). С цензурой у Твардовского были сложности, пришлось бороться за текст, ведь то, что пережил в своей жизни И. Эренбург, никто повторить не может, у него индивидуальная судьба. И Твардовскому легче было пробивать сложные труднопроходимые вещи. Ослабевала догматическая цензура и идеологические шаблоны, которые долгое время сковывали развитие литературы и искусства, ограничивая простор и фантазию культуры. Человек во всех его возможных сложностях и противоречиях предстал перед читателем, не всем удаётся представить его во всей глубине психологической наполненности, но интерес к нему всё больше и больше возрастал, особенно учитывая опыт классических предшественников.

Оживился интерес к новым проблемам и среди критиков, литературоведов. Острее стали их выступления в печати, в курительных комнатах, в студенческих аудиториях, особенно на филологическом факультете МГУ имени М.В. Ломоносова, где не щадили фундаментов литературоведения, в частности социалистический реализм как основной метод современной русской литературы. Блестяще начал свою литературную деятельность аспирант филологического факультета МГУ Марк Щеглов (1926—1956), опубликовав к 125-летию со дня рождения Л.Н. Толстого в журнале «Новый мир» статью «Особенности сатиры Льва Толстого» (1953. № 9). В 1953—1956 годах Марк Щеглов в различных журналах опубликовал статьи «Очерк и его особенности», «Реализм современной драмы», «Верность деталей», «Спор об А. Блоке», «Есенин в наши дни», «Всеволод Иванов», «Русский лес» Леонида Леонова», «Что случилось в Пенькове», «Жизнь замечательного человека», задумал написать диссертацию о традициях Льва Толстого в советской литературе, книгу «Баратынский – Тютчев – Фет», но не успел: осенью 1956 года скончался от тяжкого недуга. Вокруг Марка Щеглова, как только он появлялся на Моховой (старое здание МГУ), сразу возникал круг его друзей и единомышленников – это Станислав Лесневский, Олег Михайлов, Виктор Петелин, Владимир Лакшин, Вадим Кожинов, Пётр Палиевский, Сергей Бочаров, которые позднее своими статьями способствовали разрушению фундамента социалистического реализма.

Характерен в этом отношении эпизод на филологическом факультете осенью 1956 года. В научном студенческом обществе четвёртого курса факультета возникла мысль провести научное обсуждение о художественном методе в литературе. Устные выступления аспиранта В. Петелина обратили на себя внимание резкостью и бескомпромиссностью. Председатель НСО Борис Бугров подошёл к нему с просьбой сделать доклад на эту тему. Аспирант закончил диссертацию «Человек и народ в романах М.А. Шолохова», сдал её научному руководителю профессору А.И. Метченко, был свободен и охотно взялся за эту тему. Слухи широко разошлись по факультету, и профессор А.И. Метченко пригласил аспиранта на беседу. То, что он услышал от докладчика, профессора потрясло, и он начал уговаривать аспиранта отказаться от доклада: «Ну кто ты сейчас? 15 октября у тебя закончился срок пребывания в аспирантуре. Ты уже не аспирант, но ещё и не преподаватель… так, ни то ни сё… А лезешь на рожон». В этот же вечер состоялось партийное бюро факультета, на котором тезисы доклада были обсуждены и запрещены, в выступлении постановили отказать, предложили выступить с докладом профессору А.И. Метченко. Но и В. Петелину слово было предоставлено председательствующим Борисом Бугровым, больше часа он остро критиковал социалистический реализм, опираясь на творческую историю романов «Тихий Дон» и «Хождение по мукам», на историю литературы 20-х годов ХХ века.

В.В. Петелин подверг острой критике основные положения Устава советских писателей, гласящие, что писатели должны изображать жизнь в её революционном развитии, что советские писатели при создании образов должны отбирать «лучшие чувства и качества советского человека, раскрывая перед ним завтрашний день», показать его таким, «каким он должен быть, осветить его завтрашний день», процитировал и А. Фадеева: «Это не только не умаляет силы реализма, а это и есть подлинный реализм. Жизнь надо брать в её революционном развитии. Приведу пример из области природы. Яблоко, выращенное в саду, особенно в таком саду, как сад Мичурина, – это яблоко такое, «как оно есть», и одновременно такое, «каким оно должно быть». Это яблоко больше выражает сущность яблока, чем дикий лесной плод. Так и социалистический реализм» (Проблемы социалистического реализма. М., 1948. С. 12). Вот все эти положения были раскритикованы докладчиком и сделан вывод, что развитию современной литературы мешает, тормозит догматический метод социалистического реализма.

Об этом эпизоде в литературной жизни того времени через тридцать с лишним лет вспомнил профессор Дмитрий Урнов, главный редактор журнала «Вопросы литературы», тогдашний студент четвёртого курса. В 1956 году четвёртый курс филфака предложил аспиранту В. Петелину выступить в Коммунистической аудитории на учёном диспуте «О художественном методе». «Что с той трибуны услышали от Виктора Петелина, не шло ни в какое сравнение с этюдом на ту же тему, опубликованным лишь три года спустя, и то за границей. Я имею в виду эссе о социалистическом реализме, вышедшее в 1959 г. в Париже под именем Абрама Терца и принадлежавшее А.Д. Синявскому. Вот это эссе, ныне широко известное, рядом с петелинским выступлением следовало бы считать апологией названного метода. Следовало бы… однако… Спрашивается, почему А.Д. Синявского (Абрама Терца) как подхватили сразу, так по сию пору и носят на руках, а слово истинного смельчака критика, в самом деле первого и поистине во весь голос сказавшего, что такое социалистический реализм, забыто?» (Урнов Д. «Кто создаёт иллюзии?» в рубрике «Поминки по советской литературе» // Литературная газета. 1990. 26 сентября).

В журнале «Новый мир» была опубликована статья А.И. Метченко «Историзм и догма», в которой говорилось об упрощённо-социологическом подходе к явлениям искусства. Среди всего прочего он писал: «Прав молодой исследователь творчества М. Шолохова В. Петелин, критикуя некоторые последние работы о Шолохове за схематическое освещение в них функции пейзажа в «Тихом Доне»…» (Новый мир. 1956. № 12. С. 227). Конечно, речь тут шла не только о пейзаже, но и портрете, а в общем-то о переоценке сущности романа, о переоценке его образной системы, о новой трактовке гуманизма и шолоховских героев.

Естественно, статью прочитали и на факультете, ведь не часто учёные факультета удостаивались такой чести быть опубликованными в «самом» «Новом мире». И на первом же заседании учёного совета профессор Н.А. Глаголев, конармеец в Гражданскую, рапповец в 20-х, выходец из Института красной профессуры в 30-х, не защитивший ни кандидатской, ни уж тем более докторской, типичный представитель вульгарно-социологического направления в литературоведении, в своём выступлении обратил внимание коллег на противоречивость А.И. Метченко в отношении к своему аспиранту: с одной стороны, на трибуне резко критикует антипартийную, порочную позицию В. Петелина, отвергающего основополагающие принципы теории социологического реализма, а с другой – поддерживает его публично же в «Новом мире».

– Что же получается, Алексей Иванович? – ехидно спрашивал Н.А. Глаголев. – Публикация в «Новом мире» перечёркивает ваше выступление в Коммунистической аудитории. Нехорошо получается, Алексей Иванович… Мы, красногвардейцы, в Гражданскую войну немало порубали вот таких, кто порочит нашу идеологию и кто выступает против марксизма-ленинизма… Что подумают студенты, аспиранты, молодые преподаватели, которые должны брать с нас, старых коммунистов, пример для подражания в отстаивании наших идеологических основ. Нехорошо, Алексей Иванович, вы недавно получили орден Ленина…

Можно представить себе самочувствие непогрешимого до сей поры профессора Алексея Ивановича Метченко. Но написанное пером не вырубишь и топором. Как не забыть и того, что произошло в Коммунистической аудитории в декабре 1956 года.

Лишь через два года, в 1958-м, была напечатана статья В. Петелина «Два Григория Мелехова», а защита кандидатской диссертации произошла только в июне 1961 года.

Многие из друзей и коллег В.В. Петелина соглашались с ним, обещали поддержать, выступить на дискуссии в Коммунистической аудитории. Но поддержали только через тридцать лет. Почему? Этот вопрос спустя несколько лет возник и перед недавними выпускниками Московского университета М. Хитровым и В. Лакшиным: «Думал после разговора с М. Хитровым, рассказавшим, как живётся ему, в «Известиях»: в нашем мире кажущейся железной необходимости и регламентации, – записал В. Лакшин в начале июня 1963 года, – в жизни, расписанной и предопределённой сверху до мелочей, построенной на ожидании «указаний» и «накачек», огромное значение, как ни парадоксально, приобретает малая, казалось бы, частная инициатива, добрый личный порыв, благое начинание. Думаешь: можно ли пробить эту стену – и немеешь в обречённом бездействии. А оказывается, только попробуй: стена пробивается довольно легко, если твоё движение идет по ходу жизни. Сопротивление не так уж мощно, поскольку среда инертна. А сколько энергии дремлет и пережигается из-за жалких опасений: «ничего сделать невозможно», «что я могу» и т. п.!» (Лакшин В. Новый мир времён Хрущёва. М., 1991. С. 130). Надо проявить частную инициативу, и можно пробить стену официальной идеологии, а не сидеть «в обречённом бездействии» – вот пафос честных писателей, но как поздно пришёл этот здравый смысл в эти думающие головы.

Марк Щеглов одним из первых в «Новом мире» (1954. № 5) опубликовал яркую и обстоятельную статью о романе «Русский лес» (1953), центральный герой которого Иван Вихров верит в идеалы русского народа, верит в незыблемость русского леса, верит в «чистого и гордого человека, которого, как свечечку, пронёс в непогоду»; критик занял правильную позицию в толковании романа, вокруг которого поднялись разные толки. «Величание лесу воспринимаешь у Л. Леонова, – писал М. Щеглов, – как хвалу всему хорошему на земле: благоденствию, мудрости, родине, самой жизни. Именно поэтому в отношении к проблеме леса с особой остротой решаются вопросы «положительности» или «отрицательности» героев. Карьерист и вредитель профессор Грацианский, промышленник-лесоистребитель Кнышев, маклак Золотухин-старший, помещица Сапегина, «петербургская» дворянская Россия, окутанная дымом лесных пожарищ, заморские грабители русского леса – всё это вражьи, чёрные силы в романе. И, наоборот, лесной заступник и мудрец Вихров, добрый леший – старец Калина, комсомолка Поля Вихрова и другие – это друзья леса, и читатель романа должен в свою очередь стать им другом… В произведении Л. Леонова лес вместе есть основа, из которой развивается общефилософская и моральная идея вечной новизны, возобновляемости жизни, идея оптимизма и человеческой чистоты. Она с особенной чёткостью звучит и в философском споре в салоне Грацианских и в ночном разговоре Чередилова с Вихровым» (Щеглов М. Литературно-критические статьи. М., 1965. С. 272). М. Щеглов не только рукоплещет роману Л. Леонова, но и высказывает критические замечания:

«К сожалению, в романе «Русский лес» в историю Поли Вихровой внесено немало напрасного вымысла. Стараясь привести конфликт «отцов и детей» в соответствие с широким морально-философским замыслом романа, Л. Леонов поступается известной долей психологической и художественной правды.

Поля Вихрова ненавидит своего отца. За что?..» (Там же. С. 283). И Марк Щеглов развёртывает подробный анализ эпизодов романа, чтобы показать, как Л. Леонов даёт неточную оценку поступкам и размышлениям своих персонажей, особенно Поли и Серёжи, что, естественно, снижает значение романа, особенно это касается некоторых глав, изображающих войну.

В это время партия и правительство решило создать новый Гимн Советского Союза: Георгий Свиридов – музыку, слова – Исаковский, Твардовский, Грибачев, Смирнов, Бровка. На первых порах получалось разномастно, к словам Исаковского что-то стали добавлять, но возникло столько противоречий и различных вариантов текста, что единого по мыслям Гимна в этом составе не получилось. Гимн Советского Союза попросили написать и С.В. Михалкова.

1 декабря 1956 года была написана «Записка» Отдела культуры ЦК КПСС «О некоторых вопросах современной литературы и о фактах неправильных настроений среди части писателей», подписанная Д. Поликарповым, Б. Рюриковым, И. Черноуцаном. В «Записке» говорилось о больших задачах, которые поставил ХХ съезд КПСС, между тем как ряд таких крупных писателей, как В. Катаев, Ф. Панфёров, С. Щипачёв, В. Кожевников, пишут о событиях сорокалетней давности, в пьесах нет больших проблем, сборники «День поэзии» чаще всего «выражают настроения пессимизма и растерянности». «Одним из наиболее острых в литературной среде является сейчас вопрос об отношении к роману Дудинцева «Не хлебом единым». Среди руководителей Союза писателей высказываются резко противоречивые суждения о романе. Одни считают его значительным произведением, написанным в духе решений ХХ съезда КПСС, другие – явлением вредным, идейно-порочным.

В романе Дудинцева с большой остротой разоблачаются типы дельцов и карьеристов, озабоченных только своим мещанским благополучием и подправляющих творческую инициативу новаторов (Дроздов, Шутиков, Авдиев, Невраев). Эти персонажи нарисованы писателем сильно и выразительно.

Главный недостаток романа Дудинцева состоит в том, что этой сплочённой группе хищников и карьеристов противостоят в качестве положительных героев люди душевно надломленные, занимающие, как правило, оборонительные позиции. Образ Галицкого, воплощающего, по замыслу автора, здоровые партийные силы, ведущие бой против рутинёрства и косности, нарисован художественно слабо. Основной положительный персонаж книги – изобретатель Лопаткин – не отделяется достаточно убедительно от отчаявшихся и разочаровавшихся во всём изобретателей Араховского и Буська. Тяжёлые, подчас трагические перипетии травли новаторов изображены смело, сильными художественными мазками, а победа Лопаткина описана бегло, невыразительно и выглядит случайной.

Всё это дает возможность нездоровым элементам использовать роман для клеветнических измышлений о том, что социалистическая система якобы не способствует творчеству и новаторству, порождает косность и бюрократизм. Эти элементы пытаются доказать, что выведенные в романе отрицательные герои будто бы воплощают в себе типичные черты руководящих кадров всего нашего государственного и партийного аппарата.

Тон такому клеветническому истолкованию задал на обсуждении в Союзе писателей К. Паустовский, заявивший, что роман зовёт в бой против чиновников, которые захватили управление всей нашей жизнью и душат всё честное, смелое и творческое. «У нас в стране безнаказанно существует и даже в некоторой мере процветает совершенно новая прослойка, новая каста обывателей. Это новое племя хищников и собственников, не имеющих ничего общего ни с революцией, ни с нашим строем, ни с социализмом. Это циники и мракобесы… Это маклаки и душители талантов… Таких Дроздовых тысячи, и не надо закрывать глаза».

Выступление Паустовского послужило как бы сигналом для различных нездоровых и озлобленных элементов, которые пытались в таком же духе комментировать книгу Дудинцева в выступлениях на дискуссиях и читательских конференциях. Показательно, что выступление Паустовского было полностью перепечатано в стенгазете филологического факультета МГУ, что способствовало разжиганию нездоровых настроений среди студенческой молодёжи.

Речь Паустовского на обсуждении романа Дудинцева выходит за рамки литературного спора, это выпад против советского и партийного аппарата, направленный на то, чтобы посеять в народе недоверие к государственным органам» (Культура и власть. С. 571—572). В «Записке» авторы критикуют армянского писателя Н. Зарьяна за статью «Правдиво отображать жизнь» (Коммунист (Ереван). 1955. 24 декабря), в которой он критикует Г. Николаеву за слабое изображение районного начальства, Д. Гранина за рассказ «Собственное мнение», который в инструкторе горкома Локтеве видит «только черты бездарного и мстительного чиновника», В. Овечкина за статью «Писатели и читатели» (Литературная газета. 1956. 2 октября) «за крикливость и не оправданную грубость», за стихи в сборниках «День поэзии» и «Ли тературная Москва», в журналах «Новый мир» (№ 8, стихи Ольги Берггольц), «Октябрь» (№ 11, стихи М. Алигер),

«Знамя» (№ 9, стихи Б. Пастернака), Б. Пастернака за роман «Доктор Живаго», сданный в журнал «Новый мир», в Гослитиздат и в итальянское издательство. «Это произведение проникнуто ненавистью к советскому строю» (Там же. С. 573—577).

Эта «Записка» обсуждалась в Союзе писателей как руководящие указания партии. Много лет спустя В. Дудинцев дал интервью газете «Труд»: «Помню, когда я написал «Не хлебом единым», роман вызвал мощную волну народного отклика. В Центральном доме литераторов состоялось обсуждение романа. В зале сидели даже на полу. Но несколько кресел в первом ряду оставались незанятыми. Потом появились солидные люди, которым бравые ребята расчищали дорогу. Они сели в эти кресла, вынули блокноты, ручки с золотыми перьями и приготовились слушать. Для человека, имеющего глаза и уши, этой картины было достаточно для того, чтобы в его душе зазвучал сигнал тревоги, призывавший к максимальной осторожности.

На трибуну один за другим выходили Тендряков, Овечкин, Каверин, Вс. Иванов, Михалков. И все они говорили, что «Не хлебом единым» – партийный роман и критичность его выработана XX съездом. Хотя прекрасно знали, что писался он задолго до съезда. Сидящие впереди одобрительно кивали головой: правильно, мол, хорошо. И вдруг на трибуну вышел горячо любимый мною Константин Георгиевич Паустовский и сказал примерно следующее: роман, безусловно, хорош, но съезд тут ни при чём, да это и не важно, а главное – как верно схвачен тип Дроздова (главный противник Лопаткина. – В. П.), в них-то, дроздовых, всё зло и заключено… Молодёжь, сидящая на галерке и скроенная по той мерке, что вы мне предлагаете, подняла одобрительный шум. Люди из первого ряда лихорадочно заработали перьями.

А в это время в «Роман-газете», уже набранный, лежал «Не хлебом единым», не хватало только подписи для выхода в свет. И тогда два с половиной миллиона читателей смогли бы сопоставить клевету, которая вскоре хлынула с газетных полос, с текстом и спросить: где же тут очернительство? Где ненависть к Родине? Тактически, стратегически было важно, чтобы роман опубликовали. И я, и Симонов это понимали. Поэтому Константин Михайлович, сидевший рядом со мной в президиуме, посоветовал мне выступить и попробовать погасить этот страшный эффект. Что я и сделал, подтвердив версию о благотворном влиянии съезда на моё творчество. Ну, тут уж молодые люди с галёрки засвистели, закричали: «И это ты, Дудинцев?!»

А дальше случилось совсем уж непредвиденное. Вообще, должен отметить, что, когда политические события достигают своей высшей остроты, особенно свирепствует случайность. Непознаваемая закономерность, и от государственных деятелей в такие моменты требуется повышенная бдительность и осторожность (это, если хотите, тактическая рекомендация). В моём же случае произошло вот что: умер директор Гослитиздата Котов и до назначения преемника выход романа приостановили. За это время блокноты были пущены в ход, началась дикая реакция на события в ЦДЛ. Роман запретили. Был наказан и Симонов. Вот к чему привела выходка крыловского медведя, из лучших вроде бы побуждений убившего комара на лбу пустынника при помощи булыжника. Нельзя быть медведем, когда вторгаешься в область политики, тем более во времена острейших общественных катаклизмов» (Дудинцев В. Добро не должно отступать // Труд. 1989. 26 августа).

14 мая 1957 года Н.С. Хрущёв выступил на встрече с членами Правления Союза писателей СССР, где были даны новые указания и оценки, в которых наметился серьёзный откат от известного доклада о культе личности И.В. Сталина на ХХ съезде КПСС. Хрущёв говорил, что среди творческой интеллигенции «нашлись отдельные люди, которые начали терять почву под ногами, проявили известные шатания и колебания в оценке сложных идеологических вопросов, связанных с определением последствий культа личности. Нельзя скатываться на волне критики к огульному отрицанию положительной роли Сталина, выискиванию только теневых сторон и ошибок в борьбе нашего народа за победу социализма». Начавшийся 14 мая 1957 года пленум Союза писателей прошёл в том же духе. Но 19 мая 1957 года на встрече писателей с партийными и государственными руководителями Н.С. Хрущёв, используя обстановку собственного «культа личности», полностью раскрыл свою точку зрения. Об этой встрече написал Владимир Тендряков:

«Крепко захмелевший Хрущёв оседлал тему идейности в литературе – «лакировщики» не такие уж плохие ребята… Мы не станем цацкаться с теми, кто нам исподтишка пакостит». Он неожиданно обрушился на хрупкую Маргариту Алигер, активно поддержавшую альманах «Литературная Москва»:

– Вы – идеологический диверсант. Отрыжка капиталистического Запада!

– Никита Сергеевич, что вы говорите? – отбивалась ошеломлённая Алигер. – Я же коммунистка, член партии.

– Лжёте! Не верю таким коммунистам! Вот беспартийному Соболеву верю!

– Верно, Никита Сергеевич! – услужливо поддакивал Соболев. – Верно! Нельзя им верить!» (Шевелёв В.Н. Н.С. Хрущёв. С. 168—169).

Этой же темы обстоятельно касается и американский учёный Уильям Таубман в книге «Хрущёв» (ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия, 2005), серьёзной и глубокой биографии известного руководителя, не без перехлёстов, но основанной на огромном материале опубликованных источников. Анализируя причины первого конфликта Хрущёва с творческой интеллигенцией, У. Таубман напоминает, что только закончился трагический конфликт с Венгрией, возникли серьёзные осложнения почти со всеми странами Восточной Европы – это произошло после секретного доклада на ХХ съезде партии, далеко пошли беспочвенные заявления о подъёме целины, почти неразрешимые трудности в сельском хозяйстве, а возгласы Хрущёва о том, что в самое ближайшее время догоним и перегоним Соединенные Штаты по мясу на душу населения и через двадцать лет будем жить при коммунизме, вызывали иронические улыбки в кругу его соратников, не говоря уж о творческой интеллигенции. У. Таубман называет повесть «Оттепель» И. Эренбурга, в которой жёстко говорилось о представителях правящей элиты не как о «пережитках гнилого прошлого», а как о настоящих властителях, со всеми их кричащими противоречиями. «Идеологическая дисциплина, – писал У. Таубман, – на которой настаивал Хрущёв, вызывала у творческих людей естественное отторжение; неудивительно, что отношения были напряжёнными с самого начала. Люди искусства не понимали, что их нескрываемая свобода подрывает не только партийную линию Хрущёва, но и его самооценку. Вот почему столкновения с «творческой интеллигенцией» заставляли буквально набрасываться на аудиторию, разражаться гневными оборонительно-наступательными речами, грубыми и бессвязными; таким поведением он, естественно, не только не достигал цели, но и ещё более отталкивал от себя образованных и культурных людей» (Таубман У. Хрущёв. С. 337). Хрущёв, выступая перед писателями, почти ничего не читал из их произведений и допустил множество ошибок. Признавая свои ошибки, он решил устроить для творческой интеллигенции нечто вроде творческого праздника, на котором и были произнесены погромные речи против Маргариты Алигер. Молотов, Каганович, Микоян в своих воспоминаниях резко отозвались о выступлении Хрущёва во время этого праздника, всем было ясно, что Хрущёва одолел алкоголь.

И. Эренбург тоже заметил перемены в политике государственной власти, он увидел, что повсюду воцарились прежние опасения, особенно после выступления Н.С. Хрущёва на юбилейной годовщине Великой Октябрьской социалистической революции в 1957 году, когда тот высказал прямые указания, что, «критикуя неправильные стороны деятельности Сталина, партия боролась и будет бороться со всеми, кто будет клеветать на Сталина… Как преданный марксист-ленинец и стойкий революционер, Сталин займёт должное место в истории».

Эти зигзаги серьёзно отразились на политике в восточноевропейских государствах, особенно в Венгрии, где верный Ракоши был заменён Кадаром, после чего начались брожения в Польше и Чехословакии.

Не прошло и полугода, как в июне 1957 года Маленков, Молотов и Каганович заговорили о том, что Хрущёв становится как руководитель нетерпим, допускает много промахов и ошибок, ни с кем не советуется, на всех конференциях выступает только сам, полностью отрицая коллективность в руководстве партией и страной. 18 июня 1957 года большинство членов Президиума ЦК КПСС настояло на открытии внеочередного заседания. Место председательствующего занял Н. Булганин, сказав:

«– Товарищи, ну о чём здесь говорить – все факты вы знаете. Невыносимо. Мы идём к катастрофе. Всё стало решаться единолично. Мы вернулись в прежние времена.

В числе других выступил и Шепилов:

– Советский народ и наша партия заплатили большой кровью за культ личности. И вот прошло время, и мы снова оказались перед фактом формирующегося нового культа. Хрущёв «надел валенки» Сталина и начал в них топать, осваивать их и чувствовать себя в них всё увереннее. Он – знаток всех вопросов, он – докладчик на пленумах и совещаниях по всем вопросам. Промышленность ли, сельское ли хозяйство, международные ли дела, идеология – всё решает он один. Причём неграмотно, неправильно.

– Сколько лет вы учились? – перебил его Хрущёв.

Шепилов ответил, что он закончил гимназию, десятилетку, четыре курса университета и Институт Красной профессуры.