Kitabı oku: «Слишком большое сходство (сборник)», sayfa 3

– Значит, приказа не было? – Дежурный склонил голову к столу, готовый повторить этот вопрос еще десять, сто раз, пока не получит четкий ответ для протокола. Замотина посмотрела на него с нескрываемой жалостью, соболезнующе покивала головой.

– Если бы мы все делали только то, что нам приказывают… – начала она и замолкла, подыскивая слова, которые бы сразу поставили на место этого настырного лейтенанта.

– То что бы тогда случилось?

– Хм, – Замотина нервно улыбнулась, поерзала возмущенно на жестком стуле, – будто сами не знаете.

– Понятия не имею, – простодушно ответил дежурный. – Я не понимаю, что же плохого, если все мы будем в меру сил и способностей выполнять указания руководства? Дело от этого только выиграет. Поэтому я, например, – дежурный говорил все тише, но голос его окреп, – стараюсь сначала выполнить то, что обязан по службе, а уж потом проявлять инициативу, творить, выдумывать, пробовать.

Женька, напряженно вслушивающийся в разговор, незаметно подмигнул Дееву: дескать, не дрейфь, батя, кажется, наши дела не так уж плохи.

– Хотите, скажу всерьез? Хотите? – Замотина заговорила со скрытой яростью. – Скажу. А почему бы мне и не сказать? Так вот, граждане хорошие… Если таким вот типам волю дать, – она кивнула на Деева, – вы представляете, что произойдет? Нет, вы представляете?

– Очень интересно было бы узнать, – заметил дежурный.

– Он же опять за топор возьмется! – через силу хохотнула Замотина. – Вы на него посмотрите! Его без топора и представить невозможно…

– Может, и верно, что без топора меня представить трудно, – хмуро заговорил Деев, глядя исподлобья на Замотину. – И без лопаты, без пилы, без рубанка. Потому что всю жизнь у меня в руках был инструмент. Над этим и посмеяться можно, кое-кому смешно видеть человека с лопатой, с топором, с кайлом… Но с топором, между прочим, – Деев повернулся к дежурному, – мы сегодня вот эту гражданку задержали. Не с лопатой, а с топором. Не сажала она деревья, а вырубала. Я вот что еще скажу… – Деев твердо посмотрел на дежурного. – Если я посадил, а она уничтожила, она не только меня обидела. Она всех нас обидела.

– Ишь как ловко повернул! – воскликнула Замотина.

Дежурный поднялся, медленно прошел вдоль сидящих перед ним людей, остановился у окна и, откинув проволочный крючок, открыл форточку. Огни в домах поредели, от издалека проносившихся запоздалых машин по лицу дежурного мелькали светлые блики. Он вернулся к столу, пошелестел листками протокола, потрогал клавиши многочисленных переключателей, вздохнул.

– Наша семья жила на окраине большого города… Вокруг кукурузные поля, дальше картошка росла… Когда думаю об этих местах, сразу почему-то запах картофельной ботвы вспоминаю… Картошка уже вырыта, ботва лежит на земле, сохнет, и такой от нее запах… Запах детства. Вокруг нашего домика несколько деревьев росло. Нас было трое братьев, и, наверно, можно сказать, что выросли мы на кленах, там клены росли от одного корня, стволов пять, не меньше.

Замотина смотрела на дежурного с настороженным недоумением. Она сразу почувствовала, что эти воспоминания чем-то направлены против нее. Осторожно посмотрев на Женьку, Замотина утвердилась в своих подозрениях: тот улыбался, слушал внимательно, одобрительно.

– Осень помню, – продолжал дежурный, ни к кому не обращаясь. – Клены кострами полыхают, осень в тех краях солнечная, сухая, тепло держится долго, а небо до того синее, что глазам больно. И вот краски в памяти остались – красные клены и синее небо… – Дежурный помолчал. – Помню, как-то котенка с дерева снимали, забрался от собак подальше, а слезть не мог, сутки просидел, все орал, наконец не выдержали мы, полезли… А дерево высокое, тонкое, раскачивается, вверху кот орет, внизу мать ругается… Еще какой-то полоумный петух был, любил, бывало, взлететь на это дерево и орать на всю округу. Ох и орал, дурак, ох и орал! – Дежурный восхищенно покрутил головой. – До сих пор звон в ушах стоит.

Что-то не нравилось Замотиной в этом рассказе, она ерзала на жестком стуле, обеспокоенно вертела головой, и постепенно неуверенность охватывала ее душу.

– А что это вы про петуха взялись рассказывать? – не выдержала Замотина и подалась вперед от нетерпения.

– Про какого петуха? – удивился дежурный. – Я ничего про петуха не говорил. О другом, правда, был разговор… Вспомнил вот дерево. Я же не виноват – без спросу вспоминается, можно сказать. А у вас было такое дерево? – неожиданно спросил он Замотину.

– Нет. – Замотина отвернулась. – Я в лесу выросла.

– А у вас, Деев?

– Что говорить! – Деев махнул тяжелой красноватой ладонью. – И рябинку, которую эта вот… срубила, во всем лесу узнаю.

– А ты поплачь, поплачь, оно и полегчает, – зачастила Замотина.

– Плакать не будем, – строго проговорил дежурный. – Зачитываю протокол, – строго проговорил он. – «Гражданка Замотина, руководствуясь собственными представлениями о правилах посадки деревьев в новом микрорайоне, на пустыре у многоквартирного дома срубила посаженные гражданином Деевым деревья. Возмущенный ее самовольством, гражданин Деев вырвал из рук гражданки Замотиной топорик, типа туристский, которым вышеупомянутая гражданка Замотина под покровом темноты рубила деревья, и, не владея собой, изрубил входную дверь квартиры гражданки Замотиной, чем привел ее в полную негодность…»

– Кого привел в негодность? – спросил Женька, стараясь выглядеть серьезным.

– Дверь, конечно. – Дежурный для верности еще раз посмотрел в листок протокола. – «Да, привел дверь гражданки Замотиной в негодность…» Правильно написано? Не отрицаете? Прошу подписать. Вот так… А теперь можете быть свободны.

– Это как же понимать? Вы что же, не посадите его? – Замотина с недоумением оглянулась на Деева.

– Деева? – переспросил дежурный. – Нет, не посажу. Воздержусь. Сажает суд. Вот суд пусть и решает.

– Так нельзя! – вдруг закричал пьяный в своем углу. – Если ты так говоришь, то я больше знать тебя не хочу! Кончилась наша дружба, Коля! Кончилась… Больно большим человеком ты стал, мне уж не дотянуться… Иди себе с богом… За тобой не угонишься, ноги не те… Да и охоты особой нету…

– А кто мне дверь вставит?

– Да вставим тебе дверь! Иди уже, Христа ради! – заорал Женька. – Иди, пока идется! – Подождав, пока Замотина, пробираясь вдоль стен, дошла все-таки до выхода и прошмыгнула в дверь, он повернулся к дежурному: – Ну, а это… как сказать-то… Что ему светит?

– Думаю, суток десять-пятнадцать придется ему на пользу родного города потрудиться. Скорее всего по части благоустройства. – Дежурный позволил себе улыбнуться. – Так что работа будет не в тягость, а, папаша?

– Поработаем, – ответил Деев, поднимаясь. – Отчего ж не поработать.

Дали Дееву пятнадцать суток.

Приговор он слушал спокойно, и единственное, о чем попросил суд, – это направить его на работу в район нового дома. Судья несколько удивилась, поскольку обычно осужденные умоляли не направлять на свою улицу, чтоб не срамиться. Накануне Деев сам остригся наголо – не утруждать же милицейских парикмахеров, но, как выяснилось, сделал это напрасно, потому как стричь его никто не собирался. Он стоял перед судьей, опустив угластую голову, и молча ждал ответа на свою просьбу.

– Я правильно вас поняла, Деев, вы изъявили желание отбывать наказание возле своего дома? – отчего-то раздражаясь, спросила судья, полная крашеная блондинка. – Почему? Вы можете ответить?

– Могу, чего ж тут хитрого. – Деев пристально посмотрел на судью, пытаясь понять, как она к нему относится. – Потому что там работы много.

– Но и в других местах много работы… В нашем городе, слава богу, достаточно грязи, есть где повозиться.

– Ну, не посылайте, коли нельзя. Делов-то!

На следующий день Женька побрился, надел клетчатую рубашку, начистил туфли и отправился к начальнику жилищно-коммунального отдела. Он строго-настрого наказал себе быть сдержанным, ни в коем случае не повышать голоса.

Войдя, он снял кепку и остановился, терпеливо ожидая, пока начальник поговорит по телефону, положит трубку, поднимет на него усталые глаза.

– Слушаю.

– Я по поводу Замотиной…

– Знаю. Все знаю. Я с ней уже говорил. У тебя все?

– Мужику-то, соседу моему, пятнадцать суток дали… Нехорошо.

– Да уж хорошего мало, – согласился начальник. – А ты что хотел? Он же топор на человека поднял. Все правильно. Да, Замотина у нас работник старательный, но ошибки возможны. Ты вот никогда не ошибаешься? Ты кем работаешь?

– Водителем. Ну и что? Старика-то посадили. Эта Замотина ваша повыдергала все деревья! Какой же это порядок?!

Женька продолжал отрывисто выстреливать фразы, постепенно распаляясь, начальник задумчиво смотрел на него, и Женька под этим взглядом стихал, запал его ослабевал, и наконец он замолк на полуслове.

– Кем, ты сказал, работаешь?

– Водителем, – озадаченно проговорил Женька. – А что?

– Переходи к нам слесарем, а? У нас слесарей нет… Квартиру дадим… Переходи.

– Да вроде есть квартира-то, дали мне… В этом же доме.

– Тем более! Тебя как зовут-то?

– Женька… Евгений то есть.

– У вас в доме воду подключили?

– Нет. Обещали на неделе… А что?

– Не будет воды на неделе. И на следующей не будет. – Начальник с силой потер лицо ладонями. – Слесарей нет. Некому подключать.

– Долго ли подключить?

– Долго. Надо все краны проверить, исправить поломанные, заменить некоторые нужно… А то дадим воду и тут же полдома зальем. Вот как, брат Женька… Так что, пойдешь?

– Подумать надо.

– Зарплата невелика, меньше, наверно, твоей, но ты можешь еще по совместительству – перечить не будем, даже поможем… Как у тебя по этой части? – Начальник выразительно щелкнул себя по горлу, издав булькающий звук.

– Нормально, – ответил Женька. – В порядке, – поправился он, но ему показалось этого маловато, и он добавил: – Не пью я, можно сказать. Брюхо болит.

– О! – обрадовался начальник. – Тогда ты для нас просто находка! Ну, так что, по рукам?

– Подумать надо.

– Подумай, – поскучнев, ответил начальник. – Отчего ж не подумать… А с Замотиной я потолковал. Не будет больше деревья рубить. Что получилось – ей пятьдесят стукнуло, вот она и развила деятельность, чтоб благодарность заслужить. Нет у нее других радостей.

– И что же, вынесли ей благодарность?

– Вынесли, – кивнул начальник. – А как же! Надо же поощрять людей за добросовестный труд. Она ведь хотела как лучше, общественную активность проявила, не о себе думала…

– О себе! – успел вставить Женька.

– Если сам о себе не подумаешь, то кто же? – улыбнулся начальник. – Видишь, как гуманно мы к людям относимся, переходи к нам, а? А твой старик сам виноват… Будто вчера родился. Пора привыкнуть. А то ишь, нервный какой!

* * *

Деев под присмотром милиционера работал во дворе своего дома – начальник райотдела милиции усмотрел в этом дополнительный воспитательный фактор. Иногда кое-кто из новых жильцов выходил из дому, помогал Дееву. Тот от помощи не отказывался. С особой тщательностью он уничтожил следы зловредной деятельности Замотиной – выкорчевал остатки срубленных деревьев, свалил в траншею ветви, подровнял землю.

– Бог в помощь! – не упускала случая поприветствовать его Замотина.

Деев сдержанно и беззлобно благодарил ее кивком. Иногда вместе с милиционером и еще двумя осужденными заходил домой попить чайку, но не злоупотреблял этим и всегда из-за стола поднимался первым.

Проходил день за днем, и Деев начал замечать, что Замотина теряет злую уверенность в какой-то своей правоте, что жажда отомстить, наказать рассасывается в ее душе. Особенно это стало заметно, когда Женька поставил новую дверь Замотиной.

– Может, и замок поставишь? – смущаясь, спросила Замотина. – Я уж в долгу не останусь, а?

– Замок? – не сразу понял Женька. – Это надо к Дееву обращаться. Он мастер по этому делу. Правда, пока в заключении находится, не имеет права… Но потолковать можно.

Отпустили его в субботу. Поблагодарили за службу, старшина на прощание руку пожал. Первым делом Деев отправился к месту, где стоял его старый дом. Еще издали, завидев остатки забора, знакомый поворот, он почувствовал, как колотится сердце. Уже у калитки понял причину волнения – Кандибобер. Как он здесь, жив ли? Женька обещал подкармливать пса, ну а там кто его знает…

Собаки на месте не оказалось. В будке белел неметеный, нетронутый снег. Деев обошел заснеженный пустырь, где недавно стоял дом, походил по саду – следов Кандибобера не нашел. Он несколько раз позвал собаку, и его голос звонко и одиноко прозвучал в морозном воздухе. Кандибобер не появился.

– Ну и правильно, – сказал Деев. – Чего тебе здесь делать… Это не жизнь. Ушел – и правильно.

Пустырями, напрямик Деев зашагал к новому дому. Он увидел его издали и даже не узнал поначалу: весь дом светился окнами. За две недели его уже заселили, и счастливые новоселы с наслаждением обдирали забрызганные жирными пятнами обои, перекрашивали полы, перевинчивали косо приколоченные шпингалеты, ручки, двери встроенных шкафов. Не жалели ни сил, ни денег, чтобы очистить квартиры от оставленного строителями духа пренебрежения к своей работе, к будущим жильцам, да и к самим себе. В каждом шурупе, заколоченном кувалдой, в каждом протекающем кране, в сорванной резьбе проступала какая-то ненависть к неведомым обидчикам, такой вот работой строители словно хотели выразить непонятный им самим протест.

Не глядя по сторонам, он проскользнул в свой подъезд и торопливо нажал кнопку звонка. Дверь открыла дочка.

– Батя! – воскликнула она. – Наконец-то! Мам! Глянь, батю отпустили на волю!

– Да ладно тебе, – буркнул Деев. Он бросил телогрейку на пол, прошел в комнату и уселся за стол, глядя прямо перед собой.

– Есть будешь? – спросила жена.

– Чего? – вздрогнул Деев.

– Есть, говорю, будешь?

– Да уж покормили.

Что-то говорила дочка, осуждающе бубнила жена, но Деев не слушал их, и радости освобождения не было. Он напряженно прислушивался к самому себе, стараясь понять, как приняли его здесь. Не дочь, не жена, нет, за них он не беспокоился. Телевизор явно издевался над ним, посмеивался. Старая кушетка стояла в углу мирно, не было в ее облике осуждения. «Это хорошо», – подумал Деев. Он посмотрел в темноту второй комнаты. Свет там был выключен, и в комнате стоял густой, но прозрачный полумрак – виден был стол, картинка на стене, тяжелый гардероб из крашеной фанеры. Ощутив исходящее из этой темноты тепло и спокойствие, Деев облегченно перевел дух. Значит, он здесь… И хорошо.

– Как Женька? – спросил Деев.

– А что ему сделается? Живет. Вон под окнами шастает – деревья сажает.

– Дерева?! – Деев долго смотрел в окно, прижав ладошки к стеклу, но так ничего и не разглядел. В прихожей он подобрал с пола телогрейку, нескладно, торопясь, натянул ее, надел шапку и вышел.

Во дворе, между домом и котлованом, Деев увидел маленькую фигурку Женьки.

– О! – воскликнул тот обрадованно. – Никак освободили сердешного?! Да здравствует свобода!

– Кандибобер ушел, – тихо сказал Деев.

– Да, три дня как ушел.

– Чего ж раньше не сказал?

– Вот и сам узнал.

– И то верно, – согласился Деев. – А чего копаешься? Тоже срок получил?

– Нет. – Женька счастливо рассмеялся. – По доброй воле рою яму ближнему. Твоей подружке Замотиной месть затеял. Смотри! Ох уж эти заготовители-благоустроители! Понадергали в лесу целую рощу, а тут мороз ударил. Они все бросили и по домам. А я что, свалил все деревца на свой грузовик и доставил сюда. Штук двадцать посадил уже, а еще около сотни осталось.

– В мерзлую землю?

– Ну! Весной мест своих не узнают. Заснули в лесу, а проснулись в нашем распрекрасном дворе.

– Не примутся, – грустно обронил Деев.

– Что?! Пусть попробуют! – И Женька снова принялся долбить землю. Закончил ямку, выгреб из нее звенящие комья земли, снова повернулся к Дееву. – Я считаю, что каждая ямка для дерева – это вроде как могила для Замотиной, понял?! И такие во мне силы пробуждаются – страшно становится. Но от помощи не откажусь.

– Отчего ж не помочь, – вздохнул Деев. – Только это… куда он мог уйти? Может, подыхать пошел?

– Ему виднее, батя.

– Как паршиво все получилось, ну просто слов нету!

– Глянь! – вдруг прошептал Женька.

Деев оглянулся и увидел, что к ним кто-то идет, обходя в темноте вырытые ямки. Когда человек оказался на фоне освещенных окон, они узнали – Замотина.

Женщина подошла, посмотрела на них, оглянулась на сваленные в кучу деревья.

– Сажаете?

– Не одной же тебе сажать! Ты вот батю на пятнадцать суток посадила, а мы лет на сто сажаем. Сечешь разницу?

– Да ладно тебе злиться-то… Я чего подошла… – Замотина помялась. – Может, зайдем ко мне, а? У меня уж приготовлено… По рюмочке с морозцу-то не грех, а? Мировую выпьем… Заодно и новоселье отметим… У меня и выпить не с кем. А с вами какое-никакое, а знакомство получилось… Идемте, мужички, уж повинюсь я перед вами… Что ж, так и будем жить с топором в душе-то, а?

Женька забеспокоился, ему стало как-то неуютно. Он окинул взглядом холмик мерзлой земли, покосился на Деева – тот стоял отвернувшись.

– Я уж и стулья от соседей принесла… Наготовила кой-чего…

– А чего наготовила-то? – спросил Женька придирчиво.

– Картошки наварила, огурчики есть… Банку грибков открою…

– Ох, Замотина, Замотина! – вздохнул Женька. – Прям не знаю… что с тобой делать… Тимофеич, что с ней делать?

– Теперь-то уж мы соседи до конца, – сказала Замотина и первой направилась к подъезду.

– Чего скажешь? – спросил Деев негромко.

– А черт ее знает! – растерянно ответил Женька. – Вроде не шутит.

– Надо идти.

– Думаешь, надо?

Незначащими словами они старались оттянуть принятие решения, хотя оба уже знали – пойдут, все-таки пойдут в гости к Замотиной, не смогут отказаться.

– А куда деваться? – проговорил Деев.

– Я думал еще несколько деревьев закопать…

– Пошли. Надо.

– Ну, раз надо, то другой разговор, – с облегчением сказал Женька, с силой вгоняя лом в мерзлую землю. – Завтра закончим.

– Послушай, ты вот что мне скажи… – сказал Деев шепотом, чтобы не услышала Замотина, поджидавшая их на площадке у своей двери. – Откуда она знала, что мы с тобой пойдем к ней, а? Я вот не знал, а если б кто спросил, то сказал бы, что не пойду. И ты не знал. А она знала. Значит, не такой она человек, как мы с тобой, а? Может, похуже, может, получше, а вот не такой.

– Баба, она и есть баба, – ответил Женька, не очень разобравшись, что имеет в виду Деев. – Она ведь не просто деревья выдергивала – общественной деятельностью занималась. Благодарность себе зарабатывала. И заработала. Много ли бабе надо!

– Нет, не такой она человек, – повторил Деев. – И знаешь, она заранее решила, что не сможем мы с тобой отказаться от приглашения. Понял? А раз не смогли отказаться, то и поступила с нами, выходит, правильно. Вот выпьем сейчас по рюмке, она это и выскажет. Точно, выскажет. Нет, Женя, не могу я к ней идти. Стало что-то колом в душе, и все тут… Не пойду.

– В чем дело?! – шепотом воскликнул Женька. – В третьем подъезде живет мой дружок с автобазы, у него всегда есть… Пошли!

Они осторожно спустились по ступенькам, трусцой пробежали к следующему подъезду. А когда через час поднялись на свою площадку, то увидели поджидавшую их Замотину. Она смотрела на них скорбно и настороженно. Деев виновато кашлянул, потупился.

– Ну и настырная же ты баба, Замотина! – воскликнул Женька почти восхищенно.

НОЧЬ БЕЗ ЛЮБВИ

Костя сидел в пустой машине и, положив руки на баранку, рассеянно слушал, как стучит дождь по крыше. Фары были выключены, стекла опущены. На ветровом стекле собирались капли и рывками стекали вниз. В мокрых боках автобусов отражались огни аэропорта, освещенный подъезд, голубоватые фонари на высоких столбах. Последний самолет прибывал около двенадцати, и Костя знал, что до полуночи будут слоняться подвыпившие грузчики, будут светиться окна да похрипывать музыкальный агрегат в ресторане на втором этаже.

– Эй, дружок! – В машину заглянул грузчик в потрепанном халате. – Не угостишь сигареткой? А то, понимаешь, кинулся по карманам…

– Угощу. – Костя, не глядя, взял с сиденья пачку, встряхнул, чтобы из прорванной дырки показалась сигарета, протянул в окошко.

– Может, и погреться пустишь? – улыбчиво спросил грузчик.

– Пущу. – Поддернув вверх стопорную кнопку, Костя открыл дверь, убрал с сиденья сигареты и бросил их в ящик, где уже лежало несколько пачек.

– Ждешь кого? – Спрятавшись от дождя и от глаз начальства, грузчик, видимо, посчитал себя обязанным развлечь Костю разговором.

– Шеф отдыхает.

– Большой человек?

– А! Начальник стройуправления.

– Неплохо. Я бы не отказался.

– Я тоже. – Повернувшись к грузчику, Костя увидел щетину на подбородке, провал в зубах, замусоленный воротник синего халата.

– С бабой небось?

– Да, – неохотно ответил Костя.

– То-то здесь духами пахнет. Хорошие духи. Видно, стоит того?

– И даже больше.

– Молодая?

– В самый раз.

– Красивая? Да-а, – протянул грузчик, не дождавшись ответа. Он затянулся, окинул взглядом площадь, огни, распахнутые окна ресторана. – Таким здесь самое место. Ни лишних глаз, ни лишних вопросов, ни ответов… Согласилась поужинать, и все. Остальное ясно. Значит, согласилась и на остальное. Вежливо, обходительно, без грубых слов и грязных намеков, а? И всегда есть шофер, который доставит в любое время дня и ночи, в любом состоянии, в целости и сохранности… А? – Грузчик рассмеялся, прикрывая рот рукой. – Можно, конечно, выпить и дома, но это не то. Коньяк нужно не только уметь заработать, его нужно уметь выпить. Верно?

– Было бы что, – уклончиво ответил Костя.

– Тоже правильно. – Похоже, грузчик со всем соглашался, и была в этом какая-то своя мудрость. – Ну, бывай. Спасибо за гостеприимство. – Он захлопнул за собой дверцу и, согнувшись под дождем, зачем-то подняв куцый воротник синего халата, затрусил к багажному отделению.

Костя включил «дворники», и стекло снова стало прозрачным. Из здания вышла девушка и, пробежав под дождем, упала на сиденье – Костя едва успел распахнуть дверцу. Она даже намокнуть не успела, только в волосах остались капли дождя. От нее пахло табаком, и это вроде бы незначительное обстоятельство начисто разрушило благодушное настроение Кости. Болезненно остро он ощутил, что это не его девушка, что, хотя и сидит рядом, прибежала она не к нему, просто захотелось сменить обстановку. И, перебросившись с ним несколькими словами, она снова убежит туда, на второй этаж, где пьют коньяк, где играет музыка и зреет в девичьих душах согласие, готовность, нетерпение, а мужчины набираются отчаянной решимости, убеждаются в своем превосходстве и силе.

– Привет! – сказала Таня. – Скучаешь? Томишься?

– Да нет… Сплю.

– Смотри… Счастье проспишь.

– Авось.

– Не помешала?

– Сиди. Трезвей, – протянул Костя, стараясь, чтобы это прозвучало равнодушно, не опасаясь, что это прозвучит пренебрежительно.

– Да я и не пила! Нет настроения… Паршиво почему-то… Сама не знаю отчего. У тебя такое бывает?

– Все бывает…

– И как лечишься?

– По-разному… Чаще само проходит. Как шеф? В норме?

– Он всегда в норме, – чуть назидательно сказала девушка. – Разве нет?

– Почти, – уточнил Костя. – Почти, Таня.

– Ты знаешь случаи, когда Анатолий забывал о норме?

– Как тебе сказать… У нас с тобой разная система оценок. С тобой он всегда в норме, всегда в порядке.

– Смотря что иметь в виду.

– Вот и я о том же, – усмехнулся Костя. – Он не спешит?

– Ждет самолет. Не может пропустить такое зрелище. Он и столик всегда занимает у окна, чтобы все летное поле было как на ладони. А когда появится самолет, даже выпить забывает.

– Значит, хорош… Не знаю, что его в этих самолетах тревожит?

– Что-то должно тревожить человека. Разве нет?

– Конечно, Таня! Само собой. Это мы уж по невежеству своему и темноте…

– Заткнись.

Она открыла свой ящик, взяла пачку сигарет, с хрустом вскрыла ее, прикурила, бросила пачку на место и захлопнула крышку. Косте не понравилось, как она все это проделала. Словно здесь не было хозяина и она могла вести себя как ей заблагорассудится. Даже когда кто-то прикасался к машине, у Кости появлялось ощущение, будто ему на плечо положили руку. Он ловил себя на том, что морщится, когда машину встряхивает на ухабах, когда щебенка каменным дождем бьет по стеклу и днищу. И сейчас не смог промолчать, зная заранее, что не будут неприятны его слова.

– Куда сейчас едем? К тебе?

– А тебе-то что? – Она так посмотрела на Костю, будто это не он заговорил, а машина. – Знай крути. В остальном мы как-нибудь разберемся. – Она затянулась и пустила дым над собой.

– Я знаю, что мое дело крутить… Доставлять вас в хорошие места, увозить из хороших мест… В хорошем состоянии… Да еще хорошо себя при этом вести. Это я знаю. Анатолий не устает мне напоминать об этом. Теперь вот и ты напомнила. Мало, оказывается, делать свое дело, надо, чтобы тебя еще мордой время от времени тыкали… Чтоб не забывал, кто ты есть.

– Ну, прости! – Таня положила руку Косте на плечо, слегка встряхнула его. – Не дуйся, ладно? Сам же полез, сам начал! Вот и получил.

Дождь кончился. Они вышли из машины и остановились под фонарем. Что-то прогнусавил диктор – где-то задерживались самолеты, отменялись рейсы, возникали и исчезали технические причины.

– Я почему спросил… – примирительно сказал Костя. – Не знаю, хватит ли бензина, ты ведь не в центре живешь…

– Да? Так ты о бензине печешься? – спросила Таня с усмешкой. – Тебя и в самом деле это беспокоит? – И Костя почувствовал, что краснеет. Он вспомнил, что она была уже в машине, когда они заехали на заправочную станцию недалеко от аэропорта. – Послушай, – Таня резко повернулась к нему, – а может, ты ревнуешь, а? Признавайся!

– Но это ведь не отражается на работе?

– Когда как… Послушай, Костя, а у тебя есть девушка?

– Девушка? Смотря что иметь в виду.

– Да брось! Что можно иметь в виду, когда говоришь о девушке! Существо, которое ты любишь, которое любит тебя, которое ты балуешь иногда, с которым озоруешь… Так есть?

– Сказать «нет» – совестно, в этом не признаются, сказать «да»… врать не хочется.

– Тяжелый случай. А почему, Костя?

– Не знаю… Я вот машину балую.

– А я бы подошла тебе?

– А говоришь, что не пила.

– Отвечай на вопрос!

Костя тронул ее короткие светлые волосы, провел тыльной стороной ладони по щеке. Она была более свободна в словах, могла говорить о чем угодно и заходить в этом разговоре как угодно далеко. Он не мог. Что-то мешало. Может, подчиненное положение, шоферская зависимость. «Как просто у нее получается, – подумал он, – как просто! Повеситься хочется от этой простоты. Послушаешь ее, посидишь рядом… и начинаешь сомневаться в самом очевидном, собственная добродетель, кажется, и гроша ломаного не стоит. Да что там гроша – о ней заикнуться стыдно. Надо же, до каких времен дожили – честность, искренность, наивность приходится скрывать как что-то позорное…»

– Так что? Подхожу я тебе? – настаивала Таня.

– Много выпила?

– Вообще-то… сама не заметила как… Уж очень Анатолий настаивал. Даже не знаю, зачем ему это понадобилось…

– Действительно! Ни за что не догадаться!

– Кончай язвить! Значит, не гожусь? Не подхожу?

– Годишься, Таня. И сама знаешь. Если б не знала, не спрашивала бы… Тебе же не ответ нужен, хочется еще раз меня мордой ткнуть…

– Опять за свое! Так нельзя, Костя. Знаешь, на кого ты похож? Ты напоминаешь мне свадебную машину. Катят все в лентах, шариках, бантиках, куклы на радиаторах, колокольчики над крышей… Едет жених и больше всего боится, чтобы шарики не лопнули, чтоб не зацепились за забор, за столб, за дом… Не надо, Костя. Это от слабости. Нельзя же всю жизнь ездить на свадебной машине.

– Нет, – сказал Костя, – я не так уж и слаб. Ведь самолюбие Анатолия ты не испытываешь? Почему? Заранее приняла, что он имеет на него право. Воздушных шариков на нем навешано не меньше, но ты себя ведешь как гаишник – останавливаешь все движение, чтоб, не дай бог, никто его не зацепил. Все ясно, он начальник управления, у него в подчинении сотни таких, как я, а если он над нами, значит, и выше нас, и лучше…

– А разве это не так? Разве это не так, Костя?

– Нет. Как шофер я даже лучше, чем этот любитель самолетов как начальник стройуправления. Поладить с ним несложно – ублажай, и все. И не говори мне, что у вас любовь или что-то в этом роде. Знаешь, со стороны виднее. Вы уже покатились… Набрали скорость. А что впереди, догадаться нетрудно.

– Думаешь, покатились? – растерянно переспросила Таня. – Костя, ты знаешь его жену? Что она такое?

– Он от нее не уйдет.

– Красивая?

– Не сказал бы… Тебе в подметки не годится.

– Умная? Умнее меня?

– И здесь можешь быть спокойна. Она не дура, нет. Но она… курица. У нее все решено раз и навсегда. Все знает, все понимает. Но лучше всего знает, что сколько стоит, на что меняется, какова доплата… Тем и живет. Успокоилась. И напрасно.

– Почему?

– Она не знает Анатолия. С ним нельзя успокаиваться. Но от нее он не уйдет.

– В чем же дело? Детей у них нет… А, Костя?

– Дело в должности. Это для него главное. Развод повредит ему, сделает уязвимым, уменьшит зарплату. Кроме того, он может лишиться этой вот машины… И тогда не сможет… Не сможет дружить с такими девушками, как ты, поступать, как ему хочется, ездить на самолеты смотреть. Он думает, делает, говорит только то, что от него требуется, что от него ждут, за что ему платят деньги.

– Невысокого же ты мнения о своем начальстве.

– Шоферам позволено. Если это не отражается на их работе.

– Непонятно вот только, почему ты всего-навсего шофер?

– А кем бы ты хотела меня видеть?

– Занимай кабинет Анатолия.

– И тогда ты посмотришь на меня ласковее?

– Да, Костя. Тогда я стану совсем ласковая. А ты перестанешь думать о воздушных шариках.

– И что происходит с людьми! – Костя ударил кулаком по столбу. – При хорошей должности уже не имеет значения, дурак ли этот человек, сволочь ли он, вор! Он попросту обязан воровать, обязан блудить, подличать, может быть, никто не заподозрил бы его в слабости, лишь бы доказать, что его не собираются снимать, что его положение прочно и незыблемо!

– Ты говоришь об Анатолии?

– Думаешь, сверхурочные за эти вот поездки он платит из своего кармана? И за бензин тоже? А машина поломается, он что же, за свои деньги будет ее ремонтировать? А коньяк он пьет за свои? За свои коньяк никто не пьет. И делают его не для тех, кто пьет за свои.

– Костя, – Таня положила ему руку на плечо, – не надо считать чужие деньги, ладно? Мне почему-то не нравится это занятие. Если уж мы начнем… нам ни на что другое не останется времени. В мире столько денег и столько людей, которые владеют ими без достаточных оснований… Которые тратят их пошло, бездарно, оскорбительно для окружающих… Не будем, ладно? Вот смотри – рядом с тобой стоит красивая женщина… Неужели она не стоит твоего внимания? – Таня стояла, прислонившись к столбу, сложив руки на груди. Поза вроде и вызывающая, но была в ней какая-то беззащитность. Костя отвел ее волосы в сторону, заглянул в глаза.