Kitabı oku: «Обрести себя», sayfa 3
Пёрышко
С тех пор, воздушные ванны мы принимать перестали. Мы ещё продолжали иногда бегать по квартире голышом. Мама и бабушка нам этого не запрещали, но настойчиво просили одеться, «чтобы не простудились». И мы одевались.
Было одно исключение.
У нас была игра с разными вариациями, суть которой была в следующем. Мы раздевались догола и фантазировали себе какое-нибудь героическое одеяние: рыцарские или гладиаторские доспехи, пиратский наряд или ещё что-нибудь в этом духе. Вариации игры обычно выдумывала Ленка. Чаще всего, мы скручивали из газеты «мечи» и носились с ними друг за другом, сражаясь этими «мечами». От «мечей» во все стороны летели клочки и наше «оружие» быстро ветшало. Крутить новые было некогда, и сражение переходило в борьбу: победой считалось опрокинуть соперника навзничь, сесть на него сверху и, прижав руки поверженного, требовать от него, чтобы он молил о пощаде.
На этом игра заканчивалась: юная энергия была истрачена, мы успокаивались и одевались.
В игре были свои правила: «мечом» нельзя было бить по лицу, ушам, половым органам и по соскам груди, нельзя было заскакивать на диваны и кровати или прыгать на них, а также забегать на кухню. Всё остальное разрешалось. Эти правила ввела бабушка.
Дело было так.
Как-то раз, она застала нас за этой игрой и попросила одеться. Мы возмутились: мы же были рыцарями! Когда мы объяснили бабушке суть игры, она, на минуту задумавшись, разрешила играть дальше, но ввела те самые правила. Ещё нельзя было сильно кричать и играть в эту игру вечером. А также, после игры мы должны были подмести всю квартиру, чтобы убрать разлетевшиеся клочки наших «мечей».
Вскоре у нас появилась ещё одна игра. Секретная. Мы не отваживались играть в неё, когда были не одни. Это была наша с Ленкой Тайна.
Игра называлась «пёрышко».
Как-то раз, мы были дома одни и лежали на диване голышом. Мы что-то фантазировали. Ленка лежала на животе, а я стал пальцем писать какие-то буквы на её спине. Она съёжилась и просила повторить ещё и ещё. Видя, что ей это нравится, я потребовал, чтобы она тоже мне писала на спине. Стало очень приятно, по телу побежали «мурашки». Мы щекотали друг друга снова и снова, уже грудь, руки и ноги. Мы млели и наслаждались прикосновениями друг к другу. После этого, мы обнялись, и даже ненадолго заснули.
Каким-то внутренним чутьём мы понимали, что в нашей жизни происходит что-то новое, неизведанное, немного пугающее и запретное. Поэтому взрослым об этом не рассказывали.
В другой раз, во время этой игры, мне пришла в голову идея щекотать утиным пером, пучок которых стоял у бабушки в вазе, на подоконнике.
Эти перья были дедушкиным трофеем, когда он привёз с охоты «дичь». Он не был охотником, и в доме не было ружья, – видимо, дедушку взяли на охоту его приятели. Этим трофеем первое время гордились, а потом про него забыли.
Щекотка пёрышком была намного приятнее. Открылись и новые места, которые было приятно щекотать: за ушами и между пальцами ног.
В «пёрышко» мы стали играть и с нашими новыми друзьями: Пеней и Вулькой.
У Пени был секрет: если его щекотать пёрышком, он, обычно, мягкий и лежащий на боку, вдруг выпрямлялся и становился длиннее, как когда я сильно хотел писать. Воротник, окружавший Пенину головку, сползал вниз, Пеня её высовывал и, казалось, что головка спрашивала:
– Что-что?! Что такое?!
Мы смеялись от души. А ещё, мне это было невероятно приятно, и хотелось, чтобы никогда не заканчивалось. Но больше ничего интересного не происходило, и Ленке это быстро надоедало.
У Мышонка тоже был свой секрет: он был застенчивый. Обычно мягкий и свободно висящий между ног, он съёживался, подтягивал к себе свои «важные органы» и становился похожим на грецкий орех. Ленку это очень веселило. А мне после этого становилось очень щекотно, и я просил прекратить.
Вульку мы исследовали, чтобы найти те «сокровища», о которых говорила бабушка. Ленка пыталась нагнуться и сама посмотреть, но у неё ничего не получалось и она начинала злиться, – и я рассказывал ей о своих наблюдениях. Вулька была похожа на пальто с расстёгнутыми полами, и внутри Вульки жила ещё Жилетка. Больше там ничего интересного не было, никаких «сокровищ» мы так и не нашли.
Когда я щекотал Вульку, Ленка смеялась и визжала. А я смеялся над тем, как она визжит…
Мы поиграли в эту игру несколько раз, а потом надоело.
Панихида
Бабушка умерла внезапно, когда мне мне шёл двенадцатый, а Ленке – тринадцатый год.
Я возвращался из школы и увидел, что из нашего двора выезжает «скорая помощь». Оказалось, что это бабушку увезли в больницу. Утром её не стало.
Описывать подробности я не буду… Мы чувствовали себя осиротевшими.
Панихиду устроили на территории института, в котором бабушка работала до выхода на пенсию. Незнакомые мне люди говорили слова «о большом научном вкладе», «плеяде воспитанных ею докторов и кандидатов наук» и так далее. Было ощущение, что все хотят побыстрее уйти.
Они подходили к нам, говорили какие-то слова, но в том возрасте я уже ощущал их фальшивость. Все явно чего-то ждали и были в напряжении. Из знакомых нам с Ленкой людей были только родственники и соседи.
Наконец, во двор больницы въехала чёрная «Чайка». Мы знали эту машину. Из неё вышел дядя Володя и быстрым шагом прошёл в зал. Он был в гражданском костюме, но товарища N всё равно узнали: мимо здания возглавляемого им учреждения люди старались пройти быстро и незаметно.
Он вошёл, поздоровался, подошёл к маме и тихо сказал:
– Прими, Галя, мои соболезнования… – он протянул ей карточку и добавил: – Это прямой, если что, – не стесняйся, – в доску расшибусь, но помогу…
Он поцеловал нас с Ленкой и подошёл к гробу.
Видимо, он хотел сказать речь, но вместо этого смог выдавить из себя один сиплый звук…
Постояв ещё минуту, он молча поклонился гробу, а потом повернулся и быстро, ни на кого не глядя, вышел из зала. Там он сел в машину и сразу уехал…
В зале повисла напряжённая тишина. На маму смотрели с нескрываемым страхом…
Потом в зал вошли равнодушные дядьки, как-то по-будничному накрыли гроб крышкой и с теми же выражениями лиц вынесли его из зала.
На этом всё и закончилось.
Обыск
На следующий день к нам домой пришли двое мужчин, в одинаковых костюмах и очень вежливые.
Они сказали слова соболезнования и добавили, что, в связи с кончиной, бабушка не успела вернуть в архив важный документ, и они пришли, чтобы его забрать. Мама не возражала.
Они с подчёркнутой аккуратностью брали каждую книгу из бабушкиной библиотеки, вертели её так и сяк, открывали ящики её стола и что-то искали. Они искали, но явно не знали что.
Нам было страшно.
Вдруг, мама сказала, что бабушка с неделю назад сожгла какую-то книгу. Мужчины очень обрадовались, извинились и ушли.
Мама позвонила дяде Володе, и он через час приехал.
– Сказали, что ищут? – спросил он.
– Что-то невразумительное…
– Взяли что-нибудь?
– Нет. Я им сказала, что мама что-то сожгла, но не знаю что.
– Хорошо. Как выглядели?
Мама описала.
– Понятно… Мерзавец! – сказал дядя Володя.
И добавил:
– Если придут ещё раз, звони сразу, при них, и говори громко, чтобы они слышали. Поняла?
– Да.
Он попрощался и уехал.
Мама сказала, чтобы мы не беспокоились, но на расспросы не отвечала.
Больше к нам никто не приезжал.
Профессор
Когда мы были маленькие, мы часто слышали, что бабушка работает «в банке с пауками». Мы с Ленкой как-то попросили показать нам паука. Но бабушка рассердилась и сказала, чтобы мы не подслушивали взрослые разговоры.
Карьера у бабушки «не клеилась». Ей удалось защитить кандидатскую, но на этом всё и закончилось. У неё была самая низкая научная должность, которую только смогли найти для человека с кандидатской степенью.
При этом, её часто приглашали для консультации и на консилиумы по сложным случаям, к очень «ответственным лицам».
Однажды, её вызвали в столицу, – лечить отпрыска Важной Персоны, – и она провела там две недели.
Её рекомендовали как доктора медицинских наук и профессора, – не может же любимое дитя столь важной персоны лечить рядовой врач.
Бабушке, как она рассказала маме, удалось стабилизировать состояние пациента: пациент был «очень тяжёлый, на грани». Важная Персона пожелал лично встретиться «с Товарищем профессором». А этого как раз никто и не ожидал.
В беседе выяснилось, что бабушка никакой не профессор, и даже не доктор наук. Важная Персона рассердился и сразу, прямо при ней, вызвал к себе других Товарищей. Когда Товарищи пришли, он сказал:
– Нехорошо получается, Товарищи! Вот заслуженный врач, видный учёный, внёсший неоценимый вклад в советскую науку и воспитавший целую плеяду кандидатов и докторов наук, а вот до сих пор он не только не член-корреспондент, но даже не профессор.
– Да, да, несправедливо, это упущение, – закивали приглашённые Товарищи.
– Есть мнение, что это надо поправить. И орден дать…
Через неделю в бабушкином институте чествовали свежеиспечённого доктора медицинских наук «по совокупности научных трудов», орденоносца и профессора.
Ещё через неделю провожали на пенсию одного из бабушкиных «пауков», – членом-корреспондентом ему стать так и не довелось…
Бабушка тоже почти сразу ушла на пенсию. На профессорскую пенсию.
Её ещё иногда приглашали в институт на консилиумы и консультации «по сложным случаям», и она никогда не отказывала.
Но чаще этого, она вела частный приём. Это называлось «по-частному».
И у неё, наконец, появилось свободное время, чтобы заниматься любимым делом.
И нами с Ленкой.
Первая Роза
Несмотря ни на что, жизнь продолжалась.
Помню, как примерно за год до смерти, бабушка сидела за столом и что-то писала. Я жил в бабушкиной комнате, – там же были все мои вещи и секретер, на откинутой крышке которого я делал уроки.
Наконец, она повернулась ко мне на стуле и сказала, чтобы я позвал маму и Ленку: Ленка тогда жила в маминой комнате.
Когда они пришли, бабушка сказала:
– Славик, выйди! У нас будет женский разговор!
Я обиделся, но вышел.
Через некоторое время мама и Ленка вышли и пошли к себе. Ленка несла в руках большой конверт из грубой бумаги.
Я задержал её и спросил, что это такое. Ленка в ответ пожала плечами и показала конверт. Он был заклеен, и на нём была надпись, сделанная бабушкиной рукой:
«Лене. Вскрыть к Первой Розе»…
После смерти бабушки Ленка сильно изменилась. Иногда она становилась какой-то чужой и раздражительной, на всё злилась и шипела на меня, как кошка. И, кажется, у неё от меня появились секреты. На мои расспросы она отвечала как-то очень по-девчачьи:
– Дура-а-а-к!
Меня это очень злило, и я чувствовал, что между нами растёт невидимая стена. Я страдал. От растерянности и обиды я иногда ночами плакал. Что-то явно происходило, – мы менялись, и будущее меня сильно пугало…
Правда, у меня тоже стали появляться свои секреты, которые я вначале порывался открыть Ленке, но под разными предлогами откладывал и откладывал…
Иногда я даже злорадствовал про себя:
– Сама от меня секретничаешь, не буду я тебе ничего рассказывать!
Потом от этого злорадства мне становилось стыдно, и я давал себе слово, «прямо-прямо вот завтра» всё ей рассказать. Но опять не рассказывал, и от этого страдал ещё больше и продолжал мучиться.
Мы с Ленкой уже давно жили вместе, в бабушкиной комнате, – она переехала туда почти сразу после бабушкиной смерти, – и она спала на её кровати, за ширмой. Уроки она делала за бабушкиным столом.
Однажды, проснувшись утром, когда Ленка была ещё за ширмой, я вдруг услышал, что она громко разрыдалась. Обеспокоенный, я подошёл к ширме и постучался…
Когда ещё была жива бабушка, и она была за ширмой, чтобы к ней войти, нужно было постучаться. Ленка, переехав в бабушкину комнату, оставила этот порядок неизменным. Мне это было привычно и не обидно, тем более, что это было просто вежливой традицией: после стука можно было сразу входить.
Итак, постучавшись, я сделал движение, чтобы войти. Ленка сидела на кровати, держала в руке какое-то письмо и рыдала… Увидев меня, она замахала руками, и я попятился. Я ходил кругами и не знал, что и делать. Потом она, немного успокоившись, не выходя из-за ширмы, сказала:
– Славик, не волнуйся! Всё хорошо… Это я так, по девичьи…
Я немного успокоился и ушёл умываться…
После завтрака я увидел, что на её столе – бывшем бабушкином столе, – лежит тот самый конверт, про «Первую Розу». Он был вскрыт.
Ленка опять была за ширмой. Я подошёл, постучался, и попытался было войти. Я успел заметить, что она читает какую-то книгу. Увидев меня, она показала свой огромный кулак и злобно на меня зыркнула. В такие минуты я её боялся. Я оставил её в покое и обиделся…
В школу она в этот день не пошла – просто сказала, что не пойдёт и всё тут…
Вернувшись из школы и проигрывая в уме предстоящий непростой разговор, я застал Ленку сидящей на диване. Она была расслабленная, спокойная, смотрела на меня и улыбалась. Ссориться с ней мне сразу расхотелось.
Я снял школьную форму и стал вешать её в шкаф. Внезапно, Ленка обняла меня сзади и, наклонив голову, поцеловала в щёку:
– Не злись на меня, Славик! Прости меня, мой хороший! – сказала она и поцеловала ещё раз.
От сердца отлегло, да и не могло быть по-другому… На мгновение мне даже показалось, что это был бабушкин голос.
– У девочек могут быть секреты от ма-а-льчиков! – хитро прищурившись, продолжала она, растягивая слова и разворачивая меня к себе, – А у мальчиков – от де-е-вочек!
– Мы же…
– Брат и сестра-а! Но прежде всего, ма-а-льчик и де-е-вочка!
– Мальчик и девочка… – повторил я.
И такой ранее мне неведомой теплотой повеяло от неё… Она была такая милая и ласковая, нежная и какая-то … и было что-то ещё, совершенно новое для меня.
Внезапно я обнаружил, что в старшем брате уже давно не нуждаюсь. Он навсегда остался там, – в детстве, во дворе. Как будто прозрев, я впервые видел перед собой не просто старшую сестру, а девушку: я долго цеплялся за детство и старался не замечать происходящих с нами перемен.
«Боже мой, какая же ты стала миленькая, сестрица моя золотая! – подумал я»…
Спустя некоторое время я спросил у неё, что это была за книжка. Ленка спокойно ответила:
– Ты её почитаешь… Потом. Тебе ещё рано…
Странно, но такой ответ меня устроил и успокоил.
А с этого дня, я наконец осознал, что имею право на личные секреты. А Ленка – на свои. И у нас у каждого собственное, личное тело… И личная жизнь. И меня это больше не пугало.
Детство кончилось. Стена рухнула…
Однажды, Ленка сидела за своим столом, полуодетая, в странных чёрных трусах, из-под которых торчала вата; от неё исходил новый непонятный запах. Меня так и подмывало расспросить её об этом, но я не решался.
Когда она встала, на фанерном сиденье венского стула я увидел пятна крови!
– Ленка! У тебя кровь! Кровь!– воскликнул я, показав пальцем на стул.
Я испугался. Но Ленка, на удивление спокойно ответила:
– Это у девочек иногда бывает. Просто я повзрослела.
И пошла за тряпкой…
Шло время.
Однажды ночью мне приснился странный сон. Он был невероятно приятный, странные образы кружили вокруг меня… Сладкая истома захватила меня; она несла меня всё дальше и дальше. Это чувство исходило от низа живота и разливалось по всему телу, мне было невероятно приятно; чувство нарастало, пока наконец, не наступила его кульминация! Я проснулся. Истома прошла.
Мне показалось, что я немного описался, вылез из-под одеяла и со смущением стянул трусы. Это была не моча. В свете ночника я рассмотрел какую-то белёсую слизь, её было немного, но она намочила и испачкала трусы. Гной?! Я был в ужасе и был уверен, что это, наконец, пришла кара за мои грешные увлечения.
***
Дело в том, что у меня давно была собственная, личная Тайна.
Иногда, по утрам я просыпался с затвердевшим пенисом и сильно хотел в туалет. Но как-то случайно обнаружил, что если перевернуться на живот и слегка потереться о постель, становится невероятно приятно, особенно, если приспустить трусы. Это чувство мне было немного знакомо по нашей детской игре в «пёрышко», но было намного сильнее, ярче, и приятно разливалось по всему телу. Меня посещали какие-то неясные фантазии, которые всё больше и больше тревожили и распаляли меня.
Потом я срывался, и, чтобы не описаться, как угорелый бежал в туалет.
После этого мне становилось стыдно: я был уверен, что занимаюсь чем-то непристойным, – и давал себе слово, что это было в последний раз. Но это повторялось снова и снова, и я никак не мог остановиться, – наоборот, я обнаружил новый способ, который оказался намного лучше, и не требовал дожидаться до утра. Я занимался этим довольно часто, когда только мог остаться наедине с самим собой. И стыдился, стыдился, стыдился этого…
Я уже начинал верить, что заболел страшной болезнью: связанные с этой тайной органы мои, стали расти и меняться на глазах. Я уговаривал себя, что раз ничего не болит, то можно не беспокоиться, но иногда к горлу подкатывал предательский липкий комок ужаса, – я был уверен, что это из-за моего рукоблудия. И я не знал, что делать…
***
Наконец, решившись открыться, я разбудил Ленку.
– Что случилось? – спросила она спросонок.
– Лен, Лен… Со мной что-то произошло! У меня там гной! Там! – показывал я пальцем.
Я стоял перед ней в одной майке и в руках держал свои испачканные трусы. Ленка, моргая спросонок, с тревогой смотрела на меня. Потом она вскочила и за руку потащила меня к столу. Включив лампу, она направила её свет мне в промежность и присела, внимательно рассматривая её. Мне впервые вдруг стало стыдно. Потом она выпрямилась, отобрала у меня трусы и стала рассматривать пятна под лампой
Потом, расслабившись, она улыбнулась и вернула трусы.
– Ничего страшного. Это не гной. Ты просто вырос… Иди помойся, переодевайся и – спать. Завтра поговорим… Всё хорошо, – не бойся.
Я, пока ещё не пришедший в себя, бездумно выполнил её распоряжения. Вернувшись из ванной, я застал Ленку крепко спящей.
А утром, проснувшись и засунув под подушку руку, я ощутил там твёрдый предмет. Это оказался тот самый конверт с «Первой розой».
Ленки в комнате уже не было. Из конверта я вытащил небольшую книгу – это была та самая книга, которую в тот памятный день за ширмой читала Ленка. Из конверта выскользнуло письмо. Письмо было написано бабушкиной рукой, и я начал читать его.
«Леночка, если ты читаешь это письмо, значит, время твоё пришло. А отмеренный мне срок жизни, увы, – истёк. Прости, что я не дожила до этого дня…»
Прочитав первые строки, я разрыдался во весь голос…
Дверь в комнату приоткрылась, и в неё заглянула Ленка. Увидев меня, она прикрыла дверь и оставила меня наедине с самим собой, – я был безмерно благодарен ей.
Немного успокоившись, я продолжил чтение.
«Прочти эту книгу. Ты поймёшь всё сама. И ещё. Прости меня, что я прошу тебя выполнить миссию, предначертанную отцу: будь повнимательнее со Славиком. Я боюсь, что маме он не откроется, а ему скоро понадобится помощь. Прочитав книгу, ты поймёшь, о чём я. Помоги ему. Когда придёт время, дай и ему почитать эту книгу. Любящая тебя, бабушка»
Я опять немного всплакнул. И занялся книгой. Бегло взглянув на обложку, я увидел название книги, она была на немецком языке:
«Стыдных вопросов не бывает. Задай их мне».
Я начал быстро листать книгу. Листая её и мельком рассматривая иллюстрации, я понял: книга про ЭТО! Я задрожал, сгорая от нетерпения поскорее начать чтение. Спрятав книгу в секретер, я, наконец, вышел из комнаты.
