Kitabı oku: «Обрести себя», sayfa 6
Я опустился на колени и коснулся её плеча. Она слабо отмахнулась и опять всхлипнула. Не обращая внимания на её протесты, я лёг с ней рядом, подперев голову рукой, – какое-то чутьё подсказывало мне, что сейчас я должен быть рядом с ней. Я, я, и только я.
Я гладил её по голове, по плечам, по спине:
– Ленка, Леночка, сестрёнка моя любимая… – тихо шептал я.
Она постепенно успокоилась, повернулась на бок к стене лицом и подсунула кулачок под голову. Другой рукой она приводила себя в порядок, – вытирала лицо и сморкалась… Я решил ничего не спрашивать, – если захочет, – расскажет сама. Она молчала, молчал и я…
– Какая же я была дура, – наконец, тихо произнесла Ленка. – Угораздило влюбиться в такого подонка…
Она помолчала и добавила, уже со злостью:
– Он садист! Садист несчастный!
– Садист? – недоуменно спросил я. – Я его знаю?
– Вряд ли, – он из десятого «Б», – это уже не важно… Там, на крыльце, в школе, на парапете сидела кошка. Никого не трогала! А эти уроды решили подпалить ей усы! Они чиркали зажигалкой и подносили к её морде, кошка изворачивалась, а они не давали ей убежать… И хохотали! Ты бы слышал, как они хохотали! А он, – он вместо того, чтобы одёрнуть их, – он тоже хохотал! Ты бы видел эту глумливую рожу! Ненавижу его! Ненавижу!
Немного успокоившись и помолчав, она добавила:
– Я не сдержалась и при всех ударила его по лицу…
Сердце моё ёкнуло:
– Он… в порядке?..
– Да что с ним будет… Поднялся, отряхнулся и заржал, как мерин!..
***
Я должен пояснить, что меня так встревожило: обычно она говорила «дала по морде», это частенько случалось, – в детстве. Но «ударила по лицу», – в нашей семье с некоторых пор это обозначало нечто другое…
В детстве, между мальчишками во дворе частенько случались стычки, – поводов было, хоть отбавляй. Чаще всего, из-за чего-нибудь сначала начиналась словесная перепалка, а потом мальчишки начинали толкаться:
– Дурак!
– От дурака слышу!
– Сейчас у меня получишь!
– Сам получишь!
Обычно, в результате потом один из них падал, а победитель, торжествуя, удалялся. И на этом всё заканчивалось. Но иногда, доходило и до потасовки, – бывали и синяки, и ссадины. Потом, остынув, мальчишки успокаивались и расходились. А через некоторое время, обычно мирились, сцепившись мизинцами рук:
– Мирись, мирись, мирись, – и больше не дерись!
Стас, когда сам не был участником ссоры, обычно вмешивался, и иногда ему удавалось вразумить своих младших приятелей ещё до того момента, когда дело доходило до драки.
Как-то раз, когда нам было ещё лет десять-одиннадцать, а Ленка ещё была «мальчиком», во время игры в футбол она «поцапалась» с Юркой, – спорили: гол был «от руки» или нет. Конфликт зашёл далеко: они уже толкались и обзывали друг друга. В то время я уже не боялся за неё, и не придал этому особого значения.
Но в тот раз случилось нечто необычное: Юрка плюнул Ленке в лицо! А она, недолго думая, «врезала» ему по морде! Юрка как-то странно осел и, упав, закатил глаза. Мы не на шутку перепугались, – такого ещё никогда не бывало!
Через несколько мгновений он очнулся и сел, явно не понимая, что с ним произошло. Все обступили его и не знали, что и делать. Ленка ещё стояла со злобным лицом и, сняв майку, вытиралась.
Потом Юрка встал, – его пошатывало, – и его, проводив, усадили на лавку. На его глазу и щеке наливался огромный синяк. Все сидели вокруг него на корточках. Ленка сидела на лавке рядом, положив Юрке руку на плечо, – она явно переживала, – о злости уже не могло быть и речи.
Валька, – он жил на первом этаже, – успел сбегать домой и принести кубики льда из холодильника, завёрнутые в тряпку. Лёд приложили к Юркиному лицу, – для нас это уже было не в новинку. Вскоре пришла и Валькина мама, – она была медсестрой и, видимо, решила взглянуть, что там с Юркой, – дома Валька сказал ей, что Юрка сильно ударился.
На расспросы Валькиной мамы Юрка наврал, что «ударился об штангу».
Валькина мама долго рассматривала Юркино лицо, водила у него перед носом пальцем и говорила, чтобы он за ним следил.
Потом она сказала:
– Вроде ничего особо страшного. Но всё равно скажи маме, что надо бы показаться врачу. Осторожнее надо быть, ребята!
Сейчас, вспоминая тот случай, я могу предположить, – она решала, – вызывать «Скорую» или нет.
Потом было «мирись – мирись» и всё закончилось. Думаю, об этой стычке вскоре забыли бы, если бы Юрку не опозорила его мать.
Вечером она за руку притащила Юрку к нам домой и устроила скандал! Дверь открыла бабушка, мы с Ленкой тоже вышли на звонок: он был какой-то нервный.
– Полюбуйтесь, что ваша хулиганка сделала с моим мальчиком! Скажите спасибо, что нет сотрясения мозга, иначе я бы написала заявление в детскую комнату милиции!
Она кричала всё громче и громче, уже начиная грязно браниться. Вдруг бабушка рявкнула:
– Не сметь! Не сметь выражаться в моём доме! Здесь дети!
Юркина мать осеклась, захлопала глазами и замолчала. А бабушка, уже спокойно и ласково продолжала:
– Так Вы были в поликлинике, голубушка? Что Вам там сказали?
Юркина мать немного успокоилась:
– Подозревали перелом и сотрясение мозга. Но обошлось.
– Так, – сказала бабушка, – Пусть нам дети расскажут, как всё было. Юра, что произошло? Расскажи по порядку, как всё было.
Юрка начал рассказывать:
– Ну, мы с пацанами играли в футбол… Ленка от руки забила гол…
– Не Ленка, а Лена, – спокойно поправила бабушка, – Так, забила гол…
– Не было руки… – вмешалась Ленка.
– Лена, помолчи, тебе дадут слово… Так, Юра, продолжай…
– Ну, мы с Ленкой… С Леной… Поспорили… Маленько потолкались…
– И?.. – подбадривала его бабушка, а Юрка молчал. – Ну?..
– И он плюнул мне в лицо! – заявила Ленка.
Бабушка строго взглянула на Ленку, а потом, повернувшись к Юрке спросила:
– Юра, это правда?
Юрка потупился, опустил голову и кивнул. В его глазах были заметны слёзы. Его мать с удивлением смотрела на него.
– Что было дальше? – спросила бабушка.
– Я дала ему по морде, – снова встряла Ленка.
– Лена! Запомни! Нет у людей никакой морды! – Ударила по лицу!
– Ударила по лицу, – сказала Ленка.
Они поговорили ещё немного и Юрка с матерью ушли.
Позже во дворе Юрка оправдывался, что его «расколола врачиха», – в то, что он «ударился об штангу» она не поверила.
У мальчишек был свой «кодекс чести», – и над ним некоторое время смеялись.
А после того, как ушли Юрка с матерью, бабушка усадила нас с Ленкой на диван и сказала:
– Лена! Я тебя понимаю: каждый человек имеет право и обязан отстаивать свою честь. Но и ты должна понять: Господь наделил тебя физической силой, которую он дарует не каждому мальчику.
Мы с Ленкой гордились, что она такая сильная, – она опустила голову, но не смогла скрыть улыбку. Я тоже заулыбался.
– Ничего смешного не вижу! Я понимаю, что ты ударила Юру сгоряча. – продолжала бабушка, – Но ты должна понимать, что дарованная тебе сила – вовсе не награда. Это крест твой, который ты будешь нести всю свою жизнь. Ты могла покалечить Юру. Он даже мог умереть. И ты была бы виновной в этом, и с этой виной жила бы всю жизнь…
Мы были в растерянности, – нам и в голову не могло прийти, что всё настолько серьёзно. Услышав это, мы поникли.
– Ты должна научиться управлять своим гневом. Иначе – быть беде. Никогда не бей людей по лицу. Только, если тебе придётся защищаться от хулиганов самой или защищать других…
Позже некоторое время бабушка занималась с Ленкой специальной тренировкой, – учила её управлять своими эмоциями…
***
…Ленка уже успокоилась, но мы продолжали лежать вместе и молчали. Она всё ещё лежала ко мне спиной. Мне очень захотелось приласкать её, я подвинулся к ней вплотную и осторожно обнял. Она не отстранилась, наоборот, прижалась ко мне всем телом. Я тихонько целовал её в затылок и гладил рукой её тело, стараясь не задеть её милые девичьи грудки.
В детстве Ленкино тело не было для меня запретным. Как и моё для неё, – мы воспринимали тело друг друга, просто как продолжение собственного. Теперь мы выросли, и я скорее чувствовал, чем осознавал, что у сестры для брата есть запретные места, – прикосновение к ним теперь стало табу. И как у брата для сестры. И как у дочери для отца…
Тогда, – в детстве, – она стала «мальчиком» в один вечер. Обратно в девочку Ленка превращалась медленно и незаметно для меня. Мы росли, дворовая ватага постепенно рассыпалась, – рассыпалась и футбольная команда. Футбол забросили, – появлялись новые интересы, жизнь брала своё. Со временем, она вместо мальчишечьей одежды стала носить спортивные костюмы, – ей так стало больше нравиться. Волосы отросли, и она больше не стриглась под мальчика; привыкла она и к девичьей одежде. Она уже давно стала обычной и довольно привлекательной девушкой.
Ленка повернулась ко мне лицом, как-то молитвенно сложила руки и уткнулась в мою грудь своим носиком. Мне казалось, что ей хочется спрятаться, зарыться в моей груди, – она искала защиты. Я ещё крепче обнял её – и я хотел защищать её! Мне хотелось закрыть её своим телом, спрятать в какой-то волшебный кокон, чтобы ничто не могло потревожить её. В те минуты мне казалось, что я прямо сейчас готов за неё отдать свою жизнь!
Обнимая её, я думал:
«Она всегда была мне старшей сестрой, когда я нуждался в сестре. Она заменяла мне и старшего брата – она всегда чувствовала, когда мне это было необходимо, и в такие минуты была старшим братом. Теперь тебе самой нужен брат, и вот я – рядом с тобой».
Она лежала в моих объятиях и тихонько, чтобы я не заметил, целовала мою грудь… Я чувствовал себя взрослым Мужчиной, в объятиях которого успокаивается дорогая ему Женщина. И наслаждался этим новым для меня чувством.
«А может – это и есть любовь?» – думал я…
Ленка опять начала всхлипывать.
– Я – дурочка? – как-то наивно спросила она.
– Нет, – ты моя умненькая, любимая и драгоценная сестрёнка, – с улыбкой ответил я, и вдруг вспомнив Таньку из романа, с неведомо откуда взявшейся уверенностью, добавил: – Просто ты девочка, а у девочек это бывает именно так.
Она ещё всхлипнула и подняла на меня свои заплаканные глаза: мне на мгновение показалось, что на меня смотрела не взрослая девушка, – на меня смотрела маленькая девочка, – та Ленка, – из ушедшего прошлого!
– Правда?! – как-то совсем по-детски спросила она.
Вдруг, на несколько мгновений меня охватил восторг: мне захотелось целовать её, ласкать и баюкать на руках, подбрасывать и ловить её, подбрасывать и ловить, и кружить, кружить вокруг себя, – как это делал дедушка, – и чтобы она визжала, визжала от радости! Я растаял от нежности! Это чувство захватило меня полностью, растворило в себе!
Это длилось всего несколько мгновений: Судьба просто решила познакомить меня с самым сильным чувством, которое мне ещё доведётся испытать в своей жизни. И это чувство – нежность отца к собственному ребёнку. Я снова и снова испытывал его, когда целовал и ласкал собственную дочку, баюкал её на руках, подбрасывал и ловил, подбрасывал и ловил, и кружил, кружил её вокруг себя, а она визжала от радости… Или когда я за ручку вёл её, и от этой ручки во мне разливалась такая волна нежности, что я таял от неё и с трудом мог сдерживать слёзы счастья…
На следующей неделе, выходя из школы, я увидел старшеклассника с синяком на глазу.
«Он?» – подумал я. – «Боже мой… Ну и рожа… »
И мне стало очень обидно за мою сестрёнку.
Платье валялось в углу пару недель. Ленка полностью утратила к нему интерес. Мама деликатно не задавала никаких вопросов. Потом она перекроила платье и сшила его на себя, – после смерти бабушки мы жили на небольшую мамину зарплату и бабушкины сбережения, которые она оставила, чтобы «поднять детей».
***
Свою любовь я всё-таки встретил, когда уже стал взрослым и самостоятельным. Она оказалась совсем не такой, как её описывают в романах… Мы поженились, и моя возлюбленная подарила мне очаровательную девочку. Сейчас дочка уже выросла и переехала к мужу, а мы с нетерпением ждём внука: мы уже знаем, что это будет мальчик. И я уже люблю его, как и раньше любил моего ещё не родившегося ребёнка.
Доска почёта, на которой висела дедушкина фотография, долго стояла перед проходной предприятия, где дедушка делал свои «почтовые ящики». Макет одного из них, до сих пор бороздящего космические просторы, торжественно стоял там же, на постаменте. Теперь настали другие времена, доску почёта и макет убрали – теперь там шиномонтажная мастерская, а рядом – ларёк, в котором приветливые мужчины в больших кепках предлагают отведать шашлык…
Ленка вышла замуж поздно, когда для всех она уже была Еленой Владимировной. Она была хороша, – былого «мальчика» в ней, для тех, кто её знал в детстве, выдавали только крупные ладони и неширокие бёдра, – и мужчины вились вокруг неё. Однако, она искала того, единственного:
– С мужем я хочу чувствовать себя женщиной, а им всем «мамка» нужна! – так обычно она отшучивалась от особо назойливых приятельниц. С её характером найти достойного её, сильного мужчину было непросто.
Но это – уже совсем другая история…
Бабушкина рукопись
Когда бабушка работала в своём клиническом институте, она, помимо научной работы, также вела и приём пациентов. Ещё учась в институте, она пришла к выводу, что многие психические расстройства «родом» из детства и часто были связаны с ошибками родителей в интимной сфере, а то и вообще – с преступлениями против ребёнка. Это и предопределило её редкую специализацию, также как и специфичность заболеваний её пациентов.
Бабушка брала и сложные случаи, вызывавшие затруднения у её коллег: мы знали, что если «пациент тяжёлый, на грани», – это человек, склонный к самоубийству. Чаще всего, её пациентами были жертвы изнасилований, бытового насилия, школьной травли и других психотравм. Она занималась и более традиционными пациентами, – мужчинами с проблемами с «мужской силой», «холодными женщинами» и подростками с проблемами в социальной адаптации. Бралась она и за маньяков, – она считала необходимым дать человеку, оказавшемуся преступником, ещё один шанс. В этих случаях она пыталась понять, что сделало обычного человека преступником. Она была против принудительного лечения, какого-бы вида заболевания это не касалось. В уголовной среде её тоже знали и уважали – если её привлекали к работе в качестве судебного эксперта, она была беспристрастной и все сомнения толковала в пользу обвиняемого. Следователи, напротив, её за это недолюбливали.
В её свободомыслии и крылась основная причина, почему ей долго не удавалось сделать научную карьеру. Она консультировала коллег, брала аспирантов, многие из которых давно стали кандидатами и докторами наук; некоторые из них бесстыдно пользовались её наработками, выдавая их за свои.
Её пациентами, в основном, были «руководящие товарищи» и члены их семей. Некоторые из них не доверяли клинике, – не каждому хотелось иметь в истории болезни, даже в секретной, каких-либо записей о глубоко личном, – и предпочитали лечиться у неё частным образом, – лично ей они доверяли.
Такие приёмы бабушка и называла «по-частному». «По-частному» она принимала ещё работая в институте, а после выхода на пенсию, – это стало её основным видом приёма, да и средством заработка. Мама опасалась огласки и как-то говорила бабушке:
– А если «настучит» кто-нибудь?
– Кому? Самим себе? – смеялась бабушка, – Кто их потом лечить будет!
Для приёма за ней обычно присылали служебную машину, на этой же машине бабушку привозили обратно. Когда мы были ещё маленькие, мы с Ленкой как-то раз канючили, чтобы она попросила шофёра прокатить нас на машине, – машина была большая и красивая, – чёрная «Чайка». Бабушка твёрдо отказала:
– Даже и не думайте! И чтобы к машине даже близко не подходить!
Мы поняли, что за этим кроется какая-то тайна и больше к ней не приставали.
Когда бабушка возвращалась с работы «по-частному», она частенько привозила сладости, экзотические фрукты или какие-то вещи. Эти вещи у нас в семье назывались «дефицит». «Дефицитом» могло быть что угодно, – одежда, обувь, посуда, продукты, книги. «Дефицит» продавали в особых магазинах, и бабушкины пациенты иногда выписывали ей туда пропуск.
Иногда бабушка возвращалась поздно. Мы с Ленкой всегда ждали её и упрашивали маму, – когда она была дома, – разрешить нам не ложиться спать до приезда бабушки.
Одним из таких «дефицитов» была машинка, в которую можно было сверху вставить лист бумаги и крутить ручку. Бумажный лист втягивался в машинку, а снизу он выезжал уже в виде «лапши», да ещё и смятой в гармошку. Трогать машинку без спроса нам не разрешалось. После работы «по-частному» бабушка садилась за стол и долго-долго что-то писала. Иногда, если написанный лист оказывался испорченным, бабушка доставала эту машинку и разрешала нам с Ленкой крутить ручку. А потом разрешала поиграть с «лапшой».
Само слово «дефицит» бабушка ненавидела, но и не отказывалась от этих вещей, справедливо считая, что заработала это честным трудом:
– Это малая плата за то, что натерпелись мои родители… Да и за все мои унижения тоже, – говорила бабушка.
Как-то раз, она вполголоса сказала маме:
– А знаешь, Галь, коммунизм они всё-таки построили… Только для себя: ты бы видела их столовую…
Само время, в котором мы жили, в семье потом называли «эпохой развитОго дефицита»…
Изредка бабушка принимала пациента на дому. Тогда она запиралась с ним в своей комнате, а нам не разрешалось шуметь, бегать и стучаться к ним. Мимо комнаты мы должны были ходить тихо.
Одним из её пациентов был «товарищ N», – она занималась его лечением больше года. Маме она как-то говорила, что лечить его она начала ещё в клинике, но потом он сам попросил её о частном приёме, и желательно, не у него дома. Она не отказала, и он стал бывать у нас.
В отличие от других пациентов, которых она принимала на дому, он уходил не сразу, – бабушка усаживала его пить с нами чай. И с некоторых пор для нас он стал дядей Володей.
Однажды замок в двери щёлкнул и я, подумав, что они уже закончили, побежал в комнату. Но бабушка только приоткрыла дверь и выглянула из неё:
– Славик, позови маму, – попросила она.
И я помчался за мамой. Она пришла, бабушка ей что-то сказала, а потом опять закрылась изнутри.
Однако, я успел заметить нечто таинственное: в комнате был полумрак – горел только ночник, а шторы были плотно задёрнуты. Дядя Володя в одной рубашке и брюках полулежал в подушках на моём диване, и, казалось, спал. Ноги его были накрыты пледом, а у дивана стоял бабушкин стул. В комнате едва слышно играла медленная и очень необычная музыка.
Я рассказал об увиденном Ленке, но мы благоразумно решили ни о чём у бабушки не спрашивать.
Другие пациенты, – мужчины и женщины, – были самыми обычными. Были и такие, вместе с которыми в другой машине приезжали какие-то хмурые дядьки. Пока пациент был на приёме, они стояли у нашего подъезда и курили. Обычно, эти пациенты сразу после приёма уходили, даже не попрощавшись с нами; бабушка остаться с нами на чай им не предлагала.
Нам показалось, что бабушка с дядей Володей просто подружились, – они были примерно одного возраста и с некоторых пор перешли на «ты». Он бывал у нас и после того, когда уже излечился, и даже несколько раз приезжал, когда бабушки уже не стало. Спустя годы в газете напечатали его некролог, а мама плакала…
О рукописи мы знали ещё при жизни бабушки. Она говорила, что хотела организовать все свои заметки, черновики научных статей, дневники и размышления по темам, в отдельных книгах. Руки дошли только до одной книги, – эту книгу она собрала в первую очередь. Это не была цельная научная работа, – она содержала кропотливо собранные исходные материалы и комментарии к ним для последующего обобщения и подготовки научных работ. Скорее, эта книга ставила целью поделиться многолетним опытом, приглашая будущего врача присоединиться к осмыслению приведённых в ней фактов. Именно поэтому бабушка и хотела завещать этот труд одному из своих потомков, – тому из них, кому эта тематика покажется интересной.
Остальные бумаги так и остались лежать в коробках.
После её смерти архив долго оставался нетронутым, а потом, примерно через год, мы всё упаковали и положили в шкаф «до лучших времён».
Как-то раз, когда я был уже студентом, меня взяло любопытство, и я достал рукопись.
Начиналась она с черновика бабушкиной университетской курсовой работы по истории медицины. Она решила исследовать известные литературные источники на предмет описания в них различных заболеваний, в первую очередь неврологических и психических расстройств. С этой точки зрения там рассматривались персонажи известных произведений: там были и Ромео и Джульетта, и Принц Датский, и король Лир, и даже персонажи античных драм, – список был обширным.
Структура работы была такой: давалась цитата на языке оригинала, а дальше исследовалось поведение или состояние персонажа. Иногда встречались комментарии с вопросами, например:
«Болезнь Паркинсона? – уточнить симптомы в справочнике»
«Шизофрения?»
В конце она делала осторожные выводы, что известные науке современные неврологические и психические расстройства были свойственны людям и в глубокой древности, – стрессы современного мира, возможно, и не являются основной их причиной, как в то время считали некоторые учёные. Побочным выводом была идея использовать этот метод в литературоведении: просто так выдумать персонаж с явными симптомами заболевания сложно, поэтому это могло служить индикатором, что у персонажа был вполне реальный прототип, а то и вообще, всё произведение является литературным изложением реальной истории.
Я совсем далёк от медицины, и не мне оценивать эти выводы начинающего исследователя, но ход мыслей мне показался интересным, и я прочитал ещё несколько черновиков.
В более поздней работе аналогичным образом анализировались источники, описывающие античного злодея – императора Калигулу. Прослеживался его путь от униженного ребёнка, насмотревшегося в детстве на злодеяния родственников, до превращения его в одного из самых зловещих тиранов древнего мира. Автор работы утверждал, что этот человек имел явные психические отклонения с сексуальным уклоном, и что истоки его заболевания надо искать у него в детстве. Однако, скудность источников и явные признаки фальсификации реальных фактов, не позволили довести эту работу до конца.
Попался мне и черновик научной статьи для иностранного журнала, в котором бабушка критиковала подходы Фрейда к изучению поведения людей. В целом признавая его заслуги перед наукой, она считала его взгляды несколько однобокими и схематичными. Но я там ничего не понял, поэтому оставил эту статью в покое.
Удовлетворив своё любопытство, я убрал рукопись, и надолго забыл о ней.
Много позже, когда Алиска поступила в институт и думала о своей будущей специализации, мы вдруг вспомнили о рукописи. Сестрица моя тогда несколько дней гостила у нас, – мама была ещё жива, и Ленка приехала её навестить, – в тот раз я рассказал ей о своих студенческих впечатлениях. Ленка заинтересовалась, мы вновь достали книгу и начали её изучать. Мама, видя наш интерес, рассказала, что к рукописи прилагались какие-то конверты, которые бабушка просила хранить отдельно. Поискав, она нашла их и отдала нам.
Мы посмотрели бумаги в этих конвертах и ничего не поняли, – какая-то алхимия вперемежку с названиями современных лекарств, гадальщики, гороскопы и так далее. Мы решили, что это просто какие-то заготовки, обрывки мыслей, которые не вошли в книгу.
Полистав наугад, мы открыли книгу где-то в середине. Было видно, что это были поздние бабушкины работы, и по-видимому, она нашла целый пласт древнеримской литературы. Похоже, это были записи древних врачей. Естественно, мимо такого бабушка пройти просто не могла.
Тексты были на латыни, часто были написаны в стихах, а сам текст порой был очень «туманным», – похоже авторы этих работ опасались конкурентов и использовали какой-то способ шифрования своих текстов. Каждую такую цитату бабушка сопровождала комментариями на русском языке. В них она пыталась пробраться сквозь античный «туман» и давала свою версию описываемого события или симптома. В комментариях упоминалось также об успешном пополнении картотеки шифра этого автора, но про саму картотеку ничего известно не было, видимо, она её вела отдельно. Естественно, свои предположения она описывала современным медицинским языком. Думаю, для интересующегося этой тематикой человека, эти заметки были бы весьма интересны.
Мы листали дальше и дальше. Одна из работ была самой объёмной. В ней описывались события, происходившие с неким «достойным мужем», – римским сенатором. Там было очень много цитат, но почти не было комментариев, – для них просто было оставлено свободное место. Нам и до этого уже попадались подобные работы и мы предположили, что бабушка хотела вернуться к ним позже, но не успела. Что же, есть чем заняться её последователю.
