Kitabı oku: «Записки лесничего – 2»

Возвращение Захара

… Телефонный звонок раздался, как всегда, не вовремя. Сняв трубку, слышу простуженный голос начальника лесопункта Солонцовый Анатолия Андреевича Чупина: – Зайди в контору, есть срочное дело. И возьми с собой материалы по отводу лесосек по всем кварталам, что вблизи Солонцового.

Достаю папку с документами и направлюсь в контору лесопункта. В конторе, вокруг письменных столов, стоящих в виде буквы «Т», сидели Анатолий Чупин, инженер Хорского леспромхоза Иван Степанович Минин и начальник производственно-технического отдела Вадим Григорьевич Савчук. На столах, занимая их полностью, лежала карта Катэнского лесничества.

На этой карте таксационные выдела каждого квартала были крашены в цвета, соответствующие преобладающей древесной породе, а насыщенность цвета указывала её возраст. Поэтому карта была так ярко раскрашена, что скорее была похожа на яркий цыганский платок, чем на документ, предназначенный для служебного пользования. Здесь же на столе в беспорядке лежали планшеты – небольшие карты на отдельные участки леса. Стопка планшетов лежала на стуле.

Вся обстановка красноречиво говорила о том, что здесь решался какой-то важный вопрос, так или иначе связанный с лесосечным фондом и срочный вызов меня в контору с документами был не случаен и крайне необходим.

Обменявшись крепкими рукопожатиями и дежурными фразами о жизни и о здоровье, сразу перешли к делу. Мы знали друг друга уже давно. Тайга крепко нас обвенчала, не раз испытывала на прочность наши взаимоотношения, которые складывались на принципах взаимного уважения, взаимного доверия, понимания и взаимной помощи.

Со слов Вадима Григорьевича я понял, что необходимо срочно сделать дополнительно отводы лесосек для лесопункта «Катэн» с запасом не менее ста тысяч кубометров деловой древесины. Это было продиктовано тем, что лесосырьевая база лесопункта «Катэн» была уже истощена, отведённые лесосечные деляны таким количеством древесины обеспечить не могли, поэтому необходимо было срочно подобрать участки для сверх планового отвода лесосек на лесосырьевой базе лесопункта «Солонцовый».

Было поставлено ещё одно условие – отведенные лесосеки, по возможности, должны были располагаться как можно ближе к Солонцовому: разделку заготовленной древесины планировалось производить на нижних складах нашего лесопункта. Это позволяло сконцентрировать в одном месте её разделку на сортименты, погрузку на лесовозы и вывозку на лесобазу в посёлок Хор для отправки в Японию.

«Истоптав» пальцами все сопки по карте, остановились на левом притоке Катэна – небольшой реке Кэу. По её правому притоку – ключу Западному у меня была «заначка» большой массив хорошего кедрача, который я, как лесничий, берёг на «всякий случай». И, видимо, что этот «всякий случай» уже наступил.

Незапланированный отвод лесосек сулил мне большие сложности: все лесники и рабочие лесничества были заняты на проходных рубках, заготовленная при этом древесина – жерди – вывозилась в Киргизию на виноградники. Снять их на отводы – значит сорвать свой производственный план по этому виду работ, и сей тяжкий грех я никакими молитвами не отмажу. При этом не примут во внимание, что в мае и начале июня мы были на тушении двух лесных пожаров, и нам с большим трудом удалось выполнить план третьего квартала по многим показателям, в том числе по рубкам ухода за лесом и реконструкции малоценных лесных насаждений.

Поэтому мне казалось разумным, поскольку ещё позволяло время, пока не отрывать лесников и рабочих от работы, а все подготовительные работы выполнить самому: это позволит выиграть время, без «штурмовщины» завершить намеченный объём работ на декабрь и успешно завершить годовой план.

Для этого мне необходимо было на месте отводов сделать привязку к квартальной сети, прорубить магистральный визир, определить запас древесины на пробных площадях по квартальной сети. Поскольку этот участок ещё не подвергался рубкам главного пользования, то запас древесины можно было определить по материалам лесоустройства и результаты сразу же отправить в лесхоз для оформления лесобилета. И как только бульдозеры пробьют дорогу, мы разрубаем лесосечные деляны, отграничиваем прорубкой визиров участки с преобладанием подроста и молодняка, а также участки с деревьями семенниками и поэтому не подлежащими рубке.

… Утром следующего дня я уже протаптывал лыжню по старой лесовозной дороге в урочище реки Кэу. Подшитые камусом¹лыжи легко скользили по слежавшемуся, плотному снегу, оставляя за собой две широкие колеи.

Не по зимнему яркое солнце разбудило спящую тайгу, стараясь заглянуть в самые потаённые её уголки, искрилось всеми цветами радуги на заснеженных ветвях.

Где-то в лесной чаще стучал дятел, и эти звуки далеко разносились в застоявшемся морозном воздухе; стайка синичек перелетала с ветку на ветку и птицы что-то склёвывали, роняя комья снега; ватага клестов недружно взлетела с парящей наледи и красными брызгами скрылась среди еловых ветвей.

В чистом морозном воздухе дышалось, на удивление, легко и свободно…

У меня не было времени любоваться красотой зимнего дня, я очень спешил и, выйдя на устье ключа Западный, пошёл по его руслу. Впереди меня ждал очень напряжённый рабочий день…

… Солнце уже клонилось к закату, и пора была подвести итоги дня. Основную часть намеченной работы я сделал, оставалось произвести ленточный перечёт на пробных площадях, и по моим подсчётам, на это потребуется ещё один день упорного труда.

Это теоретически. А вот практически дело обстояло сложнее: завтра мне снова придётся «отмахать» из дому до места работы десять километров, и такое же расстояние обратно, а это отнимет у меня около пяти часов и на работу останется не более трёх-четырёх. При таком раскладе мне придётся снова прийти сюда и отработать ещё один день. Гораздо разумнее будет заночевать здесь и, тем самым, сохранить силы и выиграть время.

Я знал, что по ключу Ольховому, левому притоку Кэу, лесорубами оставлен обогревательный вагончик, которым нередко пользовались охотники. Принимаю решение заночевать там, чтобы утром, вернувшись сюда, за день сделать как можно больший объём работы.

Поднимаюсь на водораздел, одновременно веду перечёт деревьев и заношу в таксационную ведомость²: закладкой этой пробной площади я повышаю точность определения запаса леса и сокращаю объём работы на предстоящий день. Утром мне останется только прорубить визир, спускаясь по своей же лыжне.

Спускаясь с водораздела, я обратил внимание на глубокую борозду в снегу, протянувшуюся по склону.

Заинтересовавшись, подхожу к борозде: сломанные ветки кустарника, выбитый почти до земли снег указывали на то, что такую борозду можно было оставить, если тащить волоком что-то очень тяжёлое.

Пытаюсь определить свежесть следа: при нажатии пальцами снег не продавливается, смёрзся, что указывает на давность следа более суток.

Осторожно спускаюсь вниз рядом с бороздой и внимательно вглядываюсь, в надежде обнаружить следы тех, кто мог тащить такую тяжесть.

Борозда тянется вниз через густой кустарник, пока на её пути не оказалась валёжина. На обломанных сучках валёжины хорошо видны большие кляксы замёрзшей крови и клочья окровавленной изюбринной шерсти.

Борозда протянулась в заросли лещины и дальше, насколько это было возможно, её видно не было.

Осмотревшись, я продолжаю идти по борозде, всматриваясь в сломанный и примятый к земле кустарник и обнаружил следы тигра. За всё время моего наблюдения за тиграми, это был третий случай, когда тигр, задавив изюбра, тащил его, пятясь задом. Я обратил внимание на следы – они были оставлены крупным самцом³.

Здесь, в зарослях, были следы тигра и лежала туша изюбра, у которой тигр выел только мякоть в области паха. Видимо, тигр не был голодным, и успешная охота на изюбра для него была чем-то вроде подтверждения своего «профессионального мастерства», или, скажем так, «к случаю пришлось». Окровавленный смёрзшийся снег с клочьями шерсти, сломанные сучки на валёжине – безмолвные свидетели прошедшего здесь тигриного пиршества.

Погибший изюбр был крупный и достаточно упитан, его голову украшали красивые ветвистые рога с пятью отростками. Это значит, что изюбру было семь лет⁴, и вес его мог быть в пределах ста пятидесяти – двухсот килограмм.

Я ещё раз посмотрел на глубокую борозду в снегу со сломанным кустарником, на отпечатки тигриных лап, на валёжину с обломанными сучками и был поражён силе, которой природа наделила это могучего и красивого зверя.

Я достал из планшета дневник наблюдений, который был всегда со мной, и зарисовал следы тигра, сделал их замеры.

День медленно угасал, уставшее за день солнце уже не было видно за водоразделом. На фоне золотисто-розовой вечерней зари чётко выделялись контуры многовершинных могучих кедров и острые шпили верхушек елей и пихт. В распадке сгущались тени, приобретая синевато-сиреневый оттенок.

Надо было спешить, чтобы ещё засветло успеть дойти до вагончика. Я достал топорик и вырубил из ляжки изюбра несколько кусков мяса для ужина «халявка плиз» и, широко шагая и поднимая лыжами снежную пыль, заспешил вниз по склону.

Уже в сумерках я увидел на старом лесоскладе белую шапку на крыше вагончика, распахнутую настежь дверь. На полу, нарах и столике вагончика лежал слой снега, занесённого сюда через выбитые окна и распахнутую дверь, в снегу у печи виднелись пустые консервные банки. На нарах был сорван поролон и вырезан дермантин, покрывавший нары; стены, покрытые декоративным пластиком, зияли большими дырами, прорубленными топором. И всё внутреннее пространство вагончика от наружного холода защищал только тонкий слой наружной металлической обшивки, покрытый изнутри вагончика толстым слоем инея.

На заготовку дров ушло немало времени, и когда в печи ярко запылал огонь, на тайгу уже опустилась звёздная ночь. Сорвав топором нары, я приладил доски к выбитым окнам и старой телогрейкой, которую нашёл под нарами, завесил окно на двери.

Понемногу вагончик стал прогреваться, таял снег на полу и у печи, таял на стенах иней, стекая тонкими струйками на пол, наполняя вагончик сыростью.

У печи обнажились куски декоративного пластика со стен, пустые консервные банки, которых у нас в магазине не было, кучу окурков. Судя по окуркам сигарет, здесь были не таёжники: таёжники всегда выкуривают сигарету до самого мундштука и, уходя из барака, всегда оставляют сухие дрова, соль и спички.

Недовольно шипя и потрескивая, лениво горели в печи дрова, тускло освещая через открытую дверку и дыры в печи моё временное пристанище. Нанизанные на тальниковые прутья тонкие ломтики изюбринного мяса, жарились на огне, издавая специфический запах. Подвешенные над печью, оттаивали задубевшие на морозе пакеты с домашним обедом: разводить костёр, чтобы разогреть обед и, хотя бы наспех, перекусить, у меня просто не было времени.

Об отдыхе нельзя было даже и мечтать: в промерзшем насквозь вагончике с выбитыми окнами было чуточку теплее, чем под открытым небом. И это при условии, пока топится печка…

Ночь казалась бесконечно долгой. Пока топилась печь, и в вагончике было относительно тепло, мне удавалось немного прикорнуть, свернувшись калачиком на холодном полу и поджав под себя ноги.

Это был не сон, а какое-то дикое состояние между сном и бодрствованием, и как только прогорали дрова в печи, леденящий холод заставлял меня подняться и снова наполнять печь дровами, пить крепкий чай.

И едва только вагончик наполнялся теплом, как коварная усталость, незаметно подкравшись, снова навалилась на меня, наливая веки свинцом и заваливая меня на холодный и грязный пол.

В этом, промерзающем насквозь, вагончике я пытался найти ответ на простой вопрос: где, в каких условиях росли и воспитывались те, кто ночевал здесь? Не сомневаясь в том, что у них, как минимум, было среднее образование, они, по уровню своей внутренней культуры, даже не достигли ещё и каменного века.

По неписанным, но всегда свято соблюдавшимся законам тайги, всегда оставлялись сухие дрова в местах ночлега, соль, спички и, если была возможность, то и часть продуктов питания.

Эти люди не оставили ничего, но сделали вагончик совершенно не пригодным для ночлега. Я с ужасом представил себе, что ждёт уставшего и замерзающего человека, который однажды зайдёт сюда, надеясь найти здесь спасительный приют…

Я утешал себя мыслью, что эти случайные и чуждые тайге люди, привыкшие к хамскому и потребительскому отношению к окружающим, потерявшим к себе уважение как к личности, рано или поздно накажут себя сами. Тайга никому и никогда не прощала подобного. Я был уже достаточно наслышан о достоверных случаях гибели людей, ставших жертвами собственной беспечности, хамского пренебрежения к элементарным, веками утверждёнными, законам тайги.

… Робко и незаметно подкрался рассвет, растворив в себе яркие звёзды и обесцветив ночное небо. Перекусив тем, что осталось от ужина и, напившись крепкого чая, снова выхожу на лыжню. За короткий зимний день я должен успеть многое сделать: коротать ещё одну ночь в промерзающем насквозь вагончике мне уже не хотелось…