Kitabı oku: «Статьи по общему языкознанию, компаративистике, типологии», sayfa 3

§ 4. Типы сингармонических тенденций и фонологическая структура языка

1. Если использование или неиспользование сингармонизма как словесного акцента регулируется морфологическими особенностями языка, то выбор конкретного сингармонического типа определенным образом соотносится с структурными закономерностями строения фонологической системы. Материал тюркских и урало-алтайских языков отражает сосуществование двух сингармонических тенденций – тембровой и лабиальной. Последняя играет подчиненную роль и вообще встречается только при тембровом сингармонизме, покоящемся на признаке тональности (по терминологии Якобсона). Примечательное исключение составляет марийский язык, где признак бемольности играет роль основного просодического квантора, что обусловлено наличием гиперфонемной ситуации в вокалической парадигматике с ее нестабильным элементом (ə), альтернационно связанным с (е, о, ö) и реализующим групповое отличие данных фонем от (i, а, u, ü). Именно последняя группа, характеризуясь большей четкостью синтагматических контрастов, становится парадигматической базой сингармонизма, и признак бемольности, по которому упорядочивается данная группа, выдвигается в качестве основного просодического квантора слова.

Выбор конкретного дифференциального признака для этой роли непосредственно связан с характером иерархии дифференциальных признаков, система которых может рассматриваться как результат расщепления первичного треугольника Якобсона, включающего признаки тональности и компактности. При прочих равных условиях, признаку, входящему в первичный треугольник, отдается предпочтение при выборе основания сингармонизации. Вместе с тем нельзя не заметить, что языки, обладающие минимумом вокалического разнообразия, характеризуются отсутствием сингармонизма. Следовательно, для установления сингармонизма необходимо наличие градации или варьирования по некоторому признаку, что мы и наблюдаем в «туранских» языках, имеющих расчлененную систему тембровых корреляций. Но здесь может возникнуть вполне обоснованный вопрос, почему из двух «первичных» признаков – тональности и компактности – эти языки используют первый и не используют второй, который является основным просодическим квантором в сингармонических языках Северной Сибири и Западной Африки. В качестве примера можно привести нанайский язык, сингармонизм которого описан В. А. Аврориным [Аврорин 1958], и язык ибо, описывавшийся неоднократно многими лингвистами.

2. В нанайском языке вокалическая система представляет две ступени, противопоставленные по степени раствора:

Своеобразие этого сингармонизма состоит в том, что он физически реализуется двояко: на вокалическом контуре слова – как компактностная ковариация, на консонантном – как диезная. Согласные в «широком слове» (огласовка II) имеют более веляризованные варианты, а в «узком слове» (огласовка I) – более палатализованные. Этот факт говорит о тесной связи между признаками звучности и признаками тембра, образующими первичный треугольник. Диезность и бемольность как вторичные тембровые признаки стали морфонологически использоваться для реализации признака компактности.

Несколько сложнее обстоит дело в африканских языках. Схемы сингармонизма, приводимые П. Ладефогедом для тви, фанти, игбира, йоруба, идома и ибо, построены на признаке напряженности [Ladefoged 1964: 36–39]. Сам автор не настаивает на данной меризматической трактовке африканского сингармонизма, и приводимые им результаты формантного анализа вокализма ибо обнаруживают четкое различение гласных по степени компактности и по тональности. Субстанциональная схема вокализма ибо по признаку компактности обладает пустой клеткой: (а, Е, О): (i, u, U, е, о). Однако эта схема структурируется таким образом, что заполнение пустой клетки приводит к формально четкому противопоставлению четырех подуровней по принципу четности, служащему парадигматической базой компактностного, точнее – диффузностного, сингармонизма. Отказаться от признака напряженности вынужден был и Дж. Гринберг, описывавший сингармонизм в тви, весьма сходный с сингармонизмом в ибо.

Как показал Дж. Карнохан, в ибо тембровый признак используется как просодический квантор слога, и это образует картину, противоположную той, которую мы наблюдали в «туранских» языках.

Эти существенные фонологические расхождения двух групп языков можно поставить в связь с различиями в области просодических систем. На примере славянской фонологии Якобсон показал, что корреляция палатализации и музыкальное ударение не совмещаются в одной системе, и это может объясняться тенденцией к ограничению разнообразия одного порядка. Дело в том, что и музыкальное (тоновое) ударение, и диезность относятся к одному меризматическому порядку как «тональностные» (тембровые) признаки, на что указывают сами авторы теории дифференциальных признаков, устанавливая соответствия: тембровые признаки (тональность, диезность, бемольность) – тон, сонорные признаки (компактность, звонкость и т. д.) – сила, напряженность – длительность [Jakоbsоn, Halle 1962: 553].

Если язык имеет развитую тоновую систему, то это исключает дальнейшую тембровую перегрузку просодического уровня за счет тембрового сингармонизма, что и имеет место в упомянутых языках Африки. Но тональностное варьирование фонологической системы не исключает варьирования по другому параметру – по признакам звучности, из которых именно компактность (или диффузность), как первичный признак, становится основанием сингармонизации. Из этого не следует, что компактностный сингармонизм должен непременно сопровождаться расчлененной тоновой системой. Отсутствие тембрового варьирования вокализма в палеоазиатских языках, отражающее, по-видимому, былое наличие музыкального ударения, служит достаточным основанием для установления сингармонизма по компактности. Напротив, динамическое ударение хорошо совмещается с тембровым сингармонизмом как явления разных меризматических порядков, и это можно наблюдать в урало-алтайских языках.

§ 5. Сингармонизм и ударение

1. Многосторонняя функциональная нагрузка сингармонизма ставит его в один ряд с таким универсальным просодическим средством, как ударение. Однако выяснению более глубоких зависимостей между этими явлениями, в частности в «туранских» языках, препятствует нерешенность в урало-алтаистике проблемы собственно ударения. Отправной точкой в акцентологических дискуссиях по этому поводу служит обычно турецкое ударение, квалифицируемое чаще всего как двойственное – музыкальное на исходе слова, динамическое на начале. Детальный анализ всех интерпретаций и диахронических гипотез (Педерсена, Ракетта, Ярринга, Поцелуевского, Поливанова, Владимирцова и др.) не входит в задачу настоящей работы, поэтому ограничимся следующим замечанием.

Если соображения компаративного характера заставляют реконструировать для древнейшей «туранской» эпохи динамическое и музыкальное ударения, то необходимо дать им различную с точки зрения просодической иерархии интерпретацию. Исходя из типологической закономерности, указанной в предыдущем параграфе, и учитывая наличие тембрового сингармонизма, приписываемого древнейшим состояниям «туранского» языка, можно заключить, что из двух ударений в качестве словесного акцента могло использоваться лишь динамическое, совместимое с тембровым сингармонизмом. Что же касается музыкального ударения, если таковое имелось, то оно, видимо, должно квалифицироваться как факт метрики либо как элемент фразовой (синтагмной) интонации. С этой точки зрения наиболее предпочтительной представляется интерпретация современного турецкого ударения Г. Ракетта.

2. В синхронном плане постановка вопроса о соотношении ударения и сингармонизма связывается с выяснением кажущейся просодической избыточности, состоящей в сосуществовании в «туранских» языках фиксированного ударения и сингармонизма. Такое впечатление дублирования словесного акцента возникает лишь при обращении к синтагматическому аспекту. Но и в самой синтагматике мы находим указания на то, что в действительности дублирования нет, а есть лишь дополнительность. В речи очень часто происходит коллокация сингармонически тождественных слов, различение которых возможно лишь на основании ударения, напр. венг. én nem neked hiszek ‘я тебе не верю’. Сингармонизм, следовательно, является хотя и необходимым, но не достаточным делимитатором слова, и ударение в этом отношении может считаться превалирующей просодемой. Такова синтагматическая обусловленность просодической «избыточности» туранского слова.

С точки зрения парадигматики соотношение ударения и сингармонизма иное. Уже в силу своей фиксированности ударение лишено морфологического значения и парадигматически задает лишь фонологическое слово, т. е. служит оператором порождения слова из слогов, что хорошо понимал Бодуэн де Куртенэ [1963: 103–104]. И если ударение – основной синтагматический акцент (делимитативная просодия), то сингармонизм – основной парадигматический акцент туранского слова (кумулятивная просодия). Следовательно, нет никакой избыточности, а есть лишь структурная дополнительность.

Из сказанного нетрудно предположить, что существует определенная структурная стратификация просодических средств языка, картина которой будет различной в разных языках. Последнее обстоятельство затрудняет построение универсальной стратификации просодий. Достаточно указать на чрезвычайно любопытную по своей специфичности просодическую ситуацию в африканских сингармонических языках. В качестве парадигматического акцента на уровне слова здесь функционирует тоновый контур, в качестве синтагматического акцента – компактностный сингармонизм. Ударение оказалось вытесненным на более высокие уровни, а тембровый сингармонизм, несовместимый на одном структурном уровне с тоном, стал использоваться как слоговая просодия, что и отмечено для ибо.

Настоящий текст следующим образом отражает основное содержание диссертации: § 1 соответствует Введению, § 2 – главе I, § 3 – главе II, § 4 – главе III, § 5 – главе IV.

ЛИТЕРАТУРА

Аврорин 1958 – Аврорин В. А. Сингармонизм гласных в нанайском языке // Докл. и сообщ. Института языкознания АН СССР. 1958. № 11.

Анохин 1962 – Анохин П. К. Теория функциональной системы как предпосылка к построению физиологической кибернетики // Биологические аспекты кибернетики. М., 1962.

Баскаков 1965 – Баскаков Н. А. К фонологической интерпретация вокализма в тюркских языках. Тезисы докл. (Рукопись). 1965.

Бернштейн 1962 – Бернштейн Н. А. Пути развития физиологии и связанные с ними задачи кибернетики // Биологические аспекты кибернетики. М., 1962.

Бодуэн де Куртенэ 1963 – Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему языкознанию. Т. 2. М., 1963.

Вижье 1962 – Вижье Ж.-П. Теория уровней и диалектика природы // ВФ. 1962. № 10.

Гумбольдт 1859 – фон Гумбольдт В. О различии организмов человеческих языков и влиянии этого различия на умственное развитие человечества. СПб., 1859.

Иванов 1965 – Иванов Вяч. Вс. Общеиндоевропейская, праславянская и анатолийская языковые системы. М., 1965.

Косериу 1963 – Косериу Э. Синхрония, диахрония и история // Новое в лингвистике. Вып. 3. М., 1963.

Кузнецов 1964 – Кузнецов П. С. Опыт формального определения слова // Вопросы языкознания. 1964. № 5.

Лыткин 1964 – Лыткин В. И. Исторический вокализм пермских говоров. М., 1964.

Макаев 1965 – Макаев Э. А. Язык древнейших рунических надписей. М., 1965.

Маркова 1963 – Маркова А. К. Особенности овладения слоговым составом слова у детей с недоразвитием речи: Автореф. дис. … канд. педаг. наук. М., 1963.

Мельчук 1963 – Мельчук И. А. О стандартной форме и количественных характеристиках некоторых лингвистических операторов // Вопросы языкознания. 1963. № 1.

Мельчук 1964 – Мельчук И. А. Автоматический синтаксический анализ. Т. I. Новосибирск, 1964.

Охотина 1965 – Охотина Н. В. Морфемная структура имени существительного и глагола в языке суахили // Африканская филология. М., 1965.

Поливанов 1934 – Поливанов Е. Д. Русская грамматика в сопоставлении с узбекским языком. Ташкент, 1934.

Реформатский 1963 – Реформатский А. А. К вопросу о фономорфологической делимитации слова // Морфологическая структура слова в языках различных типов. М.; Л., 1963.

Реформатский 1965 – Реформатский А. А. Иерархия фонологических единиц и явления сингармонизма // Исследования по фонологии. М., 1965.

Серебренников 1963 – Серебренников Б. А. О причинах устойчивости агглютинативного строя // Вопросы языкознания. 1963. № 1.

Хомский 1965 – Хомский Н. Логические основы лингвистической теории // Новое в лингвистике. Вып. 4. М., 1965.

Черкасский 1965 – Черкасский М. А. Тюркский вокализм и сингармонизм. М., 1965.

Чжао Юэнь-Жень 1965 – Чжао Юэнь-Жень. Модели в лингвистике и модели вообще // Математическая логика и ее применение. М., 1965.

Чистович 1961 – Чистович Л. А. Текущее распознавание речи человеком // Машинный перевод и прикладная лингвистика. Вып. 6. М., 1961.

Шаумян 1965 – Шаумян С. К. Структурная лингвистика. М., 1965.

Якобсон 1965 – Якобсон Р. Итоги Девятого конгресса лингвистов // Новое в лингвистике. Вып. 4. М., 1965.

Hосkett 1954 – Носkett Ch. Two models of grammatical description // Word. 1954. Vol. 10. No. 2–3.

Jakоbsоn, Halle 1962 – Jakоbsоn R., Halle M. Tenseness and laxness // Jakobson R. Selected writings. Vol. I. The Hague, 1962.

Kudzinowski 1939 – Kudzinowski Сzr. A finn magánhangzó-hangrend. Budapest, 1939.

Ladefoged 1964 – Ladefoged P. A phonetic study of West African languages. Cambridge, 1964.

Lyons 1962 – Lyons J. Phonemic and non-phonemic phonology: Some typological reflections // IJAL. 1962. Vol. 28. No. 2.

Radlоff 1885 – Radlоff W. W. Phonetik der nordlichen Türksprachen. Leipzig, 1885.

По теме диссертации имеются следующие работы:

1. Некоторые вопросы теории фонологических оппозиций и нейтрализации // Проблемы лингвистического анализа. М., 1966. С. 3–25.

2. Представления моделей фонологических систем и просодические микроструктуры // Тезисы научной конференции аспирантов Института языкознания АН СССР. М., 1963. С. 8–11.

3. Теория фонетических конвергенций Е. Д. Поливанова и принцип системности в фонологии // Материалы конф. «Актуальные вопросы современного языкознания и лингвистическое наследие Е. Д. Поливанова». Т. 1. Самарканд, 1964. С. 13–18.

4. Общие характеристики системы и оценка выбора на меризматическом уровне // Проблемы фонологии, морфологии, синтаксиса и лексики на материале языков разных систем. Тезисы докл. М., 1966. С. 4–6.

5. Рец. на кн.: Nardhjem В. The phonemes of English, Amsterdam, 1960 // Вопросы языкознания. 1962. № 5. С. 130–137;

6. Рец. на кн.: Pilch Н. Phonemtheorie. 1 TL. N. Y., 1964 // Вопросы языкознания. 1965. № 5. С. 137–140.

7. Сингармонизм и фонология слова // Сборник трудов по языкознанию в честь акад. К. К. Юдахина, Фрунзе, [1970].

Некоторые вопросы теории фонологических оппозиций и нейтрализации ^{5 6}

1. Проблема описания фонологических оппозиций приобретает весьма важное значение в свете задач, связанных с построением порождающих и распознающих моделей. Эти модели представляют собой определенные логические системы типа, например, конечных автоматов. Успешное решение подобных задач может быть достигнуто при условии, что фонологический материал получит четкую логическую интерпретацию. В последнее время появляются работы такого рода – достаточно указать на статьи Дж. Гринберга [Greenberg 1959], Т. Батуга [Вatóg 1961; 1962], С. К. Шаумяна [1961], С. Маркуса [1962а; 1963], а также монографии С. К. Шаумяна [1959; 1962а] и И. И. Ревзина [1961]. Сейчас еще трудно сказать, какое место займет фонологический уровень кодирования в модели синтеза языка (в связи с этим следует указать на ряд работ, где либо теоретически, либо практически делаются попытки решить этот вопрос: Ф. Хаусхолдер [Householder 1959], М. Хале [Halle 1962; Хале 1962], С. Сапорта и Контрерас [Saporta, Contreras 1963], И. А. Мельчук [1965], С. К. Шаумян [1962б]). Опыты в направлении описания моделей языка ограничиваются в основном сферой синтаксиса и морфологии, что само по себе понятно, но не дает достаточно универсальных результатов, которые позволили бы говорить о единой порождающей модели для всех ярусов языка. При построении порождающих грамматик приходится прежде всего ориентироваться на грамматически правильные выходы, что в свою очередь является известным залогом успеха в достижении семантической правильности, поскольку семантическая структура языка, как справедливо указывает Ф. Хаусхолдер [Householder 1959], неотделима от морфолого-синтаксической, и если можно представить бессмысленное, но грамматически правильное предложение, то никак нельзя допустить возможность семантически правильного предложения, которое не было бы одновременно и грамматически правильным. К этому следует добавить, что, по-видимому, и фонологическая структура в такой же мере связана с семантикой, как и грамматическая (ср. в этой связи статью Ф. Хаусхолдера [Householder 1962]). Можно попытаться установить какую-то взаимосвязь между семантическим полем и фонологическим полем, т. е. специфическим для данного семантического поля набором классов фонемных комплексов и правил их порождения; впрочем, что касается правил, то их, по-видимому, можно обобщить. Гипотетичность утверждения, что фонологическая структура предложения не остается безразличной к набору семантических полей, составляющих семантическую структуру данного предложения, настолько, однако, велика, что такое утверждение нуждается в серьезной аргументации, что в данном месте едва ли осуществимо и целесообразно ⁷.

2. Здесь важно подчеркнуть следующее. Когда мы говорим о любой модели, мы тем самым ориентируемся на структуру, которая имеет нелинейный характер, противопоставляясь последовательности как линейно упорядоченной организации (мы постараемся избегать выражений типа «линейная структура», принятых в алгебре, пользуясь для этой цели понятием организации). Язык, как указывает А. А. Реформатский [Реформатский 1961], принципиально нелинеен; это предполагает, что, моделируя язык, мы должны пренебречь линейностью. Механизм порождения фонем может быть описан различным образом. Наибольшей известностью в настоящее время пользуется методика ДП-синтеза, построенная на описании матриц идентификации и деревьев, представляющих эти матрицы. С этой точки зрения бинема есть оператор выбора шага в дереве порождения фонем, а сама фонема оказывается чисто формальным понятием, обозначая не пучок признаков как некоторых «акустем» (или, в терминологии Бодуэна де Куртенэ, «кинакем»), а совокупность вхождений операторов, которые в фонологическом представлении суть бинемы, т. е. строгие дизъюнкции вида x ∨ x°, причем количество вхождений соответствует количеству шагов в дереве порождения. Уже давно замечено, что, задавая тот или иной признак, мы тем самым задаем некоторый пучок признаков, автоматически выводимых из наличия данного признака (ср. также: [Jakobson, Lotz 1949]). На этом принципе построена модель, описанная М. И. Лекомцевой [Лекомцева 1963]⁸. Это значит, что задаваемый дифференциальный признак есть оператор выбора некоторого комплекса. Последовательное применение к такому комплексу различных операторов приводит к порождению комплексов, которые могут быть названы замкнутыми, или устойчивыми (в иной терминологии – терминальными), в том смысле, что они соответствуют тому набору элементов, который есть система фонем данного языка.

Из сказанного ясно, что теоретически в качестве исходного оператора может быть выбрана любая бинема. В практике, однако, описание синтеза фонем начинают обычно с выбора в качестве оператора бинемы, наименее богатой содержанием, т. е. имеющей наибольшую сферу распространенности, что позволяет осуществить последовательную развертку символа фонемы от более общих классов к подклассам и, наконец, к конкретным фонемам.

Независимость бинем в системе, т. е. невыводимость их друг из друга, позволяет также трактовать их как своего рода «нормальные (ортогональные) координаты» n-мерного гиперпространства. Такая точка зрения была развита в работах Колина Черри [Сherrу 1956; 1957]. Примечательно, что известный ученый, говоря о координатном геометрическом представлении фонем, оперирует пространством в 12 измерений, тогда как, по мнению Якобсона, число дифференциальных признаков равно 24. К. Черри вдвое уменьшает число параметров, считая, что набор признаков исчисляется 12 элементами, которые могут находиться в двух состояниях. Очевидно, что введение бинемы как особого предельного элемента фонологической структуры нисколько не противоречит такому мнению. Представленные геометрически фонемы (оптимальное число их равно 2¹², т. е. 4096) получают выражение в виде кубов, размещенных в данном гиперпространстве; каждая точка, помещенная в одном из кубов, соответствует некоторому состоянию системы, т. е. конкретной фонеме. Движение этой точки в описанном 12-мерном пространстве образует кривую, которая соответствует нормальной речевой последовательности.

Геометрическая модель фонологической системы, в отличие от матричного представления, упомянутого выше, имеет то преимущество, что она объемна. Однако если заданное гиперпространство фонем всегда позволяет перейти к речевой последовательности, обратный путь невозможен. Координатная структура невыводима из линейной организации фонем и поэтому в значительной степени специфична. Она не всегда дает нам ту картину внутренней организации системы фонем, которая нас интересует.

С другой стороны, самый тщательный дистрибутивный анализ линейных организаций тоже едва ли гарантирует успех в подобных разысканиях. Приверженцы такого анализа (главным образом, американские лингвисты) считают его единственным и универсальным; более того, он рассматривается ими как наиболее формальный. Однако, как справедливо замечает С. Базел [Ваzell 1954], метод Хэрриса не более формален, чем метод Якобсона.

В работах, посвященных дистрибутивному анализу, нередко недооценивается парадигматический анализ, исходящий из описания фонологических оппозиций, составляющих собственно структуру фонологического яруса языка. Характерно, что в книге Б. Нордьема [Nordhjem 1960], выдержанной в классическом дистрибутивном тоне с некоторой алгебраизацией в духе глоссематики, самая структура понимается как экономная транскрипция речевых последовательностей, записанная в виде формул сочетаемости фонем. Ряд американских лингвистов трактуют понятие структуры, отправляясь от принципов аксиоматической логики и математики, – достаточно вспомнить определения У. Престона или Ч. Хоккета [Hосkett 1957]. Между тем Ч. Пирс уже на заре века со всей определенностью говорил: «Существование есть такой способ бытия, который состоит в противопоставлении иному…»; «Вещь без оппозиции ipso facto не существует» [Pierse 1960: 248]. Развивая подобный взгляд на язык, Соссюр пришел к выводу, что в нем нет ничего, кроме различий; что весь механизм языка вращается вокруг тождеств и различий, причем, по мнению Соссюра, последние есть лишь обратная сторона первых. На некоторый диссонанс двух приведенных положений Соссюра как на внутреннее противоречие указал Э. Бейссанс [Вuyssens 1949: 8], ратующий за критерий тождества и попутно упрекающий Н. С. Трубецкого в невнимании к столь важному фактору, как формальное сходство. Не вступая на путь дискутирования проблемы тождества и различия, отметим, что, на наш взгляд, ни Трубецкой, ни Соссюр не заслуживают тех упреков, которые бросает им Э. Бейссанс; что же касается противоречия у Соссюра, то оно представляется скорее стилистической неточностью: следовало просто переставить слова «первые» и «последние», т. е. сказать, что тождества – это лишь обратная сторона различий, – и никакого недоразумения не возникло бы.

Дескриптивисты не учитывают также того факта, что в естественном восприятии речи, как об этом убедительно пишет Дж. Миллер [Miller 1956], мы пользуемся как сукцессивной, так и симультанной сверкой минимальных воспринимаемых сегментов речи, с целью уточнения и расширения довольно жестких границ, накладываемых неточностью наших абсолютных суждений о простых величинах. Иными словами, необходимость парадигматического верифицирования результатов линейного анализа заложена в самом функционировании мозга как воспринимающего и анализирующего устройства. Й. Вахек был первым, кто указал на принципиальную важность различения критериев сукцессивности и симультанности в фонологической комбинаторике [Vachek 1936: 6; далее – TCLP].

Необходимость парадигматического анализа по оппозициям не подлежит, таким образом, никакому сомнению. Поскольку язык есть прежде всего код, то, по остроумному заключению Р. Якобсона [Jakоbsоn 1962], всякая оппозиция есть не God-given truth и не hocus-pocus, а только code-given truth!

3. Всякая фонологическая классификация есть прежде всего классификация оппозиций. Всякая классификация может строиться по различным основаниям. Классификация, описанная С. Лущевской-Роман [Łuszczewska-Romahnowa 1961], является классификацией, построенной на признаке расстояния. Пусть имеется система классов, представленная в виде дерева с тремя рангами: K_1i, K_2i, K_3i. Расстояние (d) между элементами x и y равно 0, если x ∈ K_3i и у ∈ K_3i, если x ∈ K_3i, y ∈ K_3i, но x ∈ K_2i и у ∈ K_2i; то d(х,у) = 1, и т. д. Если число рангов в пространстве классификации равно п, то возможное максимальное расстояние между х и у равно п – 1.

По-видимому, классификация, построенная на признаке расстояния, может быть применена при упорядочении системы фонем. При этом важно подчеркнуть, что признак расстояния сам по себе исключительно существен и может быть использован не только как основание классификации, но и как основание определения оппозиций и нейтрализации.

Как известно, в пражской фонологической традиции оппозиция определялась как фонологическая единица, способная выполнять дистинктивную функцию [Projet de terminologie… 1931], и хотя в последнее время среди пражцев бытует мнение о необходимости дополнить принцип дистинктивности анализом тождества [Trnka 1958], существо дела от этого не меняется. Функционализм Пражского лингвистического кружка, ставивший во главу угла семантический критерий различимости, давал достаточный повод для скептицизма, с особенной последовательностью разделяемого Д. Джоунзом [Jоnes 1931] и его школой: в действительности фонологическая оппозиция, не переставая быть оппозицией, не всегда служит показателем смысловой дифференциации слов; это касается прежде всего тех оппозиций, которые Трубецкой назвал косвенно-фонологическими [Trubetzkoy 1936]. Скептицизм этот, впрочем, не помешал Л. Ельмслеву облечь результаты функционального анализа фонем в форму строгого закона коммутации, связывающего два плана – выражение и содержание. Однако внимательный анализ концепций Соссюра и Трубецкого привел Э. Бейссанса к справедливому заключению, что существенность признака не является функцией связи фонемы с означаемым, но только фонемы с означающим [Buyssens 1949: 8]. В этом смысле можно сказать, что всякая фонологическая оппозиция есть косвенно-фонологическая, так как высказывания различаются прежде всего означающими, а уже это различие имеет соответствие в плане содержания. Такая постановка вопроса позволяет по-новому оценить значение фонологической правильности высказывания с точки зрения установления оппозиций: фонологически правильный текст является достаточным материалом для парадигматически ориентированного фонологического анализа. Этот вывод подтверждается и тем, что как фонологически правильные, так и грамматически правильные выходы являются следствием действия одних и тех же операторов в просодической модели синтеза, описание которой, впрочем, не входит в задачу настоящей работы.

4. В практике математического анализа текста нередко прибегают к понятию пространства сообщений, описываемого формулой Е = (n, U), где U – произвольный алфавит, n – длина слов в U [Шрейдер 1962]. Очевидно, что это пространство является n-мерным. Тогда для любых двух слов ζ и η можно определить расстояние ρ (ζ, η), которое равно числу позиций, в которых слова ζ и η имеют различные символы. Такая интерпретация некоторого текста имеет свои преимущества; единственным ограничением, предполагаемым ею и способным вызвать затруднения при анализе нормального (т. е. специально не пере-кодированного) текста на языке Li, является фиксированность глубины сообщения (под последним понимается слово в U ). Нас интересуют только случаи, когда ρ = 1. Мы будем говорить, что в этом случае имеет место фонологическая оппозиция, реализующаяся в некоторой паре (λ_i, λ_j).

Система оппозиций может быть упорядочена также по признаку расстояния, определяемого для точек n-мерного пространства (именно – 12-мерного); однако ввиду невозможности геометрического представления 12-мерного пространства упорядочение фонологических оппозиций может быть достигнуто в несколько этапов путем последовательного перебора нескольких трехмерных пространств. Каждая точка, определяемая тремя координатами, соответствует некоторой фонеме; расстояния между точками суть фонологические оппозиции. Двоичные формулы фонем фиксируют удаленность их друг от друга: расстояние между фонемами φ_k и φ_i определяется количеством различающихся позиций двоичных символов в формулах этих фонем. Так, если φ_k = 001, φ_l = 100, то ρ (φ_k, φ_l) = 2. В зависимости от того, является ли расстояние между точками минимальным, т. е. равным 1, или нет, оппозиции могут быть разделены на коррелятивные и некоррелятивные. Очевидно, что такая классификация будет отличаться от классификации Трубецкого, данной им в «Основах фонологии» [Трубецкой 1960], тем, что коррелятивные оппозиции, как наиболее важные, оказываются в центре внимания. Именно такого рода классификацию предложил А. А. Реформатский [1961]. В свете сказанного первоначальная классификация оппозиций, отраженная в Проекте 1930 г. (корреляции vs. дизъюнкции), едва ли может быть признана неадекватной.

5. Корреляции составляют фундамент всякой фонологической системы. В соответствии с определением Трубецкого, корреляциями являются одномерные привативные пропорциональные оппозиции. Ж. Кантино, пытаясь дать логическую классификацию оппозиций [Сantinеau 1955], прибегнул к понятию включения, заимствованному из теории множеств. Рассматривая фонемы как множества, Кантино устанавливает для них три типа отношений: включение, пересечение и независимость. В этой системе корреляции трактуются как включения, дизъюнкции – как пересечения или независимости. Интересным моментом в классификации Кантино является анализ так называемых градуальных оппозиций: они попадают в тот же класс, что и привативные, т. е. рассматриваются как включения. В интерпретации Р. О. Якобсона градуальные оппозиции также объединяются с привативными, но они теряют при этом свой характерный признак – градуальность, расщепляясь на две бинарных оппозиции. Ж. Кантино удалось, сохранив их специфичность, представить их как оппозиции, во всяком случае близкие к привативным. На примере вокализма узбекского языка Кантино иллюстрирует свою мысль. Если обозначить, например, i как L + A, где L – передняя локализация, А – минимальный раствор, то е = L + (А + М), где М – некоторое количество открытости. Но так как L + A = i, то e = I + M, т. е. i ∈ е. В свою очередь е ∈ æ, так как æ характеризуется по сравнению с е некоторым количеством открытости N: æ = L + (A + М + N). Следовательно, i ∈ е ∈ æ. То же можно сказать и о заднем ряде гласных узбекского языка.