Kitabı oku: «И умерли они в один день», sayfa 5

– Есть охота. Соседка суп сварила, и ким-чхи сделала. Доставай из холодильника.

На следующий день поднялись рано. Алексей уехал в больницу к отцу, а Ниночка Алексеевна принялась наводить порядок. Перетрясла с балкона одеяла и подушки, выгребла из холодильника банки с заплесневелой едой, разложила вещи в шкафу, пристроила на полку фотографию в рамке из красного дерева. Стиральная машина безостановочно крутила и отжимала, ревел пылесос, заглушая телевизор. Через несколько часов Ниночка Алексеевна, удовлетворённо оглядела ещё влажные полы и подумала: – Жить можно!

Она решила сходить в магазинчик на углу, запримеченный ею с балкона. Сняла фартук, пригладила перед зеркалом волосы, тронула губы розовой помадой.

Окружённый деревьями большой двор был вымощен красной плиткой. Посреди двора стояла детская горка и качели – совсем как у нас. На лавочках под высоким навесом сидели несколько женщин. Они как по команде повернули головы и до неё донеслось: – Это та русская, которая с Лёхой вчера приехала.

Ниночка Алексеевна ускорила шаг и не услышала незамедлительного ответа:

– Говорят, она за него вышла, чтобы в Корею уехать. Ясное дело. У нас и пособие дают, и медицина на уровне. Не то, что в России.

Самая молодая из женщин, стрельнула глазками вслед удалявшейся спине и пропела:

– Первая Лехина жена – какая хозяйка была! А эта совсем готовить не умеет.

– Отец-то знает, что сын русскую невестку привёз? – спросил кто-то.

– У него с головой плохо. – ответила сухонькая старушка. – Они решили его в дом престарелых сдать. Понятное дело! Разве русская невестка захочет за свёкром ухаживать?

– Да уж. Ой, девчонки! – воскликнула молодая, и женщины дружно повернули головы: – Я же вчера в Сеул ездила, на Тондемуне распродажа была!

– А нам чего не сказала! – ахнули женщины и вернулись к обсуждению насущных проблем – где, что и почём.

Ниночка Алексеевна быстро дошла до магазинчика на углу. Покружила между полок, заставленных коробками с загадочными иероглифами, постояла в нерешительности у стеклянной дверцы холодильника, поглазела на череду разноцветных пластиковых бутылок. На стеллаже возле холодильника лежали пакеты с неправдоподобно свежей зеленью. Ниночка Алексеевна повертела один в руках и испугалась трём нулям на ценнике. Это сколько же в рублях? Приветливая девушка за кассой прощебетала что-то вопросительное. Ниночка Алексеевна неуверенно улыбнулась, сунула в карман листочек со списком продуктов и пошла домой несолоно хлебавши.

Алексей вернулся домой вечером и недовольно наморщил нос, увидев на столе остатки давешнего супа.

– Жрать нечего, – и, не слушая оправданий, ушёл, грохнув дверью. Вернулся за полночь. От него пахло спиртным и калёным подсолнечным маслом.

– В щиктане поел, – пояснил он. – В «кафе» по-нашему. Ты бы хоть чутка по-корейски говорить научилась, Нинок.

Ниночка Алексеевна обрадовалась, что он больше не сердится и побежала в ванную. Вернулась в кружевной ночнушке, с распущенными волосами. Оглядела храпящего мужа, подоткнула одеяло, чтоб не замёрз и проворочалась всю ночь без сна.

Вскоре Алексей устроился на работу на завод. Уходил рано, возвращался поздно. Потом мужу дали общежитие, и он стал приезжать только на выходные. Сначала выходных было два, как в России, но потом завод стал работать и по субботам тоже. Воскресенье Алексей проводил у отца в доме престарелых, как полагалось хорошему сыну.

Ниночка Алексеевна старалась не плакать при муже, толку от этого не было никакого. Вернуться обратно они не могли – денег с квартиры едва-едва хватило, чтоб оплатить долги, проклятые банки ободрали их, как липку. А что почти не видятся – так это даже хорошо, меньше надоедают друг другу. Живёт на всем готовом – плохо ли? Её долг – сидеть дома и не маяться дурью.

Через полгода Ниночка Алексеевна возненавидела Корею. Ненавидеть её она начинала с самого утра, когда включала телевизор, в котором благодушные люди безостановочно готовили разную еду. Потом мужчины и женщины принимались есть приготовленные ими блюда. Они шумно втягивали мотки лапши блестящими от жира губами, сыто чавкая уплетали горячий суп, хлюпали и отрыгивали без стеснения, выражая всем видом бесконечное довольство жизнью. Иногда жующие люди сменялись поющими. Усевшись длинными рядами, они, как заведённые, дружно качались из стороны в сторону и подпевали сильно напудренным певцам. Мужчины – и те были накрашены.

Ещё были сериалы. Женщин в них всё время обижали другие женщины. Они шипели, вопили и испепеляли друг друга ненавидящими взглядами. Очень красиво плакали. Крупной росой вскипали слезы в огромных глазах красавиц и медленно катились по измученным бледным лицам. И тогда Ниночка Алексеевна тоже принималась всхлипывать – вдвоём и плакать легче. Но потом счастливицы находили свои семьи, влюблённые соединялись, добро торжествовало над злом, и Ниночка Алексеевна возненавидела телевизор. Всё враньё, в жизни всё по-другому.

Поначалу она выходила гулять, но через пару кварталов поскорее поворачивала обратно, боясь заблудиться. Да и удовольствия прогулки совсем не приносили. Все пялились на неё с подозрением и любопытством – на плохую жену и никчёмную невестку. Однажды с нею по-русски поздоровалась незнакомая женщина и участливо спросила: «Вам плохо?» У Ниночки Алексеевны задрожали губы, и она пустилась бежать по улице как полоумная, глотая непрошенные слезы и не видя, как незнакомка провожает её озабоченным взглядом.

Тем же вечером женщина пришла к ней домой. Позвонила в дверь, беспрестанно кланяясь вошла и начала что-то втолковывать. Ниночка Алексеевна долго не могла понять к чему она клонит, пока не увидела тоненькую книжку с распятым на кресте сыном божьим. Она насилу выпроводила гостью и легла на кровать, ощущая бесконечную свинцовую усталость внутри.