Kitabı oku: «Сотворение света»

Виктория Шваб

Yazı tipi:

Victoria Schwab

A Conjuring of Light

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Baror International, Inc. и Nova Littera SIA

Text copyright

©ООО «Издательство АСТ», 2018

***

Для поклонников Нила Геймана

The Guardian

Виктория Шваб подарила нам историю, прекрасную, как драгоценный камень… Эта книга – сокровище.

Дебора Харкнесс

***

Тем, кто нашел свой путь домой.

Чистая магия не знает себя. Она везде. Это сила природы, кровь нашего мира, мозг наших костей. Мы придаем ей облик, но ни в коем случае нельзя давать ей душу.
Мастер Тирен,
верховный жрец Лондонского святилища

Глава 1
Разрушенный мир

I

Дилайла Бард – воровка, с недавних пор волшебница, а в будущем, хотелось бы верить, пират – бежала со всех ног по улицам Красного Лондона.

«Держись, Келл», – повторяла она про себя, сжимая в руках осколок камня, который прежде был щекой Астрид Дан. Талисман из другой жизни, когда магия и концепция множественности миров еще были для нее в диковинку. Когда она с удивлением узнала, что людей можно подчинять своей воле, связывать, словно веревками, или обращать в камень.

Вдалеке грохотали фейерверки, им отвечали взрывы смеха, рукоплескания, музыка – город праздновал завершение Эссен Таш, турнира волшебников. Город не ведал, что за ужасы творятся прямо сейчас в самом его сердце. А там, во дворце, умирал Рай, принц Арнса, и это значило, что где-то в другом мире умирает Келл.

Келл. Это имя грохотало у нее в душе, звучало как приказ, как мольба.

Лайла добежала до нужной улицы и остановилась, достала нож, провела лезвием по руке. Повернулась спиной к царившему вокруг хаосу и прижала к стене окровавленную ладонь с зажатым в ней камнем.

Лайла уже совершала такое путешествие дважды, но оба раза пассажиром.

Ей всегда помогала магия Келла.

Никогда еще она не переходила из мира в мир в одиночку.

Но раздумывать было некогда. Бояться – тоже. А уж ждать – тем более.

Грудь вздымалась, сердце колотилось как бешеное. Лайла собралась с духом и произнесла нужные слова. Слова, на которые способен только тот, кто владеет магией крови. Антари. Такой, как Холланд. Как Келл.

– Ас траварс.

Магия запела в руке, пронизала грудь, и город нырнул в пустоту. Мир согнулся пополам, скрученный гравитацией.

Лайле казалось, это будет легко.

Либо ты останешься в живых, либо нет.

Но она ошибалась.

II

А в целом мире от нее тонул Холланд.

Он барахтался, пытаясь вынырнуть на поверхность собственного разума, но чья-то воля, крепкая, как железо, затягивала его обратно. Он отбивался, хватал воздух ртом, но с каждым рывком, с каждой попыткой чужая воля впивалась в него все крепче. Это было хуже смертных мук, потому что за ними наступает смерть, а здесь пощады не было.

И света не было. И воздуха. И силы. Все это у него отобрали, оставив лишь тьму, и сквозь эту тьму чей-то голос звал его по имени.

Голос Келла.

Слишком далекий.

Силы оставили Холланда, и он снова начал тонуть.

Он всегда мечтал лишь об одном – вернуть своему миру магию. Увидеть, как его родина воскресает после медленной, неотвратимой смерти – смерти, порожденной сначала страхом иного Лондона, потом – страхом его собственного.

Все, чего хотел Холланд – увидеть возрождение своего мира.

Его возвращение к жизни.

Он слышал легенды о волшебнике, у которого хватит на это сил. Который сумеет наполнить воздухом изголодавшиеся легкие мира, снова запустить его умирающее сердце.

Холланд всегда, сколько себя помнил, мечтал только об этом.

И сколько себя помнил, мечтал стать этим волшебником.

Мечтал, прежде чем темнота наполнила его глаз, поставив на нем свою метку силы. В детстве он стоял на берегах Сиджлта, катал камни по гладкому льду и представлял себе, как пробьет в ледяном панцире трещину. Уже взрослым стоял в Серебряном лесу и молился о великой силе, чтобы защитить свой дом.

Он никогда не стремился к власти, хотя в сказках волшебник всегда был королем. Но он не хотел править миром. Хотел лишь его спасти.

В ту первую ночь, когда Холланда, полуживого и окровавленного, притащили в королевские покои, Атос Дан назвал это высокомерием. Заносчивость и гордость, попрекнул он и впечатал свое проклятие в тело Холланда.

«Мы это сломаем», – сказал Атос.

И ломал. День за днем, кость за костью, снова и снова. До тех пор, пока Холланд не оставил мечты о спасении мира. Он уже не стремился обрести силу и возродить магию, он хотел только одного – чтобы пытка прекратилась.

Да, он понимал, это была трусость, но трусость дается гораздо легче, чем надежда.

И в тот миг, у моста, когда Холланд прекратил борьбу и позволил этому царственному юнцу Келлу вонзить ему в грудь железный штырь, первое, что он почувствовал, – первое, последнее и единственное, – было облегчение.

Оттого, что пытка наконец закончилась.

Но не тут-то было.

Убить антари – дело непростое.

Очнулся Холланд в мертвом саду, в мертвом городе, в мертвом мире, и первое, что он ощутил, была боль. А потом – свобода. Хватка Атоса Дана разжалась, и Холланд был жив – изранен, но жив.

И связан по рукам и ногам.

Бессильный, в мире без дверей, оставленный на милость чужого короля. Но на этот раз у него был выбор.

Шанс изменить судьбу.

Полумертвый, он стоял перед ониксовым троном и говорил с королем, высеченным из камня, и отдал свою свободу в обмен на шанс спасти свой Лондон, увидеть его снова цветущим и процветающим. Холланд заплатил за это своей душой и телом. И, обретя силу короля теней, сумел-таки вернуть магию. Увидел, как его мир обретает краски, как в людях оживает надежда, как расцветает город.

Ради этого он сделал всё, что мог, отдал всё, что имел.

Но этого оказалось мало.

Король теней всё время хотел больше. С каждым днем он делался сильнее и сеял хаос. Он был магией в чистом виде, силой, не привыкшей повиноваться.

Холланд терял власть над чудовищем, сидящим в его теле.

И поэтому сделал единственное, что было в его силах.

Предложил Осарону другой сосуд.

«Хорошо… – ответил король, демон, бог. – Но если ты не сможешь его уговорить, я оставлю себе твое тело».

И Холланд согласился. А что ему оставалось?

Для своего Лондона он был готов на всё.

А Келл, упрямец Келл, капризный мальчишка, сломанный, обессиленный, измученный этим проклятым ошейником – так и не согласился.

Да и кто согласился бы?

Король теней тогда улыбнулся губами Холланда. Холланд боролся, собрав все силы, но уговор есть уговор, дело решенное. Одним жестоким движением Осарон расправил плечи, и его могучая воля скинула несчастного мага вниз, в темные глубины разума Холланда.

Беспомощный пленник в собственном теле, связанный уговором по рукам и ногам, он не мог ничего сделать, только смотрел, чувствовал и тонул.

– Холланд!

Голос Келла дрогнул. Его израненное тело дергалось, распятое на раме. Точно так же когда-то висел сам Холланд, когда его терзал и ломал Атос Дан. Клетка вытянула из Келла почти всю силу, остальное поглотил ошейник. В глазах Келла стояли ужас и отчаяние.

– Холланд, сукин ты сын, сопротивляйся же!

Тот и хотел бы, но тело его не слушалось, а усталый разум погружался всё глубже и глубже, тонул, тонул…

«Сдавайся», – сказал король теней.

– Докажи, что ты не слабак! – подстегивал голос Келла. – Докажи, что ты не раб чужой воли!

«Тебе меня не одолеть».

– Ты прошел весь этот долгий путь, чтобы вот так проиграть?

«Я уже победил».

– Холланд!

Холланд ненавидел Келла. И в этот миг сила его ненависти была такова, что едва не выдернула его из пучины. Однако Осарон оставался непоколебим.

Холланд слышал собственный голос и знал, что это говорит не он. А монстр, надевший его шкуру. В руке Холланда была зажата алая монетка – ключ к другому Лондону, городу Келла, а сам Келл кричал и бился, вырываясь из пут, пока на запястьях не выступила кровь.

Бесполезно.

Всё бесполезно.

Он снова оказался узником в собственном теле.

Из темноты доносился голос Келла:

– Ты просто променял одного хозяина на другого.

Наконец они сдвинулись с места – тело Холланда, направляемое Осароном. Дверь за ними закрылась, но крики Келла, невнятные и приглушенные, проникали даже сквозь нее.

В зале стояла Ожка, точила ножи. Она подняла голову: шрам-полумесяц на щеке, разноцветные глаза, один – желтый, другой – черный. Антари, сотворенная их собственными руками, по их милости.

– Ваше величество, – произнесла она.

Холланд попытался вынырнуть, хотел, чтобы в ответ раздался его голос, но прозвучавшие слова принадлежали Осарону.

– Стереги дверь. Никого не впускай.

По алым губам Ожки пробежала улыбка.

– Как пожелаете.

Дворцовый коридор промелькнул, как в тумане. Они очутились во дворе, миновали статуи близнецов Данов у подножия лестницы, стремительно пересекли сад, где под багровым небом вместо каменных тел теперь росли деревья.

Что стало бы с этим садом без него и без Осарона? Процветал бы город и дальше? Или рассыпался бы, лишенный жизни?

«Прошу тебя, – неслышно взмолился он. – Этот мир нуждается во мне».

«Нет смысла, – вслух произнес Осарон, и Холланд вздрогнул: до чего же мучительно быть не словом, а всего лишь мыслью в голове. – Мы начнем заново. Найдем мир, достойный нашей силы».

Они подошли к стене, и Осарон достал из ножен кинжал. Холланд не ощутил прикосновения стали, он был словно отрезан от собственных чувств, похоронен слишком глубоко, куда не доходило ничего, кроме жестокой хватки Осарона. Но когда пальцы короля теней окунулись в кровь и поднесли к стене монетку Келла, Холланд в последний раз оказал сопротивление.

Он не мог отвоевать свое тело, не мог получить его целиком, но, может быть, хватит и меньшего?

Одной руки. Пяти пальцев.

Он напряг все силы, всю волю, и на полпути к стене рука задрожала, замерла в воздухе.

По запястью струилась кровь. Холланд знал слова, которые разобьют тело вдребезги, превратят его в лед, в пепел, в камень.

Нужно только поднести руку к груди.

Придать магии форму.

Холланд почувствовал, что Осарон сердится. Сердится, раздражен, но вовсе не злится, как будто этот протест, в который Холланд вложил все силы, беспокоит темного короля не больше, чем укус комара.

«Ты меня утомил».

Холланд боролся, сумел даже приблизить руку к груди на дюйм, на два.

«Отпусти», – предупредило существо, поселившееся в голове.

Холланд напряг последние силы и приблизил руку еще на дюйм.

Осарон вздохнул.

«Так дело не пойдет».

Могучая воля Осарона ударила его, как стена. Тело не шелохнулось, но разум рухнул навзничь, придавленный сокрушительной болью. Нет, не той болью, которую он терпел сотни раз и привык не замечать, не той, от которой можно сбежать. Эта боль пронзила его насквозь. Вспыхнула в самой глубине, обожгла каждый нерв невыносимым огнем, и он кричал, кричал, кричал внутри собственной головы, пока наконец над ним не сомкнулась милосердная тьма, утягивая всё глубже и глубже.

И Холланд больше не сопротивлялся.

Он сдался и утонул.

III

Когда дверь захлопнулась и задвинулся засов, Келл еще долго бился о железную клетку. Эхо его голоса до сих пор звенело между каменных стен. Он кричал, пока не сорвал голос. Но никто не пришел. В его душе метался страх, но куда больше его пугала разверзшаяся пустота в груди – оттуда исчезло что-то очень важное, порвалась жизненная связь.

Он едва ощущал пульс брата.

Он вообще почти ничего не чувствовал, только боль в руках и жуткий леденящий холод. Он извивался, рвался из пут, но они держали крепко. По сторонам железной рамы были впечатаны заклятия, и, сколько бы крови Келл ни пролил на эту сталь, шею всё равно стискивал железный ошейник. Отсекал всё, что было ему нужно. Всё, что он имел. Всё, кем он был. Ошейник погружал его разум во мрак, сковывал мысли ледяным панцирем. Отнимал надежду и силу. «Сдайся, – шептала магия ошейника, проникшая в кровь. – Ничего у тебя нет. Ты никто. И ничто. Ты бессилен».

Он никогда не был бессилен.

Не знал, что это такое.

Вместо магии вспыхнула паника.

Надо выбираться.

Из этой клетки.

Из этого ошейника.

Из этого мира.

Чтобы вернуть Келла домой, Рай вырезал слово на собственной коже. А он, Келл, повернулся и снова ушел. Бросил принца, королевскую семью, город. Пошел за женщиной в белом сквозь дверь между мирами, потому что она сказала ему: ты нужен. Ты можешь помочь. Это твоя вина. Ты должен все исправить.

Сердце в груди пропустило удар.

Нет, не его сердце – а брата. Жизнь Рая была привязана к его собственной магическими узами – а магия исчезла. Снова вспыхнула паника. Сквозь леденящий холод донеслось дыхание огня. Келл вцепился в него, борясь с мертвенным ужасом ошейника. Выпрямился на раме, стиснул кулаки и потянул за наручники так, что хрустнули кости, разорвалась плоть. На каменный пол заструилась кровь, живая, но бесполезная. Он еле сдержал крик. Металл впился в кожу, в мускулы, царапнул по костям. Но он все тянул и тянул. И наконец правая рука высвободилась.

Келл шумно выдохнул и попытался сомкнуть мокрые от крови пальцы на ошейнике, но, едва прикоснулся к металлу, как по руке ледяными иголками взбежала боль. Закружилась голова.

– Ас стено! – взмолился он. «Разбейся».

Но нет.

Сила не откликнулась.

Келл всхлипнул, обмяк. Стены наклонились, сложились в туннель, разум медленно устремился навстречу тьме. Но он силой заставил себя выпрямиться, сглотнул подступившую к горлу желчь. Обхватил ободранной, истерзанной рукой другую, скованную, и потянул.

Прошли минуты, но они показались часами и годами. И наконец Келл освободился.

Он оттолкнулся от рамы, шагнул вперед и пошатнулся. Железные наручники глубоко, слишком глубоко изрезали запястья, и бледные камни под ногами стали скользкими от крови.

– Это все твоя? – послышался шепот.

Перед глазами вспыхнуло воспоминание: при виде израненных рук Келла юное лицо Рая исказилось от ужаса, по груди принца струилась кровь. «Это все твоя?»

Теперь красная кровь капала с ошейника. Келл лихорадочно дергал за металл. Пальцы ныли от холода. Он нашел застежку и вцепился в нее, но она не поддавалась. Перед глазами все поплыло. Он поскользнулся в собственной крови и упал прямо на изломанные руки. Вскрикнул от боли – и закричал уже на собственное сжавшееся в беспомощный комок тело, заставляя его подняться.

Надо встать.

Надо вернуться в Красный Лондон.

Надо остановить Холланда – и Осарона.

Надо спасти Рая.

Надо, надо, надо – но в этот миг хватало сил лишь лежать на холодном мраморе и чувствовать, как вокруг тонкой красной лужей разливается теплота.

IV

Обливаясь потом, принц рухнул обратно на кровать. Во рту застыл металлический привкус крови. Вокруг звучали голоса, комната терялась в тенях и бликах света. В голове рвался крик, но челюсти были стиснуты от боли. Его собственной – и чужой боли.

Боли Келла.

Рай согнулся пополам, харкая кровью и желчью.

Попытался встать – надо подняться, надо найти брата – но из темноты протянулись руки, схватили его, прижали к шелковым простыням, пальцы впились в плечи, в колени, в руки, и боль снова вернулась, злая и рвущая, обдирала плоть, царапала по костям. Рай мучительно пытался вспомнить. Келл арестован. Его камера пуста. Поиски в пестром от солнца саду. Он зовет брата. Потом, откуда ни возьмись, боль, она кинжалом вонзилась между ребрами, как в ту ночь, страшная, жестокая. Он не может дышать.

Не может…

– Не уходи, – слышится чей-то голос.

– Останься со мной.

– Останься…

* * *

Рай рано узнал разницу между «хочу» и «надо».

Он – сын и единственный наследник семейства Мареш, светоч Арнса, будущий король империи, а это значит, что он никогда (как однажды открыла ему нянька, после чего ее уволили с королевской службы) и ни в чем не знал истинной нужды. Костюмы, лошади, музыкальные инструменты, украшения – стоило только попросить, и все доставалось ему без малейших усилий.

И тем не менее юный принц всей душой хотел того, чего ему не могли подарить. Того, что само по себе струилось в крови множества простых мальчишек и девчонок. Того, чем без труда повелевали его отец, и мать, и Келл.

Рай хотел магии.

И это желание пылало сильней любой нужды.

Его отец, король, был магом, работавшим с металлами, а мать управляла водой, но магия – это не черные волосы, не карие глаза и не высокое происхождение. Она не переходит по наследству, не передается от родителей к детям. У нее собственный путь.

И лет в девять он стал понимать, что природа обделила его.

Но Рай Мареш не хотел признавать, что магия обошла его стороной. Ему казалось, она прячется где-то, затаилась внутри, и нужно только раздуть этот крохотный огонек, разворошить золу над углями. Он же как-никак принц! И если магия не желает к нему идти, он сам придет к ней.

Эта логика и привела его сюда, на каменный пол старой библиотеки святилища, где холодный сквозняк забирался в шелковые штанины вышитых шаровар, пригодных лишь для дворца.

Когда Рай жаловался, что в святилище холодно, старый Тирен лишь хмурил брови.

«Магия дышит собственным теплом», – говорил он. Для волшебника, может, оно так и было, но Рай-то не волшебник!

Но станет им.

На этот раз он не хныкал. Старый жрец даже не знал, что он здесь.

Юный принц проник в самую глубину библиотеки и забился в нишу, укрытую позади статуи, за длинным деревянным столом. Там он расстелил на полу украденный пергамент.

Пальцы у Рая от рождения были ловкими – но ему, наследному принцу, не часто доводилось пускать их в ход. Ему всегда охотно отдавали все, о чем он просил, от плаща в прохладный день до пирожного с кухни.

Но этот свиток достался ему иначе. Рай стянул его со стола Тирена, где он лежал среди десятка других, перевязанный белой ленточкой, отмечавшей заклинания, созданные мастером. Все они, к огорчению Рая, не были ни сложными, ни хитрыми. Зато приносили пользу.

Одни заклинания предохраняли еду от порчи.

Другие защищали деревья в саду от заморозков.

Третьи позволяли огню гореть без топлива.

Рай решил перепробовать их все, пока не найдет заклинание, которое ему подчинится. Которое разбудит магию, дремлющую в крови.

По святилищу пробежал сквозняк. Рай достал из кармана пригоршню красных линов и прижал монетками пергамент. На нем твердой рукой жреца была нарисована карта. Не такая, как в отцовском кабинете, изображавшая все королевство. Нет, это была схема заклинания, диаграмма магии.

А наверху – три слова на обычном языке.

«Ис Анос Вол», – прочитал Рай.

«Вечное пламя».

Под этими словами была нарисована пара концентрических кругов, соединенных тонкими линиями и усеянных мелкими символами. Убористая скоропись, знакомая всем заклинателям Лондона. Рай прищурился, пытаясь что-нибудь разобрать. Он был способен к языкам, ему хорошо давались плавные перепады фароанского, переменчивые волны вескийских слогов, взлеты и паузы приграничных диалектов Арнса. Но слова на пергаменте ерзали и расплывались перед глазами, ускользая от понимания.

Он прикусил губу (дурная привычка, мать всегда говорила ему – прекрати, это недостойно принца), положил ладони на бумагу, обвел пальцами внешний круг и приступил к делу.

Рай впился глазами в середину страницы и стал читать, вслух проговаривая каждое слово. Но с языка слетали лишь корявые, невнятные обрывки.

Сердце застучало быстрее, но никак не могло попасть в такт с естественным ритмом магии. Однако Рай крепко удерживал заклинание силой воли; ближе к концу в ладонях зародилось тепло, оно растекалось, щекотало пальцы, рисовавшие круг, и наконец…

Ничего не вышло.

Ни искры.

Ни огонька.

Рай прочитал заклинание еще раз, другой, третий, но тепло уже угасло, сменилось обычным покалыванием онемевших пальцев. Последние слова слетели с его губ и растворились в тишине.

Принц тяжело привалился к холодным камням.

– Санкт! – выругался он, хоть и знал, что слово это нехорошее, а произносить его здесь тем более нельзя.

– Что ты тут делаешь?

Рай поднял глаза и увидел возле ниши своего брата в красном плаще на узеньких плечах. Даже в неполные одиннадцать лет лицо у Келла было серьезным, как у взрослого, вплоть до морщинки между бровями. В сероватых утренних сумерках поблескивали рыжие волосы, а глаза – один синий, другой черный как ночь – были такими пристальными, что люди обычно не выдерживали, отводили взгляд. Рай, сам не понимая почему, всегда старался смотреть брату прямо в лицо, показать Келлу, что это не имеет значения. Глаза как глаза.

Келл не был ему родным братом. Даже мимолетный взгляд сразу улавливал разницу. Черты Келла были смешанными, словно, лепя его, кто-то перемешал глину разных типов. Кожа светлая, как у вескийца, фигура долговязая, как у фароанца, а такие медные волосы встречались лишь на северных рубежах Арнса. И, конечно, глаза. Один обычный, хоть и не совсем типичный для арнезийца, а другой – черный глаз антари, помеченный магией. Он говорил о том, что Келл – авен. Благословенный.

А Рай, с теплой смуглой кожей, черными волосами и янтарными глазами, был типичный лондонец, типичный Мареш, типичный представитель королевской семьи.

Келл заметил сначала румянец принца, потом – расстеленный перед ним пергамент. Опустился на колени, расплескав по камням красную ткань плаща.

– Где ты это взял? – спросил он, и в голосе мелькнуло неодобрение.

– У Тирена, – ответил Рай и в ответ на недоверчивый взгляд брата поправился: – У Тирена в кабинете.

Келл пробежал глазами заклинание и нахмурился:

– Вечное пламя?

Рай рассеянно поднял с пола монетку и пожал плечами:

– Первое, что попалось под руку. – Он старался говорить небрежно, как будто ему дела не было до дурацкого заклинания, но горло невольно сжималось, а глаза горели. – Не важно, – отрезал он и швырнул монетку на пол, будто камушек в воду. – Все равно у меня не работает.

Келл подвинулся, зашевелил губами, разбирая почерк жреца. Сложил ладони чашечкой, как будто держал в руках пламя, которого еще не было, и начал произносить заклинание. У Рая слова падали, будто тяжелые камни, а в устах Келла звучали как поэзия, гладко и сочно.

Воздух сразу нагрелся, над пергаментом поднялся пар. Потом чернильные линии набухли капельками масла и вспыхнули.

Между ладонями Келла затрепетало пламя, яркое и белое.

Ему это далось так легко, что Рай невольно ощутил злость на брата – жаркую, как искра, и такую же недолговечную.

Келл же не виноват, что Рай не способен к магии. Рай встал было на ноги, но тут Келл дернул его за манжету. Он подвел руки брата к сторонам свитка, дал почувствовать собственную магию. По ладоням Рая пробежало тепло, он восторгался силой и при этом досадовал, что она принадлежит не ему.

– Неправильно это, – прошептал он. – Я принц, наследник Максима Мареша. И не могу даже свечу зажечь.

Келл прикусил губу – вот его мама никогда не ругала за эту привычку – и сказал:

– Власть бывает разная.

– Лучше бы я владел магией, чем короной, – насупился Рай.

Келл всмотрелся в язычок белого пламени.

– Королевская власть – это, если вдуматься, разновидность магии. Волшебник повелевает стихией. Король повелевает империей.

– Только если у короля хватает сил.

Тогда Келл поднял глаза:

– Ты станешь хорошим королем, если сумеешь не погибнуть раньше.

Рай ахнул, и пламя затрепетало.

– Откуда ты знаешь?

Келл улыбнулся. Это случалось редко, и Рай гордился – только ему одному удавалось вызвать у брата улыбку. Но потом Келл ответил:

– Узнал с помощью магии, – и Раю захотелось его отлупить.

– Ну и гад же ты, – буркнул он и хотел отстраниться, но брат крепче сжал его пальцы.

– Не убирай руки.

– Пусти! – воспротивился Рай, сначала шутливо, но потом, когда огонь разгорелся жарче, повторил уже всерьез: – Прекрати! Мне больно!

Жар лизал его пальцы, руки окутала жгучая боль.

– Перестань! – взмолился он. – Келл, хватит! – Но, когда Рай поднял глаза от яркого пламени к лицу брата, лица он не увидел. На его месте клубилась тьма. Рай вскрикнул, стал вырываться, но брат уже не был человеком из плоти и крови. Он превратился в камень, и его пальцы стиснули запястья Рая, будто наручники.

Так не бывает, подумал он, наверное, это сон, кошмарный сон, но жар огня и сокрушительная тяжесть на руках были полностью реальны и с каждым вздохом делались все сильнее.

Пламя между ними стало длинным и тонким, превратилось в светящийся клинок, острие нацелилось сначала в потолок, потом, медленно и неотвратимо, склонилось к Раю. Он вырывался, кричал, но не мог остановить сверкающий нож, который погрузился в его грудь.

Больно.

«Прекрати».

Клинок оцарапал ребра, обжег кости, пронзил сердце. Рай хотел закричать, но изо рта вырвался лишь дым. Разверстая рана на груди наполнилась светом.

Донесся голос Келла, но не от статуи, а откуда-то издалека. Еле слышно. «Не убирай руки».

Больно. Как же больно.

«Перестань».

Рай сгорал изнутри.

«Прошу тебя».

Умирал.

«Останься».

Снова и снова.

* * *

На миг чернота сменилась сполохами света. Над головой пузырился матерчатый потолок, перед мутным от слез взором виднелось знакомое лицо, синие как шторм глаза полны тревогой.

– Алук? – прохрипел Ри.

– Я здесь, – ответил Алукард. – Здесь. Останься со мной.

Рай попытался заговорить, но сердце колотилось о ребра, словно норовило вырваться.

Потом дрогнуло и пропустило удар.

– Келла нашли? – послышался чей-то голос.

– Отойдите от меня, – приказал другой.

– Выйдите все.

Перед глазами у Рая помутилось.

Комната заколыхалась, голоса стали глуше, боль сменилась чем-то еще худшим – раскаленный добела невидимый нож превратился в лед, тело сражалось с ним и уступало, сражалось и уступало, и уступало, и…

Не надо, взмолился он, чувствуя, как одна за другой рвутся нити, скрытые внутри, и вот уже ничто не удерживает его на плаву.

Потом исчезло лицо Алукарда, а вместе с ним и комната.

И тьма сомкнула вокруг Рая свои тяжелые руки.

V

Алукард Эмери не привык к бессилию.

Всего несколько часов назад он победил в Эссен Таш и был провозглашен сильнейшим магом трех империй. А сейчас, сидя у постели Рая, не знал, что делать. Как помочь. Как его спасти.

Волшебник беспомощно смотрел, как принц, смертельно бледный, корчится на смятых простынях, кричит от боли. Его терзало то, чего не видел даже Алукард. Не видел и не знал, как победить. А ведь ради Рая он был готов пойти хоть на край света. Но то, что убивало его, явно находилось не здесь.

– Что с тобой? – снова и снова спрашивал он. – Чем тебе помочь?

Но ответа не было, и оставалось только слушать мольбы королевы и приказы короля, торопливые слова Лайлы и отзвуки голосов королевских стражников, выкликавших Келла.

Алукард подался вперед и взял принца за руку. Он видел, как магические нити, окутывавшие тело принца, слабеют и вот-вот порвутся.

Обычные люди смотрят на мир и видят свет, и тени, и краски, но Алукард Эмери всегда был способен на большее. Он умел видеть потоки силы, рисунок магии. Не просто ауру заклятий, осадок чар; вокруг каждого человека он видел оттенок его магии, пульсировавшей в венах. Красное свечение Айла видели все, но для Алукарда весь мир был сложен из линий яркого цвета. Естественные источники магии мерцали багрянцем. Маги – повелители стихий были окутаны зеленым и синим. Проклятия ложились пурпурными пятнами. Сильные чары золотились. А антари? Они испускали темный радужный свет, сложенный из всех цветов, слившихся воедино, естественный и в то же время чуждый. Мерцающие нити окутывали их, как шелк.

И теперь Алукард видел, как эти нити над изломанным телом принца слабеют и рвутся.

Им тут вообще было не место – собственная слабенькая магия Рая всегда была темно-зеленой. Однажды он сказал об этом принцу, и тот брезгливо поморщился – Рай терпеть не мог этот цвет.

Но когда после трех лет разлуки они снова увиделись, Алукард сразу понял, что Рай изменился. Стал другим. И дело было не в линии подбородка, и не в развороте плеч, и не в тенях под глазами. А в связанной с ним магии. Обычно сила в человеке живет и дышит, струится вместе с течением его жизни. А эта незнакомая магия лежала недвижимо, и ее нити опутывали тело принца плотно, как веревки.

И эти нити поблескивали, как масляная пленка на воде. Как расплавленный свет.

Тем вечером в покоях Рая Алукард стянул с плеча принца тунику, чтобы поцеловать его, и увидел место, где прикреплялись серебристые нити. Они уходили прямо в кольцевой шрам над сердцем. Не было нужды спрашивать, кто наложил заклятие, – на это был способен только антари. Но Алукард не понимал, как Келл сделал это. Обычно, глядя на нити, он мог разобрать, как устроен магический шедевр, но у этих линий не было ни начала, ни конца. Магия Келла проникала в сердце Рая и там исчезала – нет, не исчезала, а пряталась. И чары держались неколебимо.

А теперь вдруг начали рассыпаться.

Под невидимыми пальцами пряди лопались одна за другой, и каждый обрыв исторгал у полуживого принца всхлип, судорожный вздох. Каждая нить слабеющих уз…

И тогда он понял. Это не просто заклятие, а прочная связь.

Соединяющая Рая и Келла.

Он не знал, почему жизнь принца привязана к жизни антари.

И не хотел знать – хотя и разглядел между содрогавшимися ребрами Рая шрам шириной с лезвие кинжала, и понимание все равно настигло его, и он растерялся от беспомощности. Но связь неумолимо рвалась, и Алукард сделал то, что мог.

Он взял принца за руку и постарался наполнить слабеющие нити собственной силой, соединить полуночно-синий цвет своей магии с радужным сиянием Келла. Он молился всему, что есть на свете, всем святым, и жрецам, и благословенным, всем, в кого верил и в кого не верил, прося у них силы. А когда они не ответили, заговорил с Раем. Не умолял его держаться, не призывал собраться с силами.

А стал вспоминать прошлое. Их общее прошлое.

– Помнишь ту ночь, перед тем, как я уехал? – Он изо всех сил старался изгнать из голоса страх. – Ты так и не ответил на мой вопрос.

Алукард закрыл глаза, отчасти чтобы воскресить воспоминание, а еще потому, что невыносимо было видеть принца страдающим.

Стояло лето, они с принцем лежали рядом в постели, их теплые тела переплелись между собой. Алукард провел ладонью по идеальной коже Рая и прошептал, когда тот с наслаждением вытянулся:

– Когда-нибудь ты станешь старым и морщинистым. А я все равно буду тебя любить.

– Я никогда не состарюсь, – сказал принц с уверенностью, которая даруется только юным, здоровым и предельно наивным.

– Значит, планируешь умереть молодым? – поддразнил он, и Рай пожал плечами.

– Или буду жить вечно.

– Да неужели?

Принц откинул со лба темную прядь.

– Умирать – это так скучно.

– И как же именно ты планируешь устроить себе вечную жизнь? – поинтересовался Алукард, приподнимаясь и опираясь на локоть.

Рай снова притянул его к себе – и беседа, едва начавшись, закончилась поцелуем…

А теперь принц содрогался на своем ложе, всхлипывая сквозь стиснутые зубы. Черные волосы прилипли к лицу. Королева велела принести салфеток, послала за верховным жрецом, требовала привести Келла. Алукард стиснул руку любимого.