Kitabı oku: «Вампиры не стареют: сказки со свежим привкусом»

Виктория Шваб, Хэйди Хэйлиг, Тесса Греттон, Ребекка Роанхорс, Дониэль Клейтон Джули Мёрфи Зорайда Кордова Натали С. Паркер Самира Ахмед Марк Оширо Лора Руби Кайла Уэйли ve dahası

Yazı tipi:

Vampires Never Get Old: Tales with Fresh Bite

Zoraida Córdova, Natalie C. Parker

Jacket illustration by Adriana Bellet

Jacket design by Jessica Lauren Chung

Серия «Young Adult. Сумеречная жажда»

Перевод с английского В. Ивановой

Художественное оформление Ю. Девятовой

* * *

Тем, кто изголодался по необычным, темным историям.
А также Джули Мёрфи и Тессе Граттон за то, что услышали нас, когда мы сказали: «Знаете, чего нам не хватает? Вампиров».

Введение

Заметка от ваших редакторов:

Вампиры – порождение фантазии. Мифа и лунного света. Ужаса и обожания. Когда мы сели, чтобы приступить к работе над этой антологией, никто из нас не смог вспомнить, когда впервые столкнулся с мифом о вампирах. Их присутствие так глубоко пустило корни в нашей культуре, что добраться до истоков в нашем воображении оказалось просто невозможно. Мы вспомнили все истории, что читали в школе – «Дракулу» Брэма Стокера и «Вампира» Джона Уильяма Полидори, – а также те, с которыми познакомились позднее – «Интервью с вампиром» Энн Райс и «Сумерки» Стефани Майер, – но что было первым? Никто из нас не мог сказать.

Почти все из вампиров в нашем коллективном воображении – западноориентированном, надо признать, – это герои историй о власти. Несмотря на распространенный гомосексуальный подтекст и выдающиеся небелые примеры, как «Рассказы Гильды» Джуэл Гомес, вампиры – преимущественно мужчины, белые, цисгендерные, гетеросексуальные, физически крепкие. И мы были готовы к историям, по умолчанию подразумевающим такой расклад.

С помощью рассказов этого сборника мы хотим доказать, что нет единого способа описать вампира. В конце концов, существо, способное менять внешность, может носить множество лиц и рассказывать множество историй. В этой книге представлены вампирские истории, дополняющие и переосмысливающие традиционные сказания. После каждого рассказа мы, ваши редакторы, предлагаем короткие заметки, касающиеся мифов о вампирах и того, как наши авторы вносят новизну в художественные средства, которые мы все знаем и любим.

Мы надеемся, что этот сборник вдохновит вас на изучение историй, которые уже были рассказаны, прекрасного собрания мифов, существующих в мире. Мы также надеемся, что он вдохновит вас выдумать собственных монстров, осмыслить их сквозь призму вашего собственного опыта. Вампиры могут не существовать в реальности, но историями о них мы можем делиться. Вампиры бессмертны, способны перерождаться и обречены всегда жить в наших ночных кошмарах. Потому что вампиры никогда не стареют.

Мы очень рады, что вы решили присоединиться к нам в этом путешествии из гроба в темноту.

С наилучшими пожеланиями,
Зорайда и Натали

Семь ночей, чтобы умереть
Тесса Греттон

Измаил сказал мне, что из девочек-подростков выходят лучшие вампиры.

Это прозвучало как стихотворная строчка, но он уже побывал у меня в штанах, так что я была склонна ему верить.

Он нашел меня благодаря рисункам, развешанным на стене в «Эль Кафе», где я работала. Я принесла несколько набросков и попыталась налепить их на открытые кирпичи с помощью клея, за что меня отматерили, а Томас сказал, что, если я не могу придумать способ развески, который не повредит стену, возможно, я не заслужила права быть художницей. Я протянула веревку от настенной вешалки до полки и прикрепила к ней свои рисунки. По десять долларов за каждый. Я работала над ними, когда не могла уснуть по ночам, пока смотрела телевизор с выключенным светом или после полуночи, когда мне светили только уличные фонари через окно. В таких условиях сложно заметить ошибки, так что я могла лишь втирать в бумагу свои чувства и продавать их как оттиски мрачного настроения. Понимаете?

Я знаю, что делаю.

Измаил пришел в конце дня в четверг, когда мы работали до семи. В январе, так что солнце уже давно село. Меня там не было – я предпочитаю открывать кафе, пусть мне и приходится быть на месте уже в пять утра, потому что я работаю одна и просто раскладываю всё по местам, ничего не мою. Включаю автомат эспрессо, опускаю стулья, выбираю радиостанцию, проверяю наличие молока и всего прочего и жду, когда мисс Тина принесет маффины на день. Солнце восходит позади нашего квартала магазинов, так что свет как будто постепенно накаляется, пока в разгар утра не поднимается над зданиями и не отражается от смотрящих на восток окон магазина напротив, ослепляя меня до слез, хоть я и стою в глубине кафе за стойкой.

Очевидно, Измаил заказал капучино с насыпанной поверх пенки корицей, напоминающей высохшую кровь, и держал его перед собой, рассматривая мои рисунки. Купил один из них под названием «Вой» и спросил, как связаться со мной, чтобы кое-что у меня заказать. Томас сказал ему, что меня можно застать во время открытия кафе в выходные или во вторник, когда у меня поздно начинаются уроки в школе и я работаю до девяти утра.

Он уже ждал в субботу, когда я открыла дверь ровно в половине седьмого. Для постоянного посетителя в этом не было ничего необычного. Да я и не возражала, потому что этот вампир был ну просто очень симпатичным. Маловат ростом для парня, но двигается, как атлет, знаете, который может сорваться с места еще до того, как вы успеете что-либо понять. Он был в узких джинсах, рубашке на пуговицах и жилете с цветочным узором, и это сработало. Одежда отлично сочеталась со светлой, нежной, как персик, кожей, темно-русыми волосами, аккуратно уложенными за уши, и зелеными глазами. В смысле, прямо зелеными. Как океан. Как хвост русалки. А движения его рук были такими неспешными. На указательном пальце он носил странное блестящее черное кольцо, которое словно парило в воздухе, когда он указывал рукой, протягивал мне деньги и засовывал десятку в банку для чаевых.

(Это стало первым предупреждающим флажком, привлекшим мое внимание.)

А еще он был намного старше меня. Лет тридцать, как мне показалось, или, может, двадцать пять, прежде чем я увидела его глаза, которые делали его еще старше, потому что он не моргал и не оглядывался вокруг. Его пристальный взгляд задержался на мне, потом на моих рисунках, потом на кассовом аппарате. На что бы он ни смотрел, он смотрел только на это.

Он сказал, что ему понравился мой стиль, и спросил, как у меня это получается – «Золой в темноте», – ответила я, – и он тихо рассмеялся, в то время как его лицо особо ничего не выражало. Потом он спросил, не хочу ли я выставиться в галерее. Если да, то я должна прийти и посмотреть место, а потом мы поговорим.

Я достала свой телефон и сказала:

– Мне нужна ваша фотография, чтобы отправить в полицию, если я вдруг исчезну.

Когда я приподняла телефон, он улыбнулся, и, Пресвятая Дева Мария, что это была за улыбка. Я сделала снимок и отправила его Сидни со словами: «Если я исчезну, этот парень по имени Измаил Абрамс хочет выставить мои рисунки в галерее». На что она ответила мне: «Надеюсь, он просто хочет, чтобы ты ему за это дала», – и добавила кучу эмодзи в виде баклажанов.

В первый раз он укусил меня прямо в промежность, но мне было плевать, потому что он только что загубил меня для всех остальных парней. Но не для всех остальных девушек – девушки в этом куда лучше, особенно Сидни.

Как бы то ни было, полагаю, где-то там внизу есть вена.

Другая вампирша, Сети, согласилась, что из девочек-подростков определенно получаются лучшие вампиры, но не по той причине, по которой думает Измаил. Она сказала, дело в том, что девочки-подростки одновременно крайне обозленные и очень легко ко всему приспосабливаются, а именно это необходимо для выживания на протяжении столетий.

Я спросила, почему Измаил это сделал, и он ответил: «Из-за твоего искусства», словно это было очевидно. Он прислонился к затемненному окну своей квартиры этажом выше галереи (да, у него таки была галерея). На нем был шелковый халат, покрывавший его тело мягкими складками в поистине вампирской манере. Он протянул руку к трубке кальяна, медленно затянулся и выпустил струйки дыма по бокам от своих крошечных клыков, словно чертов дракон. (Кальян на основе розового табака и яблочного сока – слишком ядреный, на мой вкус.)

Сети закатила глаза и откинула голову, так что ее густые огненно-рыжие кудри свесились позади спинки кушетки. Одна ее нога покоилась на подушке, а другая была прижата к мозаичному полу – обе в армейских ботинках. Она была почти голой, если не считать шорт из красного бархата и майки, словно сплетенной из паутины. Даже свет камина касался ее смуглой кожи осторожно, словно мог ее обжечь. Мне бы очень хотелось заняться сексом и с ней.

Она сказала:

– Измаил, ты прямо настоящий викторианский бродяга, – а мне: – Дело в лобной доле твоего мозга, она еще не вполне развита. Так что ты по большей части знаешь, кто ты, но готова идти на большие риски, не требуя значительной награды. А людей, которых растят в этой отвратительной стране в качестве девочек, учат ко всему приспосабливаться. Так что вы вырастаете целеустремленными – или бесполезными.

Я была более чем уверена, что Сети родилась где-то на Среднем Востоке, но очень, очень давно. Ее нос был таким, каким я представляла себе нос Сфинкса, а еще было что-то особенное в ее бровях. Плюс имя, которым она пользовалась. Я проверила – это было имя какого-то фараона. Она была моложе Измаила – обоим было где-то около века, но внешне она выглядела на девятнадцать или двадцать. Я спросила, откуда она, и она ответила, что ее народа больше нет, но это не важно.

– Я не рассказываю эту историю кому попало. Поделюсь с тобой, если доживешь до ста.

Они дали мне выбор. Жить вечно, как дитя ночи (да, Измаил именно так и сказал), или забыть их и дожить до конца моих дней, сколько бы их ни осталось, при свете солнца.

Следующим утром, лежа рядом с мамой, я обо всем ей рассказала, просто чтобы выговориться. Мама постоянно повторяла, что, если дать себе выговориться, это поможет найти верное направление. Когда я всё объяснила, стало понятно: раз уж я так громко заявляла, что не могу выбирать, с кем хочу спать – от своей природы не уйдешь и так далее, – сейчас мне стоит отнестись к выбору, кем и чем я хочу быть, очень и очень серьезно.

– Ты бы хотела жить вечно, если бы у тебя была такая возможность? – спросила я у Сид, когда мы шли по коридору во время перерыва. Когда на улице было холодно, мы обе проводили час в аудитории с мисс Монро, и я обычно читала то, что нам задали по биологии. Тогда мне не приходилось нести этот увесистый учебник домой.

Сид наклонила голову и подтянула скрученный пояс своей плиссированной юбки. Я всю зиму ходила в брюках, но Сид говорила, что когда она подтягивала юбку настолько, чтобы каждому учителю хотелось взять линейку и проверить, не слишком ли юбка короткая согласно уставу школы, – только тогда она по-настоящему чувствовала себя католичкой.

– Как какой-то Горец, или вампир, или типа в петле времени? – Сид знала эту игру.

– Как вампир. – Я даже не старалась принять безразличный вид – я смотрела на нее так, словно безумно хочу вонзить свои зубы в ее белую шею.

Ее губы изогнулись в улыбке, потому что ей нравилось, когда я становилась такой чертовски напряженной, она говорила, что это мой художественный облик. Она толкнула бедром дверь в аудиторию.

– Наверно. Ну, если бы вампирам не приходилось жить вечно, а можно было бы просто жить столько, сколько хочешь. А людей нужно будет убивать?

(Я задала Измаилу тот же вопрос. Он провел костяшками пальцев по моей обнаженной ноге и сказал: «Нет, но можно».)

Я покрутила головой.

– Единственный недостаток – солнце?

Мы выбрали изогнутый ряд выцветших старых театральных кресел и плюхнулись вдали от большинства одиннадцатиклассников, у которых тоже не было урока.

– И святая вода, и кое-какая магия.

– Магия, ага, значит, мы не какие-то вирусные вампиры, а демонические.

Сети и Измаил не показались мне какими-то особенно демоническими, но, полагаю, технически это было верно.

– Ага.

– Думаю, я могла бы согласиться, но, наверно, подождала бы пару лет до совершеннолетия. И, может, попыталась бы скинуть парочку фунтов.

У меня округлились глаза. Об этом я даже не подумала. Если превращение сохранит мое тело таким, какое оно сейчас, у меня навсегда останутся это пузо и складки жира вокруг лифчика.

Я сползла по театральному креслу вниз, чтобы положить затылок на спинку и уставиться в потолок.

– А ты будешь жить вечно вместе со мной? – прошептала Сид мне в ухо.

Такой опции не было – вампиры четко дали мне это понять. Только я, и, если я попытаюсь обратить кого-то в первые пятьдесят лет, они убьют нас обоих.

Я быстро поцеловала ее.

– Конечно. Мы будем вместе править ночью и бесчинствовать по всему свету.

Тем вечером Измаил вывел меня на долгую прогулку по району Пауэр энд Лайт¹, где бары обменивались неоном и басами, словно на языке любви. Замерзшие парочки и компании друзей перебегали от ресторана до отеля или парковки в облачках выдыхаемого ими тумана над головами, похлопывая ладонями перед своими ртами, одетые в куртки друг друга, смеющиеся и матерящиеся на мороз. На мне было длинное пальто и шарф, но Измаил впервые накормил меня своей кровью, и я едва чувствовала холод. Эта магия согревала меня изнутри. Семь ночей подряд – это было основой ритуала. Он пьет мою кровь, я пью его. Если бы мы остановились после шестой, то несколько дней мне было бы плохо, а потом я бы выздоровела. Но осталась человеком.

Мы пошли на север от Центра Спринта мимо темных зданий делового центра, пока бары не отдалились друг от друга, а местных, направляющихся домой или уговаривающих своих маленьких собачек пописать на двух квадратных футах покрытой инеем травы, не стало больше тусовщиков. Я просунула руку под локоть Измаила, что показалось ему очаровательным, и он не возражал против топота моих ботинок по тротуару, в то время как его ноги ступали совершенно бесшумно. Он был сексуальной тенью и мог защитить меня абсолютно от всего.

Я спрашивала себя, каково было бы идти по этой улице одной и всё равно не бояться. Никаких ключей, сжимаемых между пальцами наподобие кастета, никакого учащенного пульса, и если бы кто-то назвал меня лесбиянкой, я могла бы без лишних волнений послать его на три буквы – или, что еще лучше, разорвать его проклятое горло.

– Ты взволнована, – тихо произнес Измаил.

– В этом всем такая власть.

– Да. И опасность. Ты должна будешь, если присоединишься к нам, научиться думать о том, как выжить не только завтра, но и в следующие десять или сто лет. Составлять планы, основы на вечность. Только тогда ты сможешь позволить себе жить в моменте. Ты можешь казаться человеком, но только если будешь думать, как монстр.

– И что это значит?

– Повсюду есть камеры и телефоны, подслушивающие нас. Мы выживаем, потому что нас не ищут. Если кто-то захочет найти тебя – захочет найти вампира, – они найдут. В этом мире невозможно спрятаться, теперь невозможно, и у тебя должна быть личность.

– Поэтому у тебя есть галерея.

– Чтобы я мог платить налоги. Я в системе.

– Звучит скучновато.

Он одаривает меня настоящей улыбкой – слишком прекрасной, чтобы описать словами.

– Нет никакой скуки в том, что ты понимаешь.

– Звучит прямо как стих, – с трудом проговариваю я, едва способная дышать после такой улыбки.

– Представь, что можно сделать, когда у тебя есть десятилетия на обучение. Представь, какими могут быть твои рисунки через сто лет, после того как ты поживешь в Таиланде, Германии и Новом Орлеане. Представь, с кем ты можешь познакомиться. Что ты можешь испытать.

Мы приблизились к Речному рынку, где рестораны стали более вычурными или, по крайней мере, имели в названиях слова типа «гастропаб», и я подумала о том, чтобы всё это нарисовать: падающий под углом свет от витрин магазинов впереди и мерцание звезд – одно теплее другого. Смогу ли я изобразить что-то вроде теплоты?

– Это стоит солнца? – тихо спросила я.

– Ты научишься создавать свое собственное.

Я подумала о Таиланде и Новом Орлеане, о танцах и выворачивании языка от нового наречия и новых понятий. Подумала обо всем том сексе, который у меня мог бы быть. О музыке, которую я могла бы услышать. И у меня вдруг защемило в груди.

Неожиданно для себя я заплакала.

Слезы немного подмерзали на моих ресницах, и, когда я попыталась их стереть, под пальцами у меня было что-то холодное и сухое.

Измаил не делал ничего – только держал меня за руку.

– Отведи меня к моей маме, – попросила я.

Его вздох был крайне меланхоличным, но он исполнил мою просьбу.

Я поделилась с мамой смехотворным аргументом, что оплата налогов помогает монстрам выжить. Это была ее любимая забава – находить смешное в унылом. Однако вместо того, чтобы шутить, я пожаловалась на несправедливость жизни. Разве маме не понравились бы музыка со всего мира и изучение всех языков? Как же фигово, что она не может быть вампиром вместе со мной.

Или вместо меня.

В следующую ночь ритуала, после того как я коснулась пальцем крови на запястье Измаила и нанесла каплю, словно «дизайнерский» наркотик, на свой язык, Сети повела меня на прогулку.

Она сказала:

– Измаил умен, но я знаю, как жить.

Мы пошли в клуб, который был в прямом смысле подпольным. Он время от времени появлялся в пещерах под берегами реки, объяснила Сети, и я определенно была для него недостаточно взрослой, но она провела меня внутрь.

Я танцевала и задыхалась, целовалась и визжала, позволив музыке накрыть меня с головой. Она дала мне рюмку дорогой текилы, похожей по вкусу на миндальный леденец, и позволила мне прижаться к ней, словно обещая нечто большее. Когда Сети вонзила ногти в мою руку, я пошла за ней. Я смотрела, как она пьет кровь из локтевой впадины какой-то женщины, в то время как та терлась спиной о Сети. Потом Сети поцеловала меня, на губах у нее был вкус крови, и мне было немного жутко, если честно.

– Когда ты станешь одной из нас, это будет единственный восхитительный вкус на всем свете, – прошептала она мне уже потом, распластавшись на кровати Измаила. – Я знаю, что ты испытала отвращение. Хочешь ли ты стать тем, кто жаждет почувствовать этот вкус? Нельзя выживать вечно, если ты ненавидишь себя.

Сидя на кресле у камина, Измаил выдохнул с легким несогласием. Буквально.

Я тоже растянулась на кровати, свесив голову и положив ноги поперек ее тела, но его я видела перевернутым. Я чувствовала, как кровь приятно пульсирует под кожей головы и в некоторых других местах.

– Почему я? – спросила я.

– Из-за твоего искусства, – отстраненно ответил Измаил, театрально уставившись на огонь. То же он ответил, когда я спросила его, почему, по его мнению, из девочек-подростков получаются лучшие вампиры.

– Уф, – фыркнула я.

Сети засмеялась.

Измаил перевел взгляд на меня.

– Я считаю, что искусство должно развиваться. Сейчас ты уже прекрасно рисуешь, но, как я сказал, представь, на что ты будешь способна через сотню лет.

Сети вдруг встала на колени, согнувшись надо мной. Протянув руку, она схватила меня за волосы и подтянула мою голову вверх. В ее ясных карих глазах светилась страсть.

– Представь, что ты сможешь изменить через сотню лет!

Я приподнялась, насколько это было возможно, так как она всё еще держала меня за волосы. Напряжение перетекло в меня по ее рукам, и я чувствовала себя так, словно дрожу, оказавшись перед чем-то крайне важным.

Она спросила:

– Что вызывает в тебе злость? Мы можем исправить это. Мы можем формировать историю, потому что мы способны делать понемногу за раз, дитя. Сердце здесь, разум там, потом еще и еще – по всему миру. Иметь цель – вот что помогает выживать годами.

– Сети нравится соблазнять общественных деятелей и писать гневные посты в блоге, – сказал Измаил.

Он оказался прямо за мной, способный двигаться быстрее, чем любой человек.

– Это работает, ты, выплачивающий налоги лизоблюд, – проворчала Сети.

Его рука схватила ее за горло, и она отпустила меня. Я отползла в сторону, но Измаил улыбался.

– Социалистическая шлюха, – прошипел он.

Я стянула с кровати покрывало и поднялась на крышу, когда их борьба переросла в секс. Воздух на улице был холодным, но очень чистым, и розовый на востоке, за всем остальным городом, совсем не был цветом крови.

Я составила для своей мамы список всего в мире, что я бы изменила. В нем была всего одна строка.

На пятую ночь ритуала Измаил пришел в мой дом, бунгало 1920-х годов, через две улицы от квартала богачей, окружающего мою старшую школу. Я была в спальне и растирала пастели при свете нескольких свечей с ароматами сосны, глинтвейна и апельсинового сока. Он сморщил нос от отвращения.

– Это бабушка впустила тебя? – спросила я, протягивая ему тяжелый бумажный лист. Большинство людей брали мои работы за уголок, чтобы не испачкать пальцы углем, но Измаил взял ее так, словно это был подарок.

– Нет, она не знает, что я здесь, – задумчиво произнес он, изучая мазки черного и темно-оранжевого. Это был шероховатый гранат, грубо разломанный на две половины. Из него сочились прозрачные капли, а внизу лежали пять крошечных зернышек – маленькие красные пятнышки, нанесенные моим мизинцем. При более ярком освещении на них, наверно, можно было разглядеть даже линии моих отпечатков. Я на это надеялась.

Губы Измаила приоткрылись, он сделал вдох и нежно улыбнулся мне.

– Очень хорошо, моя Персефона, получи свое следующее зернышко.

Я протянула руку, и он поднял ее, лизнул кожу на ладони и подул, щекоча тончайшие волоски на моей руке. Он притянул меня к себе и поцеловал мое запястье, прикасаясь языком и нежно посасывая, пока у меня не задрожали колени, а пальцы не вцепились в его бедро. Мой рисунок в другой его руке задрожал, он положил его на кровать и впился в меня зубами.

После этого он усадил меня к себе на колени, пока его кровь растекалась по моей кровеносной системе.

– Тебе не нужно прощаться с ними прямо сейчас, – прошептал он. – С ними всеми. Ты можешь не делать этого, пока сама не захочешь. Или пока они не захотят.

«Это хорошо, – подумала я, понимая, что в любом случае попрощаюсь с ними очень скоро. – Затянутая смерть – отстой. Смерть, о которой ты знаешь, что она уже рядом, – или прощание, о котором ты знаешь, что оно уже близко, – смягчают всё до состояния боли. Ждать прощания – это то же самое». Я сжимаю зубы, чтобы перестать думать об этом.

– И часто ты это делаешь? – спросила я с закрытыми глазами. Мы оба сидели на моем стуле, и ближайшая к нам свеча на столе источала яркий аромат свежей, неукрашенной новогодней ели.

– Да, – его руки обняли меня – мягко, поддерживающе и холодно. – Многие не проживают и года, но те, кто выживает, почти всегда молодые женщины. Тебе необходимо жить, я думаю, из-за всего, чего ты была лишена. Ты уже голодна, и все юные девушки, которых я встречал, были голодны – это облегчает переход. Ты знаешь, как жить с голодом. И со злостью – Сети была права насчет этого. Не с любой злостью, не древней мужской злостью, отточенной ядовитой неприязнью, а праведным гневом, который словно наполняет тебя светом.

– Я не чувствую злости, – ответила я.

– Чувствуешь.

Следующим утром, когда я открыла «Эль Кафе», вошла Сид, чтобы, облокотившись на стойку, пофлиртовать над американо и выполненными в последнюю минуту задачами по математике.

Когда моя смена закончилась, она отвезла меня в школу. В этот утренний час парковка была заполнена, так что мы оставили машину на соседней улице и пошли к главному зданию школы по хрустящей под ногами каше.

– Что не так? – спросила она.

Я пожала плечами. Так много возможных ответов.

Сид натянула поверх ушей вязаную шапку, так что ее коротких волос почти не было видно. На ней было длинное пальто и высокие сапоги, но голые коленки порозовели и обветрились за время двухминутной прогулки.

– Ты злишься? – спросила я, когда мы дошли до широкой лестницы из песчаника, и остановила ее, положив руку в перчатке ей на плечо.

– На тебя? А есть за что? – Она опустила бровь.

– Нет, нет, просто – в целом. Злишься на состояние мира. Например, на системное угнетение, патриархат и… на то, как отвратительна эта страна.

– Конечно.

– Конечно? – Я поджала губы, абсолютно уверенная, что ответ в духе «да без разницы» на самом деле означает «нет». Я взбежала по ступенькам и влетела в дверь, навалившись на нее всем весом, чтобы открыть.

Сид догнала меня.

– Дело в твоей маме?

Я прямо зарычала, как чертов вампир. Обнажив зубы.

– Да ну на хрен, – огрызнулась она, обходя меня.

Когда она уходила прочь, ее короткая юбка покачивалась с совершенно отчетливым «Ну, теперь я точно злюсь, сучка».

Я подумала о Персефоне и ее шести зернышках граната. Одну половину года она ходила с богом смерти, а на другую половину возвращалась домой к своей матери. Лучшее от обоих миров. Может, именно это меня и злило.

В ту ночь, шестую ночь, я спросила Сети:

– Что, если я захочу кого-то убить?

– Сделай это так, как сделал бы человек, чтобы не привлекать внимания. Напейся, но перережь горло ножом.

Я содрогнулась, спрашивая себя, стану ли я однажды таким старым монстром, что смогу произнести подобное с легкостью.

– Сложно выпить столько крови, чтобы убить взрослого человека, – продолжила она, уводя меня вниз по лестнице в подпольный бар. – Если только не делать это медленно. Мы редко присасываемся к большим артериям, потому что их сложнее контролировать. Слишком сильное давление, ты начинаешь давиться, а брызги крови на одежде выглядят подозрительно. – Она дотронулась пальцем до моей нижней губы. И сладострастным тоном добавила: – Для нас лучше, когда приходится слегка посасывать.

Я фыркнула:

– Ясно, это чтобы не слишком увлечься этим приятным процессом и случайно не выпить из кого-то всю кровь без остатка. А что насчет чеснока, крестов и прочей фигни?

– Чеснок проникает в кожу и кровь и может быть просто невыносимым, но он не опасен. Кресты, соль, святая вода и всё подобное могут быть пропитаны магией, которая разрушает нашу, причиняя нам вред, но в наши дни это редкость. Этот вид магии почти никто больше не практикует. Только обычные защитные заклинания, сглазы и благословения.

– А есть, ну, типа, охотники на нас?

– Конечно, но у тебя больше шансов быть ударенной молнией.

– А это нас убивает?

– Гарантированно.

Сети очаровала вышибалу и проскользнула за столик, так что мы уселись на высокие стулья, попивая дымящиеся коктейли из маленьких хрустальных бокалов на ножках.

– А солнце?

– Смертельно.

– Почему?

– Оно разрушает магию или убивает демона в нашей крови, полагаю. Ты не вспыхнешь пламенем, но все твои физические изъяны и раны вернутся стократ, так как ты умерла, и ты постареешь. Солнце разрушит заклинание, и ты станешь мертвой, как должна была.

– Прямой солнечный свет? Или любой?

– Прямой, иначе полная луна нас бы тоже поджаривала.

– Ты когда-нибудь видишь рассвет?

– В кинотеатре.

– Надо нарисовать его, пока я еще могу.

Сети медленно расплылась в улыбке:

– Так ты решилась?

В этот момент мне захотелось сбежать.

Когда мы вернулись в квартиру над галереей, там, помимо Измаила, был маленький мальчик. Одиннадцати или двенадцати лет, светлокожий, с медными волосами, с щечками, что называется, как у херувима, и одетый, как взрослый, в узкие джинсы, отполированные лоферы, голубую рубашку на пуговицах с закатанными до локтей рукавами и яркий галстук цвета морской волны с крошечными желтыми цветочками.

– Это Генри, – представил его Измаил. Щеки его были окрашены в ярко-розовый цвет, так что он либо ликовал, либо гневался, либо же в нем было ну очень много крови.

Мальчик кивнул мне, как в костюмированном фильме, подняв свои огромные светло-карие глаза. Потом он улыбнулся, и клыки, выглядевшие крошечными во рту Измаила, показались просто огромными над аккуратными губками этого мальчика.

– Приветствую вас, мисс.

– Ребенок-вампир! – не смогла я сдержать невоспитанный вскрик.

Сети фыркнула. Измаил коснулся моей щеки одной рукой, а костяшками пальцев другой провел по слегка вьющимся волосам Генри.

– Это знак, дорогая: Генри самый старший из моих живых исчадий. Он приехал ко мне как раз вовремя, чтобы поговорить с тобой.

– Это называется, девочки-подростки – самый большой твой успех, – произнесла я, рассмеявшись. Я была ошарашена и одновременно взволнована. Здесь был такой маленький ребенок, который мог в два счета разорвать мне горло.

– Люди, которых вырастили как девочек, – вот как я говорила, если быть точнее, – поправила меня Сети, улыбаясь. – Разве не так, Генри?

Маленький мальчик вздохнул, словно старик, и пошел к серванту, чтобы налить себе стакан виски.

Измаил сказал:

– Я жил как священник во Франции в пятнадцатом веке – в те дни Церковь была самым безопасным местом для монстров, находящихся при ней, – и служил семье мелкопоместного лорда. Генри, пятый ребенок моего лорда, пришел ко мне, чтобы исповедоваться и покаяться – он злился на Бога и до ужаса боялся, что у него вырастет грудь и округлятся бедра и живот, как у его сестер. Он знал, что должен был стать мужчиной, именно об этом он мечтал, снова и снова, хотя это было грехом. Я сказал: «Я не могу сделать твое тело мужским, но я могу сделать тебя таким же сильным и предотвратить твое превращение в женщину.

– Я решил, что это чудо, а отец Самюэль – ангел, – произнес Генри со значительной долей иронии в голосе.

Я присела на кушетку. Генри протянул мне свой стакан с виски, разрешая сделать глоток. Я в изумлении смотрела на него, а потом задала миллион вопросов о том, каково это – жить в теле ребенка на протяжении почти пятисот лет. Он ответил на некоторые из них.

Несколько часов спустя я позволила Измаилу дать мне шестое зернышко.