Kitabı oku: «Тетрадь из прикроватной тумбочки больницы «Асута» (Записки импотента) и другие повести»
© Вильям Богуславский, 2020
Тетрадь из прикроватной тумбочки больницы «Асута»
(записки импотента)
Город Крайск. Первая городская больница. 11 августа 1997
Я стоял перед ним в приспущенных штанах, а он снял резиновые перчатки.
– Твои анализы я перепроверю, оставлю тебя на недельку у нас – может, что-то большее прояснится.
Он перешел на другую сторону стола, сел и (как мне показалось), посмотрел на меня с некоей усмешкой, мелькнувшей на гладко выбритом лице.
– Передай маме, чтобы она не беспокоила моих друзей. Ты совершенно здоров. Тебе посоветую завести тетрадь и записывать все, что покажется интересным. Лучшая медитация!
Некоторое время помедлив, он смотрел на меня.
– Студент? – сказал он. – Тем более политехнический институт!
– Третий курс, – сказал я.
– Палата, в которой ты будешь, – с тяжелыми больными. Готовится к операции Степан Евдокимович Ходоров, дело не в том, что он известный человек, изобретатель. Он свое положение понимает. Выговориться – для него облегчение. Да и для тебя должно быть любопытно. Не всегда это бред.
Он нажал какую-то кнопку, и в двери появилась медсестра – высокая девушка с кокошником на голове, из-под которого выглядывали свёрнутые в клубок светлые волосы.
– Отведешь больного в экспериментальную палату, ознакомишь с порядками.
Так я оказался на приеме у главврача первой городской больницы Крайска, уролога, кандидата медицинских наук Виктора Петровича Беспалько, которому моя мама, тоже врач, но педиатр, через знакомых меня показала.
Медсестра, сопровождавшая меня, толкала перед собой тележку с аккуратными ящичками.
– Зовут Светланой, – живо говорила она, – можно Света, а Светик – это не для тебя. А то сестричка, сестричка! Что-то экспериментальную загружают… Вчера на катафалке больного хлопца положили. Плачет бедный. А познакомишься со Степаном Евдокимовичем, Ходоровым, есть такой, – поумнеешь!
Я в синем с белыми пятнами от дезинфекции халате, зажимая полы, поспешал за ней.
– Больница наша считается инфекционной, – продолжала она, – посторонним вход запрещен. Общаются вон, через ограду. А наш корпус особенный – только четыре койки. Виктор Петрович помещает экспериментальных, он сейчас работает над докторской диссертацией, и я туда теперь по графику бегаю. Вот, все со мной. А тебя почему кладут?
– Ты, как я вижу, шустрая, узнаешь?
– У Виктора Петровича тайна Гиппократа. Захочет – скажет, а так ни – ни! Его жена в нашей больнице тоже работает, так я их никогда вместе не видела! Вот вход!
Я разглядывал, все-таки бывшая крепость. Может, это когда-то был боевой бастион, он отстоял отдельно от других корпусов. Возможно, какой-то штаб, но было пристроено крыльцо, и в палату вела одна дверь!
Только вошли, с койки напротив под окном приподнялся человек в наброшенном на плечи халате, худой с изможденным, злобно морщинившимся лицом и – выкрикнул:
– Сестра, двадцать пять минут! Я буду жаловаться Виктору Петровичу!
– Степан Евдокимович! Где ваша задница! – Светлана из своей тележки не торопясь достала шприц, по оголенному месту сделала неожиданный шлепок.
Позже я узнал, что если зажать между пальцами шприц, это уже особо профессиональный шик, шлепок с уколом – безболезненный!
– Спасибо!! Но придерживайся графика! Виктору Петровичу напомни, чтобы увеличил дозу!
Светлана показала мне койку.
– Твое место, – негромко сказала она, – еще наслушаешься!
Палата показалась большой, почти квадратной с низким потолком, три вытянутые окна и четыре койки. Одна, ближе к входу, пустая.
…Уже к вечеру меня позвали к ограде. Понятно. Появилась моя мама, прильнула к решетке и озабоченно смотрела.
– Ну как, Изенька? Я уже поговорила c Беспалько, и он мне сказал…
То раздражение, которое у меня копилось целый день, прорвалось.
– Что ты лезешь? Мало того, что ты упекла меня в эту клетку, ты еще и тут продолжаешь дальше совать свой нос. Я сам все знаю! И не появляйся тут, и без тебя тошно! Принеси общую тетрадь и ручку!
Так я оказался с тетрадью, и на первой странице пишу:
«Проба, проба, проба. Крепость. Воздвигнута в далеком прошлом, охранять Украину от набегов татар и турок. В наше время на ее территории больница во главе с главврачом Виктором Петровичем Беспалько.
Слева от меня оторвался от подушки и повернул ко мне круглое лицо молодой парень. Видно, положенный вчера. Дальше под окном явно старый человек, седой, небритый, покосился и отвернулся. И совсем напротив под вторым окном, – тот, который нас встретил. О нем, значит, говорил Виктор Петрович!
Вот так сразу представилась мне компания, в которой я оказался. И вскоре я уже знал, с чем каждый здесь лежит. О себе я почти ничего не говорил, да и не очень интересовались, каждый был занят собой.
Убедился, эти записи даже для себя требуют определенного порядка, лучше писать новое с промежутком и, как говорят, с красной строки, а воспоминания тоже как-то выделять, я решил – восклицательными знаками:
!!!
Все началось с того мальчика Юры, москвича, который приехал на каникулы с мамой к своей бабушке к нам в украинский районный центр Дымово. Москвич – и от нас, местных, он резко отличался. Было ему лет двенадцать-тринадцать не намного меня старше. Столичный, причёсанный, наискосок шлейка к синим штанишкам, важничал, но вместе с нами бегал. А самым излюбленным местом наших игр было старое запущенное кладбище вокруг «могилы». Так назывался курган, осевший от времени, и все еще возвышающийся над заросшими бурьяном редкими крестами и могильными плитами. Говорили, что там захоронен какой-то важный хан времен татаро-монгольского нашествия. И слава об этой могиле шла нехорошая, будто какие-то колдовские силы от нее исходят, даже хоронить вокруг него перестали, но нам мальчишкам лучшего места для игр не найти, особенно в прятки.
Как сейчас помню. Было лето, мы играли, и мы с этим Юрой залегли на самом верху «могилы», довольные, в заросшем кустарнике нас не найдут. И вдруг этот Юра расстёгивает свои штанишки, сдвигает трусики и показывает на свою «пипирку».
– Смотри!
И я вижу, как она вдруг оживает и становится столбиком.
– А ты можешь?
Я сдергиваю штаны, начинаю тужиться, надуваться, но ничего не происходит.
– Эх ты, импотент! – сказал этот Юра.
Забыл я об этом, но потом значительно позже все чаще вспоминал.
Я был тогда в седьмом классе. Среди ребят ходила подначка, вроде бы хохма такая. Соберутся, и весельчак невзначай произносил:
– Кто дрочит, у того на ладонях волосы вырастают!
И тут обязательно кто-то под общий смех смотрел на ладонь.
В классе учился Костя Худолей. По возрасту значительно старше нас. Так он и был главным онанистом, не считал он это чем-то зазорным. При случае, расслабившись, объяснял затаившим дыхание.
– Главное найти описание, где реально рисуется. В заграничных романах лучше всего. Сейчас у меня «Госпожа Помпандур и ее поклонники». Смак – обстановка. Я закрываю окно и зажигаю свечку, ставлю ближе на табурет, чтобы можно было читать. Дохожу до момента. Эх!! Это тебе не Дунька Кулакова!
Но я онанизмом не занимался.
Очень откровенным и простодушным оказался мой сосед справа, как я и догадался, доставленный недавно. Украинец. Почти все здесь украинцы, но говорят по-русски, а он выражается на суржике, смеси русских и украинских слов, которые я для себя перевожу. Мыкола – дальнобойщик, и рейсы его чуть ли не до Иркутска. Попал в больницу, по его мнению, из-за длительного сидения в кабине за рулем. Одно яйцо у него распухло, стало величиной в цветной сине-лиловый шар. В свое время он окончил курсы автомехаников и рассказывает, как выдужает и будет работать в гараже, ремонтировать машины – «Тилькы не сидить на яцйях». Его брат, с завистью говорит он, здорово устроился, двое вкалывают, а он принимает заказы.
Только появляется Виктор Петрович, Мыкола сбрасывает одеяло и зовет:
– Доктор! Наче стало меньше. Подывиться!
Тот, что под окном слева, показавшийся мне сильно старым, – Федор, по профессии стекольщик, ему 52 года, угрюмый, малоразговорчивый верующий человек. Крестится с самого утра, потом перед едой, которую нам привозят, молится и шепчет молитвы. У него была операция на предстательной железе. И, видно, неудачная. Это я услышал во время обхода врачей. На тесемке у него бутылочка для оттока мочи. Светлана ее периодически меняет.
Но самый беспокойный и непредсказуемый – Степан Евдокимович Ходоров, буду писать – просто Ходоров. У него рак, его готовят к операции, но она откладывается. Он полностью зависит от обезболивающих уколов. Светлана по графику его колет, но он все просит, чтобы увеличили дозу. Чаще всего лежит поверх одеяла в самой неестественной позе, подвернув под себя ноги, но когда наркотик начинал свое действие, преображался. Опускал ноги в мягкие кожаные тапки с каким-то витиеватым цветным узором, какими бывают одежды с севера. Его сухое, с резкими морщинами, лицо оживлялось, становилось приветливо-добродушным, но так было не всегда.
Вечером Николай или почувствовал себя лучше – и решил развлечь нас своими рассказами о тяжкой работе дальнобойщика. Он, вольно привалившись к подушке, живо рассказывал:
– Шел по кишиневской трассе без напарника. По сторонам мелькали голосующие. Увидел девушку в косынке в синем платьице – «гарненька»! Сдал назад и открыл дверцу. Она живо взобралась!» – «Я расплачусь» – и смотрит с улыбочкой. «Куда едешь?» – спрашиваю. – «До мамы. Студентка. Я ей гостинец везу». – «Лезь наверх!» Она живо, знает, где наши люльки. Я с трассы на первом же повороте съезжаю, зажигаю на всякий случай красный и лезу к ней. А она уже платье сняла, в трусиках и смеется. Я к ней, и штаны на ходу стягиваю. Притулился, и тут бац! Не кымарыть! Я туда-сюда! Нема! «Подожди, говорю, укачало!» С кабины выскочил, дохнул свежего воздуха и назад. Результат той же! Снова вниз! Бегаю вокруг, машины, по покрышке колес через раз хуем бью. Вернулся. Безрезультатно! Я ей зло кажу:
«Вылазь з машины, жды попутку!»
Ходоров поднялся с постели, сделал несколько шагов к Николаю.
– Ты! Жлоб с деревянной мордой, – неожиданно заорал он, – кому ты втюхиваешь свои сраные байки… Думаешь, дружки зааплодируют, что тут сидят!?! Кого ты тянешь в свою кодлу безмозглых похотливых идиотов!
Он весь трясся и, казалось, вот-вот бросится на Мыколу с кулаками.
– Да я полжизни отдал, чтобы забыть, не видеть и не слышать эту шваль, ленивую, пьяную, вообразившую себя человеками! Тьфу, блядь, плюнь и разотри!
Он вернулся, сел на свою кровать и обхватил голову руками и продолжал так же громко причитать, но о чем-то своем.
– Наде только команды… Дай! Принеси! Подай! Ей мне сделать приятное было за счастье. Такой был верный друг!! Она только надумает идти ко мне, а я и уже знаю! И смотрела на меня как на какую-то картину. Успокойся! Нет, не могу! Меня, когда она приближалась, бросало то в жар, то в холод. И звоны, и трели! Все обиды, все пропадало. Оставалась только она, только Наденька! Как живая! Вот она!
– Евдокимович, – позвал Федор, – не рвы душу. В писании сказано – не мечите бисер перед свиньями! Помолись лучше.
Ходоров вроде очнулся, уставился перед собой.
– Не верю я в бога, Федор, я атеист!
– Атеистов треба вбываты!
– И то правда, – уже спокойно сказал Ходоров. – Я библию, и старый и новый завет, изучаю как источник мудрости, а далеко не продвинулся.
!!!
Меньше года назад, вечером, 15 октября.
…В актовом зале старого здания Политехнического иногда по субботам проводили вечера с танцами.
Кресла, скамейки раздвигались, на сцене ВИА – вокально-инструментальный ансамбль, а внизу танцующие. Народу собиралось много, и не только наши приходили, но и приглашенные. Кроме того, надо было выставлять дежурный патруль, чтобы не пропускать чужих, ломившихся на эти танцы…
Я приходил, но не танцевал, даже не стремился…
Почти в конце зала в передышках собирались группами ребята, на сдвинутых стульях можно было посидеть, и я обычно держался вместе со всеми.
И тут руководитель ВИА торжественно объявляет.
– Белый танец!!
Круг ребят таял, я даже старался сторониться, чтобы не было толкотни. Она шла напрямик, рыжая, рослая, взлохмаченные волосы, очень уверенная, кто-то стоял передо мной, и она его отодвинула. Я тоже сделал движение в сторону, но она тронула меня за плечо.
– Я тебя приглашаю!
– Я плохо танцую.
– Здесь все плохо танцуют!
Она крепко сжимала мою руку. Я поддавался ее движениям. И мне даже показалось, что я сам ее веду, но сбивался. И снова подстраивался.
– Говорил, не танцуешь. У нас получается!
– Не очень!
Она ростом чуть ниже, лицо совсем близко. Она неожиданно сказала:
– Я знаю, как тебя зовут! Изя!
– Откуда знаешь?
– Подружки подсказали, – и она кивнула кому-то в толпу. – А меня Рая!
Танец закончился, и мы еще какое-то время продолжали стоять.
– Давай убежим отсюда! – вдруг сказала она и потянула меня в сторону выхода.
– Куда бежать?
– Отсюда!
– Двери там закрыты! Ребята охраняют!
Я не показал, как мне представлялось, какого-то внешнего удивления, вроде – всё в порядке вещей.
– Ты в самом деле хочешь отсюда уйти?
– Да! С тобой!
– Хорошо, – сказал я.
За год учебы в институте я знал все ходы и выходы. Находились места, где можно было прогулять лекцию, перекурить, между старым и новым корпусом – застекленный переход. Из актового зала через аппаратную можно было выйти к аудиториям, в коридор, а там выход.
– Идем, – сказал я этой Рае.
Под лестницей в противоположной стороне зала и была дверь в аппаратную, и не закрыта!
Я впереди, мы оказались в длинном коридоре старого учебного корпуса. Никого. Тихо. Свет только от окон. Справа двери аудиторий.
Рая подошла к одной из дверей, к другой… Потянула – и она отрылась.
– Хочу посмотреть, – сказала она. – Можно?
Это была обычная учебная аудитория. Преподавательский стол, и в три ряда столики с сидениями на двоих. Светло – за окном город с огнями.
Рая села за один из столиков.
– Просторно! Я уже за парту еле протискиваюсь! – засмеялась она. – За этим столиком буду сидеть. Получу золотую медаль – и к вам на химфак без конкурса поступлю.
– Так уверенно, золотую медаль!
– Я круглая отличница. И была победительницей конкурса имени Ломоносова по химии. Так что в коридорах твоего института встретимся!
Она снова засмеялась и вдруг настороженно замерла, словно прислушиваясь.
– А ведь доносится музыка, – сказала она, быстро приблизилась ко мне, – давай потанцуем!
– А что, идем!
Мы закружились в объятиях на узком пространстве между столиками.
– Скажи, удивительно! – прошептала она.
– Удивительно!
Возле преподавательского стола – остановились.
– Я посижу! – И она легко присела на край стола.
Ее мягкие голые коленки касались меня… разгоряченное взволнованное лицо… глаза были совсем рядом. – Ты мне нравишься, – вдруг сказала она, – ты очень мне нравишься!
Ее порыв меня захлестнул, но тут же точно волна схлынула и сменилась подступающей одеревенелостью. – Ты не такой, как все, – тихо произносила она. И эти ее слова были холодно-отрезвляющими.
– Нас еще, гляди, закроют, – сказал я, – не выберемся.
Возле ее дома я с ней попрощался. Очень сдержанно. У парадного она задержалась, и тут, точно вспомнив что-то, повернулась ко мне.
– Изя, у меня предложение. Скажи, что ты не откажешься! У нас с девчонками есть потаенное место, где мы одни секретничаем. А я тебе покажу! Мы с тобой в институте оказались, а там вообще чудо. Только теплее оденься, а то ты в этой курточке окоченеешь.
– Что ты все время пишешь? – спросил Ходоров, поднялся и подошел ко мне.
– Дневник веду. Виктор Петрович посоветовал.
– Виктор Петрович плохое не подскажет.
– Да, мне интересно, отвлекает.
– Я дневник никогда не вел, – сказал Ходоров, – тут он сжался, прошел к своей койке, сел, замер и уставился перед собой.
– Скажи, ты в Одессе был? – спросил он. – Я там практику на заводе «Красный пролетарий» проходил. На «Привозе» в стаканах продавали вареные креветки, розовые, очень вкусные.
– Прилягте, Степан Евдокимович.
Я ему помог лечь, но он снова сел и точно очнулся. – Все знают, что евреи – народ книги, что ты читаешь?
– Редко читаю.
– Скажи, а фантастикой ты увлекаешься? Каких знаешь фантастов? Бредбери, «Туманность Андромеды», Братья Стругацкие?
– «Место встречи изменить нельзя». Фильм видел.
– Скажи, а библию ты читал?
– У нас дома была книга «Библия для верующих и неверующих» Я ее читал и даже помню. Дома у нас никто не интересовался. Папа мой умер, когда мне было семь лет. Мама – детский врач. В бога не верует.
– Господи Иисусе Христе, спаси и помилуй!!
– Федор, а у тебя книга есть? – спросил Ходоров.
– От отца. Как зеницу ока храню. Читаю, молюсь, да будет царствие твое, Отведи, Боже, от лукавого!
– Хвалю! Молодец! Да, да! Ее и сейчас трудно приобрести. А в нашем бывшем Союзе за нее в тюрьму! Мудрые наши правители были уверены – человек прочтет хоть строчку из Библии – станет врагом Советской власти. Я на Колыме шесть лет за троцкизм, не в шарашках, не в библиотеках, – мужиком. Ты Солженицына читал? Вот-вот! Шаламову надо верить. У него бога нет! Атеист! Святой человек, не то что Солженицын – вражина, выдавал каторгу в киселе…
– Ворогы людей, – запричитал Федор, – что ни скажут, а бога охают! Если не приносить покаяние Богу, – мало-помалу душа остывает, дьявол начинает борьбу, душа одержима бесами, уходит и не может человек противится без господа нашего Иисуса Христа!
– Воистину, – сказал Ходоров, – а Библию, что старый завет, что новый, надо читать! Великая загадка. С Виктором Петровичем поговорить, вот мудрый человек, все понимает. Ты моральный кодекс советского человека знаешь? Украли из Библии. Вся мораль человеческая из Библии. И самое интересное, сказка, многие знают, человека бог создал по своему образу и подобию. Как это, как? Задаются вопросом. А до этого говорится, как за шесть дней построена богом необыкновенная конструкция – Земля, небо, светила, использованы все виды умений и профессий вплоть до оживления человека.! Значит! – То, что совершил Бог, должен уметь делать и человек! Понял, о чем я говорю?
Я киваю.
– Мало этого, если переводы текстов библии правильные. Бог говорит Адаму: если ты хочешь, если ты приложишь усилия, если ты постараешься, то мы вместе. Ты и я сделаем из тебя человека. Наизусть помню!
Ходоров вытягивает шею, поднимает вверх палец.
– По образу и подобию! Такая сказка!!
Я подошел к подъезду ее дома, а она уже меня дожидалась.
– Наконец-то! Я показал часы.
– У меня, значит, спешат!
Она была яркая, праздничная. Красные полусапожки, замшевая светлая куртка, будто специально взбитые взлохмаченные рыжие кудри, за спиной рюкзак.
– Возьми меня за руку. Я себя очень хорошо помню маленькой, нас в детском садике выводили на прогулку парами. И мне нравился один мальчик. И я кричала: пусть Коля идет со мной! Только Коля! А теперь я кричу: только Изя!
– Давай твой рюкзак.
– Ты даже не спрашиваешь, куда мы идем. У меня с собой фонарик.
– Я тебе доверяю!
– Тогда скажу. Мой папа строитель. Я как-то попала к нему на работу, а он с двумя сотрудниками собрался ехать на объект – решать, восстанавливать или разрушить разбитый с войны дом, я за ними увязалась до самого шестого этажа. Сам увидишь!
Мы вышли в район – Алексеевки – сплошь новостройки, но этот дом высился в стороне – глядели только пустые проемы окон, но внутри среди развалин сохранились и лестницы, и переходы.
Рая уверенно подымалась с этажа на этаж.
Мы оказались на самом верху. Когда-то это была комната, но одна стена была совершенно разрушена, а над головой оставалась только половина потолка – и открывалось небо.
– Подожди! – сказала она.
В углу на кирпичах лежала дверь, я понял – как бы стол, – а за ней такая же дверь для сидения, только обитая остатками дерматина.
Рая из рюкзака достала какую-то ткань, и стала протирать поверхность стола и сидения. А потом накрыла стол каким-то подобием скатерки.
Извлекла термос и два пластмассовых стаканчика, пакеты.
– Кофе и бутерброды, – сказала она. – Какие ты больше любишь – с колбасой или рыбой?
– И те, и другие, – пытался шутить я.
– Вот и хорошо, но мы не будем спешить. Мои подружки тоже свое приносят. У нас есть ритуал. Мы тут бесимся, орем. И я тебе скажу – мы здесь сделали открытие, такого нигде нет. Вот стемнеет, и ты узнаешь!
– Ладно, – сказал я, – подожду!!
– У меня с первого класса четыре подруги. Мы тут поклялись ни одного парня сюда не приглашать. Это наше святое место. А я видишь, предатель. Тебя пригласила!
– Я тронут!
– Ты такой Куся!!
– И что это значит?
– Я папина дочка. Его дома так зовут! У папы точно такие же кудряшки, как у тебя. Скажи, а я тебе нравлюсь? Ты не обратил внимание, какие у меня глаза?! Посмотри, пока не стемнело, – серо-голубые, в сочетании с моими рыжими волосами уникальное явление, присущее только одарённым женщинам!
И засмеялась. Я тоже смеялся, подхваченный ее вроде бы шутливым порывом.
Между тем смеркалось, захода солнца не было видно из-за оставшейся стены, луна тоже оказалась скрытой нависающим остатком крыши, но потемневшее небо постепенно стало светлеть.
– Поднимаемся, – сказала Рая и вышла из-за стола, – наступает торжественный момент.
Она подошла к самому краю разрушенной стены и, что есть силы, закричала в открытое пространство:
– Дружба, дружба навсегда!
И тут из глубины, будто бы живой отклик, перекатываясь, пророкотало:
– Да! Да! Да! Да!
– Сори, Сори! Никогда!
– Да! Да! Да! Да! Да!
– Эхо! – сказал я.
– Иди крикни!
– Да! – закричал и я.
– А! А! А! – откликнулось.
– Тут, когда мы узнали, как оно отзывается, – как с ума посходили, кричали, кто во что горазд, потом только с утверждением «Да!». «Ася – моя самая близкая подружка, Боже, люби всегда!» И все вместе с эхом подхватывали – Да! Да! Да!!
– Здорово!
– Теперь и кофе можно попить!
– Согласен.
– Тебе не холодно? Ты все-таки плохо оделся!
– Нет!
Все было удивительно! И эта бывшая комната будто оторвалась от земли и словно корабль поплыла навстречу ветру в открытое небо. Меня охватило странное чувство то ли отрешенности, то ли изумления. Может быть, какой-то приступ сентиментальности.
– Ты замерз, – сказала она, – и расстегнула свою куртку. – Иди ближе!
Я придвинулся, положил голову ей на колени и замер!
Почти ежедневно Виктор Петрович в окружении врачей, иногда студентов, приходил с обходом. Все в белых халатах, в белых шапочках останавливались возле каждого.
… Меня пропускал.
– Обследуется!
Нередко вечерами он приходил в палату один. С наброшенным на плечи халатом, он поочередно присаживался на край кровати и вел добродушно успокоительные разговоры. Его ждали, задавали вопросы. Подсел Виктор Петрович к Федору.
– Отрыньте живу душу от Диавола. Обсели бесы Евдокымовыча.
– Вин бога любыть, – по-украински сказал Виктор Петрович. – Як вы зараз себе почуваете?
– Трохы легше? Подскажите, не поминать имя господа бога всуе!! Диявол тут! Когда в храм божий попаду? Свечи поставить!
– Успокойтесь. Не дадим обидеть. Оно попустит!
– За вас буду молытыся.
Федор поворачивается лицом к стенке и укрывается с головой одеялом.
Подсел Виктор Петрович и ко мне.
– Тебя выпишем, я еще посмотрю кое-какие анализы. Но скажу, ты здоровый парень. С моей точки зрения, абсолютно здоровый. Может, требуется иной инструментарий. Медицина не стоит на месте. Я верю в твои жалобы, они искренни. Другая область, тут и до Фрейда недалеко. Это я про себя.
Но, как я понял, приход его больше всего был связан с Ходоровым. Похоже, они были и раньше знакомы, но обращались друг к другу на «Вы» и по имени-отчеству. Речи вели не только о медицине или болезни, хотя просьба «Увеличьте дозу» не раз повторялось.
– Интересно, Виктор Петрович, – обратился к нему Ходоров, – все намереваюсь спросить, как обстоят дела с диссертацией?
– С другим я бы отшутился, но вам скажу – плохо!
– Не спрашиваю.
– Не мне вам говорить, что такое новизна. У меня авторов по теме перешагнуло за сотню. Даже с использованием чужого опыта можно завершить диссертацию, но свое!? Надо работать.
– Буду на вашей защите.
– Уверен!
– Виктор Петрович, интервал между уколами великоват!! Плохо!
– Оно попустит!
Ходорова при мне дважды увозили на какие-то предварительные процедуры перед операцией. Он возвращался веселый, подвижный, еще больше разговорчивый.
В тот вечер в палату пришел Виктор Петрович. Присел к Ходорову.
– Еще повременим с операцией, – сказал он. – Есть кое-какие положительные изменения.
– Спасибо! Обнадёживающие слова, – кивает Ходоров и совершенно другим тоном, вроде с обидой произносит: – Виктор Петрович, у меня появляется мнение, что вы и окружающие воспринимают мою велеречивость как попытку отодвинуть страх смерти. Нет! Я смерти не боюсь. Более того, у меня возникают, как и в былые годы, интересные конструкции, вполне реализуемые. Очень заинтересовала библия.
– Только мое уважение, Степан Евдокимович. Есть один чисто украинский мудрый посыл, и вы его, вероятно, знаете – маешь перты плуга! Перевести? Уточняю, без скидок на возраст!
!!!
Как я выглядел в глазах Раи? Не могу себе объяснить, почему я так поступил? Это меня преследует до отчаяния все время, и я не могу ответить себе на этот вопрос.
В нашем городе главная улица тогда называлась улицей Ленина, От площади до парка запрещен проезд транспорта, по обе стороны улицы – витрины магазинов, есть два ресторана, гостиница, киоски по продаже воды, мороженого и газет. В субботние и воскресные дни многолюдье. Эту улицу именуют «Наш Бродвей». Широкий тротуар, просторная заасфальтированная дорога и сплошным, почти не смешивающимся, потоком движутся люди навстречу друг другу. Я двигался по тротуару, помню это место, в толпе я увидел рыжую знакомую голову – мы встретились взглядами, она рванулась ко мне, а я отвел глаза, вроде не узнал, и безразлично пошел дальше в потоке. Косым взглядом видел, как она отдалялась. Больше Раю я не видел. Вот, как говорится. Скребут кошки на душе…
………………………
Пришла Светлана, но укол Ходорову Виктор Петрович делать не разрешил.
– С вас достаточно! – сказал он Ходорову. – Вам сегодня ввели новый препарат, он и обезболивающий, По вашему поведению наблюдаю, вы себя бодро чувствуете.
– Вроде лучше, чем обычно. Послушайте мои фантазии.
– Вот и хорошо. Я с вами еще побуду. Препарат новый! Я весь внимание, – сказал Виктор Петрович, снял шапочку и провел ладонью по своим коротким ежиком волосам. – В какой области ваши наработки?
Был уже вечер, под потолком зажглась электрическая лампочка. Доктор придвинул стул к кровати Ходорова.
– Виктор Петрович, – говорил Ходоров, – вы не представляете, как я благодарен вам за внимание, и посмейтесь, если мои фантазии и мое невежество вас покоробят.
– Буду смеяться!
– Могу ли я, инженер-механик, представить данные Библии для создания своего представления о нашем мире? Я не Бредбери, не братья Стругацкие, но имею я право фантазировать!?
– Безусловно!
Ходоров опускает ноги в свои тапки и садится напротив Виктора Петровича.
– Как бы начинался мой рассказ? В просторах вселенной есть некое невидимое чудо, состоящее из волн, атомов, корпускулов и еще неизвестно из чего. Мало того, что оно мыслит, всё, что ни задумает, вмиг обретает материальные формы. Люди – это создание, понятно, видеть не могли, но некоторые интуитивно сумели почувствовать. Давали разные названия. Но мы остановимся на самом распространённом – БОГ! И вот Бог неизвестно по каким причинам решает поселить в космосе некое живое существо, которое назвали потом «человек». Виктор Петрович! Вы не устали слушать?
– Пока нет!
– Видите. Пока я следую Библии! За шесть дней Бог создает все условия для обитания человека, даже придает ему женщину…
!!!
Меня позвали по телефону к ограде. Стояли мама и наш сосед по двору Лев Абрамович. Он протягивал руки через решетку, и его полное лицо расплывалось в радостном приветствии. Лев Абрамович – пенсионер, в далеком прошлом был оперным певцом, каждый день поутру на весь двор он прочищал горло отрывками из опер: «Онегин, я скрывать не стану…» или «О дайте, дайте мне свободу!» Со мной он, бывало, играл в шахматы, и всегда выигрывал.
– Изенька, – сказала мама, – Лев Абрамович уезжает в Израиль. И пришел с тобой попрощаться.
– Да, Изя, мы с Софочкой едем. На руках билеты и все документы. Туда звоним друзьям, чтобы встречали, а здесь прощаемся, чтобы помнили! Нам друзья помогли с квартирой, и мы постараемся к вашему приезду все для вас сделать. Я пришел с тобой попрощаться, но ты о себе подумай и повлияй на маму.
– Счастливой дороги! – сказал я.
– Лев Абрамович, я уже вам говорила. Изя должен окончить институт, у меня работа. Я еще хорошо заработаю. А кто уезжает – скатертью дорога.
– Лидия Петровна, одна корзина абсорбции все ваши заработки перекроет. И вы же по всем данным пенсионерка. О чем можно спорить. Изя там продолжит учебу!!
… – Но, как оказалось – Ходоров продолжал, – не для одного человека создал Бог свою величественную конструкцию, не для двоих, даже с их детьми, Размах более величественный – люди! Много людей! Однако вся конструкция, созданная Богом, статична, нет в ней динамики, и, самое главное, она не приспособлена существовать автономно, она обречена умереть! Думаю, что в этот миг даже Бог задумался.
Надо было найти такой двигатель, который заставит эту конструкцию ожить и заработать. Она должна быть, само производящей с возможностью автономного существования. И Бог находит! И торжественно произносит: «Плодитесь и размножайтесь!» Обратите внимание, Виктор Петрович, Вы знаете Библию, получше меня. Как объяснить бесконечное количество имен новорождённых до потопа и после. Кто их регистрировал, как они сохранились?! И однажды я посмотрел на свою ладонь, на неповторимые линии дактилоскопии… а индивидуальные ДНК! Может, и мы на учете!? И за нами наблюдают?
Ходоров с улыбкой поднимается, становится напротив доктора и поднимает вверх палец.
– То, о чем я буду сейчас говорить, отсутствует в Библии. И вы как врач отвергнете! Говорю как инженер! Когда Бог произнес великую мудрость – плодитесь и размножайтесь, он этот призыв не расшифровал. Одно дело назвать явление, другое – как вызвать к нему интерес и сделать так, чтобы размножение стало неотразимо привлекательным? Это, конечно, против науки, но извините – изобретатель в строю.
Ходоров преображается, возвышает голос и с каким-то напором произносит:
– Я уверен, что у каждого из нас в нейронах мозга существует участок, связанный со всем телом и особенно с нижней его частью. Он вроде невидимого датчика принимающего информацию со шкалой напряжения… Да, да! – почти кричит Ходоров. – Йоги называют это третий глаз. Может, включается весь мозг, а датчик действует избирательно! Главное, он излучает поток энергии! Как прожектор, у каждого человека невидимый луч ощупывает все перед собой. И тут на пути встречается луч другого индивидуума! Это интересно! И все может произойти… луч может скользнуть и искать дальше, а может и остановиться. Произойдет обмен информацией – может сойтись и разойтись. На датчике небольшое отклонение! – Назовем это секс! Но, когда эти прожектора сливаются в одно, может – и расходятся, но возвращаются друг к другу вновь и вновь, происходят удивительные явления! Исчезают все чувства, кроме одного, клинящего датчик! Совладать невозможно! Наиболее убедительно говорил байдарочник. Один среди бурлящей в камнях воды, в грохоте приближается неведомый водопад, и в отчаянной надежде ты летишь в пропасть! Бог позаботился – безграничное всепоглощающее блаженство, кто только не пытался его объяснить, – стихами, музыкой, романами! Испытав однажды, ошеломленный человек будет искать его вновь и вновь. Назвали – любовью.
Ücretsiz ön izlemeyi tamamladınız.
