Kitabı oku: «Дневники: 1897–1909»

Предисловие переводчика

Эти ранние дневники, охватывающие период с 1897 по 1909 год и напечатанные полностью, содержатся в семи тетрадях (записных книжках), первые шесть из которых находятся в Коллекции английской и американской литературы Генри и Альберта Бергов Нью-Йоркской публичной библиотеки, а седьмая – в Британской библиотеке.

Тетрадь за 1897 год больше похожа на дневник, чем все остальные, поскольку состоит из множества ежедневных записей о людях, местах и событиях, а краткость текстов отчасти объясняется ограниченностью места для каждой записи. Тетрадь за 1899 год состоит в основном из упражнений в написании эссе, равно как и тетрадь за 1903 год с ее тридцатью эссе, написанными летом и осенью. Четвертая тетрадь имеет формат дневника, который велся с Рождества 1904 года по 31 мая 1905 года; в конце 1904 года Вирджиния начала зарабатывать текстами и писать на заказ, поэтому в конце тетради она вела учет книг, прочитанных для рецензирования, а также некоторые заметки о них. Пятая тетрадь написана в Сент-Айвсе (Корнуолл), где дети семьи Стивен отдыхали с августа до середины сентября 1905 года, и в ней представлены в основном зарисовки людей и мест, которые Вирджиния помнила с детства. Шестая тетрадь – это путевой дневник, который Вирджиния вела с апреля 1906 года по середину августа 1908 года и в котором она кратко описала свои поездки в Йоркшир, Норфолк, Нью-Форест, Сассекс, Сомерсет и Уэльс. Седьмая и последняя тетрадь (с биографическим очерком о Клайве Белле) содержит путевые заметки, написанные Вирджинией во время отдыха в Греции осенью 1906 года и в двух отдельных поездках в Италию в 1908 и 1909 годах, с описаниями маршрутов в начале и постатейными расходами в конце тетради.

Для сохранения хронологии греческий дневник из седьмой тетради вставлен между записями о поездках 1906 года в Бло-Нортон (Норфолк) в августе и в Нью-Форест в декабре. Описание тетрадей приведено в Приложении 1.

Аббревиатуры и сокращения

В. или ВВ¹ – Вирджиния Вулф:

ВВ-Д-I – «Дневники: 1915–1919»

ВВ-Д-III – «Дневники: 1925–1930»

ВВ-Д-IV – «Дневники: 1931–1935»

ВВ-Д-V – «Дневники: 1936–1941»

ВВ-П-I – «Письма: 1888–1912»

КБ-I – Квентин Белл «Биография Вирджинии Вулф. Том I:

Вирджиния Стивен, 1882–1912»

КБ-II – Квентин Белл «Биография Вирджинии Вулф. Том II:

Миссис Вулф, 1912–1941»

Л. или ЛВ – Леонард Вулф:

ЛВ-I – «Посев. Автобиография: 1880–1904»

ЛВ-V – «Путь важнее цели. Автобиография: 1939–1969»

ЛПТ – Литературное приложение «Times»

ЧП – Член парламента

Вступление

1

Эти ранние дневники начинаются в январе 1897 года, когда Вирджинии было почти пятнадцать, и охватывают 12 лет, семь из которых можно считать самыми бурными в ее жизни. Первые записи сделаны в то время, когда она медленно оправлялась от периода безумия, последовавшего за смертью матери в мае 1895 года. С января 1897 по осень 1904 года Вирджиния пережила смерть сводной сестры и отца, а также лето безумия и суицидальной депрессии.

Но за внешними потерями и смятением скрывалась созидательная сила, сильный импульс к выздоровлению. Это было стремление привнести с помощью писательства порядок и целостность в хаос. Облекая мысли в слова и придавая им осмысленность, Вирджиния возвращала реальность тому, что иначе могло остаться иллюзорным. Слова, как она поняла еще в детстве, были для нее самым действенным лекарством. Таким образом, эта ранняя хроника представляет собой начало будущей карьеры Вирджинии Вулф как писательницы, но в то время она еще была Аделиной Вирджинией Стивен, которая училась писать и готовила себя к профессии литератора.

Таким образом, данные страницы представляют тот редкий случай, когда выдающийся автор оставляет после себя не только подлинные свидетельства своего ученичества, но и биографические записи об этом знаменательном периоде. Ибо, как написала сама Вирджиния в конце первого дневника, «вот томик довольно острой жизни (первый по-настоящему прожитый мною год жизни)». И это правда.

Первая тетрадь, больше всего похожая на дневник, самая длинная. Вирджиния регулярно вела записи в течение первых семи месяцев 1897 года и нерегулярно в оставшееся время, закончив тетрадь в первый день 1898 года. На фоне множества людей, запечатленных на этих страницах, и событий, которые она посчитала достойными внимания: посещение картинных галерей, музеев и театральных постановок, бриллиантовый юбилей королевы Виктории, подготовка к свадьбе сводной сестры Стеллы, – Вирджиния, выступая в роли семейного историка, пишет о повседневной жизни дома 22 по Гайд-Парк-Гейт: об утренних событиях; о гостях на обед, чай и ужин; о послеобеденных и вечерних часах. Порой даже возникает ощущение навязчивого характера записей: «Пишу как раз перед тем, как отец позовет меня на выход, и не могу придумать на одного предложения, чтобы заполнить пустоту».

Многие записи дневника за 1897 год настолько отличаются друг от друга, что трудно сделать набросок «типичного» дня. И все же примерно в конце февраля появляется некий «образцовый» день, который можно описать в общих чертах. Утром, после завтрака, Джордж Дакворт, старший сводный брат Вирджинии, уходил на работу в качестве неоплачиваемого секретаря к Чарльзу Буту, а Джеральд, младший брат Джорджа, отправлялся на работу в издательство «Dent»²; по понедельникам, средам и пятницам ее сестра Ванесса посещала уроки живописи в школе Артура Коупа; по будням Адриан, их младший брат, отправлялся в Вестминстерскую школу; иногда с утренней почтой приходили письма от их старшего брата Тоби, который учился в Клифтон-колледже в Бристоле. Сводная сестра Стелла Дакворт, исполнявшая роль хозяйки дома, спускалась в подвал, чтобы дать указания кухарке Софии Фаррелл; а Вирджиния вместе с отцом приступала к ежедневным упражнениям, предписанным доктором Сетоном, в Кенсингтонских садах и выполняла их в течение часа или около того, после чего Лесли Стивен удалялся в свой кабинет в верхней части дома, а Вирджиния – в заднюю комнату или в детскую, чтобы переводить с немецкого и латыни или изучать историю.

После обеда снова была физическая активность (доктор Сетон велел проводить на свежем воздухе по четыре часа в день). Вирджиния, чаще всего в сопровождении Стеллы, ходила за покупками, наносила визиты или посещала доктора Сетона; Стелла, переболевшая «желудочной простудой» на Рождество 1896 года, время от времени сама ходила на консультации к Элизабет Гарретт Андерсон. После обеда была еще одна прогулка по Садам, теперь уже с Ванессой, возвращавшейся домой с занятий. Затем чай с несколькими родственниками семей Стивен и Фишер, после чего снова чтение. И, наконец, ужин в компании одного или двух гостей, после чего поход в театр или же вечер дома с Лесли Стивеном, читавшим вслух роман или стихи.

Однако, если не считать медицинских предписаний Вирджинии, семейный распорядок не отличался особой строгостью, поскольку дом постоянно кишел гостями: Мильманы, Стиллманы, кузина Мия, тетя Минна, тетя Энни, Китти Макс, Марджери Сноуден, Сьюзен Лашингтон. В доме царила суета. Порой Вирджинию, казалось, забавляло то, что представители викторианской верхушки среднего класса толпились в их гостиной, но порой это вызывало у нее раздражительность и тревогу. Даже соседние улицы чудились ей полными опасностей и жертв: сбежавшие лошади, перевернувшиеся телеги, раненые велосипедисты и так далее. Каждый раз, когда Вирджиния выходила на лондонские улицы, ей казалось, будто она попадает в зону боевых действий. А бывали дни, когда ее болезнь, о которой никогда не говорится открыто, наполняла эти страницы яростью и разочарованием.

Например, в гостях у Стиллманов «бедняжка мисс Джен [Вирджиния] совершенно потеряла рассудок, уронила зонтик, отвечала невпопад, несла чушь и раскраснелась, как индюк». В апреле она «легла в постель разъяренной и истеричной», а позже «с сожалением должна сообщить, что в силу различных обстоятельств, сложившихся против меня, я сломала свой зонтик пополам». Но как в последующие годы, так и в этот период именно книги становились для нее убежищем – «величайшим источником помощи и утешения».

Количество книг, прочитанных 15-летней Вирджинией необычайно велико: множество исторических трудов и биографий, дневников и сборников эссе, а также томов художественной литературы и поэзии. Лесли Стивен с ранних лет дочери надеялся, что она станет его литературной преемницей и интеллектуальной наследницей, и обучал ее соответствующим образом. Но даже он порой замечал, что его «Джиния поглощает книги едва ли не быстрее меня». Однако Вирджиния знала, что чем больше она читает, тем благосклоннее относится к ней отец, а больше всего на свете она жаждала его любви и одобрения.

Чтение, конечно, являлось важнейшей частью обучения писательскому мастерству, но также оказывало наркотическое воздействие; иногда она читала так, словно пыталась сбежать от проблем: «Читала мистера [Генри] Джеймса, чтобы успокоиться, и своего любимого Маколея»; «дочитала 5-й и последний том своего любимого Маколея»; «дочитала 3-й и последний том “Кромвеля”»; «дочитала 1-й том “Рима” Арнольда».

Эти записи были сделаны после того, как Стелла вернулась из свадебного путешествия, снова заболев «желудочной простудой». С конца апреля до середины июля болезнь протекала непредсказуемо, и Стелле становилось то лучше, то хуже. Тогда у Вирджинии стали наблюдаться перепады настроения. Например, в конце апреля, в самом начале болезни Стеллы, она пишет: «Я спала с Нессой, потому что была несчастна. Новости о том, что Стелле полегчало, пришли около одиннадцати. Что же будет завтра?». На следующий день: «Снова спала с Нессой». 4 мая Стелла ненадолго пришла в себя, и для Вирджинии это было «просто прекрасно, но я достаточно неразумна и была раздражена». Пять дней спустя: «Меня осмотрел доктор Сетон. Никаких занятий – только молоко и лекарство, но я забыла какое». 21 мая утренние сплетни тети Минны со Стеллой «так разозлили меня, что я отвернулась и стала вести себя просто отвратительно!».

Судя по всему, болезнь Стеллы имела куда более серьезное значение, нежели просто вызывала беспокойство о благополучии члена семьи. По какой-то причине Вирджиния сохраняла критическое отношение к сестре, что сильно отдалило их друг от друга. Вот ее странная реакция на то, что 9 мая Стелла во второй раз встала с постели: «Теперь эта старая корова до смешного здорова и весела – выскакивает из постели и т.д. И тем не менее слава богу». Это «тем не менее», как отметил Квентин Белл³, «определенно дает повод для размышлений. Не пытаясь докопаться до истины…, мы можем, по крайней мере, отметить, что у хорошей, доброй, не очень умной женщины, пользовавшейся специфическим авторитетом, будучи не то старшей сестрой, не то заменой матери, и очень нервной, раздражительной умной пятнадцатилетней девочки может быть много причин для разногласий, и определенные трения между ними явно были». В то лето 1897 года здоровье Вирджинии и Стеллы было каким-то образом связано, и дело не только в чувстве привязанности с обеих сторон, но и в чувстве вины Вирджинии.

Самым верным признаком того, что глубокие переживания начали выходить на поверхность, может служить сокращение количества записей в дневнике Вирджинии после смерти Стеллы 17 июля. И хотя время от времени она пыталась продолжить его, либо слова не шли на ум, либо не хватало сил перенести их на бумагу, а без словесного арсенала, способного защитить ее от мира, который казался «безнадежным и странным», Вирджиния снова чувствовала себя беззащитной и окруженной опасностью. Комната опять стала для нее «убежищем и укрытием». Оставшиеся месяцы 1897 года, если судить по дневниковым записям, за редким исключением были окутаны тишиной.

Кроме уроков греческого и латыни, не сохранилось никаких записей Вирджинии ни о 1898, ни о 1899 годе вплоть до августа, когда семья Стивен отправилась на каникулы в деревню Уорбойс, округ Хантингдоншир, графство Кембриджшир. Однако, что бы ни происходило в течение этих девятнадцати месяцев, оно, по-видимому, оказало благотворное влияние на Вирджинию, и дневник, который она начала после этого, заметно отличается от дневника за 1897 г. Благодаря тому, что в ней вновь появился импульс к жизни, записи стали более решительными, менее личными, а голос – более спокойным и уверенным. Сокращенная телеграфная форма дневника 1897 года уступила место более выдержанной прозе, ибо Вирджиния начала излагать на бумаге нечто новое для нее и технически отличающееся от прежнего.

Теперь она практиковалась в искусстве написания эссе и, возможно, впервые начала осознавать читателя – незнакомца, который будет реагировать на те или иные эффекты, которых она пыталась добиться в тексте: «Порой я пишу и разнообразия ради представляю своего читателя, что заставляет меня принаряжаться». Некоторые ее эссе остроумны и вдумчивы, и, очевидно, их было труднее писать, поскольку, как она заявляет в конце одного текста, посвященного «довольно мрачному дню удовольствий» (пикник с тетей Стивен и кузенами): «Написание заняло у меня больше времени, нежели сам день: такое соотношение деталей чрезвычайно сложно, скучно и неинтересно читать. Однако писать можно бесконечно, и каждый раз я надеюсь, что у меня получится лучше».

Примечательность этих эссе заключается в том, что 17-летняя Вирджиния уже демонстрировала признаки развития тех стилистических особенностей – сдержанности и контрастной образности, – которые станут отличительными чертами ее языка в будущем.

На рубеже веков день в доме 22 по Гайд-Парк-Гейт начинался с того, что Вирджиния переводила с греческого (в 1902 году она начала брать частные уроки у Джанет Кейс), а Ванесса, с 1901 года учившаяся в школе при Королевской Академии художеств, рисовала эскизы или писала картины. Дни и вечера были посвящены занятиям, «которые мужчины семьи считали подходящими для женщин: они занимались домашним хозяйством, накрывали чай, вели беседы, любезничали с Джорджем, Джеральдом и их друзьями» [см. КБ-I]. Однако в центре внимания лондонских очерков 1903 года оказались именно светские мероприятия с их весельем и блеском танцев – вечера, проведенные «за распитием шампанского и поеданием перепелов». Вирджиния призналась, что получила огромное удовольствие от написания одного из таких очерков, реконструировав танцы, в которых лично не участвовала. По причине своей застенчивости она часто избегала подобной социальной активности – «я бы вполне могла провести весь вечер, просто наблюдая за ними».

В работах этого периода легко заметить, что Вирджиния училась наблюдать как писатель. Например, в конце своего лондонского эссе «Ретроспектива» она пишет: «Единственная польза этой книги в том, что она служит альбомом для набросков; подобно тому как художник делает зарисовки ног, рук и носов…, так и я берусь за перо и набрасываю здесь те формы, которые приходят мне на ум. Это упражнение – тренировка для глаз и рук…».

По возвращении семьи из отпуска в Солсбери осенью 1903 года Вирджиния написала эссе под названием «Серпантин» – рассказ об утонувшей женщине. В середине текста, размышляя об изоляции женщины, она невольно переходит от «она» и «ее» к «я» и «мое»: «Помимо детей и мужа у меня ведь еще были родители. Будь они живы сейчас, я бы не была одинока. Каким бы ни был мой грех, отец и мать дали бы мне защиту и утешение». Это бессознательное отождествление себя с утопленницей имеет большое значение, поскольку в 1902 году сэру Лесли сообщили, что у него рак. Год спустя, когда писался «Серпантин», он медленно умирал. Таким образом, эссе стало неосознанным первым маленьким реквиемом Вирджинии по отцу.

Сэр Лесли скончался 22 февраля 1904 года. Одиннадцать недель спустя Вирджиния во второй раз впала в безумие и не выходила из этого состояния в течение целого лета, слыша голоса, пение птиц на греческом и нецензурную брань Эдуарда VII, доносившиеся из-за кустов. Ее суицидальное отчаяние в тот период напоминает состояние Септимуса в «Миссис Дэллоуэй» – романе, написанном на основе воспоминаний о тех месяцах выздоровления, которые она провела с Вайолет Дикинсон в Уэлине.

Когда Вирджиния достаточно окрепла, чтобы снова читать и писать, она начала вести дневник за 1904–1905 годы, по формату напоминающий дневник за 1897 год. Словно упорное ежедневное повествование о жизни вновь дало ей ощущение реальности, которое она никак иначе получить не могла. Однако это лишь поверхностное сходство, ведь по содержанию и тону записи явно стали оптимистичнее предыдущих, и на то есть веские причины.

Осенью 1904 года и последующей зимой произошли по меньшей мере четыре события, кардинально изменившие уклад и качество жизни Вирджинии. Во-первых, пока она лечилась у Вайолет, а затем гостила у тетушки Кэролайн Эмилии Стивен в Кембридже, остальные Стивены переехали на Гордон-сквер 46 в Блумсбери, оставив позади дом 22 по Гайд-Парк-Гейт, наполненный, особенно для Вирджинии, несчастливыми воспоминаниями. Во-вторых, Фредерик Мейтланд, занятый написанием официальной биографии сэра Лесли Стивена, обратился к Вирджинии за помощью. Эта просьба не только помогла ей почувствовать себя полезной, что явно имело терапевтический эффект, но и дала ощущение сопричастности к работе по воскрешению отца для потомков и возведению ему вечного памятника из слов. В-третьих, 14 января 1905 года Вирджинию признали здоровой и позволили ей еженедельно преподавать в колледже Морли – вечернем учебном заведении для работающих мужчин и женщин. И, наконец, что самое важное, в декабре 1904 года она опубликовала три статьи в «Guardian» (две рецензии и эссе), затем, в 1905 году, эссе в «National Review», а в феврале получила предложение рецензировать книги для ЛПТ, став, таким образом, профессиональной писательницей.

Годы ученичества начали приносить плоды. Вирджиния вступила в ряды профессионалов и наконец-то, подобно отцу, начала зарабатывать своим пером, сделав правильные шаги к становлению его литературной преемницей. И как бы она ни ворчала в начале января по поводу «бесконечного рева, скрежета, грохота колес и шума голосов» на улицах Лондона, все это больше не имело значения. 10 января возле тарелки с завтраком лежала ее первый заработок – «£2/7ш/6п⁴ за статьи в “Guardian”, – доставивший мне огромную радость».

Вступая в новый этап своей жизни, Вирджиния начала по-новому воспринимать себя. Вскоре ей предстояло познакомиться с проблемами, способными задеть творческое самолюбие, а пока ей доставляло удовольствие наблюдать, как заказанное эссе «разрастается под моими руками». Она могла и разозлиться из-за того, что редактор исказил ее слова, особенно если они были подписаны «Вирджиния Стивен», но она также чувствовала облегчение и радость от того, что редактор «принял мою прелестную статью – как будто гора с плеч». К концу февраля дневник за 1904–1905 годы отчасти становится местом записей молодой женщины с профессией.

Время стало на вес золота, и строгий график работы был просто необходим Вирджинии. В отсутствие работы над эссе или чтения книги для рецензирования всегда имелись переводы с греческого или латыни. Даже воскресные послеобеденные концерты в Квинс-холле стали регулярным развлечением, равно как и домашние вечера Тоби по четвергам в марте – те ранние собрания, участники которых впоследствии стали известны как группа «Блумсбери».

К марту, когда Вирджиния начала писать, рецензировать и преподавать, она чувствовала себя не только признанной и ценной, но и свободной, независимой. Правда, одну рецензию вернули на доработку, а ЛПТ отклонило статью о Екатерине Медичи, но Вирджиния отнеслась к этому спокойно, ведь теперь «я все равно зарабатываю деньги». Разумеется, отпуск с Адрианом на Пиренейском полуострове являлся символом ее нового статуса и сопутствующей ему свободы.

Поездка в Корнуолл в августе 1905 года была путешествием во времени «в другой мир, практически в другую эпоху». Там, в Сент-Айвсе, снова был Талленд-хаус, куда Вирджиния в детстве ездила на лето двенадцать раз, была живая изгородь, «уголок любви» и каменные урны. Этот заветный «уголок Англии» в вечер их приезда ничуть не утратил своего очарования. В деталях и в целом он остался неизменным, а Вирджиния обнаружила «свое прошлое нетронутым».

Зарисовки в корнуолльском дневнике кажутся попыткой еще раз вдохнуть в прошлое живительную силу настоящего: пожилая женщина в церкви вспоминает доброту Джулии Стивен; словоохотливая миссис Паско, запомнившаяся прежде всего «какими-то проблемами в “в трубах”»; энергичная утренняя рыбалка – все это наполнено жизнью. «Эти черновые заметки послужат ориентирами», – писала Вирджиния. Но как бы ни были они грубы, по ее воспоминаниям можно судить о том, каких высот она достигла как писательница. Результатом этого путешествия стало эссе «Прогулка в ночи», опубликованное в декабре того же года. Однако лишь через двадцать лет посещение Сент-Айвса соединится с более ранними воспоминаниями в образе семьи Рэмзи в романе «На маяк», который укрепит славу Вирджинии и останется для многих читателей ее главным достижением.

В 1905 году Вирджиния начала преподавать в колледже Морли и в течение семестра жила в Лондоне. Лишь в апреле 1906 года, во время пасхальных каникул, она вернулась в Джигглсвик в Йоркшире, чтобы повидаться с Мадж и Уиллом Воганом, у которых гостила она в ноябре 1904 года. На этот раз Вирджиния также поехала одна, с Гуртом на поводке. Воганы жили в непосредственной близости от дома Вирджинии, и она могла заглядывать к ним, если ей хотелось общения, однако она стремилась именно к уединению.

Сделанные там наброски отражают меланхолию ее неспешных скитаний по бесплодным землям Йоркшира и умиротворение от мрачного величия вересковых пустошей. Во сколько вставать, когда ужинать, где гулять, что читать – решать было только ей. Она вкусила свободу. «Я все делаю по своему вкусу, а потом закрываюсь в комнате…» По настроению эти слова являются лишь кратким дополнением к образу «одинокого странника» Питера Уолша из романа «Миссис Дэллоуэй». Вирджиния, однако, проделала долгий путь, чтобы остаться одной в этом северном городишке, «простеньком и очищенном от всякой мелочности и вульгарности благородством региона, в котором он расположен».

Летом 1906 года она отважилась на художественную прозу и написала целых два рассказа: «Филлис и Розамунда и «Загадочный случай мисс. В». В августе, теперь уже в сопровождении Ванессы, она отправилась в Бло-Нортон. Вот запись Вирджинии Стивен, начинающей писательницы, впервые размышляющей о том, как работает ее писательский ум: «Одна из своенравных особенностей разума – позвольте для удобства обобщить – заключается в том, что она работает исключительно по своим собственным правилам. Вы даете ему объект и предлагаете порассуждать, а он лишь замолкает и отворачивается, но через месяц, три или даже семь внезапно, безапелляционно и без особой на то причины выдает объект целиком»⁵.

Хотя болезнь Ванессы потребовала внести некоторые изменения в маршрут их экспедиции в Грецию осенью 1906 года, Вирджиния расцвела в колыбели античной культуры. Ее успокаивали порядок и симметрия, она стала дольше концентрироваться на увиденном, улавливая мельчайшие детали людей, мест, манер и нравов. Что-то новое появилось и в стиле, которым она передавала свои впечатления: описывала ли Вирджиния место, богатое древней историей, или же создавала портрет кого-то из постояльцев отеля, – ее тексты становились все более содержательными и резонансными.

В Греции, как и позже в Константинополе, Вирджиния начала моделировать свои мысли так, как не делала этого в самых ранних дневниках. Казалось, теперь она была занята преобразованием простых визуальных впечатлений в словесные образы, способные пробудить к жизни нечто в самом читателе, подчеркнуть и заострить определенные грани и отношения, которые выходили за рамки объекта созерцания и все больше граничили с метафорой. Этот новый способ она сама попыталась выразить, когда в Микенах написала: «Думаю, не было еще менее управляемого созерцания: оно проникает во все закоулки разума, пробуждает странные воспоминания и будоражит воображение; предсказывает отдаленное будущее; пересказывает далекое прошлое. И все это – позвольте записать – лишь огромное скопление разрушенных домов на склоне холма».

Это было нечто новое и нашедшее свое выражение не только в Греции, но и в Константинополе, описывала ли Вирджиния богослужения в храме Святой Софии или торговалась за лоскут шелка на базаре. Это свойство стиля не поддается точному определению, но, несомненно, ощущается. Это было движение в сторону от рациональных смыслов и шаг в глубинные области ощущений и двусмысленности.

Когда 21 октября компания отплыла в Константинополь, Тоби покинул остальных и вернулся в Лондон. Однако визит в Турцию был прерван болезнью Ванессы, и Стивены под присмотром Вайолет Дикинсон вернулись в Англию на Восточном экспрессе, прибыв в Лондон 1 ноября. В экспедиции Вирджиния написала лишь один рассказ, опубликованный под названием «Диалог на горе Пенделикон». Однако эта поездка в Грецию надолго останется в памяти Вирджинии и еще не раз всплывет в «Комнате Джейкоба», ведь Джейкоб Фландерс умирает после поездки в Грецию, равно как и его прообраз Тоби Стивен.

Внезапная смерть Тоби 20 ноября так и оставила его загадкой для Вирджинии. Она плохо знала замкнутого и меланхоличного брата, который так много для нее значил. Четверть века спустя она попытается воссоздать его во всей красе через образ Персивала в романе «Волны». Однако в конце 1906 года в ее жизни были только горе и недоумение.

Она потеряла брата, а вскоре и сестру, которая через два дня после смерти Тоби приняла предложение Клайва Белла выйти за него замуж. Свадьба состоялась 7 февраля 1907 года. В марте Вирджиния и Адриан оставили дом 46 по Гордон-сквер Беллам и переехали на Фицрой-сквер 29. Таким образом, Вирджиния жила достаточно близко к Ванессе, дабы иметь возможность умерить возникшее ощущение брошенности. Если не считать ее странной связи с эксцентричным эллинистом Уолтером Хедламом, который был старше ее на 16 лет, супружеские перспективы Вирджинии не выглядели многообещающими. К тому же ей было нелегко принять Клайва Белла в качестве зятя. Независимо от того, признавалась она себе в чувстве одиночества или нет, ясно, что Вирджиния считала Клайва своего рода чужаком и, как следствие, питала серьезные сомнения в его пригодности в качестве мужа Ванессы.

Вирджиния и Адриан провели часть летних каникул 1907 года в Плейдене вместе с Беллами, которые сняли соседний коттедж в городке Рай. Там, в Сассексе, чувствуя, вероятно, некоторую бесцельность существования, Вирджиния снова взялась вести дневник, описывая местность, море и солончаки. На страницах этого дневника она рассуждает о том, как создавать сцены в художественной прозе, и, вероятно, именно во время тех каникул она начала писать биографию Ванессы, которая ждала ребенка. Будущему Джулиану Беллу⁶ эти воспоминания однажды помогут понять кое-что о своих бабушке и дедушке Стивен, о жизни в доме 22 по Гайд-Парк-Гейт, о Стелле и Джеке Хиллзе, а также немного о Джордже и Джеральде Даквортах. Тем летом были закончены четыре главы, но нет никаких свидетельств, что Вирджиния когда-либо возвращалась к этой работе.

Осенью Вирджиния и Адриан возродили домашние вечера по четвергам, придуманные Тоби в марте 1905 года, а в конце года она прекратила преподавать в колледже Морли. В феврале 1908 года родился Джулиан Хьюард Белл. Маленький шумный ребенок вскоре перевел отношения Вирджинии и Клайва на новый уровень, однако действительно «великое событие», как выразился Квентин Белл, произошло в конце 1907 года. Это было рождение «Мелимброзии» – романа, который примерно восемь лет спустя будет опубликован под названием «По морю прочь». Когда именно ей пришла в голову идея книги, неизвестно, но, возможно, это произошло уже во время первой поездки Вирджинии в Мэнорбир (Уэльс) в марте 1904 года. Во всяком случае, к моменту отъезда из Мэнорбира, куда она отправилась во второй раз в августе 1908 года, Вирджиния закончила сто страниц своего романа и в октябре отправила их не Вайолет Дикинсон, которая начала отходить на второй план, а Клайву Беллу – теперь уже литературному поверенному. Из немногочисленных дневниковых записей, сделанных в Уэлсе и Мэнорбире, становится ясно, что энергия молодой романистки была направлена на художественную прозу.

3 сентября Вирджиния вместе с Клайвом и Ванессой отправилась в Италию, посетив главным образом Сиену и Перуджу. Несколько страниц дневника посвящены собору и празднику, однако мысли ее были заняты литературой: «Я бы хотела писать не только глазами, но и умом, а также вскрывать настоящее, скрытое за показухой». А размышляя над фреской Перуджино, Вирджиния впервые сформулировала главный эстетический принцип, которым будет руководствоваться дальнейшем: она станет «постигать иную красоту», добиваться симметрии посредством бесконечных диссонансов, отображающих все движения разума сквозь мир, и в конце концов некой целостности, состоящей из трепещущих фрагментов».

В течение всего этого периода Вирджиния писала свой роман, отправляя главы Клайву Беллу, чтобы получить его комментарии. «Сейчас мое намерение, – писала она в феврале 1909 года, – продолжать работу и закончить книгу, а затем, если наступит такой момент, ухватиться за первый попавшийся образ и снова пройтись по тексту, многое сохраняя из первоначального наброска, и попытаться углубить атмосферу… Ах, как ты меня подбадриваешь! Это все меняет»⁷.

В апреле 1909 года Вирджиния совершила путешествие во Флоренцию, опять-таки вместе с Клайвом и Ванессой. Записи в дневнике за этот период кратки, но сделанные ею миниатюрные зарисовки характеров остры и проницательны. Это эпизодические появления романистки, решительно настроенной докопаться до сути, и скрытого ядра личности, из которого проистекает все остальное в человеке. Несмотря на шероховатость зарисовок, они все же примечательны, ведь Вирджиния начала передавать характер с помощью «предположений», оставляя читателю возможность додумать остальное. Например, о графине Распони она пишет: «Посмотрите на конфликт морщин на лбу – она очень похожа на крестьянку, но это женщина своей культуры и расы. Ее речь смелая и свободная, но в то же время аккуратная». О Джанет Росс: «Миссис Росс живет на большой вилле; она дочь знатных родителей, подруга писателей и известная поклонница деревенского образа жизни. Она распродает картины, которые висели у нее на стенах много лет. Она категорична, напориста, устремляет прямо на вас решительный взгляд своих серых глаз, будто оказывает большую честь, уделяя вам внимание даже на миг». Об Элис Мэйнелл: «Среди гостей была худощавая, изможденная женщина, похожая на загнанного кролика, – будто от боли стиснутый рот и жалобный взгляд… Она вцепилась в подлокотник кресла и явно чувствовала себя не в своей тарелке».