Kitabı oku: «Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг.», sayfa 7

Вскоре вода закипела. Наложив жгут чуть выше локтевого сгиба, я протёр его йодом, а затем спиртом и, набрав в шприц 20 кубиков глюкозы, вонзил иголку в набухшую вену, чуть потянул поршень, и содержимое шприца окрасилось кровью. Я слегка ослабил жгут и медленно ввёл жидкость в вену. Ну, кажется, всё в порядке. За глюкозой последовал раствор аскорбиновой кислоты с кубиком эуффилина. Теперь осталось ввести подкожно кубик лобелина. «На закуску» воткнул ему в задницу порцию камфары. Ну, теперь, кажется, всё.

Я вытер руки и уселся рядом ждать результатов лечения. Не прошло и трёх минут, как Щетинин пришёл в сознание и едва слышно сказал:

– Спасибо, доктор.

Я вздохнул с облегчением.

Окончательно придя в себя, Жора рассказал, что произошло. Он сидел за столиком, тщетно пытаясь настроить приёмник на волну радиостанции Диксона. Сквозь сильные помехи с трудом можно было разобрать слова диктора, передававшего последние известия.

– Вдруг я почувствовал во рту страшную горечь, словно разжевал таблетку хинина, – продолжал Щетинин, – тело охватила странная слабость, а голову сжало, как тисками, и в висках застучали молоточки. Я было хотел приподняться, но палатка как-то странно поплыла перед глазами. Дальше ничего не помню. Что же это со мной приключилось, доктор?

– Ты, Жора, отравился окисью углерода. Наверное, движок подвёл.

– При чём тут движок? – спросил Курко, недоверчиво покачав головой.

Но виноват был именно движок. Оказалось, что выхлопную трубу забило снегом и отработанные пары бензина пошли в палатку.

Вскоре после происшествия в палатке радистов появился Сомов.

– Как самочувствие, Георгий Ефремович? – спросил он озабоченно.

– Всё в порядке, Михаил Михайлович. Уже вроде бы оклемался. Вот ведь обидно так опростоволоситься! Ведь я с этими движками всю жизнь имел дело.

– Так что же приключилось?

– Видимо, выхлопную трубу снегом забило. Вот и пошёл выхлоп в палатку.

– Значит, так, друзья, – сказал строго Сомов, – движок из палатки немедленно убрать в тамбур. Я ведь не раз об этом говорил. Больше напоминать не намерен. Да ведь и грохота от него! Как вы только терпите?

– Михал Михалыч, не губите, – слёзно-шутливо взмолился Курко. – Одна радость в жизни осталась – тепло. А что касается шума, то лучше оглохнуть, чем замёрзнуть.

– Ну ладно, – нехотя согласился Сомов. – Только примите все меры, чтобы такое больше не повторилось.

– Уже приняли, – сказал, повеселев, Курко. – Я уже соорудил вокруг выхлопной трубы укрытие из ящиков и снега. Теперь в неё и снежинка не попадёт.

29 ноября

Жизнь на станции угнетает своим однообразием, которое усугубляет непрерывная темнота. Любое, самое крохотное событие действует как глоток свежего воздуха: маленький семейный юбилей, интересная книга, голоса знакомых артистов, прозвучавшие по радио. Сегодня приятную неожиданность преподнесла нам природа.

После ужина, возвращаясь в свою палатку, я заметил за грядой торосов на юге зеленоватое зарево. Свет быстро усиливался и превратился в гигантский зеленоватый занавес, повисший над океаном. Складки его трепетали, словно колеблемые ветром. Он переливался и пульсировал, то бледнея, то вновь насыщаясь зелёным цветом. Вдруг словно порыв ветра разорвал его ткань, превратив в две ослепительно-зелёные ленты. Извиваясь, они устремились к зениту, образовав огромный клубок света.

Подчиняясь неведомой силе, клубок бешено крутился, разгораясь всё ярче и ярче, и вдруг разлетелся в разные стороны десятками разноцветных лент. Они стали быстро меркнуть, пока не растворились в черноте неба, на котором ещё ярче загорелись, словно отполированные морозом, звёзды.

Поражённый этим удивительным по красоте зрелищем, я всё никак не мог оторвать взгляд от неба.

30 ноября

Арктика не прощает небрежности и тем более ошибок, за которые порой приходится жестоко расплачиваться. Сегодня действие этой заповеди ощутили на себе наши ледовые исследователи. По программе сегодня им предстояло бурение на годовалом льду. Поскольку толщина нашего пака аж три метра, Гурий и Ваня, одевшись потеплее, отправились на восточный край поля. Ориентируясь по вешкам, они перевалили через небольшую гряду торосов, чтобы выбраться на однолетнюю льдину.

Пройдя ещё метров двести, они обернулись. Лампочка, ярко светившая на верхушке радиомачт, исчезла. Однако они решили не возвращаться, рассчитывая на вешки, которые должны были торчать где-то поблизости. Но, как ни светили они «летучей мышью»³, вешки как в землю провалились. Особенно обидно было, что дорога была знакомой, – они не раз ходили по ней проводить наблюдения в светлое время, а сейчас бродили они долго. Так не хотелось возвращаться с пустыми руками.

– Пойдём вперёд, – решил Гурий, – рано или поздно мы наверняка упрёмся в груду торосов, образовавшихся у кромки нашего поля.

Но где же эта знакомая гряда торосов? Пройдя шагов сто, они наткнулись на торосистую гряду. Но это были совсем другие, совершено незнакомые торосы. Может быть, свет фонаря исказил их очертания? Нет, торосы были явно «не те». Дальнейшие события красочно описал в своём дневнике Яковлев.

«Неожиданно впереди мелькнули два каких-то желтоватых пятна, которые почему-то в моём сознании сразу превратились в двух медведей. Один из них как будто спит, другой лежит. Моментально бросив бур и инструменты на снег, я вытащил пистолет. Ваня не раздумывая последовал моему примеру. Правда, мы не очень испугались, так как два пистолета – защита надёжная.

Однако какую же избрать тактику? Наступать или отходить? Решили, что отступать неосмотрительно, так как, если это действительно медведи, они бесшумно погонятся и могут снять с нас скальпы. Лучше встретить опасность лицом к лицу, как и подобает «храбрым полярникам». Мы не могли уличить друг друга в трусости или, наоборот, позавидовать отменной храбрости, так как в темноте не было видно, как ведут себя дула наших пистолетов, неподвижны они или вычерчивают замысловатые фигуры, выдавая наше душевное состояние. Проходит минута, другая, а мы все стоим с поднятыми пистолетами, а жёлтые пятна к нам не приближаются, хотя, кажется, шевелятся. Неужели мы так и будем стоять друг против друга, пока не замёрзнем? Нет, надо двинуться навстречу неизвестной опасности. Сделали несколько шагов. Ноги слушаются не очень охотно. Опять останавливаемся, напряжённо вглядываемся, но противник как будто не идёт на сближение. Тихо, слышно только, как учащённо стучит сердце. Ещё два-три шага, и снова остановка. Пистолеты направлены прямо на чуть виднеющиеся пятна. Да, как будто это два медведя. Что делать? Может быть, уже стрелять? Ещё миг, ещё шаг, почему-то уж очень маленький, – и два несчастных Аякса остановились как вкопанные. Наш фонарь неожиданно выхватывает из темноты две бочки из-под горючего. Одна из них стоит, а другая лежит возле нее. Обе полузанесены снегом, поэтому контуры их совершенно размыты».

Все страхи были сразу же позабыты. Это аэродром. Вон темнеет на снегу посадочный знак «Т». Оказывается, в темноте они заплутали и пошли в противоположную сторону. Успокоенные, они вернулись к оставленным на снегу бурам и вскоре набрели на знакомый торос и вышли к желанному полю.

Но его было не узнать. Всё поле изломано, переторошено. Возле опытных скважин прошла гряда свежих торосов, а под ними оказались погребёнными все сторожки от старых скважин. Пришлось начинать всё заново. Пробили скважины, замерили толщину льда, который стал уже нарастать снизу. Обратно шли, весело переговариваясь, посмеиваясь над своими недавними страхами, а взобравшись на торос, увидели наконец лампочку – маяк на радиомачте.

В общем, всё кончилось благополучно, однако Сомов после этого случая запретил удаляться от лагеря вне видимости лампы-маяка. «Такой риск – дело отнюдь не благородное», – заключил он свою короткую речь.

1 декабря

Откидная дверь на камбузе, обитая оленьей шкурой, создаёт некоторые неудобства. Стоит её неосторожно приподнять, как иней, густо покрывающий мех, сыплется за воротник. Поэтому со временем все освоили новый метод проникновения в кают-компанию. Дверь осторожно приподнимают и, просунув ноги вперёд, рывком протаскивают тело. Тоже не очень удобно, но зато вполне безопасно. С некоторой поры я без труда узнаю, кто ко мне пожаловал в гости. Серые изношенные валенки – значит, Саша Дмитриев, упорно не признающий преимущества унтов. Коричневые унты с чёрными, словно выпачканными углём, пятнами – это Жора Щетинин. Светло-коричневые с обожжённым мехом – Гурий Яковлев.

2 декабря

Чистка зубов, утреннее умывание и лёгкая зарядка – неотъемлемая часть нашего быта. Сомов требует неукоснительного их выполнения, считая, что, помимо личной гигиены и пользы для здоровья, они способствуют поддержанию «морального духа».

Однако обряд гигиенических процедур превращается с утра в цепь мелких испытаний для нервов и терпения. Они начинаются с вылезания из спального мешка, напоминающего прыжок в ледяную прорубь. Чтобы умыться, надо сперва растопить лёд, в который за ночь превращается заготовленная накануне вечером вода. От мытья снегом мы давно отказались. Его кристаллы на тридцатиградусном морозе не успевают растаять от тепла ладоней и лишь царапают кожу лица. Затем следует бритьё. Впрочем, в последнее время от него многие отказались и стали отпускать бороды. Одни – чтобы избавиться от хлопот, связанных с этой процедурой. Другие – усматривая в бороде атрибут «бывалого полярника». Третьи считают, что борода хорошо защищает от холода. Яковлев же утверждает, что для него борода – источник питьевой воды, поскольку за время очередного «срока» на ней намерзают сосульки, которые прекрасно утоляют жажду. Я тоже перестал бриться, поскольку, однажды заглянув в зеркало, пришёл к выводу, что борода очень подойдёт к моей английской трубке и придаст больше мужественности моей физиономии. Только Сомов, Никитин, Миляев продолжают ежедневно выскабливать свои щёки.

Впрочем, бритьё составляет лишь самую малую толику наших бытовых трудностей. Всё это меркнет по сравнению с необходимостью ходить в уборную.

Правда, Комаров соорудил фанерную будку, намалевал на дверях соляркой большую букву «М», но даже кратковременное пребывание в ней со спущенными штанами (а оно при нашем питании обычно бывает продолжительным) превращается в испытание мужества. Сидишь в кромешной тьме под завывание ветра, то и дело трёшь замерзающий зад и прислушиваешься к каждому шороху: не медведь ли? С некоторых пор многие даже берут с собой в туалет кольты – так, на всякий случай.

А тут возникла ещё одна немаловажная проблема – банная. За несколько месяцев наша одежда, многослойная, как капустный кочан (нижнее трикотажное бельё, шерстяное бельё, свитер, суконная куртка, меховой жилет), пропиталась потом, и тело зудит, словно искусанное насекомыми. Правда, от последних – Бог миловал. Видимо, ни одна ползающая тварь не выдерживает полярного холода, не то что человек. В летнее время организовать баню было несложно. Грело, хотя не очень, солнце, и воды было хоть отбавляй. Бери из любой снежницы, наполни до краёв бак, разогрей на АПЛ и плескайся себе на здоровье. А упаришься – ныряй в озерцо, голубеющее прямо у входа в палатку.

Другое дело сейчас. Темнота, снег, мороз, да и бензина в обрез. Но терпеть стало больше невмоготу.

– Михал Семёнович, – обратился Сомов за ужином к Комарову, – не пора бы баньку организовать? Все, небось, истосковались по горячей воде.

– Будет сделано, – охотно отозвался Комаров. – Чего ж откладывать? Сейчас прямо и пойду городить банный агрегат. Он у меня с лета лежит в мастерской.

Агрегат, о котором напомнил Комаров, состоял из трёхсотлитровой бочки из-под бензина, в центре которой к отверстию в днище была приклёпана широкая труба. Эдакий своеобразный самовар. Для бани выделили запасную гидрологическую палатку, обложили её снежными кирпичами, пол застелили листами фанеры и покрыли брезентом. По окружности палатки у стенки поставили ящики-полки. Общими усилиями нарезали целую гору снежных кирпичей. Главным банщиком назначили безотказного Зяму Гудковича. Агрегат поставили на высокую железную треногу, разместив под ним АПЛ. Наконец все предварительные работы были закончены: бочку наполнили снегом, АПЛ заправили бензином, и она, весело гудя, принялась за дело.

Как описать оханья и уханья поклонников мыла и горячей воды, забравшихся, чтобы не отморозить ноги, на ящики? Лампа гудела, вода в «самоваре» весело клокотала, пар клубился, и вниз на фанеру стекали чёрные потоки мыльной воды.

Согласно неписаным станционным правилам, последними в баню пошли Сомов с Никитиным. Они уже сбросили всю одежду, основательно намылились, налили шайки до краёв горячей водой, как вдруг лампа фукнула и погасла. Гудкович, взявшись за починку, присел на корточки, поковырялся примусной иголкой в капсуле, подкачал насосом, дёрнул регулятор и, промолвив: «Теперь полный порядок», – поднёс спичку. Раздалось громоподобное «уу-фф», и к потолку взлетел столб пламени. Палаточный полог вспыхнул, как спичка. Шайки были мгновенно выплеснуты на огонь, бак перевернулся, и водопад обрушился на злосчастную АПЛ. Пожар удалось погасить довольно быстро.

– Ничего себе попарились, – ворчал Макар, стирая с себя подсох- шую мыльную пену. Но Сомов, которому и на этот раз не изменил оптимизм, засмеялся в ответ:

– Хорошо бы мы выглядели, если бы пришлось нагишом бежать по сорокаградусному морозу. Считайте, Макар Макарович, что мы с вами отделались лёгким испугом.

За ужином, на котором в честь бани и воскресенья было разрешено по «пять капель» коньяка, эта история была предметом шуток и подначек в течение всего вечера. Хохотали все: и четыре пары «чистых» (отличавшихся белыми, отмытыми от многомесячной грязи лицами), и пара «нечистых», закопчённых, как трубочисты, и немытый Гудкович.

– Нет, вы поглядите на них – прямо пещерные человеки, – измывался Гурий Яковлев, расчёсывая рыжеватую бородку. – Им бы сейчас копья в руки и живого мамонта рядом.

– Кстати, о мамонтах, – вдруг расплылся в улыбке Сомов, видимо, вспомнив один из самых блестящих арктических розыгрышей.

Все навострили уши, предвкушая необыкновенную историю.

– Так вот, – начал свой рассказ Сомов. – Дело было во время экспедиции «Север-3». Мы тогда в ожидании погоды куковали на Диксоне. Как поётся в песне, «четвёртый день пурга качается над Диксоном». Самолёты экспедиции были едва видны за огромными сугробами, а её многочисленные участники, ругая синоптиков (будто они были в чём-то виноваты), изнывали от безделья и развлекались как могли: кто преферансом, кто домино, кто чарками спирта и бородатыми анекдотами – или просто спали по двадцать часов в сутки, поднимаясь лишь на приём пищи.

Пассажирский зал недостроенного аэропорта походил на шумный цыганский табор. Просторное помещение было вдоль и поперёк завалено мешками с полярной одеждой, ящиками с научным оборудованием и запасами продуктов, заставлено раскладными походными койками, на которых в живописных позах коротали время «пленники пурги».

Володя Шамов – второй пилот трудяги-«лишки» (Ли-2) – просматривал очередной сон, когда кто-то потряс его за плечо. Он приоткрыл глаза и увидел нагнувшуюся над ним полуодетую фигуру борт- механика Васи Мякинкина.

– Ну чего тебе, – недовольно пробурчал Шамов. – Такой шикарный сон видел: Сочи, пляж, девочки. И надо же было тебе разбудить меня на самом интересном месте.

– Потом досмотришь. Небось утомился «сдавать на пожарника». Дело есть.

– Ну, говори скорее, что там у тебя за дело, а то я хочу сон досмотреть. Пурга не унялась?

– Унялась не унялась – какая разница, – сказал Мякинкин, – дело-то срочное. Надо побыстрее спецгруз оформить.

– Что же это за такой важный груз? Опять начальство какую-то хреновину надумало?

– Сено!

– Сено? Ты, часом, не поддал прилично и закусить забыл? – съехидничал Шамов. – Какое на Диксоне может быть сено?

– Самое что ни на есть обыкновенное сено. Травка такая жёлтенькая, мягонькая.

– Мы что ж, на полюс коров повезём?

– Не коров, а мамонтов! И не на полюс, а в Москву!

– Мамонтов! – Шамов даже привстал в мешке от удивления. – Откуда тут, на Диксоне, мамонты?

– Да не на Диксоне – на Чукотке. Самые натуральные, все в шерсти, с клыками, и даже хвостик сохранился. Их там на Чукотке выкопали из вечной мерзлоты, а они взяли и оклемались. Вот и задали начальству задачу. На Чукотке кормить их нечем, а навигация только в июле начинается. Не ровён час – помрут: в самолёт их ведь не засунешь. Вот и порешили гнать их своим ходом до Архангельска. А чтобы бедняги по дороге не померли с голодухи, приказано сбрасывать им с самолёта сено.

– Ну и дела, – пробормотал Шамов, уже совершенно проснувшись. – А разве мы в одиночку с этим делом управимся?

– Конечно, не управимся. Поэтому такое же задание поручили экипажам Котова и Малькова. Но закавыка в том, что сено в порту заготовлено в двух видах: в тюках и россыпью. Поэтому надо успеть получить брикетированное. Его и грузить легче, и сбрасывать проще. А если достанется рассыпное – с ним хлопот не оберёшься. Так что давай поторопись, дуй к начальнику аэропорта. Будет отказываться – не поддавайся. Стой, как панфиловцы у Дубосекова. Посули, что мы в долгу не останемся. Нужен спирт – дадим пару канистр. Нужна нельма – обеспечим.

Сопя и чертыхаясь, Шамов накинул на плечи меховой «реглан», нахлобучил малахай, сунул ноги в унты и пошёл к выходу. Едва за ним захлопнулась дверь, все повскакали с коек и, одеваясь на ходу, ринулись следом за Шамовым.

Переступив порог кабинета начальника аэропорта, Володя стянул с головы малахай и, прокашлявшись с мороза, сказал:

– Привет начальству!

– Здорово, Шамов. С чем пожаловал, небось, опять бензин будешь просить?

– Никак нет.

– А что за срочность такая? Лётной погоды ещё дня четыре не будет. Успеете сто раз загрузиться.

– Успеть, конечно, успеем, но лучше загодя договориться, чтоб потом горячку не пороть.

– Предусмотрительный ты у нас человек. Ну, выкладывай, что надо.

– Сено! – выпалил Шамов.

– Сено? Вы что, на полюс коров повезёте? Или льдину устилать будете, чтобы посадка была помягче? – И он весело расхохотался.

– И что в этом смешного, – обиделся Шамов. – Это ведь не моя блажь, а важное задание. П р а в и т е л ь с т в е н н о е, – произнёс он с расстановкой. – Сено необходимо, чтобы кормить мамонтов.

– Мамонтов? – Начальник даже задохнулся от удивления. – Откуда на Диксоне мамонты?

– Да не на Диксоне, а на Чукотке. Их там археологи или там палеонтологи в вечной мерзлоте раскопали, а затем оживили и теперь гонят по тундре своим ходом. А чтобы они от голода не померли, приказано каждые 50 километров сбрасывать им сено. Вот я и пришёл, чтобы вы нам тонн десять выписали, но желательно только брикетированное, а не рассыпное. Иначе – хана.

– Да откуда у меня брикетированное сено, у меня вообще никакого сена нет. Послушай, Шамов, ты, часом, не захворал? – участливо поинтересовался начальник. – Может, доктору позвонить?

– Правильно меня предупреждали, что здесь, на Диксоне, бюрократ на бюрократе, – взорвался Шамов. – Нету сена! Да есть у вас сено! Я точно знаю, только вы его для своих коровок приберегаете, а на лётчиков вам наплевать.

Трудно сказать, какой оборот приняли бы дальнейшие события, если бы под напором тел не распахнулась дверь в кабинет и не ввалилось десятка два людей, задыхающихся от хохота.

Шамов всё понял.

– Ну, Васька, гад, попомню я тебе твоих мамонтов, – зло бросил он и выбежал из кабинета.

Но история с мамонтами получила неожиданное продолжение. Дня через три пурга выдохлась окончательно, и вокруг самолётов закипела бурная жизнь. Под замасленными брезентовыми полотнищами зарычали АПЛ (авиационные подогревательные лампы, похожие на огромные примусы). Механики остервенело колотили по примёрзшим ко льду колёсам внушительными деревянными молотками, ласково называемыми микрометрами. Машины подвозили к самолёту экспедиционные грузы.

К шамовскому Ли-2 подкатил загруженный под завязку виллис. Из него вылез штурман, держа в руках вместительный портфель из чёрной кирзы, набитый полётными документами, а следом за ним вывалились на лёд трое московских корреспондентов, обвешанных фотокамерами, волоча за собой громадные брезентовые мешки с полярными шмотками. Сопя и чертыхаясь, они вскарабкались по обледенелой стремянке в грузовую кабину и без сил повалились на оленьи шкуры, в три слоя устилавшие дюралевый пол.

Наконец двигатели взревели в последний раз, самолёт вздрогнул, покатился, набирая скорость, по взлётной полосе и, мягко оторвавшись, устремился на восток.

Вся журналистская троица была в Арктике впервые, они жаждали информации, и поэтому появление в грузовой кабине Володи Шамова встретили радостными приветствиями.

– Милости прошу к нашему шалашу, – сказал старший группы. – Может, по маленькой по случаю знакомства? Присаживайтесь. Чем богаты – тем и рады. – И он широким жестом показал на белую скатёрку, уставленную московскими яствами.

– Миль пардон, – ответствовал Шамов, – в полёте не пью.

– Тогда апельсинчик.

– От фруктов не откажусь. Ну, как вам Арктика?

– Фантастика, – сказал самый молодой из журналистов, не отрывая глаз от иллюминатора, предусмотрительно очищенного от наледи бортмехаником.

Самолёт шёл на небольшой высоте. Внизу простиралось бескрайнее белое пространство тундры.

– Что это там за чёрные пятна виднеются? – спросил журналист.

– Валуны, – уверенно ответствовал мэтр. – Так сказать, остатки ледникового периода.

– Валуны, – усмехнулся Шамов. – Какие же это валуны? Это обыкновенное сено.

– Сено? – удивлённо воскликнула вся троица.

– Сено и есть. Мы уже тонн пять его сбросили. Мамонтов кормить.

– Мамонтов? – недоверчиво спросил молодой.

– Эх, вы, москвичи! Журналисты, а не знаете, что на Чукотке в вечной мерзлоте нашли мамонтов. Целёхоньких. Словно они только вчера заснули. Их откопали, отогрели, а они и ожили. Теперь их гонят по тундре в Архангельск. А ведь зимняя тундра – это тундра. Там ни листика, ни травинки не найдёшь. Вот мы и подкармливаем их сеном. Уже, наверное, тонн десять сбросили.

Корреспонденты, раскрыв блокноты, торопливо строчили карандашами. Старший, пользуясь предоставленными ему привилегиями, даже попытался передать с борта корреспонденцию в Москву. Но, ссылаясь на режим секретности, командир отказал.

В газетах эта удивительная информация так и не появилась.

Весёлый смех был наградой рассказчику. Мы были готовы сидеть до самого утра. У каждого в запасе оказалась какая-нибудь необыкновенная история. Но тут за стенкой палатки что-то ухнуло, и мы, напяливая на ходу свои оттаявшие анораки, бросились из палатки. К счастью, тревога оказалась ложной. А сколько этих тревог ожидало нас впереди, и далеко не ложных.