Kitabı oku: «Солнышкин плывёт в Антарктиду», sayfa 2

Странная тропическая акула

Навстречу Пионерчикову мимо «Даёшь!» стремительно неслось серое брюхо приготовившейся для броска странной тропической акулы.

– Багром её, багром! – выпалил покрасневший Бурун и метнул вниз пожарный багор.

Но акула пронеслась мимо и приближалась к тому месту, куда нырнул юный штурман. Теперь Пионерчиков остался с хищницей один на один.

– Пропал!.. – сказал Федькин.

Но штурман вынырнул. В руке он победоносно сжимал дубль и собирался произнести обличительную речь, когда увидел, что пароход уходит. Артельщик удирал! Возмущённый Пионерчиков помахал кулаком вдогонку и тут заметил летящую на него задранную акулью морду. Акула пыталась сорвать ему выступление! В запальчивости Пионерчиков так двинул её ногой, что морда мгновенно вогнулась, а во все стороны от неё полетели красные брызги. Правда, красными они были от заката, но Пионерчиков этого не видел. Он схватил хищницу за горло и с таким треском рванул, что из неё тут же со свистом вылетел дух.

К этому времени «Даёшь!» дал задний ход, и все увидели, как в краснеющую с каждой минутой глубину опускается тело убитой акулы.

Конечно, свысока трудно было разглядеть, что на её морде зачем-то вышита буква «Т». А Пионерчикову тоже было не до этого.

И только Тая в стороне ото всех вздыхала, глядя в воду: там тонул её любимый пододеяльник с красивой буквой «Т», который она выронила от испуга, увидев, как Пионерчиков прыгает за борт.

– Шут с ним, с пододеяльником!.. – вздохнула она. – Главное, штурман жив, целёхонек.

Некоторые непредвиденные обстоятельства

– Стоп машина! Шлюпку на воду!

Моряков и Перчиков неслись по трапу через три ступеньки. Солнышкин катил впереди себя спасательный круг, а Пионерчиков уже взбирался наверх по штормтрапу, который держали в руках Федькин и Бурун.

– Что случилось? Что это значит? – спросил Моряков.

Но мокрый победитель акулы, перебросив через борт ноги, сразу направился к артельщику и размахнулся так, что у Стёпки заранее взбухла щека и показалось, будто корабль кренится влево.

Пионерчиков занёс руку Пионерчиков развернул мокрую ладонь, он уже сам слышал звон горячего шлепка. Но по пионерским законам и морским правилам этого делать не полагалось.

«Хе-хе, сдрейфил! – облегчённо подумал артельщик. – Ничего, мы ещё себя покажем». И он покосился в сторону Жюлькипура.

– В чём дело? – ещё раз громко спросил Моряков. Он нервничал: до приёма космических сигналов оставались считаные минуты, а на судне разгорался скандал!

Корма была полна народа.

– За борт артельщика! – кричал Мишкин. – Он травил Солнышкина.

– Перчикова на необитаемый остров высаживал, – сказала Марина.

– Макароны из-за него подгорели! – крикнул с камбуза Борщик.

– И кроме всего, он мошенник, паршивый мошенник! – вспыхнул Пионерчиков, который до сих пор не оделся и держал в руках брюки.

– Та-ак… – сказал Моряков. – Так. Что же мы с ним сделаем?

– За борт его! – взмахнул кулаком Солнышкин. – А в лодку ему десяток сарделек и пять бутылок «Ласточки», как он когда-то Перчикову!

Артельщик, как толстый барбос, прижался к стене. Кажется, наступало время расплаты. Команда ждала решения.

Суровый Пионерчиков прошёлся по палубе и сказал:

– Вынесем выговор!

– За что?! – взвыл артельщик, хотя сам чуть не обезумел от радости. Такое решение его устраивало.

– Так выбросим или выговор? – Моряков обвёл глазами команду.

– Выговор, – сказала Марина, – а ключи от артелки передать боцману.

– Протестую! – загнусавил Стёпка. – Я протестую!

Теперь-то он оставался на корабле. Ничего, лишь бы добраться до Жюлькипура, а там он ещё поговорит с этими Перчиковыми-Пионерчиковыми. И вдруг, на удивление самому себе, Стёпка выпалил:

– Я протестую! Я объявляю голодовку!

– Что?! – спросил Перчиков.

– Что-что?! – повторил Солнышкин.

– Голодовку! – воскликнул артельщик и швырнул боцману ключи.

– Ну и обидел! – захохотал Мишкин.

– Врёт! – усмехнулся Пионерчиков, натягивая брюки.

– А вы, – повернулся на его голос доктор Челкашкин, – а вы зайдите-ка, пожалуйста, на минутку ко мне.

– И ко мне тоже, – добавил Моряков. – Через часок. – И бросился в радиорубку.

Солнце село, на небе горели звёзды, и вот-вот должны были раздаться далёкие таинственные сигналы. Сигналы космической цивилизации.

Сигналы космической цивилизации

Ночь была в тысячах мерцающих огней. Корабль тёрся щеками о бархатную темноту, вода шелестела о борт парохода. Моряков любил такие часы. Тысячу раз он проходил под южными созвездиями, но всегда замирал перед этим небом и готов был снять свою капитанскую фуражку перед каждой далёкой звездой. Звёзды вежливо отвечали ему лёгким всплеском и заглядывали в рубку, словно просились в гости. Казалось, протяни руку – и какая-нибудь из них опустится на ладонь и начнёт удивительный рассказ.

Но это, конечно, только казалось.

Теперь звёзды должны были говорить в самом деле. И Моряков шёпотом спрашивал у Перчикова:

– Ну что?

– Молчат, – хмуро сдвинул наушники Перчиков.

– А может, что-нибудь с антенной? – спросил Моряков.

– Проверим, – сказал Перчиков и полез на стул, но руки его не дотягивались до потолка.

– Становитесь на плечи, – предложил Моряков и подставил спину.

Перчиков замигал.

– Не валяйте дурака, Перчиков, дорога́ каждая секунда!

Перчиков поставил ногу на могучее капитанское плечо и сразу услышал, как в наушниках затенькал далёкий угасающий звук. Перчиков едва не свалился на пол. Но удержался и продолжал слушать.

– Поднимите выше.

– Что? – затаив дыхание, спросил Моряков.

– Выше! – сказал Перчиков.

Капитан распрямился. Радист упёрся лбом в потолок и закричал:

– Есть, есть! Понял, понял!

И, соскочив, он показал на иллюминатор:

– Видите, взошла луна – и появились сигналы.

– Ну и что? – спросил Моряков.

– Они отражаются от луны. А если к ней приблизить нашу антенну, если поставить её на носу, звуки усилятся! – живо объяснил Перчиков. – Ведь судно идёт носом к луне!

– Гениально! – воскликнул Моряков. – Просто и гениально! – И с переносной антенной, растягивая за собой провод, он шагнул в темноту.

На палубе стояла жара. Тут и там раздавались храпы. Протяжно посапывал сам океан. Моряков миновал мачту, перешагнул через Буруна, который ворочался с боку на бок и во сне умолял свою старуху: «Да хватит топить, жарко!» – и вдруг услышал крик Перчикова:

– Есть! Есть!

Капитану показалось, что он даже простым ухом уловил знакомый летучий звук. Он сделал ещё несколько шагов по прямой, но услышал разочарованный голос Перчикова:

– Пропали… Пропали…

И вдруг капитан увидел интересную картину. На фоне луны чётко обозначался силуэт Ветеркова, сидевшего на самом носу парохода. Молодой штурман облюбовал самое прохладное место на судне и, подставляя лицо освежающему ветру, намыливал щёки. В руке у него сверкала бритва. Штурман брился!

«Сигналы так далеки, что даже лезвие бритвы может их пресечь», – испуганно подумал Моряков.

Он хотел схватить Ветеркова за руку, но в эту минуту явственно услышал знакомое волнующее «дзинь!». Молодой штурман провёл бритвой по щеке.

– Отлично! – закричал из радиорубки Перчиков. Дзинь-дзинь!.. – повторилось снова.

– Чудесно! Великолепно! – сообщил Перчиков, как только штурман коснулся подбородка.

Но вот штурман закрыл бритву – и звуки пропали.

– Позвольте, – сказал Моряков так, что Ветерков едва не уронил кисточку от неожиданности, – позвольте ваш инструмент.

– А, – улыбнулся штурман, – вы тоже хотите побриться? Пожалуйста.

Моряков приподнял подбородок: щетина росла в тропиках, как бананы на плантациях. Капитан раскрыл бритву и с волнением провёл по щеке: дзинь-дзинь…

Не веря себе, он коснулся щеки ещё раз.

– Есть, есть! – закричал сверху Перчиков. Моряков провёл лезвием по подбородку, и в наэлектризованный воздух посыпался целый фейерверк звуков.

– Ура! – снова закричал Перчиков.

– А как вам кажется, на Марсе бреются? – спросил Моряков штурмана.

– Возможно, – пожал плечами Ветерков, глядя, как Моряков срезает щетинку за щетинкой и начинает громко хохотать.

И только Перчиков в рубке ничего этого не слышал. К нему летели космические радиограммы, в голове вертелись слова, которые он передаст в Академию наук: «Обнаружена внеземная цивилизация, осталось расшифровать значение сигналов!»

Будьте большим, Солнышкин!

Конечно, Солнышкин тоже пошёл бы с Перчиковым и Моряковым, но от возмущения он весь кипел. Концы его чубчика взвивались, как жаркие протуберанцы.

– Подумаешь, выгнали из артельных! Нашли наказание! В запасе у Солнышкина было кое-что покрепче. Когда артельщик со злостью хлопнул дверью каюты, когда машина парохода затянула вечернюю песню, убаюкивая себя и команду, Солнышкин вытащил из подшкиперской громадную железную скобу. Прислушиваясь, он прошёл по сонному коридору и принялся подвязывать её шпагатом над Стёпкиной дверью.

– Пусть только выйдет! – приговаривал Солнышкин. – Пусть только покажется!

Он уже видел, как судно просыпается от грохота. Это артельщик врезается в скобу лбом! Вот над океаном вспыхивает свет. Это из глаз артельщика вылетают шаровые молнии! Он уже слышал его испуганный голос.

И голос раздался. Рядом. Правда, спокойный и тихий, но, узнав его, Солнышкин так быстро повернулся, что по нечаянности сам приложился лбом к скобе.

– Добрый вечер, Солнышкин! – В дверях коридора стоял Робинзон и наводил подзорную трубу на его сооружение. – Что это вы конструируете? Часы?

В коридоре раздавался чёткий, как бой часов, стук машины, и скоба раскачивалась от удара, подобно маятнику.

Солнышкин промолчал и сдвинул брови.

– Мне кажется, конструкция не совсем удачна! – с иронией заметил Робинзон. – Неважный, очень громоздкий маятник! Во-первых, пробьёт он всего однажды, а во-вторых, сделает даже доброго человека злым. – И он с улыбкой посмотрел на лоб Солнышкина, по которому разливалось багровое пятно. – А часы должны бить каждое утро! – взмахнул Робинзон трубой. – И каждое утро напоминать человеку, что нужно вставать и браться за добрые дела! Людям нужно делать доброе, Солнышкин! – И он ещё раз поднял трубу вверх, как восклицательный знак.

Судно слегка кивнуло, словно соглашаясь с Робинзоном. Но у Солнышкина возникло сомнение.

– А если это дрянной человек?! – сердито возразил он. Старый инспектор потёр пальцами подбородок.

– Что ж… Даже и для плохого человека иногда стоит сделать добро, – рассудил Мирон Иваныч. – Может быть, он задумается и станет лучше.

– Ждите! – махнул рукой Солнышкин.

– А если не поймёт, тем хуже для него. Дрянные дела сами приведут его к тому, чего он заслуживает. – Седые виски Робинзона строго сверкали, а глаза смотрели на Солнышкина серьёзно и задумчиво. – А вот если человек, – сказал Робинзон, – даже очень хороший человек, начинает придумывать мелкие пакости даже очень плохим людям, он сам становится мелким. Людям надо делать добро, нужно быть большим, Солнышкин!

Робинзон приподнял фуражку и, взяв трубу под мышку, пошёл в свою каюту.

Солнышкин задумался и посмотрел вверх, где качалась ржавая скоба. Да, для доброго дела этот маятник, конечно, не годится. Теперь Солнышкин понимал это особенно хорошо! И хотя делать что-нибудь хорошее для артельщика Солнышкин пока не собирался, он тут же сорвал скобу и, выйдя из коридора, швырнул её за борт. Там тихо плеснула вода, по ней снова побежала ровная лунная дорожка. И удивительно, но Солнышкин почувствовал себя так, будто стал чуточку выше.

Новые методы доктора Челкашкина

Пока Моряков и Перчиков проводили свой выдающийся эксперимент, в небольшой каюте Челкашкина произошло событие не менее удивительное.

Подозрительно принюхиваясь к медицинским запахам, Пионерчиков постучал к доктору.

– Входите, садитесь, – пригласил Челкашкин и, усадив штурмана на вращающееся кресло, взял его за подбородок. – Смотрите мне в глаза, – сказал он.

– Но я совершенно здоров, – предупредил Пионерчиков.

– Проверим, – сказал доктор и взял молоток, при виде которого у юного штурмана сразу дёрнулась нога. – Нервишки! – Он показал пальцем на колено.

– Это качает, – оправдывался Пионерчиков, хотя за иллюминатором стоял полный штиль.

– Нервишки, – повторил Челкашкин и добавил: – Будем лечиться. Гипнозом.

– Каким ещё гипнозом? – поднялся Пионерчиков. Он не верил в подобные сказки с самого детства.

Но у доктора не было ни малейшего повода сомневаться в могуществе гипноза.

Во-первых, об этом говорило множество медицинских журналов, а во-вторых, во время стоянки в Океанске доктор проделал два удивительных эксперимента. Прямо на улице, недалеко от пароходства, он заставил поверить собаку в то, что она кошка, а кошку – в то, что она собака. Это могут подтвердить многие жители города, которые видели, как собака спасалась от кошки на дереве. Они же, кстати, видели и второй опыт доктора. В кинотеатре «Океанск» он загипнотизировал билетёршу, и она без билетов провела на очередной сеанс целую толпу мальчишек.

И поэтому доктор сказал Пионерчикову:

– Обыкновенным гипнозом.

– На меня это не подействует: я в это не верю, – сказал Пионерчиков.

Усики Челкашкина сдвинулись в улыбке.

– Доказать? – спросил он.

– Ну зачем хвастать, доктор?

Теперь усики доктора дёрнулись от обиды.

– В кого вас превратить? – спросил Челкашкин.

– В кого угодно, – зевнув, разрешил Пионерчиков и положил ногу на ногу. – Только, пожалуйста, не в тигра и не во льва. А то ещё проглочу по нечаянности!

– Чудесно! – приблизился к штурману доктор и с расстановкой сказал: – Я превращу вас в барбоса!

– Как хотите. Только учтите, что я не собираюсь ни рычать, ни лаять, ни становиться на четвереньки, – заявил Пионерчиков.

– Вы чудак, штурман! Когда-нибудь ещё напишете об этом рассказ…

Пионерчиков едва не взорвался. Он сочинял статьи, придумывал прекрасные слова, а ему предлагали писать о каких-то собаках!

Но Челкашкин заглянул глубоко в зрачки Пионерчикова своими голубыми глазами, и у того по спине пошли мурашки.

Штурман дёрнулся.

– Ну, что же вы? – Челкашкин с усмешкой шевельнул правым усиком.

Юный штурман выпрямился и уже с любопытством посмотрел доктору в глаза.

– Представьте себе, что вы дворняжка. – Челкашкин поднял руку. – Нет? Не хотите дворняжкой? Ну, сенбернар. Великолепный сенбернар. Вы лаете: «Гав-гав!»

Штурман пренебрежительно отмахнулся:

– Но я не ла… Но я не лав… – Он поперхнулся. – Но я не гав…

Пионерчиков подскочил. Он побледнел и хотел крикнуть, чтобы доктор прекратил эти шуточки. Но с языка сорвались непривычные звуки…

Пионерчиков испугался. Он в отчаянии кинулся к доктору и взмахнул руками.

– Не хотите? – остановил его доктор и улыбнулся добрыми ясными глазами. – Ну ладно, ладно. Вы человек. Вы говорите на настоящем человеческом языке. Дайте руку.

Но Пионерчикову было не до этого. Он сорвался с места и выбежал из лазарета. Придя в себя, он приоткрыл дверь, чтобы выразить ещё раз своё возмущение, но, посмотрев в глаза Челкашкину, вдруг вскрикнул: «Гав!» – и в испуге бросился по коридору.

Удивительный урок капитана Морякова

Звёзды перемигивались всё так же хитро и таинственно.

Конечно, от космической неудачи носик Перчикова немного побледнел, но в запасе у радиста было множество дел на земле. Он тут же взял собранный недавно магнитофончик и отправился к Морякову записывать для Солнышкина первый урок английского языка.

Накинув полотенце на шею, капитан сидел перед мольбертом и держал в руке кисть. Он любил рисовать красивые суда, заморские гавани, чтобы их могли увидеть ребята из его далёкого городка. Его картины согласны были приобрести известные музеи, но Морякова это не привлекало. Зато в школе, где когда-то на старенькой скрипящей парте он рисовал паруса, теперь на стенах бушевали все моря и океаны. Стоило новичку войти в коридор – и на него обрушивались волны Биска́йского залива, надвигались арктические льды, а между ними весело кричали ладные, яркие пароходики. Нет, не зря половина школы собиралась в дальнее плавание.

Теперь Моряков взялся за портреты лучших людей с прославленного парохода «Даёшь!». И на полотне из облака пара возникало весёлое лицо в колпаке.

– Борщик! – воскликнул Перчиков, войдя в каюту.

– А что, похоже? Правда, похоже? – обрадовался Моряков. И, сощурившись, посадил коку на нос маленькую розовую запятую. – Но не будем терять драгоценного времени. – Капитан бросил взгляд на магнитофон.

– А может, лучше завтра? – спрятал магнитофон за спину радист.

– Что вы, Перчиков, – сказал капитан, чуть-чуть выпятив губу и разглядывая исподлобья портрет. – Открывайте-ка ваш аппарат. Минуты, Перчиков, как раковины в океане. Одна пустая, а в другой в это время растёт маленькая жемчужина. Это ведь здо́рово, что растёт, а? – И, услышав, как зашелестела магнитофонная лента, Моряков сказал: – Гуд монинг, – и вежливо улыбнулся Борщику. – С чего же мы начнём наш урок? Пожалуй, мы поговорим с вами, как джентльмен с джентльменом. Не так ли? – И капитан учтиво раскланялся. – Начнём с правил морской вежливости.

Увидев, что всё в порядке, Перчиков на цыпочках вышел в коридор и поднялся в радиорубку. А Моряков, легко работая кистью, продолжал на английском языке преподносить возникающему на холсте Борщику урок вежливости. Но неожиданно за дверью раздалось такое громкое «гав», что он едва не выронил кисть и бросился в коридор.

На пороге, виновато переступая с ноги на ногу, стоял Пионерчиков.

– Послушайте, Пионерчиков, – опешил капитан, – что с вами? Что за ребячество?! То вы прыгаете за борт, то лаете, как барбос! Как же вы станете капитаном?

Пионерчиков одёрнул пиджачок и покачнулся. Он хотел объяснить, что он тут ни при чём, что это гипноз, но только плотней сжал губы.

– Вам, наверное, нечего делать, – сделал замечание Моряков, взмахнув кистью.

Пионерчиков собирался сказать, что у него есть дела, но снова прикусил язык.

– Так вот, завтра утром проверите у Солнышкина урок английского. Ясно?

Пионерчиков кивнул. А Моряков, вернувшись к Борщику, продолжил с ним джентльменский разговор.

Пионерчиков, увидев, как капитан рисует Борщика и разговаривает с ним по-английски, будто с живым, потрогал свой лоб, вздохнул и отправился спать.

А через несколько минут в каюту капитана спустился Перчиков, захлопнул магнитофончик и быстро удалился, пожелав Морякову спокойной ночи.

Гуд монинг, Солнышкин!

Слова Робинзона оказали на Солнышкина удивительное действие. Мало того, что он почувствовал себя подросшим. Ему захотелось завтра же с утра сделать что-нибудь приятное своему другу Перчикову Он подумал о том, как хорошо плывётся в тёплых водах их бравому пароходику, как уютно дремлется ему среди тропической ночи, и Солнышкину самому захотелось вздремнуть.

Но прежде чем забраться под простыню, он поднялся в рубку узнать, далеко ли до Жюлькипура.

– Миль двести, – определил Ветерков, выглянув в иллюминатор.

– Ну нет, что вы! – возразил Безветриков. – Двести пятьдесят!

– Двести, Солнышкин! – сказал Ветерков. – Воздух пахнет перцем!

– Но ведь перцем от жюлькипурской кухни пахнет за двести пятьдесят миль. Об этом даже пишется в лоции! – приподнял от негодования фуражку Безветриков. – А вот соусом – за двести!

Солнышкин потянул носом, но, увы, таким морским нюхом он ещё не обладал. Зато фантазии у него было сколько угодно. И он услышал за океаном крики обезьян, щёлканье попугаев, шелест пальм и фрамбоянов. Горячий ветер раскачивал перед его глазами громадные банановые листья.

Под их колыхание Солнышкин так крепко уснул, что не слышал, как пришёл Перчиков, как укрыл его одеялом и поправил подушку. Ему только приснилось, как из банановой пальмы неожиданно выглянул Моряков, вежливо поклонился и по-английски сказал: «Гуд монинг».

Едва открыв глаза, Солнышкин улыбнулся. Ему захотелось чихнуть. Луч солнца бегал по кончику носа. Солнышкин спрыгнул с койки, высунул голову в иллюминатор и отскочил: прямо в лицо ему плеснула вода – хватит спать! За бортом, под самым иллюминатором, нырял Землячок и выбрасывал вверх фонтаны воды. Кит будил своего друга.

Но радиста уже не было. Солнышкин, которому не терпелось сделать что-то хорошее, бросил верному киту кусок сахара. Кит наполовину вынырнул из воды, сделал настоящую стойку и, разинув громадную пасть, поймал сахар! Пароход подбросило, и Солнышкин едва удержался на ногах.

Солнышкин не поверил случившемуся. Но из воды на него смотрел маленький лукавый глаз. Кит ждал добавки.

Солнышкин бросил второй кусок. В каюте звякнули стаканы, а из графина вылетела пробка. Сверкнув спиной, Землячок сделал бросок, которому позавидовал бы не один бывалый вратарь, и проглотил второй кусок.

Солнышкин в восторге бросил третий кусок и закачал рыжей головой: кит снова делал стойку!

Солнышкин хотел постучать боцману, но в это время за спиной скрипнула дверь. На пороге стоял юный штурман Пионерчиков. Тот самый Пионерчиков, который вчера поразил всю команду поединком с акулой. И пришёл он вовремя. Сейчас Солнышкин покажет ему фокус с китом!

Но Пионерчиков, чуть-чуть заикаясь, спросил:

– При-г-готовили урок?

– Какой урок? – Солнышкин протёр рукавом тельняшки мокрый лоб.

– Английский.

Солнышкин в недоумении пожал плечами, а Пионерчиков сказал:

– Я так и з-знал, – и собрался уходить.

Но вдруг Солнышкин задумался. Ему кивнула листьями пальма, показалось лицо Морякова.

«А, гуд монинг!» – вспомнил он и крикнул вслед штурману:

– Гуд монинг!

Пионерчиков с любопытством повернул голову.

– С чего же мы начнём наш урок? – обратился к нему Солнышкин и сам удивился своему красноречию. – Пожалуй, мы поговорим с вами, как джентльмен с джентльменом. Не так ли? Начнём с правил морской вежливости. Послушайте, Пионерчиков, когда вы прекратите это мальчишество? То вы прыгаете за борт, то лаете. – Солнышкин в испуге попробовал остановиться, но слова продолжали вылетать сами: – Что с вами? Как же вы станете капитаном?

Солнышкин прихлопнул ладонью рот. Он выставил вперёд руку и хотел объяснить, что это не он – это какое-то недоразумение! Но победитель акулы тоже почему-то зажал рот, нагнулся, как будто хотел боднуть обидчика, и побежал по коридору.

Солнышкин сел на кровать. Он схватил подушку. И тут из-под неё выглянул угол маленького магнитофончика, который честно записал весь первый урок капитана Морякова.

– Вот чьи это штучки! – подскочил Солнышкин. Он натянул тельняшку и бросился искать Перчикова.