Kitabı oku: «Горизонталь», sayfa 2
– Типа того. Че делаете?
– Че-че, похмеляемся! Тут твоя принцесса интересуется, куда ее ночной кавалер исчез.
– Скоро буду.
– Ты давай ускорься, а то я тебя заменю.
– Я те заменю.
– Да я шучу, братишка.
– Дошутишься, по мордасам своим наглым получишь.
– Че это наглым?
– А то и наглым! На чужое добро тут хавло свое раззявил.
– Так мое ж раньше было.
– Было ваше, стало наше. Сам отдал, теперь отвали.
– Все-все! Не пыли! Зацепи лучше пивка холодненького.
– Откуда бы филкам взяться? Я ж гол как сокол.
– Зайди в «Парус» по дороге, там Жанка под запись дает.
– А ничего она больше не дает?
– Ну ты спроси, может, и дает, только в ней килограмм сто двадцать – сто тридцать. Потянешь?
– Тогда только пивка.
– Ну и сухарей каких-нибудь вцепи, чипсонов. Девки вот Lay’s с малосольными огурцами просят.
– А по губам им не поводить малосольным?
– Ну пиваса хотя бы пару полторашечек зацепи.
– А че с коньяком?
– Кончился.
– Как кончился?
– Так вот и кончился. Хорошо идет.
– Хорошо-то хорошо. Дальше че?
– Все норм. Малого заслал домой, чтоб из батиных запасов дернул. В долг!
– Мне блок «парлика» торчишь. Бате – коньяк. По кривой дорожке идете, товарищ.
– Говорю ж, темка есть, всем хватит.
– Ладно, хорош. Не телефонный разговор!
Грязная тарелка вместе с кружкой ушли в раковину. Санёчек направился к выходу, но вернулся, решив замочить остатки борща и сметаны. Надо ж помогать матери.
Кольцов отыскал в шкафу свой парадный спортивный костюм.
«Вот уж что не убивается никогда! Классика!» – подумал он и напялил на себя синий «адик» с белыми полосками.
Конечно, сие одеяние было точной копией немецкого концерна, сотворенной рукастыми вьетнамцами. Интересно, догадывался ли вообще Ади Дасслер, что его продукция спустя долгие годы после его смерти станет святыней для российской голытьбы? Три полосы – это солидная марка, не то что Puma его братца Руди, кошки которого не прижились ни в Белосветске, ни в каком другом городе. Встречались, конечно же, но «Адидас» был воистину русским народным.
– Куда снова намылился? – негодовала Клавдия Петровна, завидев сынку, крадущегося к калитке. – Дрова в поленницу сложь!
– Завтра, мам!
– Никуда не пойдешь, пока не сложишь.
– Мам, мне ж не десять! – Санечек в несколько быстрых шагов оказался у выхода из родительской усадьбы.
– Сво-о-о-олочь! В могилу мать сведешь! – доносилось ему в спину.
– Ага-ага, сведешь тебя, ну конечно! Вот телек тебе куплю здоровенный, плазму, будешь мной гордиться, – вел свой внутренний монолог Кольцов. Он сунул руки в карманы и, присвистывая, направился навстречу новым перспективам. – Эх, бабье лето! Красота-а-а-а! Лето еще не сдается. Тепло. Вокруг желтым-желто. Душа прям-таки и поет. Еще бы пивка для рывка, стало бы совсем недурно.
Путь Санёчка лежал в «Парус», небольшой продуктовый ларек, одиноко стоящий вдоль дороги. Со всей округи сюда вылезали вурдалаки, чтобы поживиться. В ночи так особенно. Тут и с наступлением тьмы наливали. Пара пластиковых столов и стульев, стоящих на улице, уверяли законников, что сие заведение – бар, отчего запрет торговли горячительными напитками после заката не распространялся. Правда, для поддержания легенды забулдыгам приходилось тратиться еще и на пластмассовый стаканчик и закуску в виде повидавших виды пирожков. Содержимое бутылки частично выливалось в стакан, а пробка оставалась у властительницы заведения. Никто в принципе не жаловался, ибо тару опустошали недалече.
За прилавком суетилась тучная дама с бейджиком, сообщающим, что она Жанна. Взор покупателя остановился на пивасе.
– Какой ассортимент! Просто превосходно!
Санёчек дождался, когда парочка пенсионерок покинет магазин и оставит их тет-а-тет с хранительницей праздника души.
– Белеет парус одинокий, – выдал что-то из литературы Кольцов.
– А дальше?
– Здравствуйте, Жанна.
– И все?
– Да.
– Мы знакомы?
– Заочно.
– Точно! – продавщица засмеялась так, что стекла звякнули. – Меня тут все знают. Я местная звезда.
– Мне бы «Жигуля» пару полторашечек.
– Из холодильника или теплого?
– Хотелось бы упороться, взял бы тепленького, но увы – дела-дела, надо быть в тонусе.
– Хозяин-барин! – Жанна поставила пиво на прилавок. – Пакет надо?
– Ага.
– С вас…
– Тут такое дело, – перебил ее Санёчек, – мой лепший кореш, испытывающий к вам теплые чувства, рассказал, что великодушные люди дают здесь в долг.
– Начало-о-о-о-ось! – закатила глаза хозяйка «Паруса». – Как вы меня уже, алконавты, достали!
– Жанна-Жанночка, это ж не пьянки ради, а во имя любви. Говорю ж, друг мой Кузьма души в вас не чает.
– Гусёк, шоль?
– Да-да, именно он.
Кузьму Кузьмой называли лишь близкие друзья, для всех остальных он был просто Гусёк. Не тот, конечно, обидный «гусь», коим кличут ушлого пройдоху или ловкача, а просто Гусёк без подтекста. И Микола, брат его – тоже Гусёк, только младший; батя их – Гусёк, и дед, и прадед, когда живы были. Это как Васёк, только Гусёк. Наследственный титул старого пролетарского рода передавался не только по наследству, но и путем династических браков, отчего бывшую жену Кузьмы до сих пор кличут Гусиха, хоть она с ним уже и не живет давным-давно.
– Чего ты мне лепишь, чахлый? Пива не дам. Вали отседа, пока охрану не вызвала. Видал? – она указала своим толстым пальцем на камеру, висящую под потолком. – Вчера только поставили! Все видит! Это против вас, у которых руки чешутся. Чтоб даже не думалось!
– Мать! – терпение Санёчка лопнуло. – Ты че тут комедию устроила? Я к тебе и так и эдак, за друга своего хлопочу, сам-то он стеснительный, не знает, как о чувствах своих рассказать, а ты мне: «Пива не дам!» Как вообще можно отказать свату? Я ж не просто так прошу. В долг. Верну. Я честный человек, а ты мне такие грубости в лицо. Не стыдно?
– Какому свату? Ты че, накатил уже с утра? – хохотала Жанка.
– Кузьма мне говорит: «Помоги, братишка, влюбился в Жанку из «Паруса»! Не могу прям без нее!» А я че? Не друг, шоль? Дру-у-у-уг! Вот пришел.
– А пиво тут при чем?
– Так выпью за здоровье молодых, так сказать.
– Каких еще молодых.
– Гусёк сказал, что на свадьбе у него я буду свидетелем. Мы с тобой, считай, родня уже почти.
– Что, правда любит? – зерно сомнения закралось в разум продавщицы.
– Да, конечно, только о тебе и говорит. Как в «Парус» ни придет, аж в жар бросает.
– Эта сволочь мне денег должна, – Жанка полистала долговую книгу в виде засаленной тетрадки, периодически слюнявя палец для перелистывания страниц, – шестьсот сорок четыре рубля.
– Непорядочно, конечно. Я поговорю с ним. Обязательно поговорю. А то свата заслал, а сам денег должен. Не поря-я-я-я-я-до-о-о-о-ок! Крайне возмутительно!
– Вот пока он не отдаст мне денег, пусть возле «Паруса» не появляется, так ему и передай.
– Сейчас я ему позвоню и все выскажу. Это неправильно – так относиться к женщине, которую любишь.
Санёчек вышел из «Паруса» и закурил.
– Вот же заноза, – гонял он мысли, – дай ты мне пивка – и все, я уйду. Нет, блять, концерты еще надо устраивать. Стелиться. Кузьма – козлина, раззадорил этим пивком. Вот не думаешь о чем-то, то и не хочется, а теперь хочется. Камеру еще поставили. Так бы стекляшечку можно было бы дернуть. О безопасности теперь все думают. А ты, Александр Алексеевич, живи теперь без пива холодненького. Что за несправедливость?
Никакому Кузьме Кольцов звонить и не собирался. Еще чуть-чуть осталось – и он возьмет эту неприступную крепость. Переговоры, конечно, затянулись. А что, если… Лампочка загорелась в голове его. Уверенным шагом псевдосват зашел в магазин.
– Дверь держать не учили? – буднично пробухтела владычица провианта, но, завидев Санёчка, заинтересовалась. – Ну, чего там с твоим кавалером?
– Позвонил. Кузьма очень волнуется. Говорит, что готовится и ждет невесту.
– Какую еще невесту? – хохотала продавщица.
– Дак ясно ж какую! Тебя! Я ж сват. Ты долго еще работать будешь?
– До восьми, но могу пораньше смениться, – заволновалась Жанка, – а что, идти куда-то надо?
– Вот закончишь, приходи на Ленина, тридцать пятый дом, будем отмечать рождение новой семьи.
– Правда-а-а-а?
– Конечно, правда. Кто ж с таким шутит-то? На чувствах играть нельзя, мы ж все живые люди.
– Как неожиданна все-таки жизнь, – хранительница колбасы и сыра разрумянилась, затем закатила глаза, облокотившись о прилавок и мечтательно вздыхая. – Живешь тут себе, ничего не происходит, а потом бац – и о тебе кто-то мечтает, замуж зовет.
– Ладно, я пойду помогать жениху.
– Давай-давай.
– А кстати, пива-то дашь пару полторашечек «Жигулей»? Кузьма сказал на него записать, вечером тебе и отдаст.
– А шестьсот сорок четыре рубля?
– И шестьсот сорок четыре рубля. У него приданое ж теперь есть.
– Приданное – это когда дочь замуж выходит.
– А у мужиков как называется?
– Я не знаю!
– Ну, я пойду? – Кольцов ухватился за ручку холодильника и жалостливо посмотрел на Жанку.
– Ладно, так и быть, как же отказать настойчивому свату. Но только две! А то мне Петрович выговаривать будет.
– Ты просто лучшая!
Он схватил добычу и, как хитрый лис, нырнул в свою нору. Холодненькое пиво пошло по горлу, словно магический эликсир. Санёчек никогда не чувствовал себя так хорошо.
– А че одна-то? – негодовал Кузьма, потягивая сигареточку, сидя на лавке у крыльца.
– Вторая внутри, – Кольцов погладил свой живот.
– Жанка долго ломалась?
– Да ладно, я бабу, шоль, приболтать не могу? Эту вон вчера приболтал, – он указал на суетящуюся в окне Вику, – а уж жирную Жанку твою проще пареной репы. Я ей в уши пару слов ласковых кинул – и все, посыпалась баба.
– Хорошо-то как! – пена лилась по бороде Гуська, но счастья это не убавляло на его лице. – Малой еще должен канистру притаранить шоколадного.
– Коньяка?
– Ага. Не пробовал?
– Ну да, на киче-то каждый день только коньяками и поили на ужин, да фазана с пармезаном на серебристом блюде.
– Ладно ты, не пыли. Нервный какой стал.
– Всегда такой был, – буркнул под нос Санёчек.
– Батюшки, кто это у нас тут вернулся? Суженый-ряженый! – в дверях оказалась Виктория в фартуке и с длинной сигареткой в зубах. – А я уж думала, что сбежал. Ночью-то жениться обещал, – хозяйка засмеялась, – а утром сбежал. Мужики любят так делать. Поматросил и бросил. А девкам потом рыдай в подушку да по психиатрам ходи.
– Э-э-э-э, че началось-то? – запротестовал Кольцов, – какие психиатры?
– Прикури! – командным голосом сообщила леди и наклонилась с крыльца вперед через резные деревянные перила.
Санёчек, будто Прометей, добыл огня для нуждающейся, но, резко убрав зажигалку, дернул возлюбленную на себя, чтоб поцеловать.
– А-а-а-а, сигарета! – улыбчиво верещала Вика в попытках отстраниться.
– Эй, голубки, пиво все пролили! – ворчал Гусёк.
Кольцов выдернул изо рта своей пассии дымящую папиру и смачно жахнул ее в десны, дама была не против и ответила страстной взаимностью.
– Пивом как вкусно пахнет от тебя! – улыбнулась Виктория, а затем вернула потухшую сигарету на штатное место. – Твоя Клеопатра требует огня, мой Цезарь!
– Ты понял? – заржал Кольцов, слегонца пнув Кузьму в бок. – Я, нах, Цезарь.
Огонь ударил по табаку. Запахло клубникой.
– Клубничные! – пояснила Вика.
– Да я понял, не тупой чай. А лярвы эти где ваши?
– Не лярвы, а приличные девочки! Мась, ты чего буянишь?
– Какой я тебе мася?
– Такой и мася.
– Не называй меня так. Ровный пацан не мася, уяснила?
– Уяснила-уяснила.
– Лярвы, говорю, где эти?
– Спят, мы ж канистру с утра початую добили, – отозвался Гусёк, – соседи еще заходили. Джаз вообще был. Лехан чуть гармонь не порвал. Они, кстати, свинью забили, вечером шашлы будем жарить.
– Кольцов, я чего-то не поняла? Ты на глазах своей женщины другими бабами интересуешься? – негодовала Клеопатра.
– Ты че, малая, – Санёчек обнял даму сердца, – так просто спросил, интереса ради, ты у меня номер один.
– Ночью отработаешь, мась, понял? – Вика развернулась и пошла в дом. Ускорения ее заднице придала ладонь Цезаря.
– Не называй меня масей.
– Да, да, да! – уже из дома ответила она.
– М-м-м, какая! Сучка!
– А я говорил, тебе понравится.
– Сам-то не жалеешь?
– Пиво вот разлилось, это жалею, а то – нет.
– Слушай, а че за темка с металлом?
– О-о-о-о, малый мой, на прицепном заводе нашел, где кабель дернуть телефонный. Чистая медь.
– А его ж разбанковали весь, не?
– Зады еще не разбанковали. Там есть чем поживиться. Правда, охрана, но ты не переживай. Дедки одни. Они в кашу каждый вечер. Храпят, знаешь как? Как «Боинг», епт! – Кузьма заржал. – Да и угонятся они за нами, че ль? Тема ровная. Пришли, забрали, ушли. Я не люблю насилие, Санёчек. Я бизнесмен. Кровь – непозволительная роскошь.
– Ты заебал своим «Крестным отцом».
– А ты заебал своим Цоем, я ж молчу.
– Не молчишь вот.
– Ладно, не пыли.
– Кабеля много?
– Да кто ж его знает, Микола раскопал уже, надо только зацепить и дернуть. А там как повезет.
– Цепь есть?
– Есть.
– А трактор?
– Да хули, «Т-500» подгоним и дернем. Че ж нам-то?
– Че-е-е-е?
– В очо, епт.
– Ты че так базаришь?
– А че ты тупишь? «Жигулем» цепляем и дергаем. Какой трактор? Всю охрану побудишь.
– Не потянет.
– Пря-я-я-ям. Все потянет. Че ты думаешь, мы первый раз, че ль?
– Я больше за тебя сидеть не буду. Твоя очередь!
– Да не ссы ты. Они спят как убитые. Даже если и проснутся, не полезут. Им на кой? Там зарплата копье, особо не разгуляешься. Хер ж знает, кто на делягу пришел, могут и пером в бок наградить. Надо оно кому? Не-е-е-ет. Все ровно, ровнее некуда. Завтра пойдем в ночь.
– Не вопрос.
Скрипнула калитка, и во двор, будто Красная Шапочка, вприпрыжку, размахивая корзинкой с бабушкиными пирожками, влетел Микулай, только размахивал он белой канистрой с шоколадным коньяком, игриво бултыхающимся внутри.
– Празднику быть! – Кузьма во все золотые зубы заулыбался, а затем свистнул в два пальца.
Через пару минут из-за забора показалась голова соседа, седая и с жиденькой бородкой. На вид ему было лет сорок-пятьдесят, а лик его молчаливо пояснял, что за воротник тот закладывал с необычайным постоянством.
– Ну шо? – заинтересовался мужичок.
– Лехан, тащи мясо! – скомандовал Гусёк. – Контрабанда на базе.
– Это хорошо! Это я ща! – сосед скрылся за забором и заорал: «Ва-а-а-алька, манатки собирай, в люди идем!»
Долго ждать соседи себя не заставили. Лехан облачился в парадное, в синюю летную военную форму с выцветшими пятнами от капитанских звезд, за спиной его висела повидавшая виды гармонь, жена выглядела попрезентабельнее: платье в горох и алюминиевый таз, полный замоченной в чем-то свинины.
– На чем замачивали? – поинтересовался Санёчек.
– Мы, Румянцевы, своих кулинарных тайн не раскрываем, – грозно пояснила Валька.
– Жена, епт, ну ты че? Видно ж, что люди хорошие, скажи уж.
– Нет, я сказала!
– Вредная до ужаса, так бы и придушил.
– Чего сказал? На-ка, подержи! – женщина сунула таз Санёчку и начала лупить Лехана по хребтине. Тот пытался убежать, но какой там, от разъяренной медведицы не сбежишь. Пацаны от действа ржали как не в себя, пока не вышла на порог хозяйка дома.
– Так, че ржете, как кони, костер разводить я, шоль, должна?
– Рюмки тащи! Под готовку надо вмазать, – противился Кольцов.
– Я вам сейчас вмажу! Пока шашлыка не будет, хрен вам, а не коньяк.
– Ну, любовь моя, ну ты чего? – запел соловьем жених.
– Цыц, я сказала! В погреб убрала, пусть стынет, – Вика ушла.
– Ну ты и каблучелло, конечно! – засмеялся Кузьма. – Ни разу не Корлеоне.
– Че это, не Корлеоне? Еще как Корлеоне. Втащить тебе, шоль?
– Пошли уж костер разводить.
– Этот пусть жарит! – толкнула Валька Лехана в сторону пацанов, он не сопротивлялся. – И не дай бог мне не понравится – прибью! Пойду Викушке пока помогу, а вы тут не отлынивайте! – погрозив пальцем, скрылась и она.
– Сейчас бы на троих сообразить! – изрек Лехан, в словах его чувствовалась вся боль человечества.
– Арестован коньяк до особых указаний, не слышал, шоль?
– Вот вы два каблука, конечно! – снова заржал Гусёк. – Мотать ту Люсю! Ладно Лехан. А ты-то, Санёчек, куда?
– Ну иди забери тогда, раз такой умный. Это вообще-то твой братец его бабам отдал.
– Я ж не дурак! А где, кстати, Микулай? Ты где, собака сутулая? Как работать надо, так испарился сразу.
– Потому и испарился, что робить надо! – Лехан выдал очередную житейскую мудрость, взмахивая топором над головой. Щелк! Разрубленные поленья разлетелись в стороны.
– Сука! Придушу гада! Вырос родственничек бестолковый, ей-богу!
– Да поди, пошел этих спящих красавиц матросить!
– Я ему сейчас поматрошу! – Кузьма ринулся в дом, но у двери чуть не столкнулся с братом. – Ты где ходишь, лободырный?
– Где-где! В Караганде! – Микола из-за пазухи достал нольпяточку, полную коньяком. Все претензии в его адрес сразу же были сняты, и, как великий добытчик, он был освобожден от каких-либо работ. В Белосветске чтут заслуги пред обществом.
Коньяк казнили в два прихода под разгорающийся костер.
– Лехан, – Кузьма ударил по-свойски новоиспеченного соседа, – заводи свою гармонику!
– Это я с радостью! – мужик потянулся до музыкального инструмента.
– Давай эту, утром че играл, душевную такую.
– «Ты – сосед, я – сосед»?
– Не-е-е, че-то там про гулянку.
– А-а-а-а-а… – из гармошки раздался веселый мотив, а из уст Лехана полилась песня. – С гуля-я-янки я шла, торопила-а-а-ася, а дожжик мне брызгал в лицо…
– Сейчас бы еще вмазать, – опечалился Санёчек, – душевно так, а вмазать нечего.
Из дома вышли студенточки.
– Привет спящим красавицам! – повеселел Кузьма, – скоро пить будем.
Ленка неожиданно стартанула к грядкам с помидорами и удобрила их органикой.
– Подружка моя дорога-а-а-а-а-я, я вчера на сва-а-а-адьбе была-а-а-а-а, – орал во все горло Лехан.
– Кузьма, – заржал Кольцов, – иди свою даму сердца в чувство приведи, чего она расклеилась.
– Мы в общагу, а то и так пары сегодня прогуляли, – Алена имела способность разговаривать, в отличие от подруги.
– Чего-о-о-о? – прекратил музыку гармонист, – хорошо ж сидим, оставайтесь! – Лехан снова затянул: «С гуля-я-янки я шла, торопила-а-а-ася…»
– Лехан, погоди! Тут важно! – осадил мужичка Кольцов.
– Да на кой вам эти пары? Ученье – свет, че ль? – протестовал Кузьма.
– Типа того.
– Да какой же это свет. Кому сейчас нужно высшее образование? Вон Викосик – учительница, а шмотками торгует.
– Ну конечно, у нее у бати магазин здесь в центре, а мы из Тутуновки с Ленкой. Нам без образования куда? Доярками?
– А с вашим образованием в школе за три копейки уроки вести? Кто вообще в здравом уме и памяти идет в учителя.
– Учитель – это вообще-то престижно.
– Санёчек, слыхал? Престижно, мля! Помнишь нашу классуху? Царствие ей небесное!
– Ды-ы-ы-ы! – улыбнулся Кольцов.
– Лена, пойдем! Нагулялись!
– А как же мяско? – забеспокоился Лехан.
– Спасибо, не надо!
– Ален, ты иди! – у Ленки прорезался голос после душевных извержений, – я останусь!
– А как же пары?
– Я у тебя потом перепишу.
– Пойдем, говорю!
– Еще полежу немного и завтра вернусь как огурчик.
– Я пошла! Смотри сама, потом не жалуйся.
Алена, попрощавшись, ушла, а Ленка отправилась на боковую.
– Интересное вот дело, – Санёчек, картинно пуская кольца дыма изо рта, начал свою мысль, – какими хорошими люди становятся, когда вмажут. Вот девоньки эти. Вика тоже. Вчера такие все веселые были. Смеялись. Танцевали. Пели. Ноги опять же раздвигали. Всем же досталось? – Кузьма и Микулай, ехидно улыбаясь, закивали. – А сегодня что? Эта хозяйку врубила! Что-то строит из себя! Сикухи вообще вспомнили, что надо учиться.
– Ну не все! – вступился за свою временную даму сердца Кузьма.
– Да эта просто идти не может, так бы тоже сквозанула. Вчера, когда без трусов бабоньки по дому бегали, чего об этом не думалось? Все-таки алкашка делает из раба общества человека, который поддается зову предков.
– Какому еще зову предков? – поинтересовался Микулай.
– Такому! – Санёчек кинул в него подобранной палкой. – От обезьян нам, знаешь, сколько всего досталось?
– Хорош заливать, тебе-то откуда знать, профессор херов? – подключился старший Гусёк.
– Книжка у меня на зоне была. «Эволюция человека. Наследие обезьян». Я ее раза три прочитал.
– Нахера?
– Больше нечего было!
– Выпить бы за мудрость!
– Так, мясо готово! – жуя, констатировал Лехан, – Ви-и-и-ика, отдай коньяк!
– Ты посмотри на него, жрет уже! – забухтел Кузьма. – Ну-ка, дай попробую!
– Все не сожрите! – переживал Микола.
– Готово! Ба-а-а-а-а-абы! – завопил Гусёк на всю округу, – гото-о-о-о-ово! Тащите канистру.
– Не слышат, по ходу. Николаус, иди поторопи их.
– А ты-то че тут раскомандовался, Санёчек? – пробухтел под нос Микола.
– Кузьма, если я ему втащу, ты серчать не будешь?
– Микола, иди уже! Не доводи до греха человека!
– Иду я, иду! – повесив нос, он отправился в дом.
– С гуля-я-янки я шла, торопила-а-а-ася… – снова завел свою песнь веселый гармонист.
Спустя полчаса все повешенные носы были подняты и отдавали приятным розоватым оттенком, знаменуя, что битва с пьянством началась. Официально. Даже Ленка отживела. А что еще простому люду надо? Один натурпродукт: зелень с огорода, мясцо соседское, собственными руками выращенное, коньяк, конечно, привозной, но кто привез-то, на минуточку, батя Гуськов – так что все, считай, свое, даже музыка русская народная.
Стемнело. На улице включили фонари. Для сентябрьской ночи было относительно тепло, потому со двора никто уходить не собирался. Да и комаров поменьше у костра. Кузьма и Санёчек тискали своих женщин, Лехан с Валькой нашвыривались, Гусёк-младший грустил, несмотря на льющиеся разговоры по душам.
– Да-а-а-а, жалко, конечно, что Алёнка ушла, – негодовал Микулай.
– Будешь сегодня лысого гонять, – засмеялся обнимающий свою пассию старший брат, – надо было двумя руками хватать то, что по праву твое, да? – Кузьма влюбленно-синими глазами посмотрел на девчушку.
– Твоя? – таяла в объятьях Ленка.
– А чья ж!
– Жениться вам надо! – выдала свой вердикт Валька. – Какая хорошая пара! Кузька вон крепкий какой, да и у Ленки стан хороший, рожать не перерожать.
Гусёк чуть не поперхнулся.
– Да какой мне еще рожать-то? Мне ж девятнадцать только.
– Самое то. Я в девятнадцать уже второго родила. И тебе Вика тоже надо. Сколько тебе?
– Двадцать два весной будет.
– Во-о-о-о-от! Еще чуть-чуть – и старородящей станешь. Потом ни один мужик на тебя не посмотрит.
– Чего к девкам пристала, ты ж… – пытался осадить жену Лехан, но осуждающий взгляд оборвал его на полуслове.
– Так что, ребята, надо жениться!
– Хороший тост! – отметил Санёчек и разлил всем коньяка.
– А ты женишься на мне? – спросила у него Вика.
– Я ж тебя толком и не знаю.
– Вот значит как, да? Дома сегодня ночевать будешь.
– Да женюсь-женюсь!
– Горько! – заорал Лехан, и все выпили под страстный поцелуй молодых.
Затем женили и Кузьму с Ленкой. Снова прозвучало «Горько!», только теперь еще и считали, насколько долгим будет поцелуй.
Санёчек уж и забыл совсем про свою роль свата и договоренности с владычицей «Паруса», которая объявилась как раз в тот момент, когда Гусёк пытался проглотить студенточку. Калитку надо, конечно, закрывать! Такого прикола не ожидал даже сам Кольцов. Как сложилось-то все удачно. Завидев, как названный жених предпочел другую, в душе Жанки произошел взрыв. Слыхали, как ревут бегемоты? Это вот еще цветочки, а ягодки были уже на подходе.
– Ах ты курощуп! – Жанка бросилась на Кузьму и буквально отодрала от него Ленку, – ко мне свата заслал, женюсь, люблю, а сам вот с этой?
– Чего, блять? – недоумевал суженый-ряженый.
– Того-о-о-о, блять! – тяжелая рука легла прям как надо – по мордасам Гуська. – А ты чего? – Жанка переключилась на Санёчка, когда взоры их пересеклись, – обманул, да?
– Жанна, ты чего? Нет, конечно! Сам стал жертвой страшного круговорота событий.
– Какие сваты, какие «люблю»? – завопил Кузьма, но очередной удар погасил свет в его квартире, плашмя он рухнул оземь.
Со спины на Жанку запрыгнула Ленка и укусила ее за ухо. Ринувшаяся из раны кровь еще больше разозлила несостоявшуюся невесту.
– Он мой, поняла, корова? – губы девчушки были окровавлены, отчего действо казалось еще ужаснее.
– Ты вообще пошла вон! – легким движением руки Ленка полетела в помидоры, – а ты, негодяй, за все ответишь! – Жанка ринулась на Санёчка, но любовь спасла его, вернее, полено, которым Виктория наградила голову нарушительницы спокойствия, – та рухнула рядом с возлюбленным. В Белосветске произошло землетрясение балла на четыре.
– Что здесь происходит? – заорал вошедший во двор крепкий мужик.
Калитку, конечно, стоит закрывать.
– Виктор Иванович? – опешил Лехан. Следом удивилась Валька, затем пацаны, и наконец Вика – это был ее отец.
– П-п-папа? – еле смогла выдавить из себя девушка.
– Дочь, что за притон ты здесь устроила? Деду твоему, Ивану Ивановичу Новикову, великому человеку, эту дачу дали за достижения перед социалистическим обществом, а ты!.. Э-э-э-эх! Видел бы он тебя сейчас, помер бы еще раз от разрыва сердца!
– П-п-п-п-ап!..
– Все вон! – заорал Виктор Иванович.
Лехану он уделил больше внимания, схватив за грудки.
– Я тебе сколько раз говорил, чтоб дом мой стороной обходил, сволочуга!
– Так… так это… меня зять твой позвал!
– Кто, блять?
– Зять! – Лехан указал пальцем на Санёчка. Санёчек хотел провалиться под землю.
– Вика-а-а-а-а-а! Гони всех к чертовой бабушке.
Санёчек растолкал Кузьму, а Валька – Жанку. Все начали бочком-бочком покидать резиденцию Новиковых.
– До свидания! – скромно сказал только вышедший из комы Кузьма.
– До свидания! – продублировал Санёчек.
– Зять, блять! – Виктор Иванович ткнул ему пальцем прямо в грудь. – Еще раз рядом с дочерью своей увижу – пристрелю, понял?
Вопрос его остался без ответа. Пацаны вместе с Ленкой прибавили ходу, чтобы не приступить ко второму акту спектакля «Жених».
– Ты на кой сюда Жанку позвал, придурок? И что ты ей там наплел? – Кузьма потер свое лицо. – Харя как болит!
– Ты ж просил пива! Я принес тебе пива!
– Так, а ее зачем притащил сюда?
– Развод пошел не по плану.
– Сука!
– Как по мне, круто вышло! – захохотал Санёчек.
– Вы такие придурки! – заверещала Ленка. – Пошли вы!
– Любовь моя, ты чего?
– Ничего, иди вон кабаниху свою шпиль, придурок, – обиженная девчуха свернула в переулок и ускорила шаг.
– Ну вот, и эта сбежала! Ты теперь снова холостой, Гусёк.
– Проблема прям. В педе много дам.
– И не дам тоже.
– Те, которые не дам, нам не нужны, только дам и точка.
– Ты тоже, по ходу, теперь без Вики. Ну хоть шпильнул, и то хорошо.
– Прям! Че ты думаешь, мне этот коммерс страшен? Пф-ф-ф! А он, кстати, точно просто коммерс? Или бандюган?
– Да я уже че-то хер его знает. Рожа бандитская.
– И плевать. Волков бояться – в лес не ходить. А где, кстати, Микулай? Куда он испарился?
– Точняк! Снова как заваруха – его нет. Телепортатор херов. Дома ему пропиздон вставлю.
– Надо выспаться.
– Ага, завтра на дело.
Наутро голова гудела у Санёчка, как Царь-колокол после выстрела в него из Царь-пушки Царь-ядром. Столько горячки, полученной за два последних дня, в его теле не было два года. Естественно, отвыкший организм сопротивлялся. Хотелось умереть, но у любимой матушки были другие планы. Сначала она молилась слишком громко и долго за его грешную душу, пока не вспомнила о деле, не терпящем отлагательств.
– Ты мне дрова в поленницу обещал сложить! Сегодня!
– Мам, что так громко? Сейчас мозг взорвется.
– Пить надо меньше со своими этими. Только вышел, а уже все сердце матери истерзал.
– Есть таблетка от головы?
– На водку у тебя деньги есть, а за таблеткой к матери?
– Будут и деньги на таблетки, – Санёчек повернулся к стене, – и дрова сложу, только позже.
Клавдия Петровна вышла. Через пару минут вернувшись, она бросила в сына таблеткой, которая скатилась по одеялу на пол и нырнула куда-то под кровать.
– И как я ее достану? – Санёчек смотрел куда-то в темень подкроватья.
– И водички! – ледяная вода из колодца вылилась на голову страдальца. – Скажи спасибо, что из стакана, в тазу белье замачивается.
– Ма-а-а-ам, ну чего ты творишь? Совсем, шоль, с ума сошла?
– Будешь так с матерью разговаривать – схожу за скалкой.
– Да иду я, иду!
Кольцов героически сполз на пол и начал шерудить под кроватью. Пыль мерзко липла к мокрой руке, однако целительное колесо он все же нашел. Подув на него, произошло обеззараживание. «Все, что упало у солдата, – упало на газетку!» – вспомнилось Санёчку. Без воды таблетка встала в горле.
– Мам, где мои штаны? – крикнул он.
– Заблевал ты все свои штаны! – раздалось из соседней комнаты. – Замочила! Стирать сам будешь! Я твою блевотню трогать не собираюсь. Ишь чего!
– Куплю тебе стиральную машинку, как разбогатею. Новую!
– Дрова иди укладывай, буржуй.
Санёчек осушил половину графина воды под аккомпанемент осуждающих вздохов матери и вышел во двор. На улице было прекрасно. Не жарко и не холодно. Зефир подбежал к хозяину и весело вилял хвостом, за что получил небольшую порцию ласки.
– Жениться тебе надо, дурке!
– Зачем?
– Как это зачем?
– Ну я и спрашиваю, зачем?
– Штаны свои надень старые, королобый! – загорланила мать, – ходит он тут с голой жопой! Перед соседями-то стыдоба кака-а-а-ая…
– Вот скажи мне, Зефир, утро, а она уже на меня орет. Чего я сделал? – Санёчек повернул голову и ответил не менее тихо: «Я у себя во дворе. Делаю, чего хочу, хоть голым могу ходить».
– Ты у меня во дворе! – Клавдия Петровна вышла в коридор и бросила в сына штанами. – Бестолочь! Сил на тебя нет. В могилу сведешь, буду к тебе во сне приходить.
– Ага, и долдонить, какой я никчемный и что жениться мне надо. Ты чего с утра завелась-то? Я ж еще ничего сделать не успел, а ты…
– Поговори еще тут.
– Мам! Ты…
– Не мамкай тут мне.
Санёчек с горем пополам натянул штаны и отправился выполнять семейный долг. В детстве за это хоть мороженое давали. А сейчас что? Да ничего! Пивка бы нольпяточку. Еще и дрова эти по всему двору валяются. Неспешно он поднял несколько рубленых поленьев и уложил на штатное место хранения. Увидел пачку сигарет на лавочке. Сел. Закурил. Рядом улегся Зефир.
– Хорошо вот тебе! Спишь, жрешь, иногда гавкаешь! Не жизнь, а сказка! Хотя какая сказка? К бабам-то тебя не пускают! А какая жизнь без баб? Никакой. Да тебе уже и не надо, старый ты!
Зефир в ответ лишь звонко гавкнул и ломанул к забору, где вылил весь накопившийся негатив на подъехавшую машину. Судя по наваливающему ВИА «АК-47», исполнявшему песню про далекий-предалекий Пакистан, это был Кузьма, что по-хозяйски вошел в усадьбу Кольцовых. Пес радостно прыгал, пытаясь игриво цапнуть гостя.
– Так, Зефир, фу, фу, я сказал! Санёчек, убери своего придурошного пса.
– Он играется.
– Ага. Сейчас откусит мне чего-нибудь, доиграется!
– Зефи-и-и-ир! – Санёчек похлопал по ноге, отчего пес стремглав рванул к нему. – Видал, какой дрессированный?
