Kitabı oku: «День пришельца (сборник)», sayfa 6

Лия внимательно посмотрела на мою квартирную хозяйку.

– Кузьминична, вы знаете, где Ля-Ля?

– Знаю.

– Где?

– Вот пообедаете, тогда и скажу. Погляди, как твой, – Кузьминична указала на меня глазами, – скукожился без обеда.

Вовсе я не скукожился, но перечить не стал. Есть в самом деле хотелось сильно. До безобразия.

Лия мазнула по мне мимолётным взглядом, однако по поводу двусмысленного «твоего» Кузьминичны ничего не сказала. Её волновала судьба Ля-Ля. И только.

– А если с ней что-нибудь… – начала она, но Кузьминична её перебила.

– Ничего с Ля-Ля не станется. Идите обедать, а как пообедаете, скажу, где Ля-Ля искать.

И мы подчинились. Я с радостью, да и Лия, по-моему, была не прочь перекусить. Тем более что с местонахождением Ля-Ля кое-что прояснилось и ей, вроде бы, ничего не грозило.

Я посторонился, пропуская Лию в калитку, прошёл следом.

– Сергий свет Владимирович, покажите гостье, где руки помыть, – попросила Кузьминична, суетясь у стола.

Я провёл Лию в коттедж, показал ванную комнату и, пока она мыла руки, сбросил на ноутбук файлы своей фотосессии, а затем решил посмотреть, что у меня получилось.

Панорама Бубякина, Барбос, возводящийся комплекс аттракционов получились хорошо, а вот с кадрами птеродактиля Ксенофонта и Ля-Ля вышло нечто непотребное. Вместо трёх кадров с птеродактилем Ксенофонтом на всю ширину снимков были запечатлены трёхпалые кукиши: левый, правый и оба вместе, а на кадрах, где должна быть медлительная Ля-Ля, над забором красовалось размытое голубое пятно, как будто малайский долгопят и в самом деле оказался привидением.

Как это могло произойти, я не понимал, тем более что снимки птеродактиля я проверял на месте после съёмки, и тогда они были нормальными. Но я не очень расстроился. Стал привыкать. Очередные штучки-дрючки квазимагнитных полей Кашимского аномального треугольника.

– Сергей Владимирович! – позвала со двора Кузьминична. – Мы вас ждём, обед стынет!

– Бегу! – крикнул я в открытое окно, выключил ноутбук, по-быстрому ополоснул руки и выскочил на крыльцо.

Лия уже сидела за столом, причём снова в перчатках. Зачем тогда, спрашивается, руки мыла? Кузьминична половником наливала ей в тарелку первое, а моя тарелка стояла напротив. Я подошёл к столу, переставил тарелку и сел рядом с девушкой. Ребячество, но ничего поделать с собой не мог.

– Так вам удобнее наливать, – пояснил Кузьминичне.

Кузьминична понимающе улыбнулась, а Лия ничего не сказала, но лицо у неё стало строгим, почти отчуждённым.

– Что у нас, хозяюшка, на обед? – наигранно приподнятым тоном поинтересовался я.

– На первое – свекольник, – сообщила Кузьминична, наливая мне половником в тарелку.

Я глянул на свекольник и тут же отвёл взгляд. Цвет у свекольника в деревне Бубякино был интенсивно синий, и по поверхности плавали кусочки мелко нарезанного оранжевого огурца. Спасибо, не алюминиевого. Кузьминична, не скупясь, добавила в тарелку ложку сметаны, к счастью, обычного белого цвета, и я поскорее перемешал свекольник, чтобы забелить весьма неаппетитную цветовую гамму.

– На второе будет рагу, – продолжила Кузьминична, усаживаясь напротив. – Ещё пироги с грибами, клюквенный морс. Уж не обессудьте за скудость, Сергей Владимирович, чем богаты…

– Что вы, право, Кузьминична, – возразил я. – Какая скудость? Очень даже хороший стол.

Я осторожно попробовал неудобоваримый с виду свекольник и чуть язык не проглотил. Умеет моя хозяйка готовить… Что есть, то есть.

– А вкусно как! – похвалил я. – Удивляюсь вам, Кузьминична, как вы, при таких кулинарных способностях, и одна?

– Опять за своё? – насупилась Кузьминична. Она посмотрела на меня, на Лию, снова на меня и неожиданно лукаво улыбнулась: – Вот ежели бы сбросить годков так шестьсот-семьсот, то вас, Сергий свет Владимирович, непременно бы захомутала!

Я поперхнулся. Шутит она насчёт шестисот-семисот лет или?..

Лия тихонько рассмеялась.

– Что вы прибедняетесь, Кузьминична? – сказала она. – Вы и сейчас женщина в самом соку. Попробуйте, а вдруг клюнет? – Лия покосилась на меня. – Известная истина: путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

Кузьминична покачала головой, улыбнулась:

– Что вы, Лиечка, неужто я буду его у вас отбивать? Вы такая пара…

В этот раз поперхнулась Лия и не нашлась, что ответить. Я посмотрел на неё и увидел, как она снова покраснела.

– И когда только вы успеваете готовить? – перевёл я разговор на другую тему и потянулся за пирогами. – Вроде бы с утра вас дома не было…

– Стряпать дело нехитрое, – отмахнулась Кузьминична. – Да вы кушайте, кушайте! Пироги с грибами, утром в лесу насобирала.

Я отдёрнул руку и с подозрением посмотрел на Кузьминичну.

– Случайно не мухоморов?

Кузьминична рассмеялась.

– Что, Серёженька, видели, как Ксенофонт мухоморы лопает? На то он и птеродактиль. – Она пододвинула ко мне блюдо с пирогами: – Здесь белые, подосиновики и подберёзовики. Так что не берите дурного в голову, кушайте. Мухоморы у нас только Хробак собирает.

Я взял пирожок, надкусил. Пышный, только что испечённый и, как всё у Кузьминичны на столе, вкусный.

– Для Ксенофонта собирает?

– А то для кого же? Правда, и сам иногда употребляет…

Я икнул.

– И… И как?

– А что ему сделается? Он же – Хробак!

Второй раз я слышал, что Хробак – это не просто имя, но уточнять, что оно означает, не стал. Если он употребляет мухоморы, то за столом лучше не интересоваться. Мало ли что может оказаться, хотя я и не из брезгливых.

В коттедже напротив со стуком распахнулось окно, в него высунулся Василий и страдальческим голосом позвал:

– Кузьминична…

– Чего тебе, болезный? – повернулась к нему Кузьминична.

– Кузьминична, у тебя гости?

– Гости, Васёк. Сергий свет Владимирович и Лия. А тебе что?

– Раз гости, то и выпить имеется?

– Имеется, Васёк. Морс клюквенный. Хочешь?

Василий подумал.

– И всё? – упавшим голосом спросил он.

– И всё.

– Чтоб ты сгорела со своим морсом… – простонал Василий и с треском захлопнул окно.

Кузьминична отмахнулась полотенцем, расшитым красными петухами, и я не успел заметить, добавился ли на полотенце ещё один петух.

– Бедолага… – вздохнула Кузьминична. – Вроде ничего мужик, да больно слаб до спиртного. А как гости начинают к нам наезжать, так пьёт беспробудно и меры не знает.

Сердобольной Кузьминична была сверх меры, как Василий в потреблении самогона. В голове не укладывалась, как у известной всем матери Кузьмы может оказаться такая внучка.

Больше мы за обедом не разговаривали. Лия ела молча, скорее всего, опасаясь беспочвенных намёков Кузьминичны, я же был настолько голоден, что, отбросив приличия, которые поначалу более-менее старался соблюдать, мёл со стола всё подряд. И необычный цвет блюд меня уже нисколько не смущал. Принеси Хробак кузовок мухоморов, наверное, и их бы употребил.

Кузьминична, по своему обыкновению, с нами не обедала, сидела напротив, подперев ладонью щеку, переводила умильный взгляд с одного на другого и улыбалась. Наверное, вспоминала свою молодость семисотлетней давности.

Когда мы перешли к клюквенному морсу, Кузьминична наконец сказала:

– Ходили мы с Дурдычихой сегодня поутру в лес по грибы. Грибов видимо-невидимо, а черники ещё больше уродилось… – Она с хитрецой посмотрела на нас. – Жаль, лукошко всего одно с собой прихватили, некуда ягоду было собирать. А то бы вечером пирогов с черникой напекла…

Намёк был чересчур прозрачным, чтобы понять, к чему она клонит.

– Спасибо, Кузьминична, было очень вкусно, – поблагодарила Лия за обед. – Я бы с дорогой душой сходила по ягоды, но надо найти Ля-Ля.

– Вот и я о том же говорю, – поддакнула Кузьминична. – Как кузовок черники в Аюшкином логу наберёшь, тут-то Ля-Ля и объявится.

Лия ничуть не удивилась зависимости появления Ля-Ля от степени наполнения кузовка черникой. Удивилась другому.

– В Аюшкином логу? – недоумённо переспросила она, посмотрела на меня и непонятно почему снова покраснела.

– В Аюшкином, – подтвердила Кузьминична. – Там черничник большой и ягода самая крупная, самая сладкая.

Лия недоверчиво покрутила головой:

– А Ля-Ля чего туда занесло?

– Неисповедимы пути слепой телепортации, – ответила Кузьминична, и у меня отвисла челюсть. Вот те и деревенская бабка! То всё талдычила: «Сергий свет Владимирович, Сергий свет Владимирович…» – и вдруг на тебе: – телепортация!

– А чтоб одной в лесу не страшно было, я тебе сопровождающего дам, – сказала Кузьминична и выразительно посмотрела на меня.

У меня перехватило дух.

– Дык, я… Енто… Мы завсегда… Мы робяты таки…

Уж и не знаю, откуда во мне деревенская старорежимность речи проклюнулась. От квартирной хозяйки заразился, что ли? Если ей можно современными словечками, вроде «телепортации» бросаться, то чем я хуже?

Лия скептически оглянула меня:

– Ещё неизвестно, кто при ком будет сопровождающим. Как бы ему самому в лесу страшно не стало.

Глава шестая

К лесу мы прошли по тропинке через огород Кузьминичны. Более аккуратных грядок мне видеть не доводилось, однако, не будучи специалистом по огородным культурам, ничего необычного в растениях я не обнаружил и, как ни вглядывался, ни кустов растительного мяса, ни бздыни, ни растущего из земли мифического сметанного вымени так и не увидел. Быть может, урожай трансгенных растений уже собрали, и он теперь лежал в закромах? Преддверие осени, как-никак, и большие участки огорода зияли идеально ровными проплешинами чисто убранной, тщательно перекопанной земли.

Сразу за огородом протекала мелкая и узкая, метра три-четыре шириной, речушка, не обозначенная на карте. Она выходила из леса, текла вдоль огородов и, не доходя до древней избы Хробака, снова поворачивала в лес. У куста калины, рдевшегося налитыми гроздьями ягод, через ручей был переброшен утлый деревянный мосток, по которому мы, распугивая лягушек, по очереди осторожно перешли на другой берег и углубились в лес.

Если у дороги на Мщеры лес выглядел густым, чуть ли не дремучим, без единой тропинки, то здесь он был редким, почти без кустов, сухостоя и валежника, словно ухоженный. Под ногами шуршала прелая прошлогодняя листва, мягко пружинила опавшая хвоя.

– Далеко до Аюшкиного лога? – спросил я.

Лия, строго соблюдавшая дистанцию между нами, неопределённо повела плечами:

– Когда как. Когда минут пятнадцать идти, когда полчаса. А если леший водить начнёт, то и заблудиться недолго.

Я помолчал. Либо шутки у Лии такие, либо… В конце концов, если в деревне есть домовики и огородники, то почему в лесу не быть лешему? Хотя в таком редком лесу в наличие лешего верилось с трудом. Леший не огородник, сухостой и валежник убирать не станет. Впрочем, неопределённости пути к Аюшкиному логу было и рациональное объяснение – близость Кашимского аномального треугольника, в котором не раз отмечались сдвиги во времени.

– Никак не пойму, – сказал я, – ты родом из Бубякина или я ошибаюсь?

– С чего ты взял, что я отсюда родом? – удивилась Лия.

– Ты всё здесь знаешь, будто родилась в деревне, и в то же время остановилась в гостинице. Прямых родственников не осталось?

– Я родилась не в Бубякине. Просто часто приходится здесь бывать, вот и знаю многое.

– Тогда и о Кашимском аномальном треугольнике имеешь представление… – задумчиво протянул я.

– Имею.

– И что ты о нём думаешь?

– А чего о нём думать? Я знаю, что это такое.

– Да? – опешил я, застыв на месте, будто уткнувшись в стену.

– Да, – Лия тоже остановилась и усмехнулась: – Рот закрой, а то вид очень глупый.

Я захлопнул рот, переступил с ноги на ногу и уронил пустой кузовок. Кузовок ударился о ногу и откатился к Лие.

– Хорошо, что пустой, – сказала она, нагибаясь за ним.

– Что ты сказала? – переспросил я.

– Говорю, хорошо, что черники в кузовке нет. Плакали бы тогда пироги Кузьминичны.

– Да нет, что ты сказала о Кашимском аномальном треугольнике? – досадливо поморщился я, приходя в себя.

– Что-то ты чересчур впечатлительный, – усмехнулась она и бросила мне кузовок: – Держи.

Я машинально поймал кузовок, продолжая смотреть на Лию требовательным взглядом.

– Тебе как, по-научному объяснить или по-простому? – поинтересовалась Лия, и в её голосе прозвучали те же интонации, что и у Ля-Ля, когда она спрашивала, правду ли ей сказать или соврать. Два сапога пара…

Я корректно промолчал. Что Лия может объяснить по-научному, если в миру ведёт жизнь бомжихи? Это здесь она вот такая – в фирменных джинсах, кроссовках да перчатках по локоть, которые впору разве что к вечернему платью.

Кажется, Лия уловила мои мысли, и в её глазах заискрились смешинки.

– Ах, да, ты ведь у нас уфолог, – саркастически заметила она. – Диссертацию пишешь…

Я снова промолчал. Если птеродактиль Ксенофонт знал о диссертации, то Лие, как говорится, сам бог велел.

– По-научному, так по-научному. Область так называемого Кашимского аномального треугольника является дезориентирующим фантомным образованием, выполняющим отвлекающе-маскировочную функцию базового объекта.

Наверное, лицо у меня вытянулось, потому что Лия фыркнула и добавила:

– А по-простому – четырёхмерная тень деревни Бубякино.

– Зачем? – глупо спросил я.

– Чтобы такие любопытные, как ты, изучали Кашимский аномальный треугольник, а в Бубякино нос не совали.

– И что здесь надо прятать?

– А ты оглядись. Вдруг сейчас из-за кустов леший появится?

Я растерянно оглянулся. Деревья как деревья, кусты как кусты. Сосны, осины, кое-где берёзки. Опавшая хвоя под ногами, прошлогодние шишки… Лес как лес. Обычный. Вот только грибов, которых, по словам Кузьминичны, в лесу видимо-невидимо, не было.

Лия прыснула, с ветки ближайшей осины застрекотала, будто насмехаясь, сорока, и тогда я понял, что меня провели. В очередной раз, как мальчишку. Нравится им всем психологические тесты на мне ставить… Мол, не суй нос, куда не попадя, если не отдавят, то утрут. Либо будут долго за него водить… И всё же хамить я не стал.

– Пирогов с черникой хочу… – буркнул я, не глядя на Лию. – Идём.

И зашагал в лес. Врал я. Не хотелось мне пирогов с черникой, хотелось поцеловать Лию.

– Ты куда? – остановила она меня.

– За черникой.

Я обернулся. Лицо у Лии было серьёзным, и мне показалось, будто она жалеет, что посмеялась надо мной. По крайней мере, я на это надеялся.

– В той стороне болото.

– Куда тогда идти?

Лия окинула меня оценивающим взглядом, словно сомневаясь, стоит ли вести меня к Аюшкиному логу, и вздохнула, явно оставшись недовольной осмотром.

– Иди за мной, – сказала она и зашагала в лес значительно левее моего направления. В том же направлении километрах в десяти отсюда находился Кашимский аномальный треугольник. Или дезориентирующее фантомное образование.

Я шагал метрах в трёх позади Лии, соблюдая установленную ею дистанцию, смотрел на её импозантную причёску, которую она старательно оберегала от разлапистых веток сосен, и пытался представить, что за шишку на затылке она прикрывает париком. Ничего путного у меня не получалось.

В воздухе пахло хвоей, но запах был необычный для сырого предосеннего леса: сухой и терпкий – так пахнет в сосновом лесу в знойный полдень. Может быть, у Лии духи такие? Знойные… Судя по её характеру, духи ей не подходили. Не соответствовали. Но мне, странное дело, нравились, если, конечно, это духи, а не натуральный запах хвои.

– Что-то я грибов не вижу… – пробурчал я, возобновляя разговор. Не мог на неё долго обижаться, и всё тут. Влекло меня к ней, и ничего с собой я поделать не мог.

– Ты в лес за грибами пошёл или за черникой? – спросила Лия через плечо.

– За черникой…

– Пошёл бы за грибами, были бы грибы.

– Можно подумать, что они живые и прячутся, – пробурчал я, но Лия не ответила. Тогда я спросил о другом: – Кто такой Аюшка?

– Кто-кто?

– Аюшка или Аюшкин. В честь которого лог называется. Или это она?

Лия хмыкнула.

– Не он и не она. Это… – Лия запнулась, помолчала и закончила неожиданно натянутым тоном: – Вообще-то русский язык нужно знать.

Сказала, как отрезала.

Я покопался в памяти, пытаясь отыскать какие-либо ассоциации. «Аюшкин лог… Аюшки…» Вроде бы что-то наподобие отклика… Мол, чего надо… Кричишь, скажем, в лесу: «Ау!», а в ответ из ближайших кустов: «Аюшки?» Версия для леса выглядела убедительно, но мне почему-то казалось, что в слово заложен какой-то иной смысл. С чего бы тогда Лия отвечала натянутым тоном? Будто я попросил объяснить, что такое дрынобула. Неужели нечто похожее?

– Вот мы и пришли, – сказала Лия, выходя на поляну – небольшую ложбинку между двумя пологими склонами, поросшими редким лесом. Будь поляна на метр ниже, здесь определённо бы раскинулось болото.

– Это лог? – недоумённо спросил я.

– Лог.

В моём представлении лог должен быть длинным, извилистым, мрачным, между высокими, как сопки, холмами. Крикнешь в таком логу «Ау!» – и эхо пойдёт по нему гулять многократным отражением, будто кто-то перекликается. В этой же полянке было не более пятнадцати метров, и окружали её не холмы, а так, бугорки. Крохотуля, а не лог. Вот уж, действительно, в нём на «Ау!» разве что «Аюшки?» и услышишь, а эха не дождёшься.

– Какой же это лог? – пренебрежительно отозвался я. – Так, ложбинка…

– Под ноги посмотри, – насмешливо заметила Лия.

Я глянул и ахнул. Полянку покрывал сплошной ковёр мелких кустиков черники, и трудно было определить, чего в поросли больше – зелени листьев или черноты крупных ягод.

– Сюда надо было идти с заплечными коробами, а не с маленьким кузовком, – сказал я.

– На рынке черникой торговать собрался? – неприязненно заметила Лия. – Что вы за люди такие – всё бы под себя грести да грести. Не для одного тебя черника в лесу растёт.

– Вот те на! – попытался я перевести всё в шутку: – А для кого же ещё?

Лия шутки не приняла:

– В лесу много зверья, ему тоже надо что-то есть.

Говорила она в сторону, не глядя на меня, и лицо при этом было строгим, отчуждённым. Она начала аккуратно, освобождая палец за пальцем, стягивать перчатки, и я увидел, что большие пальцы у перчаток пустые. Как же она за столом ложку держала? Во время обеда у меня сложилось твёрдое убеждение, что в перчатках искусные протезы, идеально имитирующие большие пальцы – никто посторонний в жизни бы не догадался, что их нет. Странно всё это… А говорящий птеродактиль, а голубое подобие долгопята привидения – это не странно? Что вообще в деревне Бубякино нормальное? Разве что пироги с грибами у Кузьминичны да вот черника-ягода под ногами.

– Поставь кузовок, – по-прежнему не глядя на меня, указала под ноги Лия. – Ты будешь собирать слева, я – справа. – Она присела на корточки. – Ягоду не топчи и собирай всю подряд. Дело нехитрое.

Я присел и начал рвать чернику. По одной ягодке. Ноги почти сразу начали затекать, однако на колени я стать не решился, опасаясь запачкать брюки.

У Лии, несмотря на отсутствие больших пальцев, дела шли гораздо лучше. Она подводила растопыренные пальцы под кустик, проводила по стеблям как гребёнкой, и у неё сразу набирались полные горсти ягод. Я попытался воспроизвести её технологию, но в результате получил горсть раздавленных ягод. Пришлось съесть, чтобы не выбрасывать. «Нехитрое» дело всё-таки оказалось мне не по зубам, и я продолжил собирать по одной ягодке, с завистью бросая косые взгляды на так и порхающие руки Лии.

Лицо у Лии было сосредоточенным, почти суровым, на меня она не смотрела, но я вдруг заметил, как на щеках начал разгораться румянец.

– Перестань пялиться на мои руки! – наконец не выдержала она.

– Почему? – изумился я.

– Ты же считаешь меня уродиной!

– Что ты, Лиечка! Ты очень красивая. Я завидую, как ты своими руками чернику рвёшь, у меня так не получается…

– Хватит! – Щека у Лии дёрнулась, и я осёкся, поняв, что, упомянув её руки, сморозил глупость. – Когда болтаешь, ещё хуже. Работай молча!

– Я вовсе не хотел тебя обидеть… – растерянно пробормотал я.

Лия отвернулась и с каменным лицом продолжила собирать чернику. Я тяжко вздохнул, развёл руками и, не найдя, что добавить, тоже стал рвать чернику. И всё же, несмотря на запрет, продолжал исподтишка поглядывать на Лию. Мне снова захотелось коснуться её руки и испытать странное ощущение непонятного разряда между нами, болезненное и вместе с тем влекущее. Я пытался вроде бы невзначай коснуться её пальцев, когда мы бросали ягоды в кузовок, но, как ни ловчился, из моей затеи ничего не выходило. То ли Лия читала мои мысли, то ли у неё было прекрасное периферийное зрение. Поняв, что моя уловка разгадана, я снова тяжко вздохнул и продолжил собирать чернику, не глядя на Лию. Нечего себя попусту обнадёживать.

Руки встретились над кузовком действительно невзначай, когда он был уже почти полон. Снова между нами проскочила болезненно-томная искра, но в этот раз Лия ладонь не отдёрнула, и наши руки будто прикипели друг к дружке. Медленно-медленно, боясь поверить в случившееся, я поднял глаза на Лию. Она застыла в неподвижности, в упор смотрела на меня широко распахнутыми глазами, и только голубая венка дёргалась у неё на шее, да лицо наливалось румянцем. Всё ещё не веря себе, я осторожно потянулся к Лие и наконец-то поцеловал.

Но вкуса губ так и не ощутил, потому что началось сплошное сумасшествие. Светопреставление, угар. Сознание затянул белесый туман, я ослеп, потерял чувство ориентации в пространстве и весьма смутно представлял, что с нами происходило. Кажется, мы срывали друг с друга одежды, кажется, в буйстве экстаза, слившись воедино, катались по черничнику… Все эмоции выплеснулись, захлестнули громадной, как цунами, волной, и не было желания в них разбираться. Хотелось одного: быть на гребне сумасшедшей волны своих эмоций, ощущать заполонившее душу, перехлёстывающее через край чувство беспредельного восторга.

Когда я очнулся и смог наконец что-либо соображать, то увидел, что мы голышом лежим посреди Аюшкиного лога, чумазые от черничного сока. Голова Лии покоилась на сгибе моей руки, глаза были закрыты. Черты лица разгладились, утратили отчуждённость, и оно было спокойным и умиротворённым. Парик где-то потерялся, но голова оказалась не лысой – её покрывала причудливая причёска из ороговевших, превратившихся в монолитную застывшую шапку, каштановых волос. Известный мутагенный фактор носорожьего рога, но у людей практически не встречающийся.

– Я же говорила, что уродина, – не открывая глаз, сказала Лия.

– Что ты, Лиечка, ты очень красивая… – сказал я и вдруг понял, что не вру.

Я взял её безвольную руку, повернул к себе ладошкой, поцеловал и ощутил на губах лёгкое покалывание. Ещё мгновение назад эти ладони жгли моё тело. Я снова поцеловал ладошку и почувствовал терпко-горьковатый запах разогретой солнцем хвои. Нет, это были не духи и не запах леса – так пахло её тело.

– Будешь теперь весь зелёный, как я, – тихо сказала Лия.

– Ну и что?

Я покосился и увидел, что она смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Взгляд был настолько проникновенный и открытый, что в душе всё перевернулось, и я невольно отвёл глаза. На такую искренность я был неспособен.

– На себя посмотри… – смущённо пробормотал я. – Вся в черничном соке… Кстати, черника из семейства вересковых.

– И что из этого? – натянуто спросила Лия. Она меня поняла.

– Существует древняя баллада, что когда-то из вереска варили чудодейственный мёд, – проговорил я. – Но рецепт его приготовления последний медовар унёс с собой в могилу, и под пытками не раскрыв секрет. – Я снова поцеловал её ладошку и тихо процитировал: – «…Пускай со мной умрёт моя святая тайна, мой вересковый мёд».

– Я знаю эту балладу, – отстранённо сказала Лия. Не цитат из легенды она ждала от меня.

Я наконец отважился, посмотрел ей в глаза и постарался, чтобы мой взгляд был таким же открытым и искренним, как её.

– У меня такое чувство, будто только что пил вересковый мёд, – сказал я и потянулся к её губам.

Но Лия отстранилась.

– Погоди, здесь кто-то есть…

Я приподнялся, окинул взглядом полянку и не узнал её. Ровный ковёр черничника был смят, растерзан, истоптан, наша одежда, разбросанная по поляне, пестрела пятнами черничного сока, кузовок лежал на боку, собранные ягоды рассыпаны. Да уж, порезвились мы, иначе не скажешь… Будто в колдовском угаре. Будто бабка нагадала. Кузьминична. Бедные лесные зверушки, о пропитании которых так пеклась Лия, ничего теперь им не достанется…

Никого на полянке я не увидел, зато услышал, как за трухлявым пеньком метрах в пяти кто-то возится и шуршит.

– Тише ты… – прошипел знакомый голос.

– А я хочу посмотреть… – протяжно ответил другой, тоже знакомый голос.

– Не высовывайся! – свистящим шёпотом предупредил первый голос, и я узнал птеродактиля Ксенофонта. – Не мешай им, они сексом занимаются.

– Не сексом, а любовью, – поправила Ля-Ля.

– Любовь, любовь… – пробурчал птеродактиль Ксенофонт. – Понапридумали… Естественное влечение полов с целью продолжения рода. Секс!

– А у них – любовь, – не согласилась Ля-Ля.

Я схватил кроссовку и запустил в пенёк. От удара с пенька посыпалась труха.

– А ну, не подглядывать!

– Мы и не думали…

Из-за пенька на длинной шее высунулась голова птеродактиля Ксенофонта. Я схватил вторую кроссовку, швырнул, метя в зубастую пасть, но промахнулся. Голова мгновенно спряталась, а кроссовка, снова попав в пенёк, подняла облачко трухлявой пыли. За пеньком закашляли.

– Не надо больше швыряться… Здесь дышать нечем.

– Тогда сидите тихо и не высовывайтесь, пока мы не оденемся!

– А вы что, голые?! – безмерно удивилась Ля-Ля. – Ой, я хочу посмотреть!

Она захихикала.

– Я кому-то посмотрю! – предупредил я. – И в тебя кроссовкой запущу!

– У тебя что, четыре ноги? – ехидно поинтересовался птеродактиль Ксенофонт, но высунуться из-за пенька на всякий случай поостерёгся. И правильно сделал.

– Две. Но на двоих – четыре. Ещё пара кроссовок осталась.

За пеньком помолчали.

– Ладно, убедил. Одевайтесь…

Лия села, поцеловала меня в плечо, но тут же отстранилась.

– Давай одеваться, – сказала она. Лицо у неё снова стало каменным, а голос отчуждённым.

Я её понимал. Никто не любит, когда за ним подглядывают в интимные моменты жизни. Разве что извращенцы. Встав, я быстро натянул брюки, надел рубашку, одну кроссовку, хотел надеть вторую, но она оказалась женской. Шагнув к пеньку, подобрал кроссовки и одну передал Лие.

Обувшись, я распрямился и посмотрел на Лию. Она уже оделась, прикрыла голову париком и сидя натягивала кроссовки. Джинсы, голубая футболка пестрели пятнами черничного сока.

– Н-да… – с сожалением протянул я. – Не будет у нас пирогов с черникой.

– С чего ты взял? – Лия завязывала шнурки на кроссовках и на меня не глядела. – Ты взаправду решил, что Кузьминична нас за черникой посылает? Она ещё утром и грибов, и черники набрала.

– Что?! – оторопел я.

– Скоро вы там? – воззвал из-за пенька птеродактиль Ксенофонт.

Я ошарашено посмотрел на пенёк и перевёл взгляд на Лию. Она встала, подошла к перевёрнутому кузовку и стала загружать в него вывалившуюся чернику.

– Можете вылезать… – растерянно пробормотал я.

Первым показался птеродактиль Ксенофонт. Растопырив крылья, он неуклюже, цепляясь когтями за остатки коры, взобрался на пенёк.

– Иди сюда, принцесса! – умащиваясь поудобнее, позвал птеродактиль Ксенофонт. – Аюшка моя…

Только тогда я наконец вспомнил древнерусское значение слова «аюшка», и всё стало на свои места. И колдовской угар, охвативший нас, и многозначительные намёки Кузьминичны… Вот, значит, в чём дело… Вот почему Лия смутилась и покраснела, когда Кузьминична сказала, где надо чернику собирать… Ну, Кузьминична! Ну, старая сводня!

Ля-Ля влезла на пенёк, птеродактиль Ксенофонт, посторонился и приобнял её правым крылом. Ля-Ля прильнула к нему и потёрлась мордочкой о его грудь.

Я посмотрел, как они изображают сладкую парочку, и мстительно спросил:

– Вы что, за пеньком сексом занимались?

– Тьфу, дурак! – возмутилась Ля-Ля.

– Соврать не могла, что ли? – упрекнул птеродактиль Ксенофонт.

– И ты дурак! – обиделась Ля-Ля и стряхнула с себя его крыло. От негодования она посинела и стала совсем прозрачной.

Лия молча всучила мне кузовок, наполовину заполненный мятой черникой, и подошла к пеньку.

– Иди ко мне, бедная моя девочка, – протянула она руки к посиневшему подобию долгопята-привидения, – обижают тебя, бяки нехорошие…

– Да, бяки… – всхлипнула Ля-Ля, забралась к ней на руки и уткнулась мордочкой в плечо, – нехорошие…

– Бабские сопли, – презрительно фыркнул птеродактиль Ксенофонт, взмахнул крыльями, подлетел ко мне и уселся на плечо, больно впившись когтями. – Вы позволите, Сергий свет Владимирович?

– Иди к чёрту! – гаркнул я, стряхивая его.

Птеродактиль Ксенофонт взмыл над нами и обиженно прокаркал:

– Злые вы… Улечу я от вас…

– Попутного ветра! – крикнул я. – Скажи спасибо, что мои пожелания не сбываются, как у Василия!

Птеродактиль Ксенофонт сделал над нами широкий круг, подозрительно покряхтел, но, то ли пожалел нас, то ли желудок был пустой, гадить не стал и улетел восвояси.

– Пойдём в Бубякино, – предложила Лия, поглаживая прильнувшую к плечу Ля-Ля. Подобие малайского долгопята-привидения, потихоньку успокаиваясь, начало светлеть.

– В таком виде?

Я глянул на свои руки в разводах черничного сока и непроизвольно повёл плечами. Рубашка местами прилипла к телу. Сладок сок черники…

– Предлагаешь остаться здесь до ночи? Или в речушке искупаться?

Лия была всё такой же ершистой и неприступной, словно между нами ничего не произошло. Досталось ей в жизни со своим уродством.

– Не мешало бы, – как можно мягче сказал я. Мне-то что? С мужика – как с гуся вода. А ей каково? Здесь деревня, как-никак, простота сексуальных отношений тут неприемлема до сих пор. Начнутся пересуды, злословье…

– В речке вода такая, что будешь ещё чумазее, – фыркнула Лия. – Не переживай, приставать не буду. Попили верескового мёда, и на том всё!

Она развернулась и зашагала прочь. И мне ничего не оставалось, как поплестись следом. Женщины в моей жизни бывали всякие. Бывало и почти так, как сейчас: встретились, понравились друг другу, переспали и спокойно расстались без каких-либо взаимных претензий. Секс – не повод для знакомства. Звучит пошло, но таковы современные реалии. Однако сейчас было иначе. Я шёл за Лией, глядел на её стройную фигуру, а на моем теле всё ещё продолжали гореть ожоги её ладоней. Вновь вернулось странное чувство, которое я ощутил, впервые прикоснувшись к руке Лии: было грустно и тоскливо, будто нежданно-негаданно обрёл что-то неизмеримо ценное и тут же его потерял. Безвозвратно. Только теперь это чувство было гораздо острее…

До деревни мы не сказали друг другу ни слова. Молча вышли из леса, перешли по мостику через речушку.

Лия приостановилась и обернулась.

– Тебе сюда, – указала она глазами на огород Кузьминичны. – А мне туда, – кивнула в сторону гостиницы.

– Лия… – попытался я вставить слово, но она перебила.