Что делать?! Что, твою мать, делать?!
– Была, не была!!! – кинулся прямо навстречу желто-зеленому, лоб в лоб, как идущий на таран, словно Борис Ковзан.
Удар и странное ощущение, будто плюхнулся в неглубокий прогретый июльским Солнцем пруд. Перед глазами поплыла радужная пленка, а когда зрение прояснилось… Я стоял в каком-то тускло освещенном чахлыми лампочками подвале с белеными стенами. На меня смотрел сырым мясом лица мальчик с содранной кожей.
– Долго, – недовольно пробурчал он, брызнув красно-белой сукровицей, – опаздываешь.
– Ты кто?
– Короткая у тебя память… или совесть мешает вспомнить?
– Какая совесть, какая память?
– Оставил меня ждать, а сам…
– Коля?!
– Для папы с мамой я был Коля, а для тебя оказался входным билетом в город.
– Они тебя?..
– Говорю же, входной билет, который не жалко надорвать и выбросить. Ладно, пошли, – повернулся и пошел.
Я невольно зашагал следом, глядя в окровавленный затылок. За крашеной в зеленый цвет железной дверью обнаружился выход на кольцевую галерею, охватывающую Круг.
– Смотри, – Коля показал на снующие по Кругу трамваи. – Сейчас Круг думает, кто ты и что ты.
– Как он может думать?
– Видишь вон те дырки в стенах? Потоки воздуха от трамваев попадают в них и по разным трубам идут в разные элементы. Если повезет, тебя признают достойным стать жителем города; если нет – части твоего разрезанного трамваями тела раскидают за границей города, другим в назидание.
– Аналоговая пневматическая вычислительная машина! – осенило меня.
– Точно, машина от воздуха и она решает.
– Читал про такие системы в старину. Но как трамваи проходят сквозь друг друга?
– Я откуда знаю? Я же не учитель физики.
– Почему меня не задавило?
– Ты про квантовую физику слышал?
– Я инженер.
– Тогда должен понять: сейчас ты, как кот Шредингера, завис между жизнью и смертью: и не жив, и не мертв. И только от трамваев зависит, какое состояние станет определенным…
– Получается, все жители прошли через это?
– Из вновь прибывших – да. А те, кто были старожилами, – Коля пожал плечами, – кто же их знает?
– Но ведь судьба кота Шредингера определяется случайным образом!
– Тогда стой молча и молись, чтобы случайность была на твоей стороне.
– Откуда ты все это знаешь?
– Когда из меня делали входной билет для тебя… много порассказали.
– Прости…
– В город нельзя войти без билета…
– Почему?
– Трамваи своим движением создают особую структуру пространства-времени. Если бы они вдруг остановились, то весь этот кусок реальности просто бы исчез. А так они тактом движения задают частоту системы, вектором движения – общий вектор. Трамвай здесь одновременно ножницы, перекраивающие ткань пространства-времени и иголка с ниткой, сшивающая разрезанную ткань. Они ездят, создавая священный союз физики и биологии, разрезая-сшивая, закручивая, как в вихре, и получается многослойность, вроде, как листья на капустном кочане, а внутри локальное пространство, с соответствующим образом искривленными границами. Без трамваев в этот «кочан» попасть уже невозможно. Понял?
– Не совсем.
– Еще бы ты сходу понял. Тут не всякий математический физик просто так, на пальцах, разберется. Даже Эйнштейн не въехал в структуру и содержание этого пространства, не расшифровал комплект скалярных потенциалов.
– А трамваи когда-нибудь остановятся?
– Нет, их приводит в действие энергия гармонических колебаний Вселенной. Пока будет существовать Вселенная, трамваи будут ездить. А вот у тебя столько времени нет.
– И кто все это создал?
– Вот этого я не знаю. И возможно, не знает никто, из ныне живущих в городе.
– Тебе больно?
– Сам как думаешь?
Мы замолчали, глядя на решающие мою судьбу трамваи.
Рассказ написан на конкурс «Черная метка 2019» сайта «Квазар». Занял 6-е место. Вошел в сборник «Избранные. Черная метка 2017/18/19» https://ridero.ru/books/izbrannye_chernaya_metka_i/
Отец приехал из города необычно задумчивым, и, что еще более поразительно, трезвый.
– Андрей, аль помер кто? – встревожилась мать.
– С чего ты взяла?
– Ты трезвый вернулся.
– Что же я алкоголик какой? – фальшиво возмутился отец. – Я чай работник культуры, не фигля-мигля какой.
– Так что случилось? – не отставала мать.
– Слышал я историю одну, – сел за стол, закурил. – Что ежели настоять змеиный глаз на спирте, то можно жить вечно.
– Сомнительно как-то, – нахмурилась мать. – Если бы все было так просто.
– Что тут простого? Ты сначала змею поймай, глаз вырви, а потом говори. Глаз должен быть целым – вот дела, да?
– Правый или левый?
– Думаешь, есть разница? – отец почесал затылок и сам себе ответил: – Конечно, есть. Слушай, – смутился, – я как-то не надумал спросить.
– А кто тебе сказал?
– Да заехал к куму, а у него мужик выпивает. Не простой: руками может оперировать, как филиппинец.
– Ничего себе!
– Вот он взял, руками так вот просто поводил, – отец изобразил, – и мне стало холодно.
– Да иди ты!
– Вот и я про то же. Выпили мы, он и рассказал про глаз.
– Сомнительно.
– Что ты вечно сомневаешься, как бабка старая? Завтра сходим в лес, поймаем змею и проверим.
– Легко сказать, поймаем.
– Что трудного? – спросил раздраженно. – Что за привычка раздувать из мухи слона? На болотах змей полно. Должны быть.
– А на работу?
– Что такое работа по сравнению с бессмертием? – плюнул на пол. – Еще успеет надоесть.
– Логично, – подумав, согласилась мать. – Я тоже отгул возьму.
Назавтра мы пошли на болото.
– Где все змеи? – бурчал отец. – Как корова языком слизала.
– Ты давно вообще змей видел? – спросила мать.
– Не считая твоей мамы – давно.
– Хам ты!
– Сама ты… – замер. – Смотрите.
Посреди чахлых деревьев, будто палец в небо, торчал камень. На нем сидела – я протерла глаза – большая птица с женской головой и смотрелась в зеркало, ручку которого крепко сжимала в лапе.
– Что это? – прошептала мать и перекрестилась.
– Болотный газ, – убежденно сказал отец. – Галлюцинации от него.
– Прямо как живая.
– Я и есть живая, – прокуренным и пропитым голосом отозвалась полуптица и, отодвинув зеркало, брезгливо посмотрела на нас. – А вот вас какой бес сюда принес?
– Мы это… – начала мать.
– Что ты с ней разговариваешь? – одернул отец. – Это глюк. Ты что, психичка, с глюком говорить?
– Сам ты глюк, кудрявый! – полуптица плюнула в отца, но не доплюнула. – Я Виктория! Мужик, ты что курил?
– Я вообще курить бросил, – насупился отец (он всегда был жаден на сигареты). – До пенсии хочу дожить.
– Чего тогда по болотам шаришься?
– Мы это… – снова вступила мать, – змею ищем.
– Со змеями нонче не то, что давеча, – развела крыльями, явив обвисшие женские груди, – как китайцев в тайгу пустили, так змеи стали ныкаться по нормам да ущельям, болотам да пустошам.
– Это болото? – отец обвел рукой вокруг.
– Резонно, кудрявый.
Отец приосанился, мать дернула его за волосы.
– Что ты с ней треплешься? – прошипела злобно. – Кобель! Сисек не видел?
– Ничего я не треплюсь, – пробурчал, – я просто как зоолог смотрю: у птицы грудь. Прикольно же. – А громче спросил:
– Скажите, а тут змей нет поблизости?
– Вот же настойчивый, – в сторону сказала Виктория, – люблю таких. Слышь, мужик, есть тут один ползучий, но страшный, страсть просто.
– Где? – отец аж подскочил от нетерпения.
– Сейчас. Змей! – прокричала и закашлялась, заклекотала грудью.
– Чегось? – из-под коряги выглянул блеклый поседевший змей с повязкой на глазу. – Третий нушшен?
– Уже нет! – отец молнией метнулся вперед и цепко ухватил добычу за шею.
– Ты шшего, мушшик? – полузадушено прошипел змей. – Попуталшшя?
– Молчи, ремень ползучий! – ловко выволок из-под коряги, растянул перед нами. – Смотрите, какой красавец. И здоровучий.
– У него глаз один, – холодно сказала мать.
– Как один? – отец загнул змея, уставившись ему в морду. – Ты куда глаз дел, тварь?
– А шшо я? – обиженно шипел змей. – Это Адам окошшел от забродивших яблок и буянил.
– Тот еще дебошир, – подтвердила Виктория. – Как накатит, так никакого сладу с ним нет. Начинает бить себя в грудь и кричать: «Я по образу и подобию, а вы ошибки!»
– Вы нам зубы не заговаривайте, – прервала мать. – Нам глаз нужен.
– Глаз вшшем нушшен.
– Для начала и одного глаза хватит, – решил отец. – Зато не перепутаем, где правый, где левый.
– Логично, – кивнула мать и достала из сумочки нож-бабочку. В молодости она с ним грабила мажоров. – Держи крепче, чтобы глаз не повредить. Света, доставай.
Я, вздохнув, достала из сумки банку со спиртом, открутила крышку.
– Вы это шшо удумали? – встревожился змей. – Я в «Гринпис» буду жаловаться! Права не имеете!
– Не шипи, – отец встряхнул ползучего. – Два глаза роскошь, один не к чему. Катя, режь!
– Штойте! Штойте! Я вам клад укашшу!
– Клад? – отец задумался.
– Что ты его слушаешь? – мать шипела не хуже змея. – Ты столько денег заработаешь, что никакого клада не надо будет.
– Логично, – тряхнул кудрями, будто конь гривой. – Вынимай глаз.
– Пошшвольте, зашшем вам мой глашш?
– Для бессмертия, – бесхитростно объяснил отец.
– Но пошшему мой?
– Мужик так один сказал.
– Неушеели вы ему поверили?
– Нет, у нас доверий, но проверяй, – жизнерадостно улыбнулся. – Дружба дружбой, а табачок врозь.
– Жалко, что вы на сигареты не богаты, – вздохнула Виктория.
– Андрей, – прошипела мать, – у ей два глаза.
– И что?
– Может от нее тоже какая польза может быть.
– Логично.
– Давай я ее на сигареты подманю, а ты змеюкой хлестнешь.
– Давай. На крайняк суп сварим.
– Есть у меня, – громко сказала мать, показывая сумочку – только они с ментолом.
– Давай! – Виктория радостно встопорщила перья и наклонилась вперед, опасно балансируя. – Еще лучше!
– Берите, – мать достала пачку.
– Можно две? – клюв алчно распахнулся.
– Хоть три! – выкрикнул отец и хлестнул змеей, словно бичом.
Оглушенная полуптица камнем рухнула с камня.
– Рожденный ползать летать не сможет, – отец как лассо намотал оглушенного змея на руку.
– Хорош трепаться, – мать резала шею Виктории, – ты, раззява, глаз змеюке вышиб.
Отец с сожалением поднял и оглядел безвольно свисавшую голову:
– И правда. Ладно, потушим – будет как в Таиланде. Считай, что в отпуск смотались.
– Это да, – мать достала влажные салфетки и брезгливо вытирала кровь с рук, – и полубабу видели и змею съедим.
– Экономия, – согласился отец и резким взмахом размозжил голову змея о камень. – И мясо в доме. А глаз мы и в другой раз найдем, да, Светка? – взял у меня из рук банку и отхлебнул спирта. – Главное – мир в семье, а бессмертие подождет.
– И курить вредно, – добавила я.
Рассказ участвовал во II этапе Чемпионата-2019 портала Табулатура
Был опубликован в №9 за 2019 год журнала «Испытание рассказом»
Пять часов утра не лучшее время для размышлений – не лучшее и не худшее, но думать мне совершенно не хотелось, поэтому я монотонно долбил макивару1, привязанную к дереву, наслаждаясь утренней тишиной. Удар, еще удар. На задворки сознания проник шум мотора. Машина остановилась метрах в двухстах, водитель, не гася фары, несколько раз посигналил. Фары погасли, раздался хлопок дверцы. Пока человек грузно хрустел свежим снегом ко мне, я взял висевший на ветке домино2 и надел на обнаженный торс.
– Бог в помощь, – негромко сказал он, не дойдя до меня пары шагов.
– Олег, пять утра. Все нормальные люди спят. И вообще, сколько раз я просил не упоминать имя господа всуе?
– Просил, – не стал отрицать он. – Извини, что побеспокоил, но дело срочное.
– Если бы ты только знал, сколько раз я слышал эту фразу. Что там, опять кто-то должен мне деньги?
– Нет. Моему двоюродному брату нужна помощь. У него большие проблемы.
– У всех большие проблемы в этом мире. А у тех, кто рвется решать чужие проблемы, проблемы становятся еще больше, – я натянул капюшон. – Ладно, зови.
Он протопал обратно к машине и вскоре вернулся с парнем лет двадцати, лицо которого украшали здоровенный синяк под левым глазом и рассеченная губа.
– Здравствуйте.
– И ты не болей. Что стряслось?
– Понимаете, такое дело. Я двоюродный брат Олега, давно его не видел, живу в городе Д., работаю на заводе инженером, а тут объявили праздник двадцать шестого декабря и мэр…
– Давай короче, – подняв ладонь, остановил его я. – Не стоит тратить чужое время.
– Мэр приказал полиции забрать мою невесту, чтобы принести ее в жертву на площади! – на одном дыхании выпалил он.
– Как ты сказал, зовут вашего мэра?
– Драго. Он серб и… – хруст ломающегося дерева заставил его замолчать. Он потрясенно смотрел на мой левый кулак, с которого на снег капали черные капли крови. Снег под каплями шипел и испарялся.
– Поехали, мне надо собраться, – я взял прислоненную к стволу трость и похромал к машине.
Дорога до города Д. заняла три часа, проведенных в тишине.
– Как там тебя зовут? – обратился я к съежившемуся на заднем сидении парню.
– Слава.
– Полиция тебя ищет?
– Да, когда они пришли за…
– Довольно, – остановил его я. – Как говорил герой одного фильма, город новый, а история старая. И ты даже не представляешь, насколько старая.
Въезд в город перекрывали две машины полиции.
– Олег, если не съедем на базаре, то будем валить наглухо. А ты, Славик, заляг и не высовывайся.
Навстречу шагнул раскормленный полицейский в капитанских погонах.
– Выйти из машины! – четыре автоматных ствола, направленных на нас, уверенности не прибавляли.
– Выходим. Работай капитана, я остальных, – вполголоса скомандовал я, открывая дверь и начиная неспешно выбираться из машины. Олег хлопнул дверью. Выбравшись, я оперся на трость и посмотрел на полицейских. Они невольно уставились на меня в ответ. Оно и понятно, не каждый день встречаешь монаха в подпоясанном толстой веревкой изрядно поношенном плаще с капюшоном.
Слева краем глаза ухватил мелькнувшее тело. Олег взял капитана в борцовский захват, вырваться из которого не было практически никакой возможности. Треск ломаемой шеи, стволы мучительно медленно начинают сдвигаться в его сторону, а я срываюсь с места. Длинная очередь из автомата уже мертвого капитана срубила еще двоих. Оставшегося сержанта убил я.
– Тачки отгони и потом опять перекрой проезд, – скомандовал я.
Сзади раздались странные звуки. Это рвало Славика.
– Ничего, привыкнешь, – утешил его Олег, садясь в полицейскую машину.
– Слава садись на переднее сиденье, будешь дорогу показывать, – сгружая собранное оружие в машину, распорядился я.
Мы двинулись дальше по городу, слушая указания потрясенного Славика:
– Налево. Прямо. Прямо. Налево. А теперь до конца. Там будет площадь, а на ней здание мэрии.
– У вас всегда так малолюдно? – оглядывая пустые улицы, поинтересовался я.
– Просто все на работе сейчас. Без разрешения покидать рабочее место никому нельзя.
– Трудовая дисциплина, – усмехнулся Олег.
Машина выехала на площадь, которую лениво чистили сразу три снегоуборочные машины.
– И улицы у вас убирают, – продолжал Олег, притормаживая возле большого здания с двумя входами.
– Ну что пошли, – мы вылезли из машины. – Олег, АКСУ возьмешь?
– Нет, я лучше со своим, – он открыл багажник, извлекая помповое ружье Моссберг 500А. – А ты?
– Я по старинке, – опираясь на трость, захромал вверх по ступенькам. – Славик, возьми хоть ты – прикроешь с тылу, если что.
Двое охранников ЧОПа, стоявших возле рамки металлоискателя изумленно вылупились на нас. Я прошел между этими соляными столбами и двинулся к рецепшену. Сзади раздались два глухих удара – с таким звуком приклад врезается в череп.
Просторный лифт поднял на второй этаж. Напротив распахнувшихся дверей были монументальные дубовые двери приемной. Приоткрыв дверь, я скользнул вовнутрь.
– Кто тебя пропустил сюда, убогий? – угрожающе поинтересовался горилла, делая шаг от двери кабинета мне навстречу.
Взгляд его переместился мне за спину, и я не стал терять времени. Мощный удар тяжелым ботинком со стальным носком в пах заставил его издать нечленораздельный вскрик и согнуться. Я сделал шаг назад и вновь ударил правой ногой навстречу сгибающемуся обезьяну, на этот раз в челюсти.
– Туда нельзя, там совещание, – полузадушенно пискнула секретарша.
– Сейчас рядом с ним ляжешь, – погрозил Олег, проходя к дверям.
Я вошел в распахнутую дверь. Он сидел во главе длинного стола – грузный и оплывший плосколицый человек в темных очках. Остальные видимо были городской элитой: полицейский генерал, армейский полковник, осанистый священник и еще какие-то персонажи.
– Все вон, – негромко сказал я в наступившей тишине.
– Ты, кто такой и что себе позволяешь? – первым пришел в себя полицейский. – Да я…
Заряд картечи, угодивший в грудину, заставил его заткнуться.
– Вон, – откинув капюшон, повторил я. На этот раз возражений не последовало. – Олег, присмотрите там за ними. Если что – валите.
Мы остались в кабинете вдвоем. Он неспешно снял очки, блеснув черными вертикальными зрачками в желтых глазах, и трижды хлопнул в ладони, аплодируя:
– Нашел меня все-таки. Молодец.
– А тебе нечего было высовываться. Сидел бы в своем болоте и не лез, куда не следует.
– Все такой же непримиримый? Да, кстати, может, выпьем за встречу?
– Нет.
– Жаль, хотелось продлить приятный миг, перед тем как расстанемся. Может, поговорим? – он явно издевался надо мной.
– Нам не о чем разговаривать.
– Столько лет не виделись и не о чем? Я вот мэром стал, прошу заметить, всенародно избранным, а ты чем сейчас занимаешься?
– Долги выбиваю.
Он клекочуще рассмеялся, тряся набухшим зобом.
– Выбиваешь долги? Получается, служишь Мамоне? Так чем тогда ты лучше меня?
– Чем лучше? Хотя бы тем, что не требую приносить мне в жертву девушек.
– Какая мелочь, – он пренебрежительно отмахнулся широкой ладонью. – Люди убивают друг друга пачками, а тут одна девушка в год.
– Хватит болтать, – я повернул ручку трости и со звоном из ее конца выскочил длинный острый клинок. Положив трость на стол, я стал развязывать веревку.
– Ты собираешься убивать меня этой зубочисткой? – он встал из кресла, оказавшись как минимум на две головы выше меня.
– Угу.
– Самому не смешно? – он одним движением разорвал костюм и сорочку на груди. – Пытаться убить меня этим шилом?
Расправил свернутые вокруг тела крылья. Крупные чешуйки, покрывавшие его мощный торс, и впрямь выглядели несокрушимыми. Я бросил веревку на пол и, сняв плащ, повесил на спинку кресла. Он снял перчатки, обнажив лапы с мощными когтями.
– А с лицом что делаешь? Грим?
– Немного пластической хирургии, немного искусственной кожи, немного грима, – он лениво обошел стол, приближаясь ко мне. – Еще не поздно передумать. Я собираюсь стать губернатором, а тебе могу оставить город, идет?
– Спасибо, не стоит, – я взял в левую руку трость, нацелив на него, а правой выдернул из-за спины заткнутый за ремень джинсов двуствольный обрез десятого калибра. – Святой Архангел Михаил, вождь небесных легионов, защити нас в битве против зла и преследований дьявола. Будь нашей защитой!
– Ты что, совсем тронулся? – он хохотал, глядя в стволы. – Забыл, что свинец не берет нашу броню. Вот поэтому мы и правим этим миром, что вы, фанатики со своим богом, не желаете развиваться. Где твой бог? Людям он давно не нужен!
– Да сразит его Господь, об этом мы просим и умоляем. А ты, предводитель небесных легионов, низвергни сатану и прочих духов зла, бродящих по свету и развращающих-души, низвергни их силою Божиею в ад. Аминь, – спустил курки.
Хохот прервался, дракон смотрел на дымящиеся струи крови, хлещущие из ран в животе.
– Но как?
– Спецбоеприпас, – ухватив трость двумя руками, с силой вонзил клинок ему в сердце. – А ты говоришь, не желаем развиваться.
Провернул клинок, глядя как от боли сужаются черные зрачки. Пара резких движений и в разрезе показалось еще бьющееся черное сердце. Вырвал живой дымящийся комок, подошел к окну. Убивший дракона сам становится драконом, – подумал я, жадно откусывая первый кусок сердца, с интересом рассматривая город. Текущая из разорванного когтями врага левого предплечья кровь постепенно из черной становилась красной, а окружающий черно-белый плоский мир обретал краски и объем.
В детстве меня постоянно обижали. Сначала лупили в детском саду. Били дети постарше, отвешивали оплеухи воспитательницы. Не знаю, чем я им всем не нравился. Родители перевели меня в другой детсад, но и там ничего не изменилось. Когда пошел в школу, этот кошмар продолжился. Три класса меня избивали и грабили, отнимая деньги на обеды и всякие мелочи, в одной школе, три класса – в другой. Седьмой класс – в третьей. Не помогало ничего: ни секция бокса, куда меня записал отец, ни советы родителей. Родители отправили меня на лето в деревню, к матери отца.
В деревне меня сразу невзлюбили. Деревенские жители вообще чужих не сильно любят. Неприятности начались в первый же день. Бабушка Вера отправила меня за хлебом в магазин, на другой конец деревни. Я шел по улице с двумя буханками хлеба в сделанной из оранжевого парашютного шелка сумке. Навстречу вышел высокий парень с текущей из разбитого носа кровью.
– Слышь, дай сигарету, – ломающимся баском сказал он.
– Извините, я не курю, – попытался обойти его.
– Сигарету, говорю, дай! – схватил меня за руки.
– Не курю я!
– Мне обезболивающее надо! Денег дай!
– Нет у меня, отпустите! – я рванулся, вырывая руки.
– Вот ты как? – даже будто удивился.
Потом тяжелый кулак врезался в мое лицо. Я пошатнулся, но устоял и, встав в стойку, закрылся.
– Вот как? – он оскалился, повел плечами, и снова широко махнул рукой.
Я отбил и в свою очередь попытался пробить двоечку, но тело было будто ватное и не слушалось. Удары вышли слабыми и медленными. Он легко уклонился и ударил ногой под колено. Ногу словно сломалась, я упал вбок, расплескивая пыль.
– Так тебе, падла приезжая! – сплюнул на меня, вытер с носа кровь. – У нас тут так не ходят. Понял? – присев, он вытер о мою рубашку испачканную в крови руку.
Я молчал, пытаясь встать.
– Мобилка есть?
– Нет у меня мобилки, пусти!
– Брешешь, – ловко прощупал мои карманы. – Правда, нет, – вздохнул разочарованно. – И обувка маленькая, взять нечего. Ладно, будешь меня помнить. Васек меня зовут, – встал и сделал шаг назад. – Это для лучшей памяти!
Последнее, что я видел, была летящая в голову нога в стоптанном кроссовке. Очнулся где-то через час, встал из горячей пыли. Сумка с хлебом исчезла, одежда была безнадежно испачкана, рукав рубашки оторван. Приплелся домой.
– Господи, что с тобой?! – всплеснула руками бабушка.
– Упал, – пряча глаза, сказал я.
– Горе луковое! Где же ты так упал?
– Бежал, споткнулся, упал, ударился головой, – монотонно перечислил я, – очнулся, пошел домой.
– А хлеб где?
– Кто-то сумку украл…
– Вот же народ! Раньше такого не было, чтобы у лежащего без сознания что-то украсть. Это все дачники, понаехали тут. Ладно, будем без хлеба. Ты одежу-то сними, я постираю.
– Вера Сергеевна, давайте я еще раз схожу.
– Не надо, я сама завтра схожу.
– Что делается-то, – вздыхала за ужином бабушка.
– Что случилось, Вера Сергеевна?
– Пенсионный возраст повышают, Витя. Беда пришла, откуда не ждали.
– Вы же уже на пенсии? – не понял я.
– Я-то пожила свое, мне хватит, а вот родители твои бедолаги.
– Они долго проживут, – без особой уверенности сказал я.
– Дед твой, муж мой, Владимир Евгеньевич, земля ему пухом, в пятьдесят восемь лет преставился, а не пил и не курил и все время на свежем воздухе работал.
– Да-а-а… – протянул, не зная, что сказать.
– Ну да ладно, – отерла слезу, – от нас это не зависит, ничего изменить нельзя. Знать, прогневали Бога игрищами бесовскими, теперь ответ всем держать.
Назавтра я повстречал его снова, когда пошел нарвать травы для кроликов. С ним были еще двое, пониже.
– О, пацаны, – обрадовался Васек, – смотрите, городской топает.
Троица двинулась ко мне.
– Что вам надо? – я отступил, чтобы забор прикрыл спину.
– Ничего, – заржал белобрысый крепыш.
– Что ты с ним трепешься, Леха? – недовольно спросил Васек. – Не о чем с ним разговаривать. Ты деньги принес? – его взгляд уколол меня.
– Какие деньги? – удивился я.
– Как какие? Какие вчера не дал. Придуривается, – дурашливо посмотрел на приятелей, – не хочет по-хорошему.
– Сейчас, – третий, самый мелкий, до сих пор молчавший, шагнул ко мне и размашисто замахнулся правой, – я его научу уважать.
Я нырнул под удар и пробил апперкот в подбородок. Он отшатнулся и отскочил.
– Егор, ты чего? – спросил Леха. – Ты как это? Он ударил Егора?! – неверяще посмотрел на Васька.
– Сейчас, – Васек вскинул сжатые кулаки и шагнул вперед, – сейчас ты получишь, москвич! – ударил лоу-кик, словно топором по ноге рубанул.
Бедро расслабилось и я упал.
– Это тебе не бокс сопливый! – врезал ногой в живот, заставив свернуться в комок. – Мочи его, пацаны!
На меня посыпались удары ногами, не столько сильные, сколько обидные.
– Вы что делаете, паразиты? – послушался женский голос.
– А что? – спросил Васек.
– Вы зачем мальчика бьете?
– Наше дело, идите куда шли.
– Ты как со старшими разговариваешь? А ну отошли, шпана!
Они неохотно отошли, злобно глядя на меня. Молодая женщина помогла мне подняться.
– За что они тебя?
– Не знаю, я просто шел.
– Вы за что его? – снова посмотрела на моих обидчиков.
– Не твое дело, дачница, – Васек достал из кармана сигарету и зажигалку и нагло закурил. – Вали отсюда.
– Я участковому скажу!
– Скажи, а мы твою дачу сожжём, – скорчил рожу Леха. – И нам ничего не будет, мы несовершеннолетние. Поняла, корова?
– Да я тебя! – женщина шагнула к нахалам.
– Попробуй, – Васек щелкнул лезвием ножа-выкидухи.
Женщина попятилась.
– Вали отсюда, пока мы тебя не трахнули, – Леха показал неприличный жест.
– Шалава городская, – выдал Егор, – понаехали тут, пройти не дают.
Женщина взяла меня за плечо и молча повела по улице. Вслед нам летели насмешки и комья земли.
– Им правда ничего участковый не сделает, – виновато сказала женщина, старательно отводя взгляд. – Тут все местные, друг другу родня и половина сидевших. А мы чужие, нас не любят. Ты держись от них подальше.
– Спасибо, что помогли.
– Да не за что.
С тех пор я гулял один, стараясь не попадаться никому на глаза. Забрел к кирпичной ферме, где, окруженные джунглями из огромной лебеды, отражали солнце ласковые желтые лужи. Бродил по ним босиком, представляя, что иду вместе с Элли и Тотошкой по дороге из желтого кирпича в Изумрудный город, и на пути меня ждут встречи с настоящими друзьями: Страшилой мудрым, Железным дровосеком и Храбрым львом. Детство конечно, но так хотелось иметь друзей.
Деревенские ребята сюда не ходили, и я чувствовал себя спокойно. До того дня. Сегодня я представлял себя Эндимионом, неспешно ведущим баржу в задумчивых желтых водах Кэнса.
– Гля, Васек, – послышался ненавистный голос из густых зарослей лебеды, – чухлома лазит.
– Во чувырла городская, – над лебедой поднялась вихрастая голова Васьки – главного моего обидчика, – в ссули залез.
– Ничего это не ссули! – закричал я, рванувшись им навстречу.
– Еще и спорит, чорт, – Васек, Егор и Леха, гогоча, стояли на берегу лужи, – это коровы нассали.
– Сами вы нассали!..
Получив от Васьки сильный удар ногой в живот, согнулся.
– Пей, город! – ударом в коленку сбоку он свалил меня в лужу. – Это тебе не «Кока-Кола», москвич проклятый! – резиновый сапог опустился на голову, заталкивая в мочу.
Я колотил руками, захлебывался.
– Пей! – гулко неслось сверху.
Перед глазами потемнело, а затем возник желтый свет, будто в конце тоннеля. Я рванулся навстречу свету и замер. На меня смотрел худой мужчина в сером плаще с капюшоном. Глаза его были цвета расплавленного золота я ни разу не видел расплавленное золото, но именно такое сравнение пришло мне в голову в тот момент.
– Где я?! – вскочил и огляделся. Будто бы пещера какая-то. – Как я здесь очутился?
– Ты исполнил древний ритуал, и теперь ты здесь.
– Какой еще ритуал? Вы кто вообще?
– Я старший клоачник.
– Кто?!!
– Клоачник, – терпеливо повторил мужчина, – старший.
Я непонимающе посмотрел на него.
– Демон я, – вздохнул клоачник. – Часть той силы, что вечно жаждет зла и…
– Это прикол такой, да? – перебил я, оглядываясь и пытаясь понять, откуда за мной наблюдают деревенские мучители.
– Нет, это на самом деле, мой юный друг. Мы родились из попыток алхимиков получить Философский камень.
– Из мочи?
– В том числе…
– А что такое философский камень?
– О времена, о нравы, – вздохнул клоачник. – Философский камень, который разные знающие люди называли по разному: магистерий, ребис, жизненный эликсир, красная тинктура, великий эликсир.
– Эликсир?
– Такой реактив для превращения любых металлов в золото, и для создания эликсира жизни. Тогда не только ртуть варили и летучих мышей в порошок растирали, но и благородную урину пускали в дело.
– А я тут при чем?
– Ты искренне возлюбил мочу и отверз ей уста свои в поцелуе.
– Я?..
– Теперь ты избранный и я могу наделить тебя даром! – воздел руки, словно птица крылья.
– Каким? – против воли заинтересовался я. – Вы можете сделать меня бессмертным?
– Зачем бессмертие тому, кого все унижают?
Я промолчал, потупившись.
– Я дам тебе больше, чем бессмертие! Я дам тебе возможность управлять мочевыми пузырями!
– Вот же круто… А зачем?
– Ты совсем того, – расстроился клоачник, – ты же сможешь любого обидчика одним взглядом заставить обоссаться. Они же завтра от тебя шарахаться будут.
– Правда? – с внезапной надеждой спросил я.
– Истинная, – торжественно коснулся моего лба, будто король, касанием меча посвящающий в рыцари, и я пришел в себя.
Я лежал лицом вниз в луже, от обидчиков не было и следа. Выбрался, посмотрел на мокрую испачканную одежду, к которой пристали репейные колючки. Расстраивать бабушку не хотелось. Потащился к озеру. Прячась в кустах, снял одежду и начал стирать.
– Живой, – послышалось сзади.
Оглянулся. Проклятая троица была тут как тут.
– Живучий, – Васек плюнул в меня, – а давайте мы ему фанеру пробьем, а?
– Это тебе не мелочь по карманам тырить, – гнусно захихикал Леха. – Чур, я второй, ха-ха-ха.
– Заметано, – Васек шагнул вперед. – Готовься, мой сладкий сахер, сейчас я…
Договорить не успел, согнувшись и закричав от страшной боли. Рядом скорчились Егор и Леха. Я достирал одежду и ушел сушить туда, где не так были слышны стоны этих уродов. Васек умер по пути в районную больницу, Егор и Леха из больницы не вернулись.
Лишившись заводил, местные дети приняли меня в свои игры. Теперь и дети и взрослые относились с уважением. Попробуй не уважать того, при чьем приближении у тебя начинает екать мочевой пузырь, а то и возникают с трудом сдерживаемые позывы к мочеиспусканию. Я гулял, где хотел, загорал и купался, собирал грибы и ягоды, удил рыбу с деревенскими ребятами. И даже более того – несколько раз целовался с девчонками. И с нетерпением предвкушал встречу в сентябре со школьными обидчиками…