Kitabı oku: «Лестница №8»

Yazı tipi:

Редактор Вячеслав Смирнов

Фотограф Марина Южакова

© Влад Южаков, 2024

© Марина Южакова, фотографии, 2024

ISBN 978-5-0062-5183-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Бремя бога

 
Кошка смотрит кино из окна (не хватает попкорна).
Стёкла в створчатых рамах – граница её бытия.
Кошкин космос, что был от рождения принят покорно —
Корм, вода, подоконник, лоток и Господь (это я).
 
 
Я – её абсолют, символ вечности, альфа с омегой,
Неизбывный источник уюта, еды и тепла.
И в кошачьих глазах нет сильнее меня человека,
Что идёт по Вселенной, творя неземные дела.
 
 
Жаль, что это не так. Что живу от зарплаты к зарплате,
Временами не зная, что завтра собрать на обед.
Ограниченный жизнью мужчина в махровом халате
Не способен спасти этот мир от несчастий и бед.
 
 
Я хотел бы спросить у того, кто сквозь тучи устало
Смотрит сверху на нас, так зависимых от ерунды:
Неужели ты тоже на небе живёшь как попало
И косарь у соседа желаешь занять до среды?
 
 
Неужели уверенность, та, что ещё не растратил —
В том, что ты всемогущ и невинных спасёшь от огня —
Лишь кошачья наивность? И в мире, что прост и понятен,
Ты готов для чудесных поступков не больше меня?
 
 
А верёвочка вьётся… Однажды порвётся, где тонко.
Я иду в магазин, зажимая косарь в кулаке.
Я давно бы предстал перед собственным богом, да только
Кошку надо кормить. И менять наполнитель в лотке.
 

Верхняя пуговка

 
Он помнит момент из далёкого детства:
На фоне застолья весёлое действо —
Родители ставят на стульчик сынка,
Чтоб пьяным гостям прочитал Маршака.
 
 
И надо прочесть вдохновенно и гордо,
Но верхняя пуговка давит на горло.
Он воздух от страха вдыхает едва,
И где-то в груди застревают слова…
 
 
С тех пор он забыл, как застёгивать ворот.
И взял за привычку в любых разговорах
Не трусить высказывать правду в глаза.
«Чем дольше живёшь, тем труднее сказать».
 
 
Сегодня его называют поэтом
И в гости зовут со своим табуретом.
Он рифмой играет, народ веселя.
И гражданам кажется, будто петля
 
 
На шее сжимает раздутые вены.
Да, это мучительно – быть откровенным:
«Страшнее публичного то, что внутри.
Но если решил говорить – говори».
 
 
И кто-то глазастый однажды заметит:
«Застёгнутой пуговки нет на поэте!
Так жалко его, что аж в горле комок…».
И выбьет пинком табурет из-под ног.
 

Реванш

 
В осеннем парке утренний мороз.
Хрустит под башмаками лёд на лужах.
У Палыча к Сергеичу вопрос —
Ему реванш за бой вчерашний нужен.
 
 
Расставлены фигуры на доске.
Сергеич, в кулаках две пешки пряча,
Глядит из-под очков: «В какой руке?».
О, белый цвет! Извечный цвет удачи!
 
 
***
Солдаты пьют сто грамм за короля
И строятся в каре, сдвигая брови:
«Сегодня басурманская земля
Обильно окропится нашей кровью…».
 
 
Безусому бойцу твердит капрал,
Усы топорща в горестной усмешке:
«За десять лет я трижды умирал.
Но жив пока! Пусть мы всего лишь пешки,
 
 
Не так легко меня убрать с доски!
Нас не достанут вражьи пули-дуры!
Порежем супостатов на куски!
Они – черны! Мы – белые фигуры!».
 
 
Боец сквозь слёзы видит в синеве
Кружащих птиц. И слышит щебет нежный.
Холодный свет, запутавшись в листве,
В душе рождает тайную надежду:
 
 
«Покуда наши руки не в крови,
Всегда есть шанс поговорить о мире!».
 
 
***
Но Палыч посмотрел на визави
И сделал ход с е2 на е4.
 

Иное

 
Он не дилер. Он не брокер. Он не рэпер. Он не блогер.
Он потеет не в Дубае, а в конструкторском бюро.
Он ромашки покупает в магазине у дороги
И с коробкой «Рафаэлло» приезжает на метро.
 
 
Изогнув губу в усмешке, говорит подруга Света:
«Неуклюжий, недалёкий. Однозначно – это твой!
Потому что, сколько помню, ты не слушаешь советов.
Расчехляй, Наташа, грабли! Не тушуйся – не впервой!
 
 
Ну, хотя бы, звали Ричард! Нет же, сука – Анатолий…
Да, прости, конечно, каждый сам куёт судьбу свою,
Только где ты их находишь – вот таких, бледнее моли?
На каком блошином рынке их в нагрузку выдают?».
 
 
У него большие уши, у него брюшко пивное,
Он на пляже сандалеты надевает на носки.
Он других ничем не лучше. Только что-то в нём иное,
Что Наташу избавляет от рутины и тоски.
 
 
Что-то есть от тайны древней, от мифического зверя…
Сколько можно, в самом деле, слушать мнения подруг!
Он раскроется однажды – просто в это надо верить.
И совсем другую сущность обнаружит… Ну, а вдруг?
 
 
Час придёт – и Анатолий позабудет про букеты…
Он завоет тёмной ночью на багровый диск луны,
Обернётся бурым волком, загрызёт вампиршу Свету
И покажет жизнь Наташе с непривычной стороны.
 

Тёмная молитва

 
Молю беспощадные силы Зла:
Пусть будет избранник казнён судьбой,
За то что другая его взяла
И прочь увела с собой!
 
 
Молю, о всесильный Хозяин Тьмы!
Пусть слёзы текут по его лицу,
За то, что в торжественный день не мы
За счастьем пошли к венцу!
 
 
Пускай от него отречется мать,
Пускай он утратит семейный кров!
И будет бескрайней тоске внимать,
И видеть лишь боль и кровь.
 
 
Пусть станет ничтожен, как клоп, как вошь…
И я появлюсь. И промолвлю так:
«Моими молитвами ты живёшь.
Ты всё потерял, дурак!».
 
 
Она спохватилась в какой-то миг:
«А может, женитьбу простить ему?».
Но поздно – исторгнут из сердца крик.
Молитва летит во Тьму…
 
 
***
Аркадий Борисович из-под век
На сонных студентов взглянув, басит:
«Сегодня обсудим Х век.
Язычество на Руси».
 
 
Не ведает, маркер к доске прижав,
Что у Сатаны на карандаше…
Чадит безответной любви пожар
В девичьей немой душе.
 

Немое танго

…а жизнь – несомненно, радость. Ей раньше всегда казалось

Что «умер» – не то чтоб вправду, а как бы ушёл из зала

На время. Помоет руки, покурит – вернётся снова.

И лихо наполнив рюмку, возьмёт на банкете слово.

Но молодость мчится шустро, поскольку здесь нет стоянки:

Шампанское брызжет в люстры, мужчины желают танго,

И женщин, как Аль Пачино, выводят на гладь паркета.

А кто-то нашёл причину, пораньше уйти с банкета —

Сбежал, не назначив встречи, невежливо и внезапно.

Но надо ли портить вечер? И можно обдумать завтра,

Насколько ей сердце ранил горячий и грубый мачо.

Вот так представлялось раньше. А нынче совсем иначе.

***

«И был-то ещё не старый. А умер – как щёлкнул пальцем…», —

Плывут друг за другом пары в нелепом беззвучном танце.

Скользят по паркету тени седых мужиков и тёток.

И в воздухе – лишь кряхтенье, одышка и скрип подмёток.

И шепчут, едва живые: «Беде не помочь слезами».

Так страшно стоять впервые одной в середине зала —

Как зимней промозглой ночью на брошенном полустанке.

Да, танец её не кончен. Но дальше – немое танго.

Демиург

 
Поэтесса из Тамбова тщится вставить в строчку слово —
Увлекательно-пустое, как ушедшие года.
Только с буквами работа получается хреново:
«Чёрт возьми, но  „априори“ не влезает никуда!».
 
 
Полицейский из Норильска средь снегов заглох на трассе.
Телефон сигнал не ловит – смысла нет звонить зазря:
«Что ж ты, мать твою «Приора», не заводишься, зараза?
Так недолго и загнуться, откровенно говоря».
 
 
Поэтесса морщит носик, крутит в пальцах сигарету,
А старлей глядит с надеждой в ледяную темноту.
Но иссякло вдохновенье, и огней на встречке нету.
Не везёт студёной ночью поэтессе и менту.
 
 
А могли найти друг друга. Или даже пожениться.
И поехать на «Приоре» в Туапсе и Геленджик.
И под жарким солнцем Юга слушать пенье райской птицы…
Только фабула мешает жизнь совместную прожить.
 
 
Неужели всё пропало? Неужели мы закроем
Эту книгу, не добравшись до счастливого конца?
Но в сюжет влезает Автор. Для лирических героев
Он побудет в скромной роли всемогущего творца.
 
 
Он пришлёт старлею срочно дальнобойщика на фуре
И подскажет поэтессе подходящее словцо
(Пусть заменит «априори» на привычное «в натуре»).
И тогда в литературе станет Автор молодцом.
 
 
И ему под ноги бросят ветви лавра и оливы,
И читательские руки сотню раз подбросят ввысь.
Если в жизни не случилось человека осчастливить,
Пусть хотя бы персонажам будет в книжке зашибись.
 

Паром из Хельсинки

 
Шагнёшь – и пол уходит из-под ног.
Когда бы вправду был на свете бог,
Ты стал бы тварью на ковчеге Ноя.
Конечный пункт – в невидимой дали.
И мысль, что под ногами нет земли,
Не восторгает. Впереди – ночное
 
 
Пространство моря в дождевой пыльце.
Подсвечивая капли на лице,
Прикуриваешь. Тянешь дым глотками.
И чувствуешь нутром, с каким трудом
Плывёт сквозь шторм многоэтажный дом,
Покачивая влажными боками.
 
 
Под шквальным ветром волны бьют в борта…
А где-то существуют поезда.
В них движутся вменяемые. Кроме
Таких как ты. Извилист путь, увы.
Сначала самолётом из Москвы
До Хельсинки, а дальше на пароме
 
 
К друзьям: сидеть в кафе, глазеть в окно,
Болтать о пустяках и пить вино.
Подняв очередной стакан под пиццу,
Хихикать: «Нет, вы точно тормоза…
Смотри – всё те же люди год назад
На той же крыше клали черепицу!».
 
 
А сыбер (так на местном будет «друг»),
Рассевшийся как конунг на пиру,
Дожёвывая веточку укропа,
Заметит, приподняв стакан в ответ
(В эстонском языке шипящих нет):
«Ты вецно едес в Таллин церез зопу».
 
 
И будет на заре безмолвен мир,
Когда трезвящий утренний зефир
Пригонит вас на Ратушную площадь.
И станет слышно в блекнущей ночи,
Как по камням копытами стучит
Невесть откуда взявшаяся лошадь.
 
 
Всё ровно так и будет. А пока
Очередную дозу табака
Пришла пора спалить на фоне моря,
В балтийский воздух выпуская дым.
И верить в то, что будешь молодым
Ещё лет сто. И жить, не зная горя.
 
 
***
Теперь на море штиль – стоит вода.
Пустой паром уходит в никуда,
Маршрут теряя между городами.
На маяках давно погашен свет.
И то, что под тобой опоры нет,
Становится всё явственней с годами.
 

Две копейки

 
Серёжа стоит в телефонной будке,
Себя по порожним карманам гладит.
Пустую квартиру нашёл на сутки,
И гладить пора не карманы – Надю.
 
 
Кривыми путями добыл под вечер
Бутылку вина – как закон – сухого.
Чего не хватает для нежной встречи?
Всего лишь звонка. Ничего такого.
 
 
Но мелочь закончилась, как нарочно.
Дошёл до скамейки, пристал к старушке:
«Мне надо в местком дозвониться срочно…
Простите, у вас не найдётся «двушки»?».
 
 
Цена благодати – одна монета.
Из меди. Достоинством в две копейки.
Увы! Но в Эдем не даёт билета
Старушка, приросшая дном к скамейке:
 
 
«Нет денег с собой, не держи обиды».
Серёжа скребёт по затылку хмуро:
«Эх, Надя…». И машет рукой сердито:
«А в общем, сама виновата, дура!
 
 
Ну, раз не судьба, позову Тамару.
Она не Надюха, конечно, только
Квартира с вином пропадают даром.
Когда-то же надо кому-то с Томкой…».
 
 
***
Прошло много лет. Не совсем чтоб старый,
Но, скажем, давно не такой как прежде,
Сергей Анатольевич спит устало
С Тамарой Петровной. А мог с Надеждой.
 
 
И вещими снами смущён своими,
Кряхтит по утрам, надевая тапки:
«Да, женщины, вам вероломство имя…
Ручаюсь, что были у бабки бабки!».
 

Не время

 
Не время для истины – той, что посередине.
Зачем ковыряться в деталях, найдя в итоге
Обильную ретушь в предложенной нам картине?
Не проще ли дальше по той же идти дороге?
 
 
Не время для фактов, но время для голой веры —
Приятной, доступной, немного подслеповатой.
Зачем вредоносных сомнений плодить химеры?
Людей разделяя на правых и виноватых,
 
 
Намного понятнее жить. И шагать в колонне
Туда, где зардеется вскоре рассвет победный.
А тем, кто куда-то с дороги извечно клонит,
Вбить в темя прикладом, что думать отныне вредно.
 
 
Полезней в бурлящую бездну смотреть отважно
(Возможно ли было иначе – вопрос тяжёлый.
Возможно. Но это сегодня уже неважно).
Машина запущена – поздно глотать боржоми
 
 
Тому, кто отведал коктейль из огня и стали.
Поэтому шашку из ножен и ногу в стремя!
Не время, товарищ! Такая пора настала!
Похоже, для истины в жизни всегда не время.
 

Полынья

 
То ли в трепетной юности, то ли в ночном бреду…
Не упомнишь в деталях, где было – проходят годы.
Еремей на реке поскользнулся на тонком льду,
Проломил ненадёжный покров и ушёл под воду.
 
 
Смерть в суровом краю холодна и остра как сталь.
Зазеваешься чуть на морозе – пиши пропало.
Еремей суетился, метался… Потом устал.
И решил: «От судьбы не уплыть. Только жаль, что мало
 
 
Повидал в этой жизни. И жаль, что всего одну
Выделяют планиду на всякого постояльца».
И когда он совсем уж собрался пойти ко дну,
За кривые края полыньи уцепились пальцы.
 
 
Тяжело выбираться на воздух из-подо льда.
Под морозными звёздами быстро немеет тело.
Закричать бы сейчас, только в горле стоит вода.
Да и как-то не хочется громко шуметь без дела:
 
 
«И вообще, кто пожил в глубине – к немоте привык!
Ни к чему нам, познавшим молчание, шум в эфире».
Еремею не надобны больше ни вздох, ни крик —
Будто целая жизнь пролетела в подлёдном мире.
 
 
Для чего ему голос, когда чешуя на лбу?
Изучать красноречие нынче, пожалуй, поздно.
И наверно, сподручнее тихо винить судьбу
И смотреть сквозь застывшую воду туда, где воздух.
 
 
От лещей с пескарями уж точно не ждёшь беды.
Рыбы лучше, чем люди – любому ершу понятно.
Еремей покряхтел, заглянул в черноту воды,
Почесал пятернёй в бороде и нырнул обратно.
 

Вой на болотах

 
Непроглядный туман, камыши и лягушки. На воле
Даже наше болото – достойный пера водоём.
Но такая тоска на душе… В одиночестве вою.
И становится легче на миг. Эх, повыть бы вдвоём…
 
 
Низкий звук по округе разносится в воздухе влажном.
И молчат кулики, и не каплет с травинок вода.
Есть расхожее мнение: вой в темноте – это страшно.
Ерунда. На болотах спокойнее, чем в городах.
 
 
Кто сказал, что увижу чужого – и сразу же в драку?
Да на кой он мне сдался, бессмысленный этот чужой?
Это так заурядно – бояться большую собаку,
Не узнав про тоску на душе у собаки большой.
 
 
Просто скоро закончится время. Пронзительно треснет
Ветка под сапогом, обозначив, что жизнь позади,
И неумный, но меткий инспектор по имени Лестрейд,
Ни секунды не медля, обойму в меня разрядит.
 
 
У тебя, без сомнений, семья, ипотека, заботы…
И, понятно, суровы замшелые наши края.
Только брось это всё на денёк, приезжай на болота.
Я же знаю – ты втайне мечтаешь повыть, как и я.
 

Последний сеанс

 
Твою киноленту придётся смотреть всерьёз
И плакать, кому-то во тьму кулаком грозя,
Взахлёб и навзрыд. И не надо стыдиться слёз,
Когда повороты сюжета принять нельзя.
 
 
Там в самом начале на юг журавли летят
И неизъяснимой печали полны глаза.
И голос за кадром: «Пора привыкать к смертям».
А что этот голос способен ещё сказать?
 
 
А в самом конце безвозвратно уходит друг.
И титры по небу. Окончен сеанс в кино.
И очень заметно, как мало людей вокруг.
И мы привыкаем… Хоть это исключено.
 

Лимит на геройство

 
Под вечер пришли соседи.
На кухне расселись чинно
С бутылкой вина и снедью.
Сказали: «Так вот, мужчина,
 
 
Ты всех утомил без меры.
Терпения больше нету!
Разнузданная манера
Сражаться во имя Света,
 
 
Громя по ночам кварталы —
Печалит и удручает.
Геройство твое достало.
Нам хочется спать ночами.
 
 
Где только в глубинке нашей
Находишь посланцев Ада…
Сражаетесь – дело ваше,
Но людям мешать не надо!
 
 
За тихую жизнь радея,
Мы тайну тебе откроем:
Наш город не знал злодеев,
Пока ты не стал героем.
 
 
Доколе рыдать младенцам
От воплей твоих победных?
Куда среди ночи деться?
Оставь нас в покое, бедных!
 
 
Ты как-то сказал, мужчина,
Мол, тёща живет у моря.
Езжай, окунись в пучину —
Позволь позабыть про горе.
 
 
Без драки покинь жилплощадь —
Исчезни хоть раз пристойно».
 
 
***
И Бэтмен уехал к тёще.
И Готэм вздохнул спокойно.
 

Нелегально

 
Ну вот и всё. Мы на границе лета.
Там дальше, за нейтральной полосой,
Включён другой режим тепла и света —
С утра туманно, и свежо без пледа.
И лавочка, покрытая росой,
 
 
Для дачника, исполненного счастья —
Намёк на окончание труда.
Сады тихи. Природа ждёт ненастья.
И наши загорелые запястья
Смешно смотреться будут в холода.
 
 
Но дачник не готов к авральным сборам —
Ни кабачок не собран, ни томат.
«Давайте по одной под разговоры,
Пока болгарский перец с помидором
Дают на сковородке аромат».
 
 
А дальше будет праздник до упаду.
И он воскликнет громко: «Ерунда!
В году лишь только лето мне отрада!
Зачем нам осень?! Нам её не надо!
Я запрещаю осень навсегда!».
 
 
И он уснёт, как на насесте птица,
Лишь полыхнёт вечерняя заря.
Пока ему под пледом сладко спится,
Мы нелегально перейдём границу
На земли под контролем сентября.
 

В четыре руки

 
…и да, всё больше тьмы, всё меньше света,
И мир вчерашний рушится вокруг…
Но мы меж струн просунули газету,
Чтоб получался характерный звук.
 
 
И сколько б ни бомбили, ни стреляли,
Поверхность разрывая на куски,
Но мы с тобой сыграем на рояле
В четыре неумелые руки.
 
 
И пусть газеты безупречно лживы,
Нам верится в подвальной темноте,
Что мы, пока играем, будем живы,
Хоть мир уже не тот, и мы не те.
 
 
И да, конец придёт, и будет страшен,
Но наплевать, что всё предрешено.
Мы будем петь, пока в подвале нашем
Есть фортепьяно, свечи и вино.
 
 
***
Кто выяснит, за что мы воевали,
Когда взметнётся пепел на ветру?
Всё, что от нас останется в подвале —
Лишь эхо. И газетка между струн.
 

Коллекционер

 
То, что капают в вену,
Не поможет – грядущее предрешено.
Жизнь промчалась мгновенно.
Он с кровати в больничное смотрит окно.
 
 
Остаётся недолго —
Уделённое время почти истекло.
Наколов на иголку,
Бог как будто его положил под стекло.
 
 
Будто крепкого чая
Отхлебнул и с коллекцией ящик открыл.
И теперь изучает
Необычность расцветок, затейливость крыл.
 
 
Ни надежды, ни веры,
Ни любви у стрекоз и у бабочек нет.
Для коллекционера
Сострадать насекомым – бессмысленный бред.
 
 
Продолженья не будет,
Сколько мелкими лапками ни мельтеши.
Завершаются будни
С неоправданно громким названием «жизнь».
 
 
***
В окровавленной вате
Смерть сама по себе не добра и не зла.
Лёжа в общей палате,
Он рассматривал Господа из-под стекла.
 

Каренина 2. 0

 
Ухватил за плечо на краю перрона,
Машинально поправил нимб.
Проворчал: «Не одной лишь тебе херово.
Лучше в поезде, чем под ним.
 
 
Жизнь бессмысленна по умолчанью, Анна,
Мир помешан на ерунде.
Только это не повод печалить, Анна,
Машиниста из РЖД.
 
 
Невозможно бездарная повесть, Анна —
Смерть в краю холодов и вьюг.
Лучше купим билеты на поезд, Анна,
И поедем на тёплый юг.
 
 
Не ломай ради чокнутых граждан, Анна,
Ни комедию, ни костей.
Катастрофу оценит не каждый, Анна —
Им хватает своих страстей.
 
 
Спи в купе, о грядущем не беспокоясь,
Под размеренный стук колёс.
Что б во сне ни привиделось, этот поезд
Всё равно идёт под откос».
 

Огонёк

 
Саша искренне верит, что смерти на свете нет,
Потому что живёт целых семь с половиной лет.
Пусть несносная боль в голове вызывает плач,
Саша будет здоров, чтобы там ни назначил врач.
 
 
Саша знает волшебный секрет: у него внутри
Будто сам по себе потайной огонёк горит.
Синеватый и тёплый – он очень похож на те,
Что ночами танцуют под чайником на плите.
 
 
И какая б напасть ни постигла сейчас и впредь,
Огонёк не погаснет и Саше не даст сгореть.
Потому что и в книжках читал, и видал в кино,
Что хорошим героям погибнуть не суждено.
 
 
Удивительный детский талант – источать тепло.
Но недуг под названием «жизнь» истончает плоть.
Это страшно – когда неизвестность, мороз и тьма.
Но пока что-то тлеет в душе, нипочём зима.
 
 
***
Врач устало на лавке сидел. У его лица
Огонёк сигареты в табачном дыму мерцал.
На покатую крышу больницы ложился снег.
Саша спал и кино про героев смотрел во сне.
 

Зимние яблоки

 
Снег, наконец-то, газоны с сухой листвой
Выбелил. Ловко завернутые в газеты,
Зимние яблоки пахнут на Рождество
Сладким, медвяным, навеки ушедшим летом.
 
 
Блещут бокалы, сияют гирлянд огни.
Словно тайком открывая чужие письма,
Он расправляет страницы, читая в них
Старые новости. Не понимая смысла,
 
 
Видит лишь даты. Он помнит, как день за днём
Летом летели. Помятый газетный номер —
Как документ. И как будто сургуч на нём:
«Этот – июльский. Тогда ты лежала в коме.
 
 
Этот – за август. Тебя уже больше нет».
Память подобна обертке от зимних яблок.
Проще, наверно, забыть о минувшем дне
И окунуться в разгул новогодних пьянок,
 
 
Чтобы не слышать, как Божья свистит праща
Над головами живущих легко и праздно,
Но не выходит. Сумевший сказать «прощай»,
Он не теряет надежды, что скажет «здравствуй».
 

Хорошо

 
Хорошо, что бандиты в рождественский час добры —
Не гоняют очкастых сограждан по подворотням.
Хорошо, что работа – не завтра. Волхвы дары
Принесли и пошли выпивать, им не грех сегодня.
 
 
Хорошо бы забыть про отчёты на пару дней.
Пусть, увы, не до жиру петарды и фейерверки,
Хорошо бы порадовать душу. Пол-литра в ней —
То, что нужно сейчас для бумажного человека.
 
 
Хорошо, что в ночном магазине узбек Саид.
Это значит, что быть коньяку до утра в продаже.
Хорошо, что гетера у сквера в манто стоит
(Там огонь под манто), хоть и средств на гетер не нажил.
 
 
Хорошо, что не нужен ни паспорт, ни QR-код,
Чтобы слово сказать. А услышат – вдвойне приятно.
Хорошо, что для пешек «назад» – запрещённый ход,
А то так бы всю жизнь и мотался туда-обратно…
 
 
Хорошо услыхать в домофоне: «Подите вон!» —
Нет, ещё не погибли филологи в этом мире…
Хорошо, что в пустом холодильнике есть лимон,
И найдутся наощупь тарелка и нож в квартире.
 
 
Хорошо, что судьба милосердна – не насмерть бьёт,
Оставляя надежду, пусть даже пусты карманы.
Хорошо, что исландцы назвали певицу Бьорк,
А не так, как они величают свои вулканы…
 
 
Хорошо ещё то, что… Но тёплый коньячный бес
Уложил его спать. И возникнув из ниоткуда,
Проститутка с узбеком плясали под «Джингл беллс»
На подветренном склоне вулкана Торвайёкюдль.