Kitabı oku: «Стихотворения (1884 г.)»

Yazı tipi:

Стихотворения 1830-1840-х годов

В альбом Е. А. Карлгоф

 
Вы новой жизнию дарили
Меня в тот памятный мне час,
Когда стихи мои хвалили
Хвалой мне лестной в первый раз.
Не дорожу я криком света,
Весь мир мне холоден и пуст,
Но мило мне из ваших уст
Именование поэта.
Итак, да буду я певец,
Да буду возвеличен вами
И мой сомнительный венец
Пусть блещет вашими лучами.
 

Е. А. Карлгоф

 
Не обиженный судьбами,
Награжденный за мечты,
Повергаю перед вами
Вам знакомые цветы.
Вы их, сирых, обласкали,
Из безвестности немой
К свету путь им указали
Благосклонной похвалой.
И теперь, чтоб вышел краше
Скудный сбор стихов моих,
Светлый вид улыбки вашей
Отпечатайте на них.
 
1836

Москва
(Дума)

 
День гас, как в волны погружались
В туман окрестные поля,
Лишь храмы гордо возвышались
Из стен зубчатого Кремля.
Одета ризой вековою,
Воспоминания полна,
Явилась там передо мною
Страны родимой старина.
Когда над Русью тяготело
Иноплеменное ярмо
И рабство резко впечатлело
Свое постыдное клеймо,
Когда в ней распри возникали,
Князья, забыв и род и сан,
Престолы данью покупали,
В Москве явился Иоанн.
Потомок мудрый Ярослава
Крамол порывы обуздал,
И под единою державой
Колосс распадшийся восстал.
Соединенная Россия,
Изведав бедствия оков
Неотразимого Батыя,
Восстала грозно на врагов.
Почуя близкое паденье,
К востоку хлынули орды,
И их кровавые следы
Нещадно смыло истребленье.
Потом и Грозный, страшный в брани,
Надменный Новгород смирил
И за твердынями Казани
Татар враждебных покорил.
Но, жребий царства устрояя,
Владыка грозный перешел
От мира в вечность, оставляя
Младенцу-сыну свой престол;
А с ним, в чаду злоумышлении
Бояр, умолк закона глас –
И, жертва тайных ухищрений,
Младенец царственный угас.
Тогда, под маскою смиренья
Прикрыв обдуманный свой ков,
Взошел стезею преступленья
На трон московский Годунов.
Но власть, добытая коварством,
Шатка, непрочен чуждый трон,
Когда, поставленный над царством,
Попран наследия закон;
Борис под сению державной
Недолго бурю отклонял:
Венец, похищенный бесславно,
С главы развенчанной упал…
Тень убиенного явилась
В нетленном саване молвы –
И кровь ручьями заструилась
По стогнам страждущей Москвы,
И снова ужас безначалии
Витал над русскою землей, –
И снова царству угрожали
Крамолы бранною бедой.
Как божий гнев, без укоризны
Народ все бедствия сносил
И о спасении отчизны
Творца безропотно молил,
И не напрасно, – провиденье,
Источник вечного добра,
Из праха падших возрожденье
Явило в образе Петра.
Посланник боговдохновенный,
Всевышней благости завет,
Могучей волей облеченный,
Великий рек: да будет свет
В стране моей, – и Русь прозрела;
В ряду его великих дел
Звезда счастливая блестела –
И мрак невежества редел.
По мановенью исполина,
Кругом – на суше и морях –
Обстала стройная дружина,
Неотразимая в боях,
И, оперенные громами,
Орлы полночные взвились, –
И звуки грома меж строями
В подлунной славой раздались.
Так царство русское восстало!
Так провиденье, средь борьбы
Со мглою света, совершало
Законы тайные судьбы!
Так, славу Руси охраняя,
Творец миров, зиждитель сил
Бразды державные вручил
Деснице мощной Николая!
Престольный град! так я читал
Твои заветные преданья
И незабвенные деянья
Благоговейно созерцал!
 
Январь 1837

Молитва

 
Творец! Ниспошли мне беды и лишенья,
Пусть будет мне горе и спутник и друг!
Но в сердце оставь мне недуг вдохновенья,
Глубокий, прекрасный, священный недуг!
 
 
Я чувствую, боже: мне тяжко здоровье;
С ним жизни моей мне невидима цель.
Да будет же в мире мне грусть – изголовье,
Страдание – пища, терпенье – постель!
 
 
Земная надежда, как призрак исчезни!
Пусть мрачно иду я тропой бытия!
Но в сладких припадках небесной болезни
Да снидет мне в душу отрада моя!
 
 
Когда же, отозван небес произволом,
Меня он покинет – желанный недуг,
И дар мой исчезнет, и стройным глаголом
Не будет увенчан мой тщетный досуг, –
 
 
Дозволь мне, о небо, упадшему духом,
Лишенному силы, струнами владеть, –
На звуки склоняясь внимательным слухом,
Волшебные песни душой разуметь!
 
 
С земли воздымаясь до горнего мира,
Пророческий голос отрадой мне будь!
До сердца коснется знакомая лира –
Увлажатся очи и двигнется грудь!
 
1838 или начало 1839

Совет

 
Когда судьба тебя послала
В тернистый, трудный жизни путь
И пищей скорби упитала
Твою взволнованную грудь,
И если небом заповедан
Тебе священный крест любви, –
Живи один! Кому ты предан –
С собой в путь мрачный не зови!
Пусть тяжко с милым нам созданьем
Не разделить судьбы своей,
Но верь: стократно тяжелей
Его терзать своим страданьем!
 
Весна 1839

Беглец

 
От грусти-злодейки, от черного горя
В волненье бежал я до Черного моря
И воздух в пути рассекал как стрела,
Злодейка догнать беглеца не могла.
Домчался я, стали у берега кони,
Зачуяло сердце опасность погони…
Вот, кажется, близко, настигнет, найдет
И грудь мою снова змеей перевьет.
 
 
Где скроюсь я? Нет здесь дубов-великанов,
И тени негусты олив и каштанов.
Где скроюсь, когда после яркого дня
Так ярко луна озаряет меня;
Когда, очарованный ночи картиной,
Бессонный, в тиши, над прибрежной стремниной
Влачу я мечтой упоенную лень
И, малый, бросаю огромную тень?
Где скроюсь? Томленьем полуденным полный,
Уйду ль погрузиться в соленые волны?
Тоска меня сыщет, и в море она
Поднимется мутью с песчаного дна.
Пущусь ли чрез море? – На бреге Тавриды
Она меня встретит, узнает, займет
И больно в глубоких объятьях сожмет.
 
 
Страшусь… Но доселе ехидны сердечной
Не чувствуя жала, свободный, беспечный,
Смотрю я на южный лазоревый свод,
На лоно широко раскинутых вод
И, в очи небес устремив свои очи,
Пью сладостный воздух серебряной ночи…
 
 
Зачем тебе гнаться, злодейка, за мной?
Помедли, беглец возвратится домой.
Постой, пред тобою минутный изменник,
Приду к тебе сам я – и снова твой пленник,
В груди моей светлого юга красу
Как новую пищу тебе принесу
И с новою в сердце скопившейся силой
Проснусь для страданья, для песни унылой.
 
 
А ныне, забывший и песни и грусть,
Стою, беззаботный, на бреге Эвксина,
Смотрю на волнистую грудь исполина
И волн его говор твержу наизусть.
 
29 июня 1839
Одесса

К А. П. Гартонг

 
В стране, где светлыми лучами
Живее блещут небеса,
Есть между морем и горами
Земли цветущей полоса.
Я там бродил, и дум порывы
Невольно к вам я устремлял,
Когда под лавры и оливы
Главу мятежную склонял.
Там часто я, в разгуле диком,
В свободных, царственных мечтах,
Вас призывал безумным кликом, –
И эхо вторило в горах.
О вас я думал там, где влага
Фонтанов сладостных шумит,
Там, где гиганта Чатырдага
Глава над тучами парит,
Там, где по яхонту эфира
Гуляют вольные орлы,
Где путь себе хрусталь Салгира
Прошиб из мраморной скалы;
Там, средь природы колоссальной,
На высях гор, на ребрах скал,
Оставил я мой след печальный
И ваше имя начертал,
И после – из долин метались
Мои глаза на высоты,
Где мною врезаны остались
Те драгоценные черты.
Они в лазури утопали,
А я смотрел издалека,
Как солнца там лучи играли
Или свивались облака…
 
 
Блеснет весна иного года,
И, может быть, в желанный час
Тавриды пышная природа
В свои объятья примет вас.
Привычный к высям и оврагам,
Над бездной дола, в свой черед,
Татарский конь надежным шагом
Вас в область молний вознесет;
И вы найдете те скрижали,
Где, проясняя свой удел
И сердца тайные печали,
Я имя ваше впечатлел.
Быть может, это начертанье –
Скалам мной вверенный залог –
Пробудит в вас воспоминанье
О том, кто вас забыть не мог!
 
 
Но я страшусь: тех высей темя
Обвалом в бездну упадет,
Или завистливое время
Черты заветные сотрет,
Иль, кроя мраком свет лазури
И раздирая облака,
Изгладит их ревнивой бури
Неотразимая рука…
И не избегну я забвенья,
И, скрыта в прахе разрушенья,
Бесценной надписи лишась,
Порой под вашими стопами
Мелькнет не узнанная вами
Могила дум моих об вас!
 
Сентябрь – октябрь 1839

Авдотье Павловне Гартонг
(На память прогулки в Парголове 8-го августа 1840 г.)

 
Наш край и хладен и суров,
Покрыто небо мглой ненастной,
И вместо солнца шар чуть ясный
Меж серых бродит облаков.
Но иногда – вослед деннице, –
Хоть редко, хоть однажды в год,
Восстанет утро в багрянице,
И день весь в золоте взойдет,
И, пропылав в лазурных безднах,
Утонет в пурпурной заре,
И выйдет ночь в алмазах звездных
И в чистом лунном серебре.
Счастлив, кого хоть проблеск счастья
В печальной жизни озарил!
Счастлив, кто в сумраке ненастья
Улыбку солнца захватил!
 
 
Суров наш край. Кругом всё плоско.
В сырой равнине он лежит.
В нем эхо мертвое молчит
И нет на клики отголоска.
Без обольщения окрест
Скользят блуждающие взгляды.
Но посреди сих скудных мест
Есть угол воли и отрады.
Там рощи скинулись шатром
И отразились озерами,
И дол, взволнованный холмами,
Широким стелется ковром;
Под светлым именем Парнаса
Пригорок стал среди холмов,
И тут же сельского Пегаса
Хребет оседланный готов.
Блажен, кто там хотя однажды
С своею музою летал
И бурный жар высокой жажды
Стихом гремучим заливал!
 
 
Суров наш край, повит снегами, –
И часто, вскормлены зимой,
В нем девы с ясными очами
Блестят безжизненной красой.
Но есть одна… зеницу ока
Природа жизнью ей зажгла
И ей от Юга и Востока
Дары на Север принесла.
Блажен, кто мог ей, полн смиренья,
Главой поникшею предстать
И гром и пламя вдохновенья
Пред ней как жертву разметать!
Счастлив и тот, кто, полн смущенья,
Покорно голову склоня,
Принес ей бедное творенье
На память золотого дня,
Когда, в пучину светлой дали
Из-под клубящейся вуали
Летучий погружая взор
И рассекая воздух звонкой,
Она летала амазонкой
По высям парголовских гор, –
И как на темени Парнаса,
В прохладе сумрачного часа
Сама собой озарена,
Под темным зелени навесом
Она стояла – и за лесом
Стыдливо пряталась луна!
 
Август 1840

Дружба

 
Любовь отвергла ты… но ты мне объявила,
Что дружбу мне даришь; благодарю, Людмила!
Отныне мы друзья. Освобожден от мук,
Я руку жму твою: благодарю, мой друг!
С тобой беседуя свободно, откровенно,
Я тихо приклонюсь главою утомленной
На дружескую грудь… Но что я вижу? Ты
Краснеешь… Вижу стыд и робость красоты…
Оставь их! Я в тебе уже не властелинку,
Но друга признаю………..
…………………
В любви – остерегись: для ней нужна ограда;
А мы, второй пример Ореста и Пилада,
Должны быть запросто. Условий светских груз
Не должен бременить наш искренний союз.
Прочь робкие мечты! Судя и мысля здраво,
Должны любовникам мы предоставить право
Смущаться и краснеть, бледнеть и трепетать;
А мы… Да осенит нас дружбы благодать!
На долю нам даны лишь пыл рукопожатий,
…………………
Да, как бы ни было, при солнце иль луне,
Беседы долгие… в тиши… наедине.
 
1841

К товарищам детства

 
В краю, где природа свой лик величавый
Венчает суровым сосновым венцом
И, снегом напудрив столетни дубравы,
Льдом землю грунтует, а небо свинцом;
В краю, где, касаясь творений начала,
Рассевшийся камень, прохваченный мхом,
Торчит над разинутой пастью провала
Оскаленным зубом иль голым ребром;
Где – в скудной оправе, во впадине темной,
Средь камней простых и нахмуренных гор
Сверкает наш яхонт прозрачный, огромный –
Одно из великих родимых озер;
Где лирой Державин бряцал златострунной,
Где воет Кивача «алмазна гора»,
Где вызваны громы работы чугунной,
Как молотом божьим – десницей Петра;
Где след он свой врезал под дубом и сосной,
Когда он Россию плотил и ковал –
Державный наш плотник, кузнец венценосный,
Что в деле творенья творцу помогал, –
Там, други, по милости к нам провиденья,
Нам было блаженное детство дано
И пало нам в душу зерно просвещенья
И правды сердечной святое зерно.
С тех пор не однажды весна распахнулась
И снова зима пролегла на Руси!
Не раз вокруг Солнца Земля повернулась
И сколько вращалась кругом на оси!
И сколько мы с ней и на ней перемчались
В сугубом движенье, по жизни – вперед!
Иные уж с пылкими днями расстались,
И к осени дело! И жатва идет.
Представим же колос от нивы янтарной,
Который дороже весенних цветов, –
Признательность, други, души благодарной –
Один из прекрасных, чистейших плодов.
Пред нами единый из сеявших семя;
На миг пред своими питомцами он;
Созрелые дети! Захватим же время
Воздать ему вкупе усердный поклон!
И вместе с глубоким приветом рассудка
Ему наш сердечный привет принести
В златую минуту сего промежутка
Меж радостным «здравствуй» и тихим «прости»
И родине нашей поклон и почтенье,
Где ныне, по стройному ходу годов,
За нами другое встает поколенье
И свежая зреет семья земляков, –
Да здравствует севера угол суровый,
Пока в нем онежские волны шумят,
Потомками вторится имя Петрово
И бардом воспетый ревет водопад!
 
13 февраля 1841

Ты холодна

Авдотье Павловне Гартонг


 
Тебе не нужно звонких слов,
Ни гимнов жертвенных поэта,
Ни звуков лестного привета –
Нет! И клянусь огнем стихов, –
С тех пор, как я тебя завидел
И петь и славить возлюбил, –
Тебя я лестью не обидел,
Пустой хвалой не оскорбил!
Чуждаясь неги бесполезной,
Тебе был внятен и не дик
Мой тяжкий ямб, мой стих железный
И правды кованый язык.
Я не хотел к тебе приблизить
Любви лукавую мечту
И вялой нежностью унизить
Суровой думы высоту.
Небес заветных в край лазурный
Себе полет я воспретил
И стон – порою слишком бурный –
Не раз в груди остановил.
 
 
Ты жизнь уму, а сердцу – кара, –
Знать, так назначено судьбой!
Ты холодна… но холод твой
Милей полуденного жара.
Устав от душной суеты,
Отрадно горю и томленью
Найти приют под свежей тенью
Твоей разумной красоты.
Тому, кто вырвется из ада
Житейских дел, где тяжело
Проклятьем сдавлено чело, –
Сладка эдемская прохлада!
Но если – к раю приведен –
Проникнуть вдаль помыслит он,
Отколь блаженства воздух пашет, –
Твой острый взор тогда над ним
Подъят, как меч, которым машет
Привратник рая – херувим!
Спасен, кто в сфере испытанья,
Испив твой взор, вкусивши речь,
Успел от вечного страданья
Остаток сердца уберечь!
Ты холодна… Так видит око!
Ты вся как мраморный кумир,
Но сердце женщины глубоко, –
В нем можно спрятать целый мир.
Трудна извитая дорога
К тому, что скрыто в этой мгле.
Тайн много на небе у бога,
Но тайны есть – и на земле!
 
23 февраля 1841

Подражание персидскому

 
Не мечи из-под ресницы
Стрел разящих на меня!
Под огнем твоей зеницы
Уж и так повержен я.
Ты красою всемогущей
Всех богаче в сей стране –
Я убогий, неимущий, –
Дай же милостину мне!
 
1842

Маленькой Женин

 
Вместо куклы в модном платье,
Женни, вот тебе занятье:
Я принес мои стишки!
Ждать ли мне за это ласки?
Рада ль ты? Горят ли глазки?
Шевелятся ли ушки?
Лепечи пока, малютка,
Рифмы легкие шутя!
Скоро будешь институтка,
Скоро вырастешь, дитя!
Расцветешь, как цвет махровый.
И к тебе – не знаю кто –
Уж поэт напишет новый,
И напишет уж не то!
Ты успеешь в той поэме
Тайну милую постичь;
Вспомни, Женни, в это время
Я уж буду старый хрыч
Иль косой саженью глубже
Буду тлеть в земле сырой.
Не забудь же – приголубь же
Хоть надгробный камень мой.
Пусть над ним головку склонит
Женни резвая слегка
И приветная рука
Ветку зелени уронит
На могилу старика!
 
1842

Калиф и Раб

 
Ум свой в думы погрузив,
За столом сидел калиф.
Пред владыкой величавым
Раб трепещущий его
Блюдо с пышущим пилавом
Опрокинул на него.
 
 
Грозен, страшен, как судьба,
Посмотрел он на раба;
Тот, готов расстаться с светом,
Прошептал полуживой:
«Рай обещан Магометом
Тем, кто гнев смиряет свой».
 
 
«Не сержусь», – сказал калиф,
Укрощая свой порыв.
Ободряясь, отирает
Раб холодный пот с чела.
«Рай – и тем, – он продолжает, –
Кто не памятует зла».
 
 
«Забываю». – Веселей
Стал калиф, а раб смелей:
«Надо в светлый рай для входа
И за зло платить добром».
– «Раб! Дарю тебя свободой
И осыплю серебром».
 
 
От восторга раб едва
Мог опомниться сперва,
Пораженный этим чудом, –
А калиф смотрел, признав
Самым вкусным сердцу блюдом
Опрокинутый пилав.
 
Между 1835 и 1842

На кончину А. Т. Корсаковой 11 декабря 1842 года

 
Она угасла – отстрадала,
Страданье было ей венцом;
Она мучительным концом
Достигла светлого начала.
Грустна сей бренной жизни глушь,
В ней счастья нет для ясных душ, –
Их мучит тяжко и жестоко
Невольный взгляд на море зла,
На вид ликующий порока
И света скучные дела, –
И, гордо отвергая розы
И жизни праздничный сосуд,
Они на часть себе берут
Святые тернии и слезы.
Отрада их в житейской мгле
Одна – сочувствовать глубоко
Всему, что чисто и высоко,
Что светит богом на земле.
Удел их высших наслаждений
Не в блеске злата и сребра,
Но посреди благотворении,
В священных подвигах добра!
 
 
Так, перейдя сей дольней жизни
Добром запечатленный путь,
Она взлетела – отдохнуть
В своей божественной отчизне.
Тяжелый опыт превозмочь
Судьба при жизни ей судила, –
Она давно невесту-дочь
В тот мир нетленный отпустила.
И, переждав разлуки срок,
Спеша к родимой на свиданье,
Она другую на прощанье
Земле оставила в залог,
Чтоб там и здесь свой образ видеть
И, утешая лик небес,
Земли печальной не обидеть,
Где светлый быт ее исчез!
 
11 декабря 1842

Монастыркам
При выпуске 1842

 
Вот он, муз приют любимый,
Храм наук, обитель дев,
Оком царственным хранимый
Вертоград страны родимой,
Счастья пламенный посев,
Юных прелестей рассадник,
Блага чистого родник,
Неземных даров тайник,
Гроздий полный виноградник,
Небом дышащий цветник!
 
 
Это – мир, где жизнью вешней
Веет, дышит круглый год;
Это – мир, но мир не здешний,
В нем гроза цветов не рвет,
Вихрь не зыблет сей теплицы,
Терн не входит в сей венец, –
Чисты белые страницы
Этих бархатных сердец.
Здесь тлетворное страданье
Не тревожит райских снов,
Здесь одно лишь – обожанье,
Тайнам неба подражанье.
………….
 
 
Срок придет, и под крылами
Разлучительных минут
Пред несметными очами
Многоцветными лучами
Девы белые блеснут;
Группой радужно летучей
Промелькнут, волшебный клир
Морем трепетных созвучий
Обольет прощальный пир;
И из райского чертога
Разлетится племя роз,
Оставляя у порога
В благодарность перлы слез.
 
 
Так, до дня миросозданья,
В слитный сплавлено венец,
Рдело божие сиянье,
Но едва изрек творец,
И творения убранство,
Звезды, перлы естества,
Вспыхнув, брызнули в пространство
С диадемы божества;
И, простясь одна с другою
И облекшись в благодать,
Стали розно над землею
Миру темному сиять;
И во мгле земного быта
Есть для каждого одна, –
Тайна жизни в ней сокрыта
И судьба заключена.
 
 
Так, но грозный миг разлуки, –
Чуя славу впереди,
Сжаты огненные звуки
В поэтической груди;
Зреют, спеют молодые,
Долго на сердце лежат –
Срок наступит, и родные
Крупным хором задрожат,
Хлынут звонкою слезою,
И, рассыпаны певцом,
Эти звуки под грозою
В мир уходят за венцом!
 
 
Срок настал: из врат науки,
Из священной глубины
Излетайте, божьи звуки,
Звезды русской стороны!
Свет проникнут ожиданьем, –
Взвейтесь, дивные, в эфир
И негаснущим сияньем
Очаруйте бедный мир!
 
1842

После чтения А. П. Гартонг

 
Когда в ее очах небесных пламень блещет
И полный, звонкий стих в устах ее трепещет,
То бурно катится, сверкает и звучит,
То млеет, нежится, струится и журчит, –
Я жадно слушаю страстей язык могучий
И таю под огнем пронзительных созвучий;
Всё глубже ноет грудь, и сердцу горячей,
И просится слеза из каменных очей.
 
Конец 1830-х- начало 1840-х годов

Порыв

 
Нет, милые друзья, – пред этой девой стройной
Смущаем не был я мечтою беспокойной,
Когда – то в очи ей застенчиво взирал,
То дерзостный мой взор на грудь ее склонял,
Любуясь красотой сей выси благодатной,
Прозрачной, трепетной, двухолмной, двураскатной.
Роскошный этот вид и гордость на челе
Являли мне тогда богиню на земле.
Я вас не понимал, – мне чужд был и несроден
Ваш чувственный восторг. От дум земных свободен,
Я чувство новое в груди своей питал:
Поклонник чистых муз – желаньем не сгорал
Удава кольцами вкруг милой обвиваться,
Когтями ястреба в пух лебедя впиваться –
Нет! – Жрец изящного – я мыслил: в этот миг
К чему мне звуков дар, гремучий мой язык?
О, если бы теперь, сим видом упоенный,
Я был сын древности, ваятель вдохновенный!
Блеснул бы в этот миг мне Фидия венец,
Луч яркий божества во грудь мою проникнул,
«Вот перси дивные! – тогда бы я воскликнул. –
Подайте мрамор мне! Подайте мне резец!»
И с мраморной скалы я б грубый череп скинул,
И перси из нее божественные вынул,
И жизнью облил их. Казалось бы, оне,
Сокрыв огонь страстей в бездонной глубине,
На миг оцепенев под искусом желанья,
Наполнились волной мятежного дыханья,
И, бурный вздох в себе стараясь удержать,
Готовы – закипеть, хотят – затрепетать;
И всё, что в них влекло б к земному обольщенью,
Слегка полузакрыв кудрей волнистых тенью,
Богини чистый лик я вывел бы светло
И думу строгую ей бросил на чело,
Лоб смертный, подходя, вдруг вспыхивал, как пламень,
И, дерзкий, мнил обнять богоподобный камень.
Но, взоры возведя на светоносный лик,
Мгновенно б головой преступною поник,
Молитву произнес в ограду от волнений
И, бледный, преклонил дрожащие колени.
 
1845

Она была добра

 
Забуду ли ее? – Она вилась, как змейка,
Сверкая искрами язвительных очей,
А всё ж была добра мне милая злодейка,
И за свою любовь я благодарен ей.
Мою докучливость она переносила,
Мое присутствие терпела; даже грусть,
Грусть вечную мою, глубокую – щадила,
Страдать позволила и говорила: «Пусть!
Пускай он мучится! Страдание полезно.
Пусть любит он меня, хоть любит нелюбезно!
Пускай надеется! Зачем ему мешать
И вдохновляться мной, и рифмы совершать?
Для песен пламенных ему я буду темой,
И он потешит нас гремучею поэмой!»
Я пел, – и между тем как с легкого пера
Катился бурный стих, мучительный и сладкой,
Она, лукавая, смеялась… но украдкой –
Итак, – не правда ли? – она была добра?
 
1846
Yaş sınırı:
12+
Litres'teki yayın tarihi:
01 mayıs 2016
Yazıldığı tarih:
1884
Hacim:
160 s. 1 illüstrasyon
Telif hakkı:
Public Domain
İndirme biçimi:

Bu kitabı okuyanlar şunları da okudu