Kitabı oku: «Беглая княжна Мышецкая», sayfa 5

Глава 2. Еще не крах, казаки

1

Михаил Хомутов после удачного приступа к синбирскому острогу и взятия города Синбирска пользовался особым доверием у атамана, и по его просьбе подыскать ему доброго человека для отправки и приема нарочных от походных атаманов посоветовал взять к себе Никиту Кузнецова.

– Это который в Синбирске у Милославского в гостях был? – улыбнувшись, уточнил Степан Тимофеевич.

– Он, батюшка атаман, – ответил Михаил. – Не глуп, да и храбрости ему не занимать.

– Добро, быть ему за старшего над командой нарочных при моей походной канцелярии. Пущай десяток коней отберет и казаков добрых. Можно из твоих конных стрельцов. Да к ним еще казаков с засечной черты до Уреня. Они тутошние места куда как добре знают, не будут блукать сутками по лесу, как слепые кроты. В паре можно будет и спосылать за вестями о воеводе Борятинском и с нашими указами к походным атаманам.

Степан Тимофеевич, а разговор шел в горнице приказной избы, где обосновался атаман со своей походной канцелярией, прошел к окну, через верхнее толстое стекло посмотрел в сторону кремля: туда по его приказу из соседних сел и деревень шли телеги с дровами, старым сеном для предстоящего штурма.

– Тебе, Мишка, покудова со своими стрельцами в кашу не кидаться, а пахотных мужиков, которые в наш стан прибывают, верстать бы в казаки. И по возможности скорей обучать ратному делу. Через малое время кинемся на кремль. – Степан Тимофеевич задумался, взъерошил волнистые волосы со лба к темени, размысливая о предстоящем сражении, предвидя немалые потери. – Полезут на стены худо обученные, куда как больше поляжет. А коль научатся копьем да саблей пристойно владеть, ино дело будет. Всех тебе, вестимо, не охватить. Тогда отбирай кто помоложе да на коне верхом скакать сноровист. Будут в подспорье донским да запорожским казакам в сражении с конными рейтарами. Уразумел, сотник?

– Уразумел, Степан Тимофеевич, – ответил Михаил Хомутов, в известной доле гордый добрым к себе расположением атамана. – Мешкать в таком деле негоже, иду я к своим стрельцам и ныне же начну отбор в конные ратники из новоприбывающих.

И Михаил Хомутов взялся помогать походному атаману Лазарке Тимофееву пополнить войско способными к сражению людьми. По прибытии новичков их перво-наперво опрашивали, кто он да откуда, да с кем пришел, да каким оружием доводилось владеть? И если оказывалось, что человек этот с засечной стороны, да ежели поселялся на жительство из стрельцов, из пушкарей, из казаков, то таких Михаил Хомутов отбирал отдельно и ставил на смотр Лазарке Тимофееву. И особенно радовался Степан Тимофеевич, когда Лазарка приводил к нему поселенцев с Дона или с Днепра, самолично расспрашивал, кто и из каких мест, и отсылал к Роману Тимофееву в конное войско, которого набиралось уже и за две тысячи. Новичков из черносошенных¹⁸ или из монастырских крестьян, посадских или гулящих, или из бурлаков Михаил, поделив на десятки, день-деньской обучал за городом в поле, как из пищали стрелять, да как строй держать, и как конных рейтар встречать плотно, бердышами отбиваясь и голову свою сберегая от длинного копья.

Помогали своему сотнику и его товарищи, особенно Еремей Потапов, Гришка Суханов, Федор Перемыслов, братья Василий да Иван Пастуховы, сыновья самарского стрелецкого сотника Михаила Пастухова, погибшего от рук майора Циттеля при восстании в городе накануне прихода в Самару передового отряда разинцев во главе с атаманом Романом Тимофеевым.

Стояли самаряне за городом со своими малооружными и не обученными еще новобранцами и смотрели, как вел Степан Тимофеевич первый штурм кремля. Под гром пушек с обеих сторон казаки запустили в ров сотни телег, обмотанных и нагруженных сеном, соломой, хворостом, затем забросали ров факелами. Черными клубами взвился едкий дым, нестерпимо горячее пламя метнулось вдоль бревенчатых прясел вверх, где наизготовку стояли московские стрельцы да лучшие поместные дворяне. Затрещали бревна кремлевской стены. Но обидно мало оказалось растопки, фукнуло пламя столбом да и быстро угасло, а когда прогорело, казаки кинулись в ров с лестницами. Умолкли пушки воеводы Милославского – враг во рву, ядрами его уже не достать. Пушки атамана бьют из острога, да незадача – ядра не могут разбить толстых бревен. Зато московские стрельцы почти беспомешно сшибали штурмующих новоизбранных казаков с лестниц, а те лезут вверх не так сноровисто, как хотелось бы атаману.

– Быстрее, быстрее, братцы! – кричал Степан Тимофеевич со стены острога, словно за громом пушек и пищалей его могли услышать там, в адовом преддверии, во рву и у стен. – Эх, зацепились бы только за стену в одном месте, а там матерые казаки возьмутся за дело, как надобно!

К Степану Разину подбежал есаул донских казаков Левка Горшков. Усы дергались от злости и ярости, черные раскосые глаза, словно грозовая туча, метали молнии.

– Дозволь, батько, мне со своей сотней казаков метнуться на стену! Дорвемся до сабельной драки, там легче дело пойдет! Дозволь. Жаль мужиков, перебьют всех.

И не хотелось Степану Тимофеевичу, видел это Михаил Хомутов, кидать в пекло лучших своих казаков-донцов, да понял: новоизбранным не одолеть высоты по шатким лестницам, должного навыка нет, а тут еще сверху летят камни, бревна, хлопают пищали…

– Иди, есаул! Ухватись за стену и пробивайся к воротной башне, вот к той, что воротами к острогу! А мы постараемся к воротам пробиться снизу!

С яростным криком «Неча-ай!» сотня донских казаков скатилась в ров, к тысячам тех, кто уже там был, мигом проскочила к лестницам, оттеснила на время вчерашних посадских да черносошенных. С ловкостью кошек устремились казаки вверх, зажав в зубах обнаженные сверкающие сабли.

– Донцы-ы, донцы лезут! – пронеслось по верху стен. Догадались стрельцы, что теперь дело придется иметь с бывалыми воинами, кинулись встать поплотнее к тем пряслам, где лезли на штурм казаки с их бесстрашным есаулом Левкой Горшковым.

Казаки не просто лезли наобум, до первого удачного со стены выстрела, а подстраховывали огнем из пистолей переднего, передавая заряженные пистоли вверх, а незаряженные вниз, и делали это на ходу, быстро. Вот уже наиболее сноровистые достигли верха, осталось уже еще три-четыре ступеньки… Но падают на землю храбрейшие, стрельцы отталкивают баграми лестницы от стены, опрокидывают в ров. Мелькнул почти с самого верха голубой кафтан бесстрашного есаула… и Степан Тимофеевич дал команду отойти в острог и в город, подобрав всех своих, кто поранен или убит…

Отыскался и есаул Горшков. С простреленной ногой он ухнул вниз вместе с падающей лестницей, да, к счастью, угодил на воз с сырым сеном, которое не успело догореть. Оттуда его в затлевшем кафтане вынули свои казаки, перевязали рану белой холстиной и принесли к атаману Разину.

– Жив, Левка? – нервное лицо с дергающимися губами атамана склонилось над есаулом. – Каково тебе, больно?

– Жив, батька! А что больно, так сердце болит! Эх, кабы не стрелецкая пуля, был бы я на стене! Веришь?

– Верю, Левка! Ты молодцом лез на эту треклятую стену! Ништо-о, погодь трохи, воевода. Пойдут еще гулять избы по горницам, а сенцы по полатям! Не весь наш разум изошел этим днем! Добудем мы тебя из-за стены! Свинья не боится креста, а боится кнута! Не миновать тебе, Милославский, казачьей плети по жирной заднице! Поправляйся, Левка, не последняя у нас с воеводой сеча!

И верно, второй приступ повел атаман Разин в ночное время. И на этот раз осаждавшие несли с собой дрова и вязанки хвороста, чтобы завалить ров, а навалив, зажечь, используя для этого порох, паклю.

Но и второй приступ московские стрельцы отбили с немалым для штурмующих уроном.

– Кой черт нам кидаться и далее снизу вверх! – почти кричал Степан Тимофеевич, тяжело вышагивая по скрипучим половицам приказной избы. Собравшиеся к нему на совет походные атаманы, словно чувствуя за собой тяжкую вину, в молчании поопускали головы.

– Как же его достать-то, треклятого воеводу? – в недоумении пожал плечами Василий Серебряков. – В поле он выходить не хочет. И на вылазку опасается, что от ворот можем его отсечь!

Степан Тимофеевич за тяжкими раздумьями, казалось, впервые увидел Серебрякова, долго смотрел на него, что-то решая, и вдруг твердо произнес, всем на удивление:

– Вот что, Васька! Максимка Осипов днем гонца пригнал с известием, что поворотил с Корсунской черты на Нижний Новгород, побрав у воевод перед этим ряд городков. Войско его велико становится, а атаманов добрых нет. Тебя просит к себе в подмогу. Пойдешь под его руку? – и, словно испытуя верного походного атамана, с прищуром глянул ему в лицо: пойдет из-под его начала или останется здесь, где гораздо труднее?

Василий Серебряков от радости даже ладонями хлопнул о колени.

– Пойду, батько! Это дело по мне – добрый конь да вольный простор! А тут эти чертовы стены… хоть головой о бревна бейся, а только голодом можно выманить клятого Милославского. Да дюже долго ждать того дня!

Атаман Разин поджал губы, стараясь скрыть невольную досаду – сам же предложил, теперь на попятную идти неудобно, негромко напомнил походному атаману, что и там есть города, и немалые: Алатарь, Курмыш, Мурашкино да Арзамас. Но Серебряков не без резона возразил на такие опасения:

– Так-то так, батько, да в тех городах сидят не сквозь московские стрельцы, а свои с посадскими людишками. Глядишь, отворят ворота, как синбиряне.

– Добро, ныне же выедешь, – решил-таки отпустить Серебрякова Степан Тимофеевич. – Знамо дело – кошку бьют, а невестке намеки дают! Бей и ты поместных дворян, чтоб московские бояре от страха тряслись в своих каменных палатах! От Максимки прибыл гонцом казак Васька Семенов, с ним и воротитесь к Осипову. – И к остальным с прерванным разговором: – Ну, давайте думать, казаки, как нам руку дотянуть до верхушки кремлевской стены да воеводу крепко за бороду ухватить…

И наутро, к великому удивлению осажденных, с казанской стороны под кремлем начались твориться странные дела. Несколько сот работных на телегах под стрелецкими со стен пулями подвозили землю, бревна, доски, колья. Другие принялись что-то сооружать. Атаман Разин, средь иных забот о пополнении войска, часто наезжал в это место и поторапливал работающих, иной раз здесь его и находил Никита Кузнецов с новыми нарочными, которые день ото дня привозили добрые вести с засечной черты: Михаил Харитонов к середине сентября занял всю засечную черту с конечным городом Корсунь, Максим Осипов и Василий Серебряков до 20 сентября взяли Алатырь, двинулись на Арзамас. Через несколько дней ими взяты города Атемары, Саранск и Инсарский острог. Ходили боем на город Курмыш и, как доносили атаманы в своих рапортах, «курмышеня жилецкие всяких чинов люди город им здали, пошли на Мурашкино…»

Читал атаман Разин эти победные реляции походных атаманов, радовался, что супротив ненавистного боярства поднялось столько черного люда! И огорчался заодно своим принужденным сидением под синбирским кремлем с воеводой Милославским!

– Эх, Никита! – вздыхал иной раз Степан Тимофеевич, выслушав очередное послание. – Тяжким камнем на ногах у всего войска сей кремль с упрямым воеводой! Ну да ништо, сколь яблоку ни висеть, а людских зубов не миновать!

– Твоя правда, Степан Тимофеевич, – соглашался Никита Кузнецов, видя переживания атамана из-за принужденной задержки под Синбирском. – Ежели яблоко само не упадет, казаки, озлясь, на дерево влезут и тряхнут ветки как следует. А зубы у нас давно уже наточены, чтоб вгрызться! – Никита видел, что ратные заботы гнетут атамана Разина до головной боли, потому и говорил эти слова в утешение предводителю, а сам с неменьшей тревогой думал о своей печали: «Удастся ли нам живу домой воротиться? Мне – к Паране с детишками, а куму Мише – к княжне Луше… Убиваются теперь, наверное, по нас, истины не зная – живы ли?»

Шли дни, и поначалу несуразное строение под стенами кремля стало приобретать нечто рельефное, а когда воевода Милославский со страхом узрел – да воры строят кусок вала под стать кремлевской стене! – забеспокоился не на шутку. Вот и две башни по бокам строения обозначились – крепчайшие, с бойницами для пушек. А вот поутру и пушки с криками втащили, и из двух башен, расстоянием одна от другой на сорок сажень, в упор по кремлю ударили пушки осаждавших под ликующие крики всего разинского войска.

И тут к атаману Разину пришло тревожное послание из-под Пензы, от Михаила Харитонова: взятые в плен дети боярские в один голос показали, что государь Алексей Михайлович, сам сделав смотр войскам, спешно отправил из Москвы большое войско под командование давнего казацкого недруга Юрия Долгорукого. Тот воевода захватил Арзамас, сделал его своим центром и гоняется теперь за отрядами, которые действуют в ближней округе. Выслана подмога и в Тетюши к воеводе Юрию Борятинскому. Зато воевода Петр Урусов крепко сидит под Казанью, отбиваясь от войска Максима Осипова. Осипову с его пятнадцатитысячным войском, в котором было всего до сотни донских казаков, сдался город Темников, откуда едва успел сбежать тамошний воевода Челищев. В городе Курмыше казаки стояли недолго и выступили на Ядрин, где жители всем миром «одобрили» своего воеводу и ему сохранили жизнь. Затем взяли Васильев, Козьмодемьянск, вступили в Лысков и вышли к Волге – на том берегу стоял притягательный для казаков богатый Макарьевский Желтоводский монастырь. Под угрозой был и Нижний Новгород, что и заставляло воеводу Петра Урусова задерживаться со спешным походом под Синбирск.

Но атаман Разин знал – рано или поздно и Долгорукий, и Урусов с Борятинским пробьются-таки сюда, на помощь осажденному Милославскому, а потому и поторопился начинать третий приступ кремля, хотя не все еще и было готово к таковому.

– Упредили бы нас в нужное время атаманы о движении тех воевод, – беспокоился Степан Тимофеевич, внимательно присматриваясь к окутанному пороховым дымом кремлю – палят стрельцы из пушек и пищалей, не берегут зелье, знать, запасено его вдоволь. А он должен считать едва ли не каждый выстрел!

К вечеру того же дня Никита Кузнецов привел к атаману Разину черного вестника. Донской казак есаул Оброська Кондак примчал с изустным донесением. Проводив Оброську до горницы атамана, Никита хотел было выйти, но Степан Тимофеевич удержал его:

– Подожди здеся, может, сразу сгодишься…. Вижу, Оброська, худые вести привез, – атаман Разин прошел к столу, за которым сидел усердный Алешки Холдеев и сочинял какое-то новое послание. – Садись, сказывай. Алешка, принеси есаулу кружку кваса.

Оброська снял шапку, пригладил длиннющие с сединой усы, перекрестился на образа, прошел к лавке, одним махом выпил квас, поданный Алешкой. Прежде чем начать разговор, помялся в нерешительности, искоса глянул на уставшее лицо атамана, с хрипотой поведал:

– Побили нас, батько. И побил воевода Борятинский. Умножился он изрядной ратной силой, пушками и пехотой. Да и рейтар у него более чем вдвое против прежнего.

– Где ты его встретил? – уточнил атаман Разин, чтобы знать, далеко ли тот Борятинский и сколько времени его ждать под Синбирском?

– В день двадцатого сентября напал он на наш отряд, а в нем мало было наших казаков, все более татаровя, чюваши, черемисы и мордва. Все худо вооруженные, а числом более трех тысяч, конных и пеших. Встали мы на речке Свияге под сельцом Куланчи, дожидаясь того воеводы, он и явился. Перво-наперво начал нас пушками от берега отбивать, пехоту пустил. Мы тех солдат атаковали пеши и конно, а он, перейдя Свиягу выше нас, рейтаров погнал, чтобы нас к реке придавить да всех и перетопить.

– Сумели счастливо уйти? – с беспокойством спросил Степан Тимофеевич, озаботясь, чтобы не было в людях большого урона.

– Отбежали, огрызаясь, как та собака, которой в пасть палкой тычут, – горестно усмехнулся Оброська Кондак. – Стрелец Ефимка Проваторхов со своей сотней прикрыл. Нас прикрыл, а сам в руки Борятинского попал. Да с ним более шестидесяти человек наших, – и умолк, закомкал промокшую под дождем суконную шапку, опустив взгляд к ногам, словно то была его вина, что малой силой не смог одолеть войско воеводы Борятинского.

– Что с ними… с нашими казаками стало? – уточнил атаман Разин, хотя и сам отлично понимал, что ждало его ратников, попадись они в руки воеводы.

– Посек их всех воевода да перевешал, батько! – тихо ответил есаул, – Тут же, на месте, где ухватил… А Ефимку расчетвертовал и на колья рассажал, чтоб все село видело… Люди в страхе в погреба забились: нешто можно такое видеть и не содрогнуться!

Атаман Разин ахнул кулаком по столу так, что Алешка Холдеев подскокнул на лавке и едва ухватил чернильницу, чтобы она не слетела на пол.

– Как в воду глядел Ивашка Чикмаз, говоря, что упьется Борятинский нашей кровью, ежели мы ему в руки дадимся! – Атаман нервно прошелся по горнице, заложив руки за спину, потискал хрустнувшие пальцы в суставах, встал около есаула. Тот хотел было подняться на ноги, но атаман положил на плечо руку. – Сиди. Мишка Ярославец цел остался при войске?

– Бог сберег походного атамана, хотя кафтан пробила солдатская пуля по левому боку, малость кожу ожгла.

– Добрый походный атаман из него будет! Пущай бережет себя, от меня так скажи ему. Да и сам голову свою паси, зря не губите себя. Сколь возможно, окорачивайте того воеводу, чтоб не шибко широко шагал сюда. Ну а мы днями на приступ пойдем, должны взять треклятого Милославского… А опосля всей силой кинемся на Борятинского. Он умножился, да и мы теперь в числе не менее двадцати тысяч! Ну, давай обнимемся, есаул, да езжай к Ярославцеву, ему одному там трудновато приходится, знаю, а теперь вот и Ефимку потерял… Ступай. – И, когда Оброська Кондак был уже у порога, еще раз напутствовал: – Людишек сберегайте, вот так головой не кидайтесь в огонь под пушки, словно пьяный мужик очертя кидается в темный омут. Наскоком, из засады, рубите засеки из деревьев, чтоб побольше хитрости у вас было. Уразумел, есаул?

– Уразумел, батько, прощай! – ответил есаул и тихо прикрыл за собой дверь.

– Никита, покличь ко мне мурзу Ахпердю, где-то на приступках крыльца сидит, – так же тихо попросил атаман Разин, отошел к окну глянуть, что делается в кремле.

И вновь тоска даванула атаманово сердце – жаль, мало зелья у него припасено для войска! Прорыть бы подкоп под угловую башню, закатить пяток бочек да и рвануть бы! И пусть воевода Милославский летел бы прямиком, без соборования, к черту в ад! Опрашивал он, да не сыскалось в войске людей, знающих, как такие подкопы делать, да как в них кровлю возводить, чтобы не рухнула земля на землекопов… Но, ежели и новый приступ не удастся, да если воевода Борятинский не помешает своим скорым прибытием, придется как-то думать и о подкопе под кремль, только бы тот кремль не оказался построенным на скалистом месте…

Никита быстро воротился с мурзой Кильдибяком, лет сорока, смуглолицым, с живыми черными глазами и с усищами ниже подбородка, будто два конских хвоста висят по обе стороны рта. Пришел, смело протянул руку атаману, раздвинул усы в улыбке.

– Звал, бачка атаман? Дела давай, на драка давай, воевода воевать давай!

Степан Тимофеевич улыбнулся, у глаз собрались мелкие морщинки, которых Никита еще неделю назад вовсе не замечал.

– Сколько молодцев привел с собой, Ахпердя?

– Три ста батыр привел и еще мала-мала больше, – ответил мурза. – Мала тебе, бачка атаман, да?

– Мало, друг мурза, мало! Воевода Борятинский уже у Куланчи два дня назад был, теперь еще ближе. Скоро драка будет самая трудная, у него много рейтар собралось, да детей боярских на конях. Надо еще добрых конников, и тысячу надо, и две, и три! За Борятинским и Долгорукий воевода идет на нас. И его побить надо, мурза. Без конницы нам и мечтать нечего на Москву идти!

– Будем собирать, бачка атаман! В наша Цывыльска уезда много батыр к тебе айда-айда хотят. Поехал моя сюда тащить всех!

Атаман Разин скупо улыбнулся на эту горячность непоседливого мурзы, повернулся к Алешке Холдееву, спросил:

– Вы сочинили письмо с отцом Павлом, как я просил по прибытии мурзы в наш стан?

– Да, батюшка атаман, сочинили. Вот, пущай берет. Надобно только войсковую печать тиснуть.

Степан Тимофеевич под концом письма тиснул печать, протянул грамоту мурзе Ахперде.

Мурза покачал головой и для большей убедительности руками перед собой замахал.

– Не понимая я, бачка атаман, эти буквы! Ты мне читай, я слова в голову складывай, как дрова, а дома я этими словами говорить буду, без всякий помешка!

Атаман Разин, а за ним и Никита Кузнецов с Алешкой расхохотались, причем походный атаманов дьяк смеялся до слез, так что и на лавку завалился боком. Степан Тимофеевич протянул грамоту Алешке, сквозь смех приказал:

– Сам писал, сам и вгоняй слова ему в голову, поленце к поленцу, да ровненько, чтоб дрова от тряски не рассыпались!

Отсмеявшись, причем и мурза Ахпердя с ними посмеялся вволю, Алешка поднес грамоту к лицу поближе – на улице наступали вечерние сумерки – и неспешно, чтобы мурза успевал собрать слова себе в голову, начал читать:

– «От донских и от яицких атаманов молодцов, от Степана Тимофеевича и от всего великого войска Донского и Яицкого память Цывильского уезду разных сел и деревень черне русским людям и татарам и чюваша, за дом пресвятой богородицы и за всех святых, и за великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, и за благоверных царевичев, и за веру православных христиан. А как из Цывильска к вам, к черне, русские люди и татаровя и чюваша и мордва, высыльщики в Цывильский уезд по селам и по деревням будут и станут загонять в осад стоять в Цывильску, и вам бы, черне, в осад в Цывильск не ходить, потому что над вами учинет обманом, всех в осаде вас перерубят. А тех бы вам цывильских высыльщиков ловить и привозить в войске под Синбирск. А которые цывиленя дворяня и дети боярские и мурзы и татаровя, похотев заодно тоже стоять за дом Пресвятой Богородицы и за всех святых и за великого государя и за благоверных царевичей, и за веру православных крестьян, и вам бы, чернь, тех дворян и детей боярских и мурз и татар ничем не тронуть и домов их не разорять. А в войсковой памяти вам, чернь, списывать давать списки по селам церковным причетникам дьячкам слово в слово. И, списывая, отдавать их по разным волостем и по селам и по деревням сотцким и старостам и десяцким, чтоб они, уездные люди, все в сию высокую память знали. К сей памяти войсковую печать атаман Степан Тимофеевич приложил».

Окончив читать, Алешка Холдеев с улыбкой посмотрел на мурзу, словно бы спрашивая, все ли он уяснил с первого раза?

– Все понимал моя, бачка атаман, будет воевода людей в Цывильск собирать сидеть осада, как медведя в берлога зимой, тех посыльщиков не слушать, палками бить! Так, да? Нада всем идти к бачка атаман к этот город, да? А меня спросил кто – где этот бамашка брал, я что скажу? Лесу нашел, да? Не поверят! Ты, батыр Алешка, пиши – атаман давал мне сам! Вот так, в руку давал!

Атаман Разин согласно кивнул несколько раз головой, похлопал мурзу по широкому крепкому плечу, повелел Алешке:

– Он прав, походный дьяк! Допиши ниже моей печати тако: «А с сею войсковою памятью послан наш войсковой казак Ахпердя мурза Килдибяков, и вам бы, чернь, ево во всем слушать и спору не держать. А буде ево слушать ни в чем не станете, и вам бы на себя не пенять». Приписал? Вот так-то оно вернее будет. Бери, брат Ахпердя, грамоту, бери десять своих батыров и езжай в свой уезд собирать большое войско нам в подмогу!

– Еду, бачка атаман. Коня мала-мала кормил и еду.

Проводив мурзу, атаман Разин, поразмыслив малость, повелел Никите сыскать синбирянина Федьку Тюменева и сказать, чтоб в ночь навезли скрытно от воеводского глаза к острогу и к новому насыпному валу возможно больше бревен и хвороста вязанками. Да чтобы приготовили длинные плахи – настелить потом поверх дров и по тем плахам, как по мостам, с насыпного вала перебежать на кремлевскую стену и наконец-то грудь в грудь сойтись с засевшими там московскими стрельцами на сабельную сечу… Близок уже был решающий час.

* * *

– Пусти, Лазарка, срублю-ю!

Взвизгнула вылетевшая из ножен атаманова сабля, вспыхнули неистовой злобой потемневшие глаза.

– Секи, Степан! – Лазарка Тимофеев, дергая покривившимися от гнева губами, рванул на груди кафтан. – Секи! И тебя там ссекут на третьем шагу! А на кого их оставишь? Гляди – их тысячи за твоей спиной! Погибнешь, и им погибель неминучая! Зачем мужиков поднял, чтоб в первой сече самому лечь?

Взлетевшая над головой Лазарки сабля свистнула мимо, рубанула бревно и, погудев чуть, замерла.

– Что же делать, Лазарка? И на сей раз чертов воевода неуязвимым от нас выскочил! Доколь такое терпеть можно?..

С вечера по приказу атамана Разина войска колонной выстроились за насыпным валом, где с противоположной от кремля стороны были сооружены удобные ступеньки из досок. Когда был дан сигнал, с боковых рубленых башен ударили по кремлю казацкие пушки и тысячи казаков, недавно набранных в атаманово войско, по центру насыпного вала устремились вверх. Каждый на себе тащил вязанку хвороста или наколотых дров. Поднявшись, они под пулями московских стрельцов бросали свои дрова за вал, заполняя ров и пространство между валом и кремлевской стеной. Освободившись, сбегали боковыми проходами вниз, за новой вязанкой. Сбегали, да не все, иных московским стрельцам удавалось подбить, и тогда мертвого или раненого подхватывали и спешно, чтобы не останавливать движения, сносили вниз, где местные лекарки принимались их лечить, делая перво-наперво перевязки, чтобы остановить кровь.

– Растет, растет наш мост! – ликовал атаман Разин, сидя в седле впереди конных казаков. Сотник Михаил Хомутов был со своими стрельцами за спиной походного атамана Лазарки Тимофеева и очень хорошо видел все происходящее.

– Еще валите, казаки! Побольше валите! По мосту мы живо доберемся до треклятого воеводы! Всех посечем псов воеводских! Молодец, Ромашка! Славно тузит воеводу из башни пушками!

Вот уже ров завален, гора дров растет и растет…

И тут, видимо, воевода Милославский наконец-то понял, что задумал Степан Разин! Спохватившись, он распорядился зажечь и кидать на дрова все, что может гореть. Вниз полетели пучки соломы, пуховики, бочки с жиром. Раскачав, швырнули вниз бочонок пороха, сбив с него почти все обручи. Ударившись, порох рассыпался между дровами, огонь лизнул – ахнуло вверх столбом пламя!

– Да что же он, гад замогильный, творит, а? – взъярился атаман Разин, видя, что огонь сводит на нет все усилия и жертвы армии. – Неужто опять его верх выйдет? – И возвысил голос, стараясь заглушить пушечную пальбу и пищальный треск. – Казаки-и! Вали гуще, чтоб не поспевал воевода наши дрова палить! Заваливай огонь землею! Мочите бревна в воде!

Выбиваясь из сил, рвались казаки вверх по ступенькам, а иные не в силах уже были подниматься, останавливались с разинутыми ртами и дышали, словно рыбы на горячем песке. Роман Тимофеев выскочил из левой башни без кафтана, в белой рубашке, закричал с насыпного вала вниз:

– Не бегать более! Становись цепью, передавай бревна друг дружке с рук на руки! Жива-а!

Быстро разобрались в десяток цепочек, и дрова сплошной вереницей потекли вверх, а наиболее крепкие казаки, приняв на валу, с уханьем швыряли связки вниз, как можно ближе к кремлевской стене. Один ухал, а иной с оханьем, а то и безмолвно, с простреленной головой, валился на насыпную землю.

– Давай, давай, казаки! Наша берет! Не успевает воевода наши дровишки палить, не успевает! – ревел с натугой Роман Тимофеев, который возглавил казаков на насыпном валу и которому атаман Разин повелел первым кинуться на кремль.

И вот вроде бы дело пошло на лад! Гора дров заметно пошла вверх, атаман Разин распорядился послать бывших в подспорье у казаков посадских в острог ломать не до конца погоревшие дома и амбары побитых или бежавших к воеводе его служилых людишек да детей боярских, чтобы было больше бревен, досок, всякого хлама.

– Вона-а, пошло, пошло! Не поспевает воеводский огонь жрать казацкое угощение! Уже наполовину дело сделано, братцы! Еще пару амбаров разберем, и тогда можно будет за сабли браться! – Атаман Разин повернулся в седле, чтобы отдать еще какое-то приказание Федору Тюменеву, который был старшим над командой посадских…

И тут вдруг вновь ухнуло столбом пламя раз, другой! Рвануло так, что походный атаман Роман Тимофеев, хорошо видимый из-за белой рубашки, кувыркнулся с вала, его едва успели ухватить ближние казаки и поднять на ноги, оглушенного, мотающего головой.

– Дьявол! Что он творит! – вскрикнул в неистовой ярости атаман Разин, а Михаил Хомутов с содроганием подумал, что бы мог сейчас натворить этот страшный в гневе человек, ворвись он с саблей к воеводе в кремль…

– Лампадное масло, не иначе, в бочках бросил на дрова! Да вдогон два бочонка с порохом! Вот оно и бабахнуло пламенем до небес! – Это сказал на выкрик атамана Разина походный атаман Лазарка Тимофеев, начав сознавать, что и этот штурм, похоже, будет неудачен, как и два предыдущих. Стало быть, надо что-то еще думать!

И тут-то Степана Тимофеевича словно самого взорвало изнутри:

– За мной! Казаки, хватай лестницы! На штурм! – Он спрыгнул с коня на землю…

– Куда, Степан? – сначала не поверил своим ушам Лазарка. – Ты что? Смотри, что там творится! Люди же погорят, не успев и лестниц к стене поставить!

– Пусти-и! Срублю-ю!..

Пелена дурманной ярости медленно сходила с глаз Степана Тимофеевича, он снова осмысленно кинул взор на ненавистные черные стены кремля и вновь оживился.

– Добро, казаки! Валите дрова, покудова тот толстый боров сам не загорится! Ай да славно воевода придумал! Видел я дураков всяких, но таких, чтоб сами себя поджаривали, попервой вижу! Валите, братцы, не жалейте! Половину синбирского острога спалим в кострище, а жареного воеводу на завтрак себе добудем!

– Только бы успеть до прихода воеводы Борятинского! – эта тревожная мысль постоянно билась в голове Михаила Хомутова, который переживал и за казаков на валу под стрелецкими пулями, и за своих стрельцов-самарян, которым с часу на час предстоит биться с рейтарскими полками настырного князя Борятинского.

Казаки взбодрились словами любимого атамана – коль так не получается, батько решил взять воеводу по-иному! И снова потекли вверх вереницы бревен, досок, связки разного хлама, который может гореть. Пламя в промежутке между валом и кремлем вздыбилось настолько, что стало лизать сосновые стены, задымились нижние комли, еще малое время – и полыхнет кремль, как полыхает в лесу костер, сложенный опытной рукой промысловика пушниной.