Kitabı oku: «Новогодняя сказка»

Я живу в фантастическом мире, в сказочной стране, в городе, который создан моим воображением. Там с людьми приключаются удивительные вещи, и некоторая доля этих приключений досталась мне. Кое-что я расскажу вам, пользуясь тем, что под Новый год человек расположен доверчиво слушать разные выдумки. Речь будет идти о штуках, которые откалывает с нами время. Ведь время необъятно. Оно действует везде. Даже в сказочном мире часы можно проверять по сигналам московского времени. Именно поэтому я рискую начать рассказ. Может найтись любопытный человек, которого заинтересуют места в моей выдумке, пересекающие его серьезную, невыдуманную жизнь.

В наш город прилетела таинственная птица – сова. Нескольких человек она осчастливила своим визитом. Первым был мой непосредственный начальник, шеф лаборатории по исследованию Солнца, где я работаю. Вторым оказался врач, мой товарищ по школе. Третьим сова избрала меня. Птица эта замечательная. Было бы неплохо, если бы ее повадки изучали, а портрет поместили в атласы.

У меня к этому времени уже были научные труды о некоторых свойствах солнечного света. Я получил ученую степень, состоял консультантом в нескольких комиссиях и спешил остепениться. Перенимая повадки наших маститых стариков, я научился так же, как они, высоко держать голову, так же неторопливо обдумывал заданный мне вопрос и так же, подняв бровь, нараспев высказывал свой ценный, продуманный ответ. Еще одна черта: я привык заботиться о своем дорогом пальто. У нас в кабинетах есть шкафы, и, подражая старикам, я повесил в своем шкафу деревянные плечики для пальто, помеченные моими инициалами.

Будучи человеком, наделенным кое-какими скромными талантами, я по совету одного академика приучил себя записывать неожиданно приходящие мне в голову мысли. Известно, что самые ценные мысли не те, которые мы вымучиваем, сидя часами за столом, а другие – налетающие, как порыв ветра, чаще всего, когда ты идешь по улице. Я записывал эти мысли и забывал о них. Зато наша истопница хорошо помнила, что у меня в ящиках стола попадаются волшебные бумажки, которые горят, как порох. Она повадилась очищать мой стол и растапливать ими все печи в лаборатории.

Под шелухой солидности во мне сидел наивный ребенок (впрочем, он сидел и в моем шефе – докторе наук). Этот ребенок с надутыми щеками иногда выходил наружу, особенно в те вечерние часы, когда мы, холостяки, усаживались в нашей квартире перед телевизором и, округлив глаза, оцепенев, как заспиртованные, часами следили за мелькающими в голубоватом окошке ногами футболистов.

Как видите, я не щажу здесь прежде всего себя. Многие стороны в своем характере я выставляю и выставлю еще на суд ваш с полным пониманием дела и сам себе являюсь первым судьей. С некоторого времени у меня как бы открылись глаза: как раз с того дня, когда сова нанесла мне первый визит. Она открыла мне глаза. Спасибо ей.

Я, например, по-новому взглянул на свою тяжбу с неким С. – членом-корреспондентом одной провинциальной академии наук. Пять лет тому назад в своей статье он назвал мою известную печатную работу «плодом досужих вымыслов». Я должен был ответить. В новой статье я как бы попутно опроверг основные положения С., и ввернул, по-моему к месту, такие слова: «Именно это безуспешно старается доказать кандидат наук С…»(Мне хорошо известно, что он хоть и член-корреспондент, но степень-то у него, как и моя, – кандидат). На этот мой выпад С. тут же ответил брошюркой и там как бы мимоходом сказал, что я подгоняю результаты моих опытов под теорию, а слово «теория» взял в кавычки. Вскоре после этого я напечатал большую статью о своих новых наблюдениях над Солнцем, подтверждающих теорию, взятую в кавычки, а выкладки С. разделал в пух и прах. «Линкор получил торпеду в кают-камеру», – как сказали по этому поводу мои товарищи. Имя С. в статье я не упомянул – я знал, что этой второй торпеды мой враг не вынесет. Я просто сказал: «некоторые авторы». Но линкор устоял и ответил…

И так далее. Эта война длившаяся пять лет, основательно истрепала мои нервы, да и не только мои.

Но… ближе к делу. Однажды утром мы все собрались в нашей лаборатории, повесили свои пальто на плечики и, прежде чем заняться исследованиями, завели, как полагается, утреннюю беседу – раскачку. Беседу начал наш старейший и уважаемый шеф, доктор наук. В свободное от работы время он занимался изучением старины, собирал каменные топоры, древние монеты и книги, и, по-моему, в этом любительстве, а не в нашей работе был для него весь смысл его спокойной жизни.

– Любопытная вещь! – сказал он, приглашая нас послушать. – Недавно, разбирая одну надпись на каменной плите, я нашел вот такое изображение.

И он показал нам белый лист, на котором была нарисована тушью ушастая сова.

– Мне удалось прочитать и надпись, – с гордостью сказал шеф – там стояло чье-то имя, и было написано: «А жизни его было девятьсот лет».

– Да – а… – мечтательно проговорил один из моих товарищей по группе, модник и любитель шалостей. – Мне бы хватило и четырехсот…

– А зачем вам? – вдруг резко проговорил плечистый и сухой пожилой мужчина, обычно молчаливый.

Он сидел по соседству со мной и отличался от всех нас своим подчеркнутым пренебрежением к одежде, молчаливостью и невиданной работоспособностью.

– Вам эти четыреста лет ни к чему, – сказал он. – Вы и так не спешите.

– Я хочу обратить ваше внимание! – Шеф повысил голос, давая понять, что его перебили на полуслове. – Обращаю ваше внимание! Такие совы в разное время были найдены во многих странах. В одной пустыне стоит гигантская сова из гранита. В нашей местности это первая находка. Могу похвастаться, – тут шеф расплылся в улыбке, – эта сова и эта надпись – мое личное открытие. Я выкопал этот камень в своем саду.

Мы поздравили счастливца, еще раз посмотрели на сову и разошлись по своим местам.

– Я обязательно добьюсь, узнаю значение этого рисунка, – сказал шеф. – После этого я сделаю публикацию.

– Но девятьсот лет жизни! – Я не смог удержаться от этого восклицания. – Неужели возможно было когда-нибудь такое долголетие?

– Все возможно! – гаркнул плечистый, всегда занятый мой сосед, не отрываясь от работы.

– Что вы этим хотите сказать? – вежливо осведомился шеф.

– Время – загадка, – был ответ, еще более загадочный.

– Да, время – загадка, – подхватил шеф интересную мысль. Он снял со стены песочные часы, перевернул и поставил перед собой на стол. – Течет! – сказал он, глядя на песок. – И смотрите, получается: миг, который мы переживаем, можно сравнить с мельчайшей песчинкой, с бесконечно малой точкой… Он сейчас же исчезнет…

И мне вдруг стало больно где-то в груди. У меня в жизни было несколько месяцев неожиданной, необыкновенной любви, и эти месяцы сейчас, когда я на них с болью оглядываюсь, слились в один миг, стали песчинкой, упавшей на дно часов. И никакого следа в руках. Как будто ничего не было!.. Я вздохнул. Если бы перевернуть часы!..

– Простите, шеф, – перебил мои мысли наш заведующий отделом кадров. – Что же получается по вашей, с позволения сказать, теории, если время – точка, значит, у нас нет нашего героического прошлого? Нет солнечного будущего?

Он любил задавать прямые вопросы, как бы уличая человека в ужасном преступлении.

– Я прошу извинения, если сказал что-нибудь не так, – ответил наш миролюбивый шеф. – Но я, по-моему, не успел сформулировать никакой теории. Это все шутки, фантазия…

– Фантазия-то странная какая-то! Есть все-таки рамки…

– Дорогой! – вдруг гаркнул наш лохматый, вечно занятый чудак. Мы все обернулись. – Все новое, все, что мы ищем, находится вне рамок. Внутри рамок все обыскано, подметено.

И, открыв рот (у него была такая манера), он беззвучно засмеялся в лицо строгому человеку. Мы узнали новую черту в характере нашего товарища.

Два года мы сидели с ним в одной комнате и не знали человека! Видели только, что он редко бреется и пальто бросает на стул. Заметили, что на пальто этом не хватает половины пуговиц. А познакомиться с ним по-настоящему не пришлось.

– Знаете, я сейчас, кажется, расскажу вам одну интересную историю, – опять услышали мы голос этого вечно склоненного над работой товарища.

И все удивились: человек впервые решил раскошелиться – потерять время на беседу с нами! Не думал я, что разговор о долголетии так расшевелит его.

– Только я сейчас сбегаю в подвал, налажу приборы, чтобы работали, чтобы время зря не уходило, – сказал он и быстро вышел.

– Сухарь он или не сухарь? – спросил кто-то.

– Не думаю! – возразил любитель шалостей. – К нему иногда приходит дама. Я рядом с ним живу. Молодая дама. Я столкнулся как-то с ней на лестнице. Идет и ничего не видит. Ослепла от любви!

– Вы знаете, у него есть уникальные старинные часы. Идут с необыкновенной точностью и заводятся раз в год. – Это сказал шеф.

– Так вот, друзья! – Наш седеющий, взлохмаченный новый товарищ (мы ведь с ним только сегодня познакомились), наш работяга вошел, сел на свое место и взял в руки логарифмическую линейку. – Вы говорите девятьсот лет… А знаете вы, что время может стоять и может очень быстро лететь? Не приходилось вам ждать свидания?

– Да, время может очень медленно ползти, – сказал шеф.

– Оно может стоять! Вы помните сообщение о том, что ученые прорастили семена лотоса, пролежавшие в каменной гробнице две тысячи лет? Для этих семян время стояло. Время можно задерживать и можно подталкивать.

При этом он раздвинул линейку и что-то записал. – Он и за разговором ухитрялся работать.

– Я поясню сейчас эти слова историей, которую вы, независимо от ее морали, выслушаете с интересом.

И, начиная рассказ, он почему-то повернулся ко мне, как будто его слова предназначались исключительно для моей персоны.

– В некотором царстве, в некотором государстве, а именно – в нашем городе, несколько лет назад произошел такой казус. В парке культуры в воскресение в одном из самых тенистых уголков собралось шестьдесят, а может быть и сто, хорошо одетых мужчин на какое-то собрание, которое они решили провести на свежем воздухе. Позже стало известно, что в нашем парке заседал два часа, ну как бы вам сказать, симпозиум бандитов и воров, состоявших, как они говорят, «в законе». У них, у этой публики, есть свои строгие правила. Нарушение карается смертью. Тех, кого принимают в «закон», обязательно рекомендуют несколько поручителей. Новому члену сообщества тушью накалывают на груди девиз: несколько слов, по которым можно сразу узнать, что человек свой. Так вот, их собрание состоялось, и милиция, разумеется, никого не поймала.