Kitabı oku: «Сокровенное. Исполнение желаний»

Yazı tipi:

ISBN 978-5-4474-8350-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Прелюдия

У святых людей
видны
крылья белые…
за спиной.

Шагал
ангел
с алыми крыльями
по голубой небыли.

В шее лебедя есть
что-то змеиное.

У яйца нет морщин.

Я вспомнил формулу лица —
лица начала и конца
лица-яйца.

Солнце
никто
не переживет.

Навстречу много жизней
проносится стремглав
и в каждой новой жизни
по-своему ты прав.

Я по Белому шел до Шагала,
Наслаждаясь своей немотой.

«Я вижу обнаженной грудь…»

Я вижу обнаженной грудь.
Она пышна и белоснежна.
К ней так и хочется прильнуть
С улыбкой нежной и лукавой.
Скажи ты ею любовалась,
Когда была совсем одна?
Своими пальцами ласкала
Сосков коричневую твердь?
О чем тебе тогда мечталось?
Ты это мне сейчас доверь!
Вот я целую их, ловлю
своими жадными губами
И об одном судьбу молю
Чтоб и тебя коснулось пламя,
В котором я один сгорю
Скажи мне:
Я тебя люблю!

Язычок

Губы раскрытые
в сластном порыве
душу опасным
призывом смутили…

Черная кошка
на розовом теле…
Сколько художников
тело воспели!

Губы пылали,
пытали, молили
в нежном оскале
любимыми были

Черная кошка
казалась другою
с чувственной дрожью
прогнувшись дугою.

Губы растравлены
нежной борьбою.
Губы отравлены
острою болью.

Черная кошка
устало дышала.
Из розовой пасти
Жало бежало.

Лилиям

«О, прикрой свои бледные ноги»
В. Брюсов

Мне не жаль умирающих лилий
В замерзающем, старом, пруду.
Сколько в жизни погибло идиллий,
Да не так, а у всех на виду!

Там живые, а это растенья —
Через год их семья оживет.
Почему я так странно растерян,
И тревога от сердца нейдет?

Что-то в крике изломанных линий,
В темном зове зловещих глубин
Мне напомнило горе насилий,
что с коварной усмешкой, творим.

Где-то вечное тешится лето.
Холод, слякоть, тоска —
только здесь!
Кто-то также во мгле предрассветной
Жаждет жертвою нежною цвесть!

Мне не жаль тех погибших созданий,
Утонувших в любовном бреду.
Только этим цветам, с опозданьем,
Молча, бледную руку тяну.

Спина
(Памяти Сальвадора Дали)

«Когда Рафаэль вдохновенный…»

Ее спина жила особой
Непостижимой красотой.
Слова одних дышали злобой,
другие мучились тоской.

Струилась в отблесках лиловых
Все извращающая страсть.
И все вокруг предстало новым
И ликовало, чтоб упасть.

Любить ее, лица не видя,
Желать ее, как никого.
Себя таким возненавидеть
И все ж добиться своего.

Не понимать иль не желая
во тьму влекущее признать,
Ворота сладостные рая
Открыть и запах обонять.

И стать навек опустошенным.
Все связи с миром потерять.
Воспеть разврат и искушенность.
И всех на свете презирать.

Одну ее ласкать и тая
Миры иные постигать.
Упасть так низко, что рыдая,
До звезд сияющих достать.

Сквозь все пройти
И изумляться,
тому как далеко идти.
И отрицать и вдохновляться
На этом низменном пути

И в полночь нехотя проснуться.
И вот сидеть так, в полусне.
Себя, припомнив, содрогнуться.
Она к стене, а ты к спине.

Но верить в то, что обладая
Откроешь новые миры.
И замирая, умирая,
Принять иной ее дары.

Насытиться, наколдоваться,
Нарадоваться, наблудить…
В нее влюбиться и остаться,
Лица не видев, со спины.

Ее спины! Такой несчастной!
Такой доверчивой, такой…
Такой зовущей силой властной,
Что все оставишь за собой.

Спеши обнять неясный призрак —
Ты обладаешь пустотой.
Лунатик мчится по карнизу
И падает вниз головой.

Спеши обнять,
но жизнь трехмерна
А этот снимок жалкий след
Ее спины такой ранимой
Которой не было и нет.

Вас только двое: ты и гений
Тебе доверивший ее.
Он осознал твое паденье,
И кистью выразил свое.

Он показал мазком волшебным
Спины высокий идеал.
Он пищу дал голодным щедро
И мир в неведомость послал.

И ты и он стоите рядом.
Он озираясь, ты без слов.
И между вами как награда
Ее нездешняя любовь

Вы вдруг увидели такое
Что не увидеть никому.
И стало вас безумцев трое
А было мукой одному.

«День ушедший не вернется…»

«Трудно дело птицелова:
Заучи повадки птичьи,
Помни время перелетов,
Разным посвистом свисти»
Э. Багрицкий

День ушедший не вернется,
Позабытый безнадежно,
Но случайно встретишь нежность —
Крик отчаянный души…

Ты своим привычкам верный.
Птицелов красоток скверный,
Если сеть твоя готова,
Что ж бросай, но не спеши.

Лично я давно считаю:
Полюбить дано тому лишь,
Кто родную душу встретит
Среди тысяч не таких…

Ты одна на целом свете,
Там, где волны гонит ветер,
И свирепо их бросает
В дома белую стену.

Утром ходишь на работу
По песку седого моря,
И не ведаешь, что ссоришь
Ты меня с самим собой.

Как старик сижу угрюмый.
И тревожат мысли-думы.
Как мне стать благоразумным,
Если слово за тобой?

Скажешь ты и брошусь в море,
Стану смешанным с волною,
И к ногам твоим приближусь
И лизну их, как щенок.

Жду давно уже я слова,
Но, навряд, ли ты ответишь,
На вопрос, который раньше
Я тебе не задавал.

Даже должен я признаться,
Что тебя я незнакомый.
Просто за окном вагона
Я увидел профиль твой.

Так что зря тебя я встретил,
На беду свою я встретил,
Потому что я не знаю,
Где твой дом стоит вообще.

Но я верю – он у моря,
Потому что надо верить,
А иначе невозможно,
Жить как тысячи других.

Собаки

«Не знаю, кем я был, пока я не был…»
«Не зря они с нами рядом!»

Отринуты обществом,
брошены в стаю,
бродят собаки,
друг с другом играя.

Ночью холодною
воют тоскливо
вечно голодные
грязные псины.

Иль в одиночестве
или попарно
носятся-носятся
в гонке кошмарной.

Нюх обостренный
их выручить должен.
Домом приходится
угол отхожий.

Помнят: когда-то,
что дом охраняли.
Невиноватые —
их побросали.

Шея потерта
и лапы разбиты…
Отнимут у черта,
чтоб брюхо насытить.

Смотрят понуро
в глаза человечьи.
Ждут проявления
человечности.

Умные глупые
чистые грязные
Бродят по кругу
Твари несчастные

Яма
(Памяти Пивной)

В баре низком и унылом
Дым стоял столбом.
Мы лакали молча пиво,
за большим столом.

В туалеты дверь открыта,
И мочой несет.
Кто-то голосом испитым
Разговор ведет.

«Вот жена ушла, подлюка» —
Значит мало бил!
И висит такая скука,
Хоть пляши кадриль.

Рядом плачет и смеётся
парень молодой.
В стельку к вечеру напьется,
и пойдет домой

Залетели две подружки
в модных сапогах.
Хватанули по две кружки.
Прямо сущий страх.

Баба пьяная орала
мужиков костила.
Гоготала вся орава,
втягивая пиво.

За столбом стоял в пенсне
Человек приличный.
Наливал в стакан себе
под столом «Столичной»

Делал вид, что ни при чем,
Морщился открыто,
пил стакан одним глотком,
И смотрел сердито.

Автомат забрал монету,
пиво не долил.
Был и я там, за поэта.
Виршу сочинил.

Автомат

И вот настал последний день,
Когда вокруг меня,
Печальная сомкнулась тень,
Желанья усмиря.

Остались где-то позади,
За черною чертой,
И детства чистые мечты,
И юношества боль.

Все словно замерло во мне —
Железный автомат,
Иду по жизни как во сне,
Не плачу и не рад.

Была любовь в твоих глазах,
Я видел влажный блеск.
Но гнал вперед какой-то страх,
шепча мне злобно: нет!

Все превозмог, все осмеял
Всесильный человек.
И безразличия змея
Мой удлинила век.

Я днем живу почти как все,
Но лишь наступит ночь,
Душа на медленном огне
и боль не превозмочь.

Стальные нервы ослабев,
Виденьям мозг отдав,
Поют мне нежно о луне,
О бархатных глазах.

Невыносимою тоской
Пугает явь тогда…
О, только бы за миг с тобой
Я б жизнь свою отдал!

Но утра час наступит вновь!
И, должен я забыть
Свою безумную любовь
и снова сильным быть.

Звучит победной стали звон,
Мне ль помощи просить?
Я в жизнь безудержно влюблен
И значит должен жить!

«Я видел: тебя провожали…»

Я видел: тебя провожали,
глазами-углями жгли.
Глаза твои отражали
всю бездну чужой любви.

Нетленное в них дышало
и этот, волнующий ток,
мне в сердце вонзался жалом.
Я глаз отвести не смог.

Они не меня желали,
Их кто-то другой желал.
Глаза меня пожирали.
И я их поцеловал!

Какое смешение чувства,
без тени смущения лиц.
Неведомое искусство
за миг распластаться ниц…

Автобус по улицам мчался,
шофер обезумел совсем.
И кто-то навзрыд рассмеялся,
а я был спокоен и нем.

Жизнь
(Трилогия)

1
Под действием неведомых,
Невидимых пружин
Под кожей задубелою
Не тлеем, не дрожим…

Несемся вдоль по плоскости,
Вопросы в стороне.
Боимся чьей-то косности,
А пьем наедине.

Не бережем отчаянность
Для близких, но чужим…
Сдаем себя нечаянно
Взамен на ласки дым

Так в суете, беспечности
Теряем день за днем
Как вдруг по-человечески
Возьмем да и умрем

И мимо скачут славные
Гнедые русаки —
Легки движенья плавные,
Близки и далеки

2
Под действием неведомых пружин
Мы достигаем славы и размаха.
Однажды постигаем Пастернака,
Чтобы затем расстаться важно с ним

Перед полотнами робеем Пикассо:
Величие, маразм, иноязычье!
А может – это стрелки у часов
Остановились в позе неприличной?

И вдруг понятен станет Сальвадор
Дали – неистово жестокий.
Кипит в крови у каждого задор,
Сомнений дали и горой пороки

И, наконец, в безумной тишине
Среди таких же, немощью спокойных
Отправишься по лону, при луне
В приют сердец уже не своевольных

3
предназначенье…
Предназначенье наше неизвестно.
Ни нам самим, тем более другим.
Живем-тесним чужих, неинтересных.
Глотаем скуки яд сквозь ароматный дым.

Отраву жгучую…

Отраву жгучую льем до краев стаканов,
Пьем, забывая мерзость отчужденья.
Как старики стремимся в тьму вокзалов
И ищем встреч – мгновений исступленья

Они не любят…

Они не любят нас как мы бы их любили.
Им ты не нужен – кров необходим.
Глядится сквозь размазанные «были»
Изглоданной бессонницей «интим».

Вонзаясь в тело…

Вонзаясь в тело острыми клыками
В оргазм, сливаясь разом навсегда
Сплетаются узлами-волосами
Паучьей хваткой липкие тела

К чему писать…

К чему писать нелепые картины
К чему слагать отпетые стихи
По свету бродят люди-половины,
Но их сердца безмолвны и глухи

Но их сердца…

Метаморфозы

лежала желтком в белке
зима с поволокой глаза
словно кто-то на велике
проверял тормоза
алой змейкой томатный сок
расплескал на снегу
белый как порошок
как невеста в пургу
в натюрморте жила душа
старомодного доброго пса
уходили созвездья туша
поезда глаза
уходя возникали прочь
козырьком картуза
как у мамаши скочь
как у папаши пузо
лежала желтком в белке
зима с поволокой глаза
карамелькой на языке
солнцем за…

Гамлет Второй

«Издалека,
из ниоткуда,
мы вглядимся друг в друга,
таясь…»

«И так вся жизнь: миг бытия
и годы медленного тленья…»

Сгореть?
Истлеть?
Пугающий вопрос,
нам всем поставленный,
в упор,
с размаха.
Пытаемся
Шекспира одолеть
сквозь перевод
Бориса Пастернака.

Нам хочется!
А сможем ли понять,
взрывающее строки
вдохновенье?
Ведь нам по сути
на Шекспира
наплевать.
Нас ра-
дует
сомненье,
самомненье.

Насыщены
усталостью,
враньем.
Напыщены
тщеславием
и злобой.
Подумать стыдно
для чего живем,
зачем в постели
голые
мы оба.

Мы тратим жизнь
на пошлость,
суету,
на тех,
кто нам
среди других
полезней.

Но вот ударит
правда
по хребту,
И с ног летишь
как от лихой
болезни.

Так почему,
собой же дорожа,
к другим
претензий
предъявляем много?
Идем во тьму по лезвию ножа,
смеясь над теми,
кто летит
под ноги?

Старость

Я ощущаю искренность людей
на близком и далеком расстоянье.
У одиночества немало злых путей.
Всех манит звезд неясное сиянье.

Общения ищу среди других,
таких же одиноких и несчастных.
Кричу во тьму, но замирает крик,
и все попытки сблизится напрасны.

Как странен мир не дружества людей,
в котором мы серы и неприметны…
Ты поделись со мной бедой своей!
Ты поделись со мной мечтой заветной!

Как труден первый шаг для нас с тобой.
Гнетет нас яростно усталости дремота.
Кивнуть не успеваю головой,
как ты уходишь, подавив зевоту…

И остаемся мы наедине
с пустой тоской, отчаяньем и злобой…
Не дай-то бог те дни топить в вине,
иль в наслажденье с молодой особой.

А время капает, как капельки воды,
но ничего они не заполняют.
Теряем медленно сознанье правоты
и жизни смысл сознанье извращает.

И, наконец, устав от праздных слов,
среди людей чужих и незнакомых,
замрут, чуть вздрогнув, стрелки у часов,
звонки умолкнут бойких телефонов.

Мгновенно вспомнишь одинокий путь,
которым шел упрямо, бестолково,
с которого мог сотни раз свернуть,
но не нашел ни сил в себе,
ни слова

«…И бродит наслаждение…»

…И бродит наслаждение
и бедрами качается,
и чьё-то наваждение
в желанье превращается.
Колышется упругостью
нетронутой сомнением
и подступает глупостью —
тоской грехопадения.
Влечет волна отчаянья
в глубины сладострастия.
Безмолвьем одичания
и ласкою участия.
Все струны сердца спутаны
непрошенною нежностью.
А на душе так муторно, так тошно
от поспешности…

Чёрно-белые розы

Я тебе подарил
ненавистные розы
в день отчаянной стужи
проклятой зимы.
Были розы нежны
неизбежны как грезы
Преисполнены жуткости
и новизны.

В сумрак липкий свечей
мы упали случайно.
Были стоны
нежны и слышны.
Черным пламенем стыли
на скатерти алой
Розы в жадных понятьях
ночной тишины.

Поцелуями.
Лепетом.
Жалостью.
Нежностью.
Животворною сладостью
девичьих тайн.
И моей неуемностью
и откровенностью
разлетелся январь
как истлевший букварь.

И, стояли они
черно-белые розы
непорочные розы мои
В аромате любви
Словно капельки слезы
Как колени
раскрыты твои

В гостях

Из небыли,
из зазеркалья,
паук,
не люстра,
камерой хрустальной
завис над лицами,
как астры.

Все суетились у стола.
От недоеденных речей
и недосказанных котлет
лечились музыкой.

Ничей,
общественный
слонялся пес
в колени нос
свой
тыча
то и дело.

Хозяин истый был Ромео
но пыжился сыграть Отелло
Хотела Дездемона спать —
Ей все на свете надоело,
Но телефон трезвонил обалдело

Мы расходились.
У дверей
я пса поймал
дрожащими руками

Желание

Платье хочет убежать
губы не велят.
И пружинами визжать
топчется кровать

Руки прячутся во тьму,
темнота пуста.
Ноги как из ваты пук
ищутся устами

Крик корячится в груди.
Груди слабость рук.
Тело тела позади.
Тел сплошной паук.

Запотевшие глаза
в раковине сна.
За глазами зона зла
и зола ума.

Маг наг

О, как стихи звучат,
когда я наг, один.
И мечется свеча
тенями вдоль стены.

Я маг поющих слов
в звучащей тишине.
И хлещет явь из снов,
таящихся во мне.

Но с волшебством своим
я навсегда один —
безмолвием раним
очарованья спин.

Детское

Из детских тайн я чту одну,
Раздвоенную разом.
Когда я с ней пошел ко дну —
Зашелся ум за разум.

Но в глубину не дала пасть
Холмов остроугольность.
И страсть свою, ощерив пасть,
Пришла в недоуменность.

Свой плен раскрыла красота
Безмолвно и мгновенно.
И сразу стала ты не та,
А та… инством Вселенной.

Пылали губы и ручьи
Струились слез невольных.
Доселе мы были ничьи,
А после стало больно.

Не разорваться, не унять
Сердец единый бег…
О, как, невыносимо стать
Тобой
За дрожью
Век.

«Каштановые волосы…»

Каштановые волосы
На мраморе лежат.
Каштановые волосы
Мне не дают дышать.

Ступою сердце квохчет,
Пестом тупая боль.
А женщина хохочет
Над искренней мольбой.

В неведенье пытаюсь
Неведомость познать.
И жалко объясняю,
Что я хотел сказать.

Любимая жестоко
В любовь играть.
И чувственности током
Ласкать—пытать.

Каштановые волосы
На мраморе лежат.
Каштановые волосы
Не мне принадлежат.

Глаза

Что там глаза твои таят?
Вино ли? Мёд? Смертельный яд?
Окно ли в рай иль двери в ад?
Что там глаза твои таят?

Дни сквозь сомнения летят,
Непониманья болью злят,
Любви желанием кипят…
Что там глаза твои таят?

Когда глаза в глаза глядят,
Что наши души говорят?

Я – морж
(Перевод. Джон Леннон, Пол Маккартни)

я – он как ты он как ты я и мы все вместе.
смотри как они бегут подобно свиньям из ружья,
смотри как они летят.
Я плачу.
Сидящий на корнфлексе
ждущий прибытия вагона.
организация меченых рубашек,
глупый кровавый вторник.
Человек, вы ночной юноша,
вы разрешаете вашему лицу удлиняться.
я – яйцеголовый, мы – яйцеголовые,
я – морж липкий липкий ля джуб.
Мистер городской полисмен,
сидящий маленький хорошенький полисмен,
в ряду,
смотри как они летят подобно люси в небе,
смотри как они бегут,
я плачу, я плачу, я плачу, я плачу.
Желтая горькая горчица
капающая из глаз мертвой собаки.
краб запертый рыбьей жизнью парнографической жрицы.
Юноша, вы ночная девушка,
вы разрешаете вашим бриджам спасть.
я – яйцеголовый, они – яйцеголовые,
я – морж, липкий липкий ля джуб.
Сидящий в английском парке
ждущий солнце.
если солнце не взойдет чтобы дать вам загар
из нахождения в английском дожде.
я – яйцеголовый, они – яйцеголовые,
я – морж
липкий липкий ля джуб,
липкий липкий джи джуб.
эксперт текстперт задыхающийся дымками
не думает ли шутник
смеяться над тобой?
смотри как они улыбаются
подобно свиньям в стае,
смотри как они снуют
я плачу.
манная сардина карабкающаяся на эйфелеву башню
элементарный пингвин славящий аре кришну.
Человек, вы увидите их лягающими эдгара алана по
я – яйцеголовый, они-яйцеголовые, я – морж липкий липкий ля джуб,
липкий липкий ля джуб.

«Пришла любовь пожаром…»

«Пусть растут глаза на сердце»
Гоголев

«У сердца есть своя стыдливость»
Н. Гончарова
«Надо сеять очи»
В. Хлебников

«Когда глаза в глаза глядят…»
В. Фролов

Пришла любовь пожаром,
сметая все вокруг.
И сердце алым шаром
вдруг выпало из рук.

Теряю равновесье
на нитке бытия.
Сегодня мир мне тесен,
а завтра как петля.

Пришла любовь и друга
я позабыл совсем.
За огненною вьюгой
я странно зол и нем.

Нас вдаль несет взаимность,
пугает чистота…
Пришла любовь, как милость
из божеского рта.

«…Идет она кипучими…»

…Идет она кипучими
ногами по росе,
и слабые могучими
становятся в красе,
убогие – счастливыми,
и жизнь имеет смысл,
когда два нежных атома
в молекулу слились…

Стихи

Стихи пришли – я их не звал.
Я не хотел писать.
Забвенья пыл застил глаза,
хотелось заорать.

Все связи с прошлым разорвать,
испепелить, распнуть
о чем лишь довелось мечтать…
И кануть, и заснуть.

Стихи пришли – был голос тих,
он никуда не звал.
Наверно так в больнице псих
от боли ускользал.

Целебной вязью шли слова
и был какой-то смысл,
чтоб не кружилась голова
взмывать поспешно ввысь.

Катастрофа

1
Был город нем и удручен.
Тела сочились сотней тем.
И лютовал нелепый случай.
И каждый делал что хотел.

Копали ямы у порога.
Желали крыльев – улететь.
Над истинным твореньем бога
стояла, замирая смерть.

Мгновенья в вечность раздувая
грозили пальцем облакам.
А кулаки раздумывая…
Стихов труха!

Невероятное стеченье
судьбы позорных обстоятельств
и первородное общенье
раз больше не было приятельств

2
Как деформато, дико, глухо!
О, суетяне! Бег замри!
Опять беспомощны старухи
и нищие перед дверьми.

3
Зудью нечёсаной руки топорщатся.
Клещами рака в колючках кактуса.
Жить еще сносно, еще так хочется.
Как у Мальтуса.

Мода на расчлененье живого.
Любованье кусками, фрагментами.
Что это? Кто это? Ого-го!
С кем это?

Со мною… Треклятое, несравненное.
Дрожью ресниц опущенных.
Звоны ли, зовы нитей-нервов,
болью нелепой скрученных.

Эротика

Не знаю, что эротика,
но ротиком вполне.
Прекрасная экзотика,
когда наедине.

Причмокивая сладостно
глаза полузакрыла.
Плясали бедра радостно,
как маховые крылья.

Мгновенье невесомости
и я не разумею…
Где прячется лицо твое?
Одна сплошная шея…

Глиняное моё

Потаённое сладострастье
на кошачьих каталось шкурах.
Бедра лаковые безучастно
били нагло пружинами в скулы.

Исчезала в пространстве трезвость
и стоял лебединый крик.
Среди тайн, проклиная дерзость,
плавал негой немой язык.

Вся из грешности, выгнув шею,
вся из сна, из струенья мечты
растворялась и стыла, немея,
расплываясь, теряла черты.

Исступление, натиск, вопли
все смешалось в отчаянном выплеске.
Над землёю всплывали голью
дикой нежности лунные изверги.

Непонятное, безраздельное
шатко лапы клало на спины
и ласкало нас в изумлении,
мяло в единое комом глиняным…

Поезд (трилогия)

1
Поезд мчится – лязг, да свист
грязь на лицах.
Раз-вяс-ё-лый машинист,
что не спится?

Ахом мост над головой
и шлагбаум
По лбу саданет трубой
и пропало.

Мчаться пьяные огни,
хохот адский.
Кто на полках, кто притих —
лица-маски.

Не работает стоп-кран
и… довольно!
Ветер хлещет по губам
ярой болью.

Рёв еще повеселей —
перелесок,
Мчится поезд среди пней,
скачет бесом.

Разлетаются шплинты
и… колёса.
По земле уже летим,
нет вопросов.

Улетаем в облака
без улыбок…
Машинист сказал «Пока!»
Время сшибок.

2
Небо бездонное, небо бездомное —
холод и жуть в вышине.
Мчатся вагоны, составом влекомые,
стыки стучат по спине.

Тихий мотив напевает участливо
радиоточка над грязным окном.
Как хорошо просто мчаться и мчаться,
чтобы забыться отчаянным сном.

Тени мелькают. Не люди, а тени.
Что-то вопят в вязкий грохот колес.
Поезд несется сквозь бред исступлений,
сквозь преступленье любви не всерьёз.

Вот он далекий родной полустанок
Девочка машет на счастье рукой
Милая, счастья чужого не надо.
Счастье – старуха с корявой клюкой.

Умерло счастье. Грохочет по рельсам
поезда образ, летящий во мгле…
Сердце упрямое бейся, разбейся
хватит катиться по грязной земле.

3
Еще есть время,
поезд не ушел,
толпятся люди на перроне.
Затюканный со всех сторон,
ищу вагон,
в окне которого
твое лицо
мелькнуло вроде.
Гудок последний
словно человек
вздохнул неловко
с горьким сожаленьем
И замер на минуту
громкий смех
он наступил
момент
прозренья и презренья
Но вот толчок
и первый оборот
колес
прервал на полуслове
фразу
Я ждал и верил
поезд не уйдет
А он уходит
так вот разом
Колеса все быстрей-быстрей
За окнами
чужие лица —
нет ничего не состоится
становиться
ясней-ясней.