Kitabı oku: «Переезд на юг», sayfa 15
2
Над обручальными кольцами в ювелирном Табашников и Агеев склонились как два гуманоида. С тонкими шейками, с глазами, похожими на мутные капли. Цифры на бирках, привязанных к колечкам со сверкающими камушками, были тоже космическими. Словно крохотные камушки эти были добыты и доставлены сюда с самой дальней планеты. Какой-нибудь Альфы Центавры. Это – по меньшей мере.
Молчком пошли на выход. Даже мимо бросившейся к ним продавщицы. С густыми кудрями. Будто с бараньей шкурой до плеч.
На улице Агеев остановился:
– А разве это обручальные, Женя?
Табак сделал дупло – он не знает.
– Ну-ка – обратно.
Оказалось, что колечки под стеклом – «для молодого человека».
С бараньими кудрями равнодушно, но заученно начала громко объявлять. Для толпы где-то за пределами магазина. Однако два пердуна внимательно слушали:
– Колечки для молодого человека. Молодой человек выбирает у нас своё колечко с бриллиантом и преподносит своей избраннице. С нашим колечком он может стать на колено, открыть коробочку и сказать «будь моей, дорогая, навек» …
– Минуточку, минуточку! – перебил Агеев. – Так это как бы предварительное ещё колечко, до свадьбы, до загса?
– Ну да, – сбилась с тона менеджер, но текст барабанился сам по себе: – …Молодой человек встаёт на колено… и говорит «будь моей… дорогая… навек» …
– То есть с ним делают предложение?
– Ну да. – С кудрями первый раз видела таких колхозников.
Агеев посмотрел на друга: сможешь стать на колено? Радикулит не пробьёт?
Табашников – ни да ни нет.
– Девушка, боюсь, что наш молодой человек на сможет на колено. Ему бы сразу для загса. Чтобы он стоял, не падал. Есть у вас такие кольца?
Кудрявая разочарованно пошла к самой дальней витрине. К самому дальнему стеклянному ящику:
– Вот, выбирайте. Для вас. Без вставок. Гладкие. (Колхозные.)
Женихи запотирали руки. То, что нужно! Привычные кольца. Для жениха и невесты. Литые. И цены здесь – вполне.
– Вон, смотри, с краю. В точности, как у меня и Маши.
Агеев поиграл кольцом на безымянном пальце.
Табак засомневался:
– Не-ет. Такое я не потяну. Слишком толстое.
– Да не жмись, ты! Первый раз ведь женишься!
С кудрями сразу включилась на полную громкость:
– Поздравляем вас! Поздравляем! Как раз на вашу руку. Сейчас примерим. А какой размер у вашей невесты?
Глаза у жениха сумеречно остановились. Однако менеджер всё равно наседала:
– Ну примерно. Вспомните, вспомните, молодой человек!
Словом, Табак был побеждён. Выложил всё, что принёс в бумажнике. Вышел из ювелирного с бархатной коробочкой с кольцами. И словно не в себе. Пошёл даже не в ту сторону. Но Агеев догнал, повернул, направил…
Предложение Маргарите Табашников сделал сам. Без посредников. Без всяких профессиональных лысых свах. Правда, как всегда по-своему. По-смурному.
Однажды в перерыве сериала, убрав звук рекламы, он помялся и сказал:
– Нам бы это, Маргарита Ивановна. Надо бы в загс сходить. Оформиться.
Кузичкина выпучила глаза.
– …Ну оформить отношения. А то неудобно как-то. Без оформления.
(Неудобно перед кем? Перед соседями?)
Кузичкина бросилась на грудь любимого со слезами. Стукала кулачками плечи твердолобого: сколько можно было тянуть! сколько!
– Ну-ну, – удерживал голову капризного ребёнка Табак. Ребёнка, которому давно обещали, а всё никак не покупали дорогую игрушку. И вот, наконец, сказали твёрдо: будет тебе игрушка. – Ну-ну. Успокойся. (Не дерись.)
Колодкина и Гордеева начальницу не узнали. Ритка пришла будто прямо из гостей. Свежая, весёлая. Снимала обувь, вешала плащ. Была в своём лучшем платье с розой, в дымчатых колготках. И это в будний день!
– Ну-ка рассказывай! – сразу подступили товарки. Мол, на этот раз не отвертишься. (Рита в последнее время стала большой темнилой, совсем не рассказывала о себе, а тут приходит вся переполненная!)
Но Кузичкина и не думала отверчиваться:
– Замуж выхожу, девушки, – кинула модную красивую сумочку прямо на картотеку, будто плевала теперь на всё.
Вот это новость! Неужели за ноздрястого? Точно, за него, подтвердила невеста. Только что из загса, подавали заявление. Регистрация ровно через месяц – 29-го марта.
И пошла, главное, к себе, в закуток. Ничего не добавив. Нет, как это понимать! Товарки полезли следом.
– А предложение делал с колечком или без? – наседала романтичная Гордеева. – На колено вставал? Как это было? Расскажи, расскажи, Рита!
Но Кузичкина ушла от ответа. Перекидывая что-то на столике, возмущалась порядками в загсах России. Теперешними порядками:
– Кошмар, девушки! Потребовали у Жени документ о разводе с якобы прежней женой в Казахстане. Представляете! У него! У которого отродясь не было никаких жён (ой ли, не поверили подруги).
– Да ладно тебе, успокойся, – говорила приземлённая Колодкина. – Ты лучше скажи, где жить будете? У него или у тебя?
– Мы это с Женей ещё не обсуждали.
«С Женей». Врёт, конечно. Колодкина (практичная) тут же начала внушать, чтобы ни в коем случае свою однушку не продавала. Пусть он свой дом продаёт. Мало ли, как сложится. Или другой вариант: живи у него, а свою квартиру сдавай. И денежки будут капать тебе, и всегда слинять можно.
– Да не слушай ты её! Рита! Выбрала уже платье, подвенечное, заказала? Где будет свадьба? дома? в ресторане?
Кузичкина говорила, что теперь это не модно. Вся эта пышность, все эти рестораны, длинные машины. У нас всё будет скромно. Говорила явно словами «Жени». С несколько погрустневшей мордочкой. (Видно было, хотелось бабёнке покрасоваться в фате, ох, хотелось. Да и с крыльца Дворца чтобы жених к машине протащил на руках. Как козу с пышным платьем. Чтоб не запутался в нём, не упал. Ох, хотелось.)
Однако Колодкина тут же подхватила невесту. Без подвенечного платья:
– Правильно, Рита, правильно. Только пыль в глаза пускать. Зато денежки останутся целыми.
Да и не дотащит ноздрястый до машины, хотела добавить. Но не добавила.
В этот день Кузичкина ночевала у себя. Долго не могла уснуть – всё вспоминала поход в загс. И больше всего толстую делопроизводительницу за тумбовым столом. Её злорадные, с подтекстами вопросы. Особенно о прежней жизни двух брачующихся. О прежних жёнах их и мужьях, о детях, об алиментах. Евгений начал нервничать, злиться. Сунул даже ей под нос бумагу из ФМС, где было написано, что женат не был и детей у него нет. Всё на сто рядов проверено! «Ну а вы?» – повернула голову толстая баба. Дескать, давай, уважаемая, колись. Пришлось подать ей свидетельство о разводе с первым мужем. Копию. И вновь баба за столом заполнилась злорадством. Выходило, что невеста – кошка драная, а жених в шестьдесят два своих года – полный девственник. Ангел. За-абавно. «Да кто она такая!» – возмущался Женя, когда выходили из здания. В общем – остался неприятный осадок. Прежде чем пойти в загс, оба приоделись: Женя в свой панцирный костюм, а сама надела платье с розой. Но стерва за столом даже не предложила раздеться. Так и просидели в плащах. Как два мешка на вокзале. В ожидании поезда. Электрички.
Наворачивались слёзы. Вытирала платочком, вздыхала.
Потом в засыпающем сознании творилась фантастика – Колодкина и Гордеева то приходили к ней в закуток, то уходили. Передвигались где-то среди стеллажей, как в густом лесу. Словно теряли там друг дружку, кричали «ау». И опять выходили к ней на поляну к притихшему костру. Выходили с новыми палками и сучьями – и вновь всё разгоралось до неба.
3
Во дворе у Табашникова разыгрывалась в лицах басня Крылова на современный лад. Кот-бандит четырёх соседок-сестёр сидел перед Агеевым. Вежливо слушал. Передние лапки его были составлены культурно. Одна к другой. Будто не удавил только что у Ивана цыплёнка. Цыплёнка, который и валялся теперь рядом с бандитом.
Агеев стыдил кота. Кот вежливо слушал. Потом принялся мотать башкой – вылизываться.
Над забором появился Иван. Дикой. С палкой.
– Да что же ты сидишь-то, инспектор – бей его, бей! Сейчас убежит!
Кот тут же шмыгнул под свой забор. Как и не было его.
Агеев хохотал. А Иван уходил от забора и обещал:
– Ох, возьму в следующий раз грех на душу, ох, возьму. Из ружья порешу гада.
Появившийся из сеней Табашников тоже начал пенять другу: почему не пугнул хотя бы? Что это – забава для тебя?
– Бесполезно, Женя. Природа. Инстинкт зверя. Ему даже и не нужен этот цыплёнок. Вон он, валяется. Так что бить, убивать самого охотника – бессмысленно.
Табак поднял цыплёнка, понёс и перекинул к Ивану. Пусть хоть супишко сварит. В утешение.
Вышли за ворота.
Опять ныли повсюду настырные горлинки. Неустанно требовали у Создателя потомства. Продолжения жизни своей.
Агеев прихрамывал. На этот раз ногу не отшиб, а подвернул. Два дня назад. В частном секторе. Рассуждал теперь:
– Как ты знаешь, есть здесь круговая дорога имени Победы. Тротуары с обеих сторон – идеальные, плиточные. На всём протяжении её. Как же! Краевое начальство, а то и сам губернатор со свитой могут раз в год проехать. Но чуть в стороне от дороги, в частном секторе – тротуары-костоломы. Вот и я попался. Только свернул с «Победы» – сразу начал скакать и растянулся. Засмотрелся на небо над Победой, Женя, бдительность потерял.
Табак усмехался. Давно уже было сказано про это. Про тротуары в частном секторе. Опять Америку открывает. Однако поражало жизнелюбие друга, его оптимизм. Старик ведь. Подвернул ногу, хромает – и хоть бы что. Сказал ему об этом.
– Знаешь, Женя, – сразу ответил оптимист. – Когда смиришься со своей старостью, когда сядешь с клюшечкой на скамеечку перед домом – всё: тебе конец. Заказывай гроб с музыкой.
Шли платить коммунальные. Агеев за квартиру сына, Табашников – за свой дом. Сперва на Таманскую в «Росэнерго». Рядом с библиотекой Маргариты.
Почти в пустом зале за длинной стойкой с толстым стеклом работали всего лишь три женщины. С одинаковыми косынками, завязанными на груди – вроде трёх состарившихся пионерок. Тут управились с платежами за десять минут.
Потом отправились на Свердлова платить за газ и воду. У библиотеки – даже не дёрнулись. Прошли мимо. Дела, Маргарита Ивановна.
В отличие от зала «Росэнерго», зал на Свердлова был битком. И всего две дыры в толстой стене. Куда, как в дзоты, засовывались плательщики. Очереди к дырам изнемогали и галдели – будто на вокзале.
Поразила цепкая память старика. Наклонившись к окну, Агеев все платёжки выкладывал чётко, ничего не путал. Все цифры со счётчиков говорил без запинки, без бумажек, по памяти. (Вот тебе и старик!) У Табака так не получалось. Путался. Цифры искал – будто по всем карманам.
На улице Табак вытирал пот:
– Ну ты даёшь.
– Чего даёшь, – не понял натуральный калькулятор, хромая рядом.
– С цифрами. По памяти.
– А ты как думал, – смеялся Агеев. – Чтоб я на лавочке сидел. В обнимку с клюшечкой. Не дождёшься!..
Кугель позвонила в конце февраля:
Это из ФМС. – Как всегда – ни здрасьте, ни до свидания.
– Здравствуйте, Ангелина Марковна. Внимательно слушаю.
– Жду вас через час. – И бросила трубку.
Тоже привычно – без экивоков, без расшаркиваний.
Быстро собирался…
Кугель копалась в бумагах. Не смотрела на вызванного. Хмурая. После несчастного случая возле банка, после больницы была в корсете по грудь. У Табака глаза смотрели подло, с восторгом: одыбалась, стерва, ничего её не берёт. С костылём будет передвигаться, но гнобить и обирать мигрантов продолжит.
Наконец заговорила:
– Вот документы на получение вида на жительство. Поедете с ними в Краснодар 7-го марта и получите. Дальше в течение 3х дней должны зарегистрироваться у нас в 11-ом кабинете. Пропишетесь по месту жительства. В свой дом. Который, надеюсь, не продали ещё (ввернула-таки!). Всё. Счастливой дороги.
– А к вам мне больше не надо? – невольно вырвалось у Табашникова.
– Нет.
– Большое спасибо, Ангелина Марковна! Большое спасибо!
Табак нахально схватил руку начальницы и затряс. То ли искренне благодарил, то ли издевался. Сам не мог понять. Всё тряс руку ошарашенной женщине:
– Спасибо вам, спасибо!
И с папкой выскочил из кабинета.
В коридоре выкинул кулак вверх: есть! Футболист, забивший гол! Достань меня теперь, стерва.
Неожиданно увидел Парфентьева. В вестибюле. Старичок отошёл от кассы с квитанциями, со сдачей, не знал, куда это всё рассовывать.
– Павел Петрович, дорогой! Здравствуйте!
Старик тоже обрадовался. С готовностью затонул в объятии Табашникова, по-прежнему с квитанциями и деньгами веером.
Сразу пошли на улицу, под своей синей сосной сели на лавочку. Табак стал расспрашивать. Узнал, что больной брат Павла Петровича скрипит пока, слава Богу, а вот у младшего дела по-прежнему неважные.
– …Нет, высылкой больше не грозят, отстали, но с РВП ничего не движется. Опять – новые документы нужны из Казахстана, опять поборы. Ну, а как у тебя, Женя?
– А я, Павел Петрович, похоже, отмаялся. Вот они документы. (Похлопал по завязанной папке.). Всё, власть Кугель кончилась. Больше не увижу, любимую. Что называется, с зубовным скрежетом отдала. 7-го марта еду в Краснодар. Получу вид на жительство. Ну а дальше пенсию буду добиваться. Глядишь, через полгода-год начну получать. Вот, Павел Петрович – мои дела и радужные надежды.
– Ну, дай Бог, Женя, дай Бог. Рад за тебя. Очень рад.
При прощании Парфентьев твёрдо пообещал, что позвонит на этот раз обязательно. Что за разрешением на проживание поедет в Краснодар только с Табашниковым. Раз он на этом настаивает.
– Одному вам нельзя, Павел Петрович. Вы просто заблудитесь в большом городе. А я всё там знаю. И как добираться и куда сунуться в самой Миграционной. Звоните, обязательно звоните мне… Да я и сам вам теперь буду звонить. Надоедать. А то вам же очень сложно набрать мой номер. Инженеру по образованию. А?
Посмеялись. Парфентьев виновато подёргивал ухо.
Обнялись, и старичок пошёл обратно к двери. Пошёл на встречу с Кугель, на новые испытания. Весь беленький, в плечистой, явно не своей куртке. Обернулся, помахал забытой квитанцией, точно хотел освободиться от неё – и исчез за дверью.
Почему-то щемило в груди. Точно видел его в последний раз. Но чур-чур меня, как говорится. Опомнился и побежал к автобусу. Чтобы рвануть на нём скорей домой и доложить обо всём Маргарите и Агееву.
Но в кухне был только Геннадий.
– Ну как?
Раздеваясь, Табашников рассказывал.
– А-а! – сразу закричал друг. И тоже чуть не дал козла вверх. – Что я говорил! Умылась. Ни копейки не получила. А ты ещё хотел дать ей. Не-ет, долго нас теперь будет помнить, долго. (Ой ли!) Выскользнули. И ты, и мы с Машей.
Сразу заявил, что тоже 7-го в Краснодар поедет.
– Да для чего, Гена? Деньги лишние?
– У меня там, может быть, есть дела. – загадочно ответил друг. – И не менее важные. – Пошёл и выхватил из холодильника бутылку. Которую принёс с собой:
– Отметим?
Глава десятая
1
6-го марта, после обеда, Агеев пришёл в меланхолии. Сидел в кухне мешком, не снимал плаща:
– …Его нужно постоянно хвалить. Понимаешь? Лопату песка кинет – молодец, Валерий! Ещё лопату – просто отлично, Валерий! Третью – Валерий, вообще гениально! Только так. Ругать – ни-ни. Обидится. Пожалуется жене. Всё вертится вокруг этого ненормального.
– Да чёрт побери, да сколько можно об одном и том же! – сорвался Табашников. – Не ходи туда, не ходи! Нет его для тебя, просто нет! Понял?
– Да как не ходить. Вот справку опять надо. Документы-то наши все у Ирины. В столе.
Агеев поднялся: «Ладно. Пошёл я. Извини».
На Котова его встретил визг болгарки. Болгарка опять трещала-резала на всю округу. Да это же татаро-монгольское иго, озарило старика. На русском разгуляй поле. Ну, погоди, гад, сейчас я тебя.
Ворвался во двор:
– Ты когда визжать перестанешь?! Когда бардак свой строительный уберёшь со двора. Когда?! Когда всё прекратится, в конце концов! А?! – Голова старика тряслась, глаза лезли из орбит, съедали зятя.
– Не ваше дело! – вдруг грубо отрезал Валерий. Впервые за всё время. Смотрел под ноги: – Вы здесь не живёте. А я у себя дома. Так что нечего тут. Командовать. – Махнул даже болгаркой. Мол, вали отсюда.
– Да ты! Да я тебя! – что называется, потрясал кулаками над мужичонкой высокий Агеев. – Да я тебя!..
На всю улицу саданул воротами. Железо Валерия опасно загремело, словно разваливаясь, но выстояло.
Шёл прямо по дороге. Хотелось выть от бессилия. От того, что глупая дочь во власти этой сволоты. О, Господи! – возводил руки к небесам. Если точнее, к дыре в облаках. Но там сразу зажмуривались. И не видели ничего внизу, и не слышали. Неверующий. И не маши руками. Бесполезно. Шагай себе дальше.
И Агеев шагал. И снова ругался. Чей-то выпущенный пёсик пытался схватить за штанину и повиснуть. Но Агеев безотчётно отпинывал, и пёсик никак не мог зацепиться.
Ирина, конечно, позвонила Маше, и дома сразу начался скандал. Но тихий. В кухне. С оглядками на коридор:
– Куда ты лезешь, старый дурак! – бросив мыть посуду, подступала жена. – Нас приютили Христа ради. Мы не имеем здесь ни пенсии, ни квартиры, ничего. И ты устанавливаешь тут свои порядки. Кто ты такой? По какому праву?
– Минуточку, минуточку! – оглядываясь в коридор, оппонировал старый дурак. – А кто их вырастил, дал образование? Поставил на крыло? Кто? Пушкин? Лермонтов?
– Да ты разругался даже с дочерью! Года здесь не прожив! Теперь хочешь и с сыном так же? Куда потом пойдём? К Табашникову в сарайку?
Агеев не сдавался:
– Андрей не такой. Андрей адекватный. А Ирка подпала под влияние, ей сдвинули мозги. Живёт с ненормальным, защищает его. Сама такая же стала. Он же заразный, Маша! Даже тебя не узнать, как только ты туда сходишь. Увидишь этого недоделанного. Даже тебя! Вы же с Иркой в заложниках у дурака. Пойми!
– Да тебе-то какое дело? Что он такой? Тебе! Какое! Зачем лезешь, зачем?
– Да он же испохабил всю усадьбу, Маша. И ты его защищаешь. Вспомни, какой она была при Игоре Петровиче.
Замолчали. Вспомнили Игоря Петровича. Незабвенного. Который ушёл так рано. Который оставил всё жене. Своей любимой Ире. Оставил дом. Деньги.
– …И сейчас ты хочешь, чтобы этот всё пустил в распыл?
– Бабушка, дедушка! – послышалось из столовой. – Она не даёт мне уроки делать. Возьмите её. Слышите?
Тут же заткнулись. Поспешили в столовую. А там картина на полу – маленькая проказница верхом на спине брата едет-покачивается, вцепившись в его рубашку, а тот покорно передвигается на коленях.
– Заберите её, – просит раб. Мол, сил моих больше нет. – Заберите.
2
Вечером, как только аристократы ушли к себе, а дети уснули, Мария тоже сразу постелила в спальне. Завтра супругу ехать в Краснодар. С Табашниковым. Сдуру напросился. Так что хватит тут разбабандывать (болтать – в переводе), давай ложись, вставать ни свет ни заря.
Однако долго ещё не спали, всё говорили в темноте. И каждый гнул своё. Но больше Мария мужа пилила. И всё за Ирину. Когда опомнишься? Когда отстанешь от него? (От Валерия.) Наконец скомандовала самой себе:
– Ну хватит. Спокойной ночи. – Резко повернулась на бок.
Агеев полежал и положил ей руку на талию. Немножко ниже. Легонько потряс. Дескать, милая-я!
– Всё не угомонишься? – повернула голову супруга. – И не стыдно?
– Эх, Маша, – откинулся на подушку и выдохнул напряжение супруг. – Не умеешь ты радоваться жизни. Не умеешь.
Маша подумала в темноте.
,– Ладно уж. Иди ко мне, неугомонный…
Неугомонный тут же пристроился сбоку. Осторожно вошёл. Заработал. Вроде паровозной тяги. Прибавлял и прибавлял.
– Легче, легче, – одерживала старая женщина. – Станция не железная.
В четыре утра кормила, провожала мужа в Краснодар.
– Не ездил бы ты, Гена. Табашников всё знает и без тебя. Не раз и не два ведь там бывал. Зачем едешь?
– Нужно помочь, Маша. Сама знаешь, там не в одной очереди придётся постоять. Будет зашиваться Женя. – Помялся: – Да и Ирине хочу подарок купить…
Жена перестала резать хлеб.
– …Помириться с ней хочу. Как ты считаешь?
– Ой, надолго ли? С твоим-то характером?
Но Агеев хорошо закусывал, был полон оптимизма. Уже знал, какой подарок купит дочери. Да и Маше надо что-то купить. 8-е Марта завтра. А Ирине – только платок. Длинный. До пола. Пестрее пёстрого. Чтобы была в нём цыганкой Азой. Точно!
Со двора к маршрутке вышел в половине пятого. Остановившаяся каталажка горела, дрожала в темноте. Чем-то походила на пустой сонный аквариум.
С небольшой дорожной сумкой – влез. Назвал свою фамилию и имя. Как согласившись с ним, свет сразу вырубили. В темноте нашёл руку Евгения, пожал. Уселся рядом. Поехали. Тихо разговаривали. Город спал. В окна залетал яркий свет от фонарей. Ещё останавливались, собирали людей. Наконец выехали за город и помчались. Агеев, будто получив команду, тут же уснул. Табашникову оставалось одному смотреть в окно.
Проносились огоньки станиц. Почему-то виделась там Маргарита. Которая всю ночь пролежала у него на груди. Словно говорила: никому не отдам! Даже близости не было. Что бы ей такое купить на 8-ое Марта? Надо походить по маркетам, выбрать не торопясь. Время до обратной маршрутки будет много.
