Kitabı oku: «Переезд на юг», sayfa 2
6
Жильё Табашникову выбирали тщательно, не торопились. С неделю ходили и ездили по адресам, взятым из интернета. Квартир и домов продавалось немало. Но всё с какими-то подвохами, с изъянами. И большими, и малыми. То дом старый, со старыми трубами. То квартира хорошая, но в цокольном этаже, как в подземелье, и видишь только женские ноги. То центральной канализации нет, а выгребная яма.
Агеев, как бывший строитель (проработал прорабом двадцать лет) разоблачал всё быстро, едва попав в квартиру или частный дом. Лез во все углы, во все дыры. Среди испуганных домочадцев напоминал мента, выискивающего улики.
Были и хорошие квартиры и дома. Отделанные, некоторые с евроремонтом. Но, понятно, кусались ценой.
Наконец, поехали на окраину. На какую-то улицу Широкую. Смотреть чуть ли не последний дом из длинного списка.
Дом Табашникову понравился сразу. Небольшой, красивой старинной кладки, но с современными стеклопакетами на улицу, с жёлтой тучей неопавшего дерева над крышей. Внутри две комнаты, большая и поменьше. Нормальная кухня.
Агеев принялся лазить везде. Хозяйка ходила за ним, поламывала ручки. Будто её грабили. Строитель нашёл, конечно, и старые, замазанные хомуты на трубах, и ламинат под ногами скрипел (неверно выбрана подложка), и ещё огрехи шабашников, сделавших год назад ремонт. Но в целом всё было – вполне. Хозяйка почему-то твердила, что новую душевую кабину поставила совсем недавно. Неделю назад. Теперь всё по-современному, стоя можно мыться. Это была женщина под шестьдесят. Бывшая бухгалтерша. (Внимание! Опасность!) Уезжающая к дочери в Томск.
Табашников, узнав, что – бухгалтерша, сразу надулся. Сказал, что душ неудобный. Борт кабины высокий. Нужно высоко задирать ноги. Сперва одну, потом другую. А схватиться не за что – вся конструкция хлипкая, из пластика. Можно вырвать всё сооружение. «Да ерунда! – успокоил хозяйку Агеев. – Женя у нас ещё молодой, будет запрыгивать в кабинку козликом. Верно, Женя? Козликом? Хе-хе!»
Вернулись в большую комнату, сели к столу. Табашников чувствовал себя оплёванным. Хозяйка стала показывать все документы на дом. Потом счета, платёжки с начислениями, квитанции. Двое мужчин следили за проворными руками в веснушках. По-шулерски быстро перекидывающие бумажки. Внезапный гром самолёта над домом прослушали тупо. Оставили за кадром.
Перед огородом, перед оградкой его, постояли. Хозяйка зажимала на груди душегрейку, извинялась за огород. По-зимнему безобразный. Сырой, в лужах, во льду. Со старой яблоней как с искривлённой старухой. С пустым полёгшим бурьяном смородины вдоль забора к соседу. Сотки три будет, прикинул Табашников и выдернул Агеева из-за оградки, который залез-таки в грязь.
Уходили улицей Широкой. Она и впрямь была широкой, распахнутой. С низкими домами на обочинах и пустыми деревьями.
– Дом нужно брать, – внушал Агеев. – Немедленно. Место замечательное. Воздух, простор! (Хотел раскинуть руки к дому. Не получилось – на ходу.) Сам посуди: всё оставляет, всю кухню, холодильник. Приборы, посуду. Всю обстановку. Заходи с одним чемоданом и живи. А кабину выкину к чёртовой бабушке. Поставим обычную ванну. И цена, цена подходящая, Женя! – Агеев остановился, повернулся и раскинул-таки руки: – Орех до неба, воздух, простор! Женя!
Но Табашников был осторожен. К нотариусу таскал бывшую бухгалтершу целую неделю. И деньги отдал только тогда, когда нотариус окончательно проверил всё. Когда Табашников сам убедился в документах, что не явится к нему с правами небритый уголовник сразу после отсидки. Или того хуже – честный полярник в большой шапке. Который плавал на полярной льдине два года и не ведал даже, что дом, где он законно прописан, продали.
Ангелина Марковна Кугель начала было привычно заговаривать зубы, но Табашников положил документы на купленный дом. Как козырные карты раскрыл.
Нахмурилась, полистала бумаги.
– Я имею теперь право зарегистрироваться в нём? – уже наседал Табашников.
– Можете только на 90 дней. Если за это время не получите РВП, регистрацию временного проживания – полетите назад в Казахстан, чтобы пересечь границу и снова вернуться. Если захотите, конечно.
Женщина с табуном на голове смотрела в окно. Как втолковать этому болвану, что дело не в девяноста днях. Сидит. Как тупомордый речной толкач без баржи. Вдобавок потерявший из ноздри цепь и якорь.
– И что будет потом?
– Тогда вам будет продлена регистрация ещё на 90 дней.
– И сколько раз я буду так летать? Через границу и обратно?
Женщина пожала плечами.
– Но как же так! Я же не бомж какой, не гастарбайтер. У меня теперь есть жильё, у вас, в России!
– Ну и что? У меня тоже есть жильё. Но я гражданка России. А вы даже не отказались от гражданства Казахстана. – Ангелина Марковна смотрела в никуда. Была обижена за Россию. Похлопала папки: – Закон, уважаемый, закон!
Когда шли к остановке, Агеев сказал, что дело серьёзное. Похоже, теперь будет тормозить с РВП. Притом – всячески.
– Так может дать всё же ей. А, Гена? У меня пока есть.
– Ни в коем случае! Если дашь – это жаба с тебя не слезет. Ты купил здесь дом – значит ты богатый. Тебя можно стричь. А впереди у тебя ещё вид на жительство. Подумай! Лучше уж раза два слетать, пересечь границу и вернуться назад, чем эту жабу кормить.
Табашников недоумевал: почему у него всё так? Почему у Агеева с его женой Машей проходит всё более или менее. Никуда их не гонят, не грозят выслать. Со скрипом, но РВП получили. И всё у той же жабы.
В автобусе, придвинувшись к другу, Агеев тихо говорил:
– Пойми, Женя, у нас с Машей воссоединение семьи. С сыном и дочерью. Это гораздо проще. И то она нас с РВП тормозила. И то мы побегали и поездили. А ты один. Тебя здесь никто не ждал. (Кроме меня, Женя, кроме меня.) Тебя она наверняка засунет теперь на квоту. Чтобы решалось всё в Краснодаре. Комиссией. А это – на воде вилами. Как там в Краснодаре решат – неизвестно. Ты не молодой нужный специалист, не великий музыкант или писатель. Ты простой пенсионер. Тебя даже улицы мести здесь не возьмут. Слишком много жаждущих молодых. С той же Средней Азии, с Кавказа.
Табашников молчал. Смотрел в окно. Приморское зимнее застойное небо походило на дырявый сарай. С высвеченными внизу тюками сизого хлопка.
7
Агеев бодрился, но чувствовал себя виноватым. А тут ещё Маша наседала:
– Зачем сдёрнул Женю? Зачем? На что он будет здесь жить? Когда деньги проест и пролетает.
Мария Никитична Агеева зло счищала тёркой накипь и жир с кастрюльки.
– У нас дети. А он как? Что ему теперь этот свой дом! Когда он его просто бросит. И улетит назад. На последние деньги. Там-то хоть пенсию сразу будет получать. А сколько ты ему внушал: «откажись от гражданства, откажись от гражданства». – Ехидство Марии было запредельным.
– Не сгущай, – уводил глаза Агеев. Цеплялся за соломину: – Если бы он отказался там от гражданства – здесь бы оказался по политическим мотивам. А это совсем другой статус.
– Э, «по политическим мотивам, совсем другой статус», – смотрела Мария на мужа, наверняка думая: дурак дураком! – Подмой лучше ребёнка. Не видишь – с полным подгузником.
С облегчением Агеев подхватывал на левую руку смеющуюся девочку. Тащил к ванной сразу замолчавшего серьёзного пудовичка:
– Ах ты безобразница! Когда будешь говорить – а-а?
На обед приходил Агеев Андрей Геннадьевич. Агеев-младший.
Мария Никитична начинала суетиться в большой кухне, таскать на стол. Агеев сидел и с гордостью смотрел на сорокалетнего сына с мощной лысиной и горбатым носом. Как и у него, отца. Всего добился парень сам. Диспетчер в морском порту. Большая квартира в центре. Недавно сменил старую «Ладу-Весту» на почти новый «Мерседес-Бенц». Но самое дорогое у него – семья. Молодая жена Надя, сынишка Ваня, школьник, и вот этот пудовичок, эта девочка-чудо. Вот она! Сидит на высоком детском стульчике, перемазанная кашей, хлопает ручками по столику и принимает ложку за ложкой от него, счастливого деда. Сериал, картина маслом, рай!
Мария Никитична робко подсела к столу. Пряменькая, как приживалка. Вытерла руки о фартук. Стала рассказывать последнее о Табашникове, просить. (Накосячивший Агеев – будто не слышал. Знать ничего не знал – сверлил разных коз и кикимор смеющейся девочке: ах ты, такая-сякая!)
Выслушав, Агеев-младший посмотрел на отца. Сказал:
– Никаких денег не собирайте и не давайте никому. Вы этого не умеете. Я поговорю с Зиновьевым, попрошу. Может, он нажмёт куда надо. Но Евгению Семёновичу не говорите пока ничего. Не обнадёживайте раньше времени. Особенно ты, папа.
Андрей вернулся к еде. А Агеев начал ходить у него за спиной и втыкать ногами какой-то дикий беззвучный танец – Зиновьев был Генеральным морского порта.
8
Табашникову позвонили в среду:
– Это Ангелина Марковна.
– Кто-кто?
– Ангелина Марковна Кугель из ФМС.
– А-а. Здравствуйте, здравствуйте, Ангелина Марковна! Внимательно слушаю вас.
Оказывается, вызывает в ФМС. Сама. Сегодня же. Быть через час.
С бурей в голове быстро переодевался.
Возле 9-го стояли молодой кавказец и пожилая русская. Они будто что-то спрятали за спиной. Или проглотили. Из шпионских гундящих слов, вырывающихся наружу, Табашников понял, что пожилая прописывает кавказца у себя. Временно. За деньги. Бизнес пенсионерки.
Откуда-то к своему кабинету пришла Кугель с двумя папками. Открывая замок, скосила лицо. Сказала Табашникову:
– Зайдите.
Табашников скрылся за дверью. Кавказец и тётка распластались на стене. Замкнув рты намертво.
Кугель быстро перекладывала, перекидывала какие-то бумаги в папке. Табашников спрятался за компьютером. Стояла мертвая, как писали раньше, тишина.
– Подойдите сюда… Где вы там?
Табашников вскочил, подошёл.
Кугель выглядела хмурой и даже обиженной. Не косила больше под казачку-кубанку с нагайкой. Говорила чётко, официально:
– Вот в этой папке все ваши документы, привезённые из Казахстана. Я разложила их по порядку. На той неделе курьер отвезёт папку в Краснодар. На рассмотрение комиссии на ваше временное проживание в России. На РВП.
– И как долго будет рассматриваться всё? – успел вклиниться Табашников. Он по-прежнему стоял перед начальницей. Классический проситель с сомкнутыми пожимающими ручками в присутственном месте. Времён Гоголя, Салтыкова-Щедрина.
– От трёх месяцев до полугода. Всё по процедуре. Могут возникнуть вопросы по вашим бумагам. Будут посылаться запросы в Казахстан. На это нужно время. Ещё раз повторяю, всё по процедуре, по закону. Тут ничто и никто вам не поможет. Распишитесь вот здесь, что получили от меня расписку. Вот эта расписка, что документы приняты. Для рассмотрения. С распиской пойдёте на той неделе в 11-ый кабинет. Там вам продлят пребывание в России ещё на 90 дней. Если за это время не решится ваш вопрос с РВП, пересечёте границу с Казахстаном, получите штамп в паспорте на таможне и вернётесь. Если захотите. Тогда ещё получите 90 дней…
Кугель уводила глаза. Не могла смотреть на этого мужчинку с большой головой. Чувствовала, что с тремя «девяноста днями» у неё перебор, явный перебор, но не смогла не пугнуть ими этого тупого барана с курносым носом.
– И вообще, узнавайте всё сами. Записывайтесь на талоны. Через два месяца пройдёте дактилоскопию. И ещё будете ходить и ездить. Всё по процедуре, по закону. До свидания.
Табашников сказал спасибо, вышел. Не знал, радоваться ему или плакать. Посмотрел на часы. На всё про всё с его документами у начальницы ушло десять минут!
Ехал в мышеловке, ничего не мог понять. Почему вдруг такие бонусы ему, такие скидки в ФМС сегодня? Сама начальница вдруг звонит. Сидит за столом тучей, но делает всё быстро. Больше времени ушло на монолог. На злой монолог. Что же произошло? Внезапная проверка из Краснодара? Надрали холку за волокиту? За то, что постоянно мурыжит людей?
Опять шёл по Широкой к дому. Так почему? Что, зачем? Горлицы занудно ныли в деревьях. Лезли в душу. Скрытные, безнаказанные. Не замечал, вваливался в мартовские лужи, подёрнутые льдом. Вылезал из них и снова шёл. Под нескончаемое нытьё в деревьях.
На крыльце валялась литая калоша Агеева. Табашников стал искать за крыльцом вторую. Агеев лягался на крыльце, и калоши слетали. Табашников тихо ругался. Нашёл. Хотел поставить рядом с первой. Но бесполезно же приучать! Просто бросил на крыльцо.
Агеев ходил в большой комнате, потирал руки. Было видно, что высокий горбыль сейчас лопнет от тайны. Как мальчишка. Тайна лезла ему на лицо, выплясывала в смеющихся глазах.
– Куда ходил?
Спросил как можно безразличней.
Табашников переодевался. Рассказал, что было с ним в ФМС.
– А-а! – торжествовал Агеев. – Никуда не делась, жаба!
До Евгения Семёновича дошло. Андрей! Андрей Агеев всё сделал. Наверняка через своё начальство. Точно, подтвердил за сына отец. Зиновьев помог. Генеральный. Надавил, где надо. И никуда не делась стерва.
Обедали в комнате. Табашников рассказывал подробности. Как прятался за компьютером начальницы. При мёртвой тишине. Как получил расписку, что документы приняты. К дальнейшему рассмотрению. («И всего-то через три месяца, а может, и через полгода будет это рассмотрение. Совсем ерунда, Гена».) Что прослушал на прощание злое разъяснение, как нужно пересекать границу и тут же рвать назад. Чтобы успеть получить ещё 90 дней отсрочки. От высылки. Всё туда же. В ту же сторону. В Казахстан.
Но Агеев ликовал:
– А-а! Знает кошка, чьё сало съела! Теперь не будешь прятаться за компьютерами. Теперь будешь сидеть-пыжиться, надуваться. Пусть думает, что у тебя есть лапа. Постоянная серьёзная лапа. Что не выморщишь у тебя теперь ничего, не сожрёшь.
Кроме горечи Табашников ничего не испытывал. Вяло что-то ел, был безразличен. Однако Агеев всё придвигался, всё разжёвывал ему давно понятое:
– Пойми, Женя: ты сорвался с её крючка, выскользнул. Ты снова в вольной воде. Теперь ты пойдёшь по переселению, а не по квоте, куда она тебя хотела затолкать. Она теперь тебя не достанет. Она даже не выкинула из папки твои документы на дом. Не посмела. А могла бы. Понимаешь? Это победа. Полная победа.
Агеев раскинул руки, чтобы прокричать «По-бе-да!», но зацепил ими абажур прежней хозяйки. Подвешенный низко. Под старину. Который пыльно заболтался.
– Тише ты! Лампочку стряхнёшь!..
Табашников получил РВП в июле. До обещанного полугода Кугель не дотянула месяц. Три раза отправляла Табашникова в Краснодар. По процедуре. Агеев не мог бросить друга, все три раза ездил с ним. Тряслись в микроавтобусе как в катафалке. 300 километров туда, 300 обратно. За время поездок хорошо изучили подпрыгивающую в окне флору и фауну Кубани. Подъезжая на закатах обратно к городку, пытались найти в слепящих всполохах надпись – Вид на жительство. Поймать глазом. Успеть прочитать. В темноте городка, как в яме, спорили. Один уверял, что надпись появится уже через полгода. Другой говорил, что только через три. Понятно, года. О пенсиях, чтобы прожить всё это время, разговоров не вели. Оставляли на потом. Для будущих надписей на всполохах.
Глава вторая
1
На зависть дворовым мальчишкам Жека Табак однажды поехал на Дальний Восток. С матерью и отцом. Мало того, что Жека проехал почти всю Транссибирскую – он увидел океан.
На берегу бухты Золотой рог мальчишка опупел – перед ним раскинулась необъятная даль, где были только вода и небо. Дядя Миша, брат мамы, приобняв, смеялся, похлопывал племянника. Даже солнце казалось над этим простором игрушкой. Никчемной жёлтой игрушкой! Дядя Миша!
Однако когда Евгений Семёнович в свои шестьдесят увидел в первый раз Азовское море, не поверил, что это море – дымящаяся вода, казалось, заканчивалась всего в километре. Будто сваливалась там неизвестно куда. В недоумении повернулся к Агееву: и это море, Гена? Сейчас зима, зяб, оправдывал море Агеев. Летом, наверное, по-другому всё здесь будет.
Но и летом, когда в маске с трубкой Табашников лез в волны, чтобы показать семейству Агеевых классический баттерфляй, красивого ихтиандра… ему казалось, что на край моря на бугре можно положить руку. Край влезал прямо в небо. Без зазора.
Побарахтавшись как попало (ихтиандр в волнах не получался), Табашников вылезал на берег и по довольно острым камням пробирался к Агеевым. Осторожно обходил лежаки с вялеными телами. И женскими, и мужскими. Сам тоже уже хорошо подвяленный.
Вытирался полотенцем. Был с пузцом, но на вид ещё крепкий. Как никто другой сошёл бы за кубанского беззастенчивого голопуза у ворот. Живот лежащего навзничь Андрея Агеева от дыхания поколыхивался шершавой опарой. Тощий Агеев-старший сидел на гальке нагорбившись, видимо, решив дождаться дыма на лысине. Его невестка Надежда, в шляпе и смелом купальнике, приняла для загара позу статуи. Выгнулась красиво. И только Мария Агеева, измученная хозяйством, банально спала в халатике, свернувшись на лежаке.
Внуки (двое) продолжали мучить её. Ваня тряс плечо, ныл «ну бабушка, просни-ись». Голенькая Юлечка хлопала по бабкиной голове в платке ладошками. Бабушка вытирала слюну: «сейчас, сейчас» и снова губу распускала.
Табашников завернул девочку в простынку, взял на руки и пошёл с ней и Ваней к размалёванной фанере, стоящей в ряд. К аттракциону – «Достань!» «Достань игрушку».
Ваня как заправский ядерщик начинал двигать длинной механической рукой, пытаясь ухватить ею бесплатную машинку за стеклом. А потом и куклу для сестрёнки. А Юлечка не могла забыть хобот от маски на лбу Табашникова. Дёргала, дёргала его.
В раскалённую машину Андрея влезли как в душегубку. С трудом разместились все. Поехали. Малышка в ползунках и панамке сидела на колене у Табашникова, хлопала ручками переднее сидение. Как мотоциклист – газовала. Вскоре Табашников почувствовал горячее тепло, а потом и недвусмысленный запах. Мотоциклистку вытащили из машины, в кустиках стали мыть. (Управлялись мать и бабушка. Мать поливала из бутылки, бабушка без церемоний орудовала.) Снова подали Табашникову. «Па-пе». Сами влезли. Поехали. Ваня с превосходством смотрел на сестру. Он уже вышел из такого возраста. Давно. «На! – сунул дармовую куклу. – Но только попробуй ещё!» Юлечка начала взмахивать тряпичной куклой. Стукать впереди лысину Агеева.
Весело доехали.
Табашникова не отпустили, пока не поужинал со всеми. На просторный стол в большой комнате подносила сама молодая хозяйка. Сегодня она не ходила на работу в банк. Сегодня в банке выходной. Андрей Агеев брал бутылку с дорогим выдержанным вином как драгоценный карат. Подливал понемножку. Бокалы были высокие, красивого стекла. Хорошо живут молодые Агеевы. Против Путина с плакатами бегать не будут. Это точно. Табашников подносил окрошку ко рту и смотрел на богато обставленную комнату. Будто попал сюда в первый раз. Мебель стильная, под старину. Наверняка из воробьянинского ещё дворца. Будто замазанные картины непонятно на какую тему. На двух стенах. Люстры нет – модный космодром, лупящий с потолка. Вольная тахта. Больше похожая на раскинувшееся джакузи. Домашний высокий кинотеатр. Пустой, правда, сейчас. Два больших мягких кресла перед ним. Одно вслед другого. С прыгающими Ваней и Юлечкой. («Ну-ка, дети, за стол!») Будто едущими на слонах на водопой. Где-нибудь в Индии. Да-а.
Даже Геннадий и Маша (казалось Табашникову) притихли перед этим богатством. Точно родственники из деревни. Из села. Уминали на коленях ручки. «Хватит, хватит!» – всё время останавливала половник невестки Мария Никитична. И снова складывал ручки. Впрочем, Геннадия хватило ненадолго – цапнул дорогую бутылку и начал плескать по бокалам. И сам дерганул первым. Явно порушив всю церемонию за столом. Чего сын не одобрил. Нет, не одобрил. «Ты бы, отец, закусывал (чем дорогую бутылку хватать)».
Два друга выпили и водки, слегка закосели. Курили на лоджии. Табашников, примериваясь затянуться, поинтересовался:
– Сколько он получает?
– Да кто ж его знает. – Агеев цирганул слюной куда-то вниз. Кому-то внизу на голову. – Разве он скажет.
Покачивались. Закат падал. Как незрячий. Как слепец.
– И жена банкирша… – размышлял Табашников.
– Да нет. Простой менеджер. Сидит в окне, за стеклом. Оформляет вклады.
Табашников снова примерился. Чтобы затянуться.
– Всё равно. Огребают, наверное…
– Ну, вы что пропали?
На лоджию вплыл Андрей Агеев. В брюках от дорогого костюма, в рубашке с запонками, с пузом, взятом дорогими подтяжками. И это – несмотря на духоту после жаркого дня.
– Ещё же кофе с коньяком…
Церемония, оказывается, не закончена.
– Да мы сейчас, – засуетились два друга. Искали, куда бы окурки. (Некуда!) Кинули вниз. Агеев опять плюнул. Кому-то на голову. Пепельниц в доме не было. Ни одной. Агеева заставляли крутить педали. На тренажёре. Если не помогало, гнали курить на улицу.
