Kitabı oku: «Беглецы из ниоткуда», sayfa 6

Глава 3
Петрония

Она была все еще очень маленькой и к тому же рыхлой. Просто ком тончайшей пыли, которая вроде бы и не собиралась еще слипаться, чтобы образовать сколько-нибудь твердое тело.

Гравиген в центре тела продолжал работать исправно: система была отлажена на совесть, практически не изнашивалась, потому что никаких движущихся частей в ней не было. Но уж слишком мало вещества добавлялось к первоначальной массе: как ни велика была мощность корабельной энергетики, она все же на несколько порядков не дотягивала до параметров, нужных для создания небесного тела. Так что окажись на поверхности планеты кто-либо из обитателей «Кита», он немедленно начал бы погружаться в пыль и вскоре достиг бы центра, где до сих пор нетленное в этих условиях тело инспектора Петрова обнимало кожух гравигена – и должно было оставаться в таком положении до конца света.

Но люди, как известно, рукотворную планетку не посещали.

Зато кто-то другой…

Или, может быть, – что-то другое?

Впрочем, грань между «кто» и «что» всегда оставалась достаточно неопределенной.

Так или иначе, нечто (или некто) оказалось в пространстве по соседству с планеткой. Хотя человеческий глаз – опять-таки, окажись человек тут рядом – ничего не воспринял бы. Но глаз ведь воспринимает лишь малую часть сущего.

Оказалось. Соприкоснулось. Погрузилось. И через краткий срок задержалось именно там, где покоился вот уже восемнадцать лет инспектор Петров, первый герой предполагавшегося нового мира.

Какое-то время Проницатель пребывал в неподвижности. Он размышлял. Потом, придя, вероятно, к каким-то выводам, приступил к делу.

И уже очень скоро оказался доступным для человеческого взгляда. Очень похожим на человека. Совершенно подобным.

При встрече с ним любой представитель старшего поколения обитателей «Кита», возможно, воскликнул бы:

– Инспектор? Вы? Какими судьбами?..

Хотя, если подумать, то вряд ли встреча прошла бы именно так. Скорее всего она не обрадовала бы человека. А еще вероятнее – испугала. Заставила бы подумать, что с рассудком у него не все в порядке.

Потому что всем было давно известно, что Петров мертв. Умер. Или, точнее, погиб при совершении подвига, и предполагаемая планета стала его гробницей.

А тот, кого мог бы встретить обитатель «Кита», был как две капли похож именно на покойного инспектора Петрова.

Если бы Проницатель предполагал, какие чувства его новый – после воплощения – облик способен произвести на здешнего человека, он, пожалуй, еще подумал бы, стоит ли избирать для ведения переговоров именно такой способ.

Хотя что-то он, возможно, и предполагал – или хотя бы чувствовал. Потому что вряд ли можно считать чистой случайностью, что он избрал для проникновения и контакта именно ту часть корабля, где обитали молодые. Те, кто о Петрове что-то слышал, но в глаза его никогда не видал. А портретов инспектора на корабле не было.

Похож Проницатель на Петрова был потому, что для воплощения он даже не стал копировать тело; он просто-напросто его использовал. Это давало возможность не опасаться каких-то неточностей.

Таким образом, в глубь новой планетки погрузилось нечто, а вынырнул оттуда инспектор Петров собственной персоной.

Вынырнул и – нимало не смущаясь тем, что передвигаться пришлось в пустоте, – полетел к кораблю. Именно туда, где Проницатель бывал уже в своем нормальном существе и успел обеспечить свою безопасность от каких-либо угроз. Поскольку неуязвимых существ не бывает, то и у Проницателя, естественно, были свои уязвимые места.

За несколько минут он достиг поверхности «Кита», а еще через секунду-другую исчез под нею.

Теперь ему оставалось лишь ознакомиться как следует с внутренним устройством корабля и найти в нем кое-какие инструменты. Они не были бы нужны для переговоров. Но Проницатель помнил, что в случае неудачи он должен уничтожить объект. Для этого предстояло работать с веществом – следовательно, обладать и вещественными инструментами. Масса корабля была слишком велика, чтобы с ним можно было покончить, используя тот ограниченный запас энергии, каким располагал Проницатель.

Для людей его вторжение осталось совершенно незамеченным.

Глава 4
Земля

Физика доктора Авигара Бромли лихорадило. Возможно, даже температура поднялась намного выше нормальной, и лоб был в поту. Но винить в этом простуду или какого-нибудь зловредного микроба было бы совершенно неправильно. И сквозняки, и инфекция были тут никоим образом ни при чем.

Нервы, нервы…

Собственно, а что удивительного?

Впрочем, нервы – это уже во вторую очередь. А первоисточником зла сделалось научное наследие доктора Хинда, в котором Бромли, оказавшись в составе комиссии, начал разбираться сперва с немалой досадой (повод весьма печальный, чувствуешь себя кем-то вроде могильщика, а к тому же еще и безвозвратная потеря времени), затем – с нарастающим интересом, а вот теперь еще и с вовсе странным чувством: смесью досады, зависти, обиды и даже возмущения.

На то были свои причины.

Заключались они прежде всего в том, что доктор Бромли вот уже почти двадцать пять лет вел определенные исследования по контракту с Главным штабом Защиты Федерации…

* * *

Юрия Еремеева волновало совсем другое. Ничего удивительного. Он не знал не только о гибели доктора Хинда, но и о самом существовании ученого. У молодого спасателя были свои заботы и проблемы.

Последнее время его заботили прежде всего сны. Они были тревожными и печальными. После них он просыпался совершенно не отдохнувшим, наоборот – болела голова, дрожали руки, и даже сердце давало сбои.

Начавшись не так давно, сны стали сниться ему каждую ночь – регулярно, словно были кем-то запрограммированы. Хотя прежде, за все двадцать два года его жизни, ничего похожего с ним не происходило.

Ему снилась мать.

Он помнил ее очень смутно. Мальчику было четыре года, когда корабль, на котором она с отцом возвращалась, как ему потом объяснили, из поездки на далекую Антору, попал в какую-то аварию и не смог вернуться ни на Землю, ни на какую-либо другую планету Федерации. Хотя никто не говорил, что корабль погиб вместе с находившимися на нем людьми, но какая разница – как называть? Все равно, родителей Юрий лишился и постепенно привык к этой мысли, тем более что материально он не очень пострадал: компания «Трансгалакт», которой принадлежал исчезнувший корабль, назначила ребенку пенсию, достаточную, чтобы он мог жить и учиться в неплохом интернате, куда его определили, и потом закончить образование и получить специальность. Когда пришла пора выбирать, он предпочел работу, связанную с природой, и вот уже четыре года жизнь его проходила по большей части в высоких нагорьях Азии, а в городах ему приходилось бывать редко. От этого Юрий, кстати, не страдал; похоже, он не очень нуждался в обществе себе подобных.

И все было хорошо и спокойно – пока мать не стала навещать его во сне каждую ночь.

Она была не такой, какой рисовали ее полустертые воспоминания, но старше и без той постоянной улыбки, запомнившейся сыну, пожалуй, больше всего. Наоборот: она выглядела грустной, порой даже на ее глазах блестели слезы. И ничего не рассказывала, не объясняла; каждую ночь просила только об одном: чтобы он откликнулся, поговорил с нею, рассказал, как ему живется, помнит ли ее и отца.

У нее же, по ее словам, все было хорошо.

И он во сне, разумеется, разговаривал с нею, о чем-то рассказывал, что-то спрашивал. Жаль только, что, проснувшись, помнил лишь то, что говорила она, и напрочь забывал то, что отвечал и о чем спрашивал сам.

Первые несколько ночей эти неотвязные сны казались ему интересными. Потом начали раздражать. А ощущение, что мать просит его о помощи, а он и представления не имеет, как ей помочь, со временем стало совершенно выводить его из себя. Юрий чувствовал, что становится нервным и все хуже контролирует себя. Он понимал, что для человека, одиноко живущего вдалеке от больших поселений, в условиях, где каждый неверный шаг может оказаться последним, такое состояние достаточно опасно.

Поэтому, когда никакие его усилия не помогли избавиться от привязчивых снов, он решился, запер свой дом и улетел в город, чтобы посоветоваться с невропатологом.

Врач, внимательно выслушав, сказал:

– Конечно, я могу дать вам лекарство. Но нет таких, что избирательно действуют только на сновидения. Наши средства просто притупят вашу восприимчивость – а это, насколько я понимаю, вашей работе противопоказано.

С этим нельзя было не согласиться.

– Что же мне делать? – спросил обескураженный Юрий.

– Если хотите, я дам вам адрес другого врача. Он работает во второй традиции. Думаю, он сможет помочь вам больше, чем я или мои коллеги.

– Вторая традиция? Что это такое?

Юрий раньше к врачам не обращался, потому что не болел.

– Они работают без лекарств. Пользуются старинными способами… Но они сами вам расскажут лучше. Врач, о котором я говорю, – мой давний приятель, и за него я могу поручиться. Хотите?

– Хорошо. Попробую…

И Юрий незамедлительно отправился по названному адресу.

Там его приняли почти сразу. Снова пришлось рассказать – и не только о своих снах, но, одно за другим, по сути, всю свою недолгую жизнь.

Когда он закончил, врач заговорил не сразу. И сказал вовсе не то, чего ожидал молодой человек.

– Освободить вас от этого, конечно, можно. Нет никаких сложностей. Но вот – нужно ли?

– Не понимаю вас…

– Вы можете остаться в городе на ночь? Работа стерпит?

– Н-ну, до завтра – пожалуй, – ответил Юрий, подумав.

– В таком случае… У вас есть, где переночевать?

– Да найду что-нибудь.

– Нет надобности. Оставайтесь здесь, у меня. А завтра вместе поедем в одно место, к очень интересному человеку. Он и объяснит, почему вам никак не следует бороться с этими сновидениями – скорее наоборот.

– Согласен, – сказал Юрий, которого слова врача успели уже заинтересовать. В возрасте Юрия люди еще склонны увлекаться всем, на чем лежит какой-то отпечаток таинственности. Это позже они начинают ее бояться.

* * *

Юрий надеялся, что на новом месте – в гостевой спаленке в доме доктора второй традиции – привязчивый сон не найдет его. И заснул с удовольствием в этой приятной надежде. Он не обратил ровно никакого внимания на то, что обстановка спальни была в какой-то степени странной: помимо всего, что нужно было, чтобы с комфортом отдохнуть, тут находились еще какие-то штуки, которым в спальне было не место: стены были украшены металлическими дисками, большими и поменьше, плоскими и вогнутыми, самый большой из них помещался на потолке прямо над очень удобной кроватью; горшки с непривычными, странными на вид растениями стояли на тумбочках и этажерках, некоторые из них источали тонкий и непривычный запах – может, благодаря ему тут дышалось очень легко. Помимо туалетного столика, здесь стоял и другой – длинный и узкий, занимавший целую стену, и он был уставлен аппаратами, которые Юрий принял за принадлежности аудио– и видеосистем. Наверное, здесь можно было приятно провести время перед сном. Но молодому человеку очень хотелось спать, так что он, не обращая особого внимания на весь этот антураж, быстро разделся, вымылся под душем (вода, почудилось ему, была голубоватой и уж точно обладала тем же запахом, что и цветы), лег и сразу уснул, почти уверенный, что на этот раз обойдется без тревожного сна.

Спал он крепко, и едва уловимое гудение аппаратов, включившихся сразу после того, как он закрыл глаза, его не беспокоило, вообще осталось незамеченным.

Однако не обошлось без сновидения. Все повторилось. Поэтому он встал, испытывая легкое чувство досады. Хотя никто ведь и не обещал ему, что эта ночь пройдет иначе, чем другие.

Он успел уже умыться и одеться, когда в дверь постучали. Вошел доктор и пригласил Юрия позавтракать.

За завтраком оказался еще один человек. Он был стар, но бодр, и глядел на Юрия с каким-то веселым интересом.

– Знакомьтесь, – сказал доктор. – Это профессор доктор Функ.

Юрий усмехнулся не очень весело:

– Кто же из вас будет лечить меня? Или это консилиум?

Врач улыбнулся в ответ:

– Доктор Функ – физик. А что касается лечения – он хотел бы прежде всего объяснить вам некоторые вещи.

– Ну, если это нужно… – проговорил Юрий без особого воодушевления.

– Вы видите во сне вашу матушку, – сказал Функ, воспользовавшись именно этим, давно уже устаревшим словом. – Вы разговариваете с нею, я не ошибаюсь?

Юрий лишь кивнул.

– И вы хотите избавиться от этих… скажем так, сеансов.

Юрий снова кивнул:

– Это очень тяжело. А главное – бессмысленно. Вот если бы…

Он не договорил. Но доктор Функ тут же подхватил его мысль:

– Если бы это имело какой-то практический смысл, не так ли? Если бы можно было разговаривать с нею не так, а лицом к лицу – то вы были бы согласны и потерпеть, я вас правильно понял?

– Да, – тихо сказал Юрий. И повторил, уже громко: – Да. Вы поняли правильно.

– Прекрасно, – сказал Функ обрадованно. – Вот именно такой вариант действий я и хочу вам предложить. Согласитесь ли вы сотрудничать со мною для того, чтобы сделать это реальностью?

– Разве это возможно? – спросил Юрий Еремеев недоверчиво.

– Есть основания думать, что да. В особенности – при вашем содействии.

– И я смогу увидеть ее?

– Мы сможем разговаривать с нею, а возможно – и с другими людьми, еще живущими на корабле. А затем – как знать, может, точно выяснив, в каком положении и где именно они находятся, мы сумеем оказать им и практическую помощь – чтобы они вернулись сюда, к нам. Тогда можно будет с ними не только общаться на расстоянии, но и… Как вам такая перспектива? На вашем месте я бы согласился, не раздумывая, честное слово!

– А я… действительно смогу чем-то помочь?

– Пока, – сказал доктор Функ внушительно, – вы являетесь единственным человеком, у которого существует достаточно устойчивый канал связи с кораблем. Пусть хотя бы с одним человеком на нем. Так что если не вы – то никто другой.

Юрий глубоко вздохнул – но не от печали.

– Я согласен, – сказал он. – Да, конечно.

– Вот и чудесно, – подытожил доктор Функ тоном, ясно показывавшим, что в согласии молодого человека он ни секунды не сомневался.

К чести молодого Еремеева, он не колебался ни минуты; хотя родителей своих он практически не помнил, тем не менее готов был сделать все возможное, чтобы обрести их снова. Возможно, это было нужно ему, чтобы ощутить себя полноценным существом, имеющим полный набор полагающихся человеку корней. Видимо, жизнь среди немногочисленных групп и вообще в местах, до сих пор остававшихся достаточно безлюдными, научила его ценить людей, само их существование. Этого никогда не понять тем, кто всю жизнь проводит в людской массе. Удовлетворяло Функа и еще одно: живя и работая в таких условиях, человек сознательно и бессознательно развивает в себе те способности, которые по инерции все еще продолжали называть паранормальными и которые, как полагал физик вместе со своими единомышленниками, как раз и являются самыми нормальными, естественными, хотя и основательно забытыми и атрофировавшимися из-за неупотребления. То есть – полагал он – обучать Юрия придется, начиная не с азов, а уже с достаточно высокого уровня.

В заключение разговора Функ поинтересовался, не сможет ли Юрий в ближайшее время приехать, чтобы, не откладывая, приступить к работе. Он не стал скрывать, что пока еще не пользуется ничьей официальной поддержкой, включая финансовую; физик уповал на то, что для романтиков эта сторона жизни никогда не являлась главной. Так оно и получилось: Юрий сказал, что в ближайшие дни так или иначе должен приехать на очередную экзаменационную сессию, так что никаких дополнительных расходов не потребуется. Сразу же они назначили время и место встречи. Теперь Функ мог смотреть в будущее с куда большей уверенностью, чем еще вчера: то, что ему было нужно, полагал он, найдено; оставалось лишь работать и работать.

Глава 5
Бытие

Итак, Истомин оказался наконец в тесной каюте, где собрались по какой-то своей причине все молодые. Моргая, он огляделся вокруг.

Множество глаз смотрело на него – не то чтобы с интересом, и, уж во всяком случае, без всякого удивления; скорее всего эти взгляды выражали просто равнодушие. Хотя, может, ему это просто показалось спросонок? Да к тому же и освещена каюта была очень слабо: ни плафон не горел, ни прикроватные лампочки, лишь в углу едва мерцал дисплей отдыхающего компьютера, и был еще один огонек, да и то не нормальный, не электрический, а какой-то вовсе уж первобытный: свечка, что ли? Что-то совсем уж пещерное было в крохотном язычке пламени. Молодые сидели кто на чем: на койках, на стульях, иные и просто на полу. И молчали. И смотрели на него – или, может, сквозь него, кто их знает…

Но тут же среди них произошло движение: встала и подошла к Истомину высокая девушка с коротко подстриженными волосами, большими черными глазами, чей пристальный взгляд даже и раньше, когда она была совсем еще пигалицей, простреливал, как в свое время определил это действие Истомин; этакая юная ведьмочка. Одета она была, впрочем, не в мантию, а точно так, как давно уже одевалось все молодое поколение на корабле: в широчайшие пифагоры и просторную майку. Гренада. Вторая барышня Карская. Родная сестра Ее Величества Королевы. Принцесса, что ли, по их игре? Сколько ей сейчас: кажется, пятнадцать. Уже совершенно взрослая девица…

Истомину сразу же стало совсем неудобно за свой спальный вид. А кроме того, ребятишки эти мало ли что могли ведь подумать: ворвался без стука, в халате…

Он невольно запахнул полы поплотнее. Хорошо хоть, что шлафрок был длинным, так что голые икры не сверкали.

Истомин ожидал получить выговор за вторжение. Оказалось же не так. Гренада, не говоря ни слова, присела на корточки рядом с ним, положила ладони на встрепанную голову писателя. И он сразу же почувствовал, что сонливость улетучивается, как утренняя роса.

– Что-то случилось, друг сосед? – спросила она. Не то чтобы с большой тревогой, но и не совсем равнодушно. Видимо, понимала уже, что никто не вечен в их маленьком мире.

Писатель хотел было весело ответить: зашел, мол, посмотреть, как вы тут себя ведете, не начали ли уже разбирать корабль по кирпичику, по досочке. Но получилось почему-то неожиданно хрипло, как с перепоя, и так же невразумительно:

– Вибрация – думал, это у вас.

Теперь спросила уже Королева, явно недоумевая:

– Вибрация?

– Вы что – не почувствовали? Но вы же не спали.

– А-а, – протянула Орлана, – вы о сотрясении? Оно вас волнует? Нас тоже. И не только оно. А причину его мы знаем.

Это было неожиданно.

– И в чем же она заключается?

– Это вы. Ваше поколение. Вы уже впадаете в маразм… Но мы собираемся помешать вам убить нас всех – по глупости или по незнанию.

Писатель едва не развел руками: такая наивность – а ведь не ребенок уже!

– Да откуда вам знать? – то было нечто среднее между вопросом и упреком. – Обычный ваш, извините, юношеский максимализм. Право же, ваши упреки необоснованны…

Девица-монархиня только пожала плечами:

– Откуда нам знать? Дорогой сосед, вы-то уж должны бы понять и сами. Вы же не совсем лишены фантазии.

– Наверное, ума на сей раз не хватило. Объясните, будьте настолько снисходительны к моим замшелым мозгам!

Он уже почувствовал, что начинает злиться; но в эти мгновения никак с собою не мог справиться.

– В чем же таком мы провинились?

– Да нет, – проговорила Королева как бы снисходительно, – не о вашей вине речь… Хотя, если подумать, она есть. Ваша вина в том, что вы по-прежнему считаете себя более умными, более знающими, опытными – и так далее. И очень хотите сохранить за собой право определять, как же всем нам следует жить в этом мире.

– Разве мы не правы? До сих пор ведь ничего плохого ни с кораблем, ни с кем из нас не случилось, верно?

– Наверное, нам просто везло.

– А сейчас – что же нам грозит?

– Писатель! Вы же сами только что пришли к нам в тревоге. Хотя могли бы спохватиться и пораньше.

– Вы хотите сказать – эта тряска приключается не впервые?

Орлана кивнула.

– Но не в тряске дело, – сказала она.

– Может, знаете, в чем ее причина?

– Долго объяснять, – ответила она, глядя куда-то мимо писателя. И это совершенно уверило его в том, что не кто иной, как именно детишки тут что-то нашкодили – и теперь сидят тут в полутьме и страхе, ожидая последствий.

– Разве происходит еще что-то?

Она ответила не сразу:

– В том-то и дело: что-то происходит постоянно. Но никто из вас так и не потрудился даже подумать об этом.

– Так помогите же понять!

(«Если вы такие умные», – хотел было он добавить, но благоразумно сдержался.)

– Да мы давно стараемся сделать это! Но нас не хотели слышать.

– Ну вот я сейчас готов. Я весь – внимание.

– Беда в том, – проговорила Орлана (без наставительных ноток в голосе, но как бы с некоторым сожалением), – что все вы до сих пор – а ведь сколько лет прошло! – все еще продолжаете думать, что живете на корабле. А жизнь на корабле – всегда временная, потому что он улетает из устойчивого, определенного мира и прилетает в такой же. Корабль не является самостоятельным миром, он только урывками общается с системой пространства, его взаимоотношения с Большим миром очень поверхностны, и люди просто не успевают заметить их и оценить. И до сих пор все вы продолжаете думать и чувствовать именно так. А на самом деле все давно уже обстоит совершенно иначе. Постарайтесь понять это – вот сейчас, сию минуту, потому что если не сможете – не будет никакого смысла разговаривать дальше. Постарайтесь: это очень серьезно.

– Хорошо, – согласился Истомин.

– Я ему помогу, – пообещала Гренада.

* * *

Он и в самом деле задумался в наступившей тишине. Как и обычно, когда нужно уразуметь что-то сложное, непривычное, попытался увидеть картинку, составленную из тех образов, что были для него представимы и понятны.

Корабль. Нет, не «Кит», вообще не звездолет; корабль в обычном земном океане, на обширной, практически бескрайней водной поверхности. Как живут, как ведут себя на нем люди? Да, в общем, так же, как и на суше. И влияют на него силы, свойственные земной поверхности: ветер, движение волн, возможные рифы и мели, другие корабли…

Но вот произошла катастрофа, и корабль затонул. На большой глубине, где никто не может оказать ему никакой помощи. По счастью, он устроен так, что людям не грозит гибель: и воздух, и пища, и все нужное запасено на нем в избытке. Так что можно доживать век, пусть и в полной изоляции от того, что пассажиры считают своим настоящим миром. И ничего – в принципе – менять не нужно.

А жизнь идет своим чередом. И вот рождаются дети. Подрастают. Вырастают.

Родители смотрят на них, как на себе подобных. Ничуть не понимая, что на самом деле сходство у них только внешнее. Ну – физиологическое, хотя уже не полностью. На самом же деле два поколения друг для друга – инопланетяне. Потому что родились они в разных мирах. Для детей окружающий мир – это океанская глубина. Они никогда не видели, допустим, собак – разве что в записях. Но, может, им приходилось уже заметить обитателей глубин? Есть ведь способы выглянуть за борт – хотя бы через иллюминаторы… А может, не только видеть, но и слышать? Глубоководные общаются на иных частотах, но разве можно исключить, что люди, родившиеся в этой среде – а обшивка корабля никак не дает полной изоляции от самых разных акустических, электромагнитных и мало ли еще каких влияний, – что дети еще в утробе матери не получили способности воспринимать все это? Свойства ведь формируются в зависимости от окружающей среды… Корабль, легший на дно, подвержен влиянию совсем иных сил, чем на поверхности; тут нет ветра и волн, нет звездного неба для ориентации и восхищения – но их заменяют подводные течения, температурные горизонты, еще что-то; именно этот мир, видный изнутри, дети считают своим, единственно возможным в реальности – и, наверное, со временем приучаются чувствовать происходящие на глубинах процессы куда острее и вернее, чем их родители. Родители полагают, что живут в неизменном мире, – а дети уверены, даже больше – они знают, что мир этот на самом деле подвижен, переменчив, что в нем – свои законы, свои обитатели, свои угрозы и защиты… Мало того: считая этот мир своим, дети непременно станут стремиться к освоению его, к более тесному с ним общению; пусть они и не имеют жабр, но могут – во всяком случае, достаточно часто – выходить в него, исследовать, понимать, использовать… Если бы у них не возникало такого стремления – они просто перестали бы быть людьми, превратились бы в неких человекообразных – не более того.

А эти наши ребятки – нет, они не просто человекообразные; они – люди. Правда, уже не совсем такие, как мы – и ничего с этим не поделать…

* * *

– Он понял, – сказала Гренада, посверкивая ведьмиными глазами. – Ему удалось даже увидеть. Хотя и примитивно.

Истомин провел ладонью по лбу, как бы выйдя из транса.

– Да. Наверное.

Глубоко вздохнул.

– Ну – и что же вы собираетесь делать?

Королева Орлана сказала очень серьезно:

– Повернуть жизнь в верном направлении. Чтобы общаться с этим миром и все более чувствовать себя его частью. Взрослые не понимают: заняв в большой Вселенной какое-то место, мы создали изменения, которые не могли не разойтись во все стороны и, где-то от чего-то отразившись, не вернуться обратно – чтобы в свою очередь подействовать на нас. Понимаете – самим своим возникновением мы чему-то помогли, но кому-то – или чему-то, это условно – помешали. И те, и другие не только будут как-то влиять на нас – они уже делают это. И наверняка вибрации – лишь более четко ощутимое проявление этих влияний. Мы, правда, еще не знаем, к чему такие воздействия могут привести. Но хотим, должны узнать! А для этого нам нужно использовать все возможности корабля, точнее – нашего малого мира. И чтобы их использовать – мы должны взять все в свои руки. Так мы решили. Так мы и сделаем. А точнее – уже делаем.

– Да?

– Я знаю, что вы, сосед, поняв нашу правоту, не предадите нас. И могу сказать: одна из нас – Майя – уже сейчас направится в инженерный пост корабля, где будет перенимать все знания и умения, необходимые, чтобы использовать корабль так, как понадобится. Но это станет лишь самым началом.

Названная по имени девушка только улыбнулась и кивнула.

Теперь – самое время настало спросить:

– Скажите: вы в салоне ничего не делали с… ну, со всей той техникой, что там установлена? Соленоиды и прочее…

Она чуть заметно пожала плечами:

– Пока у нас не возникало такой необходимости.

Тут, наверное, следовало продолжить: «А как же вы собираетесь взять в свои руки власть на корабле? Думаете, что старшее поколение вам так, добровольно, и отдаст ее? Или готовы бороться любой ценой – вплоть до кровопролития?» Но на такой вопрос он почему-то не решился. Вместо этого поинтересовался:

– Скажите… только откровенно, прошу вас: дело-то ведь серьезное. Вы покидаете корабль? Выходите за его пределы? Навещаете Петронию?

Королева Орлана смотрела на него ясным, спокойным взглядом.

– Мы собираемся начать выходы в недалеком будущем. Недаром же нас научили пользоваться всей нужной техникой.

– Думаете, это удастся без помощи экипажа?

– Ну вот еще. Мы рассчитываем на его помощь.

– В самом деле? Они просто так – вот возьмут и согласятся? Инженер Рудик, к примеру, так вот сразу и обеспечит вам выход?

– А почему бы и нет?

– Вы плохо его знаете.

Истомин в ответ услышал:

– Это вы, сосед-писатель, плохо знаете всех нас. Разве мы – такие уж непривлекательные женщины? Или вы перестали быть мужчинами?.. Возьмем и пошлем к нему кого-нибудь из нас…

Вот так просто ответила ему Орлана: мы – юные и красивые женщины, а вы – всего лишь мужчины, как же вам устоять? Словно бы они обитали в добрые старые времена на Земле или другой нормальной планете. Истомин даже едва не рассмеялся. И промолвил:

– Просто соблазните мужчин? Даже своих отцов в том числе?

– Именно, – ответила Орлана. – На всякого отца найдем, если понадобится, чужую дочь.

Впрочем, сказано это было тоном отнюдь не серьезным; при желании можно было принять это и за обычный юношеский треп. Именно к шутке (подумал Истомин) это и следовало свести.

– В таком случае, Ваше Величество, смогу я рассчитывать на вашу благосклонность?

Вместо монархини (та лишь подняла брови) ответила ее сестра, принцесса Гренада:

– На это не рассчитывайте, друг-сосед. Вы достанетесь другой даме. И не надо плотоядно оглядываться: она будет не из нашего числа.

– Вы поразили меня в самое сердце, – сказал Истомин.

– Вы наш друг, а друзей не подкупают, – заявила Королева. А ее сестра без всякой паузы добавила:

– А вам уже спать пора. Баиньки.

– Я, к сожалению, давно уже страдаю бессонницей, – ответил на это Истомин и сразу же продолжил: – Скажите: а вход в салон – это вы заблокировали?

– Вход в салон? – удивилась королева. Очень хорошо удивилась, почти натурально; не будь Истомин писателем, то есть профессиональным выдумщиком, а значит – лгуном, он скорее всего поверил бы. – А разве он закрыт? Знаете, мы как-то не замечали – мы туда и не ходим вообще… Может, это вам от бессонницы кажется? Но в этом мы как раз можем вам помочь.

«Не лгите мне!» – хотел было возмутиться Истомин. А также поинтересоваться – не пробовали ли они сотворить что-то с небольшим компьютером – тем, что зачем-то пристроен в глухом закоулке позади синтезаторной; было у писателя интуитивное ощущение, что машинку эту трогать не следует: слишком она там неестественна…

Однако не успел. Он вдруг почувствовал, что какая-то неодолимая тяжесть заставляет его веки опускаться все ниже… ниже… ни… И ласковый голос звучит:

– Ты устал, писатель, отдохни немного…

И в следующее мгновение Истомин ощутил, что сон наконец-то настиг его. И что он засыпает вот прямо так: просто упадет сейчас на пол.

Если, конечно, для него отыщется местечко.

Как это приятно – уснуть наконец после стольких попыток. Так что даже и непонятно становится, что было прежде: сон – или сновидение – что-то там про детей. Молодое поколение. Наша радость и гордость…

* * *

Он открыл глаза и узнал свою каюту. Уже много лет – его. А он, выходит, спал у себя дома. Вот только…

Вот только – откуда взялась Мила, вдова Еремеева, жена Нарева, мать Валентина и Валентины?

А это ведь она сидела на краю его постели и глядела, непонятно покачивая головой.

Истомин хотел было спросить у нее – как и зачем она сюда попала: здесь у него никто из обитателей первого класса никогда не бывал. Но не спросил, потому что сил не нашлось – настолько он вдруг ощутил себя слабым, и все, что он смог, это – уснуть дальше.

Баю-бай.

* * *

Мила оказалась у Истомина, в общем-то, случайно.

Как с ней часто бывало все последние годы, она с вечера крепко уснула – и среди ночи проснулась в страхе – потому что ей снова приснился Юрик, но на этот раз вовсе не так, как это бывало до сих пор; в этом сне она видела его совсем не там, где он представлялся ей прежде: не у себя дома, а в какой-то странной обстановке, в большом зале, где стояло множество каких-то нудных устройств или приборов. Кроме того, Юрик был не один, рядом с ним виднелись два каких-то совершенно незнакомых Миле старика; и говорил он ей совершенно непривычные вещи: по словам сына, она должна была немедленно рассказать о своих снах другим людям на корабле, а потом – запомнить какие-то слова и даже математические формулы, в которых она ничего не понимала, и на следующую ночь попросить их присутствовать там, где она будет спать, чтобы сразу же, проснувшись, она смогла передать им все, что услышит. Во всем этом было много странного; к тому же этой ночью рядом с Юриком не было младших детей, здешних – Валентинов и Али, а ведь до сих пор они всегда снились ей вместе, хотя Юрик находился так немыслимо далеко от младших.