Kitabı oku: «Шаги Даллеса. Как ломали Россию: роман-мозаика в двух книгах. Книга первая. Сколько стоит кровь революций», sayfa 3

«Мировая война была началом этой экспансии!» – прозрел принц.

«Да, эсер, ставленник банкиров Керенский получал от них финансы и выполнял их диктат: взорвать общество изнутри, парализовать армию, посеять хаос невыплатами зарплат, всеобщими стачками, создать дефицит продуктов, породить голод. Керенский во многом преуспел».

Кто же был сам Керенский и министры его правительства? Поголовные масоны, хотя официально большевики полностью отрицают роль масонов в революциях. Управделами Совнаркома Бонч-Бруевич в своих воспоминаниях пишет: «Керенский вскормлен и вспоен масонами. Еще будучи членом Государственной Думы, он был специально воспитываемым ими в качестве наиболее подходящего кандидата на роль политического руководителя во время предстоящего движения за свержение самодержавия».

«Личности большевиков в своем очерке вы, Виктор, изобразили убедительно. Это действительно нашествие на Россию чужих, но буржуазное Временное правительство масонов! Это уж слишком!» – воскликнул принц.

«Вы не будете сомневаться, если я добавлю, что Керенский в своей разрушительной деятельности опирался на Петроградский Совет, сплошь состоящий из масонов. Я это обстоятельство, принц, подчеркиваю! Рабочими там и не пахло. Хозяевам Керенского было невыгодно иметь Россию могучей, стоящей на пороге победы в мировой войне. И они потребовали от Керенского и его окружения развала армии задолго до Февральской революции. Когда же она свершилась, все карты оказались в руках у председателя Временного правительства. И что же вы думаете, он сделал?»

«Он издал в марте приказ номер один. Приказ, разрушающий армию. Это известно. Но в чем именно? Надеюсь, у вас есть аргументы?» – сказал принц.

«Да, и весьма наглядные. Первое и ошеломляющее было то, что армией и флотом отныне стал командовать Совет рабочих и солдатских депутатов. Он постановил во всех подразделениях армии и флота немедленно учредить комитеты из выборных представителей от нижних чинов. То есть единоначалие командира аннулировалось. Солдаты теперь не отдавали чести офицерам, обращались панибратски. Что это могло значить для армии, дорогой принц, вам объяснять не надо».

«Это был сильнейший удар ниже пояса. Армия без командиров и субординации – опасная вооруженная толпа. Это петля на шее, в которую попала Россия!»

Военный министр Гучков был против этого приказа и пришел в ужас. Он также выступил против Декларации прав солдата, которая во многом дублировала названный приказ и приравнивала права солдат к гражданскому населению. Министр иностранных дел Милюков внотесоюзникамзаявил: «Россияготовавоеватьдопобеды». Керенский с большевиками был против такой постановки вопроса и ноту Милюкова предал широкой огласке. В Петрограде большевиками, считайте – масонами, были организованы многочисленные демонстрации. Группы вооруженных людей штыками выгоняли из цехов рабочих и направляли их на улицы. Прачкам, подсобным рабочим, дворникам совали в руки деньги, и они бастовали. Агитаторы подстрекали солдат к дезертирству из армии. Оно приветствовалось Петросоветом. Массы солдат, бросивших позиции, направлялись на улицы. За участие в митингах и демонстрациях Петросовет снимал с них грех дезертирства и гарантировал свободу и неприкосновенность.

«Как же реагировали союзники на начавшийся хаос в стране? Они не хотели поражения России, вы это знаете, принц, – Марсден задумался в ответ на утвердительный знак собеседника и, упреждая его вопрос, продолжил: – Первые лица правительств, думаю, были посвящены в стратегические планы Всееврейства: переворот, оккупация России, передача власти в надежные руки, победное шествие в Европе и, конечно, поражение Германии».

Насколько велика была опасность разложения армии и поражения в войне, понимали даже служители культа. В августе того же года в Москве Всероссийский Поместный собор принял постановление по поводу угрожающей Родине братоубийственной войны. В нем, в частности, отмечалось: «Необходимость восстановления власти военачальников во всей ее полноте неоднократно засвидетельствована вождями русской армии перед лицом всей России. Собор полагает, что пренебрежение этими указаниями уже само по себе служит источником величайшей опасности».

«Чем была страшна Декларация прав солдата?» – продолжал уточнять принц.

«Прежде всего она узаконила свободу политической агитации в войсках, запрещенную во всех армиях мира, – развивал свою мысль журналист. – Представьте себе, как в ряды армии свободно внедрялись агитаторы, рассказывали о том, что Февральская революция свергла самодержавие для того, чтобы покончить с войной, дать волю солдатам, наделить каждого крестьянина землей. Среди девяти миллионов человек в армии, уберем отсюда офицеров, почти каждый солдат был крестьянином. И что же он? Поверил в пропаганду, стал брататься с врагом, не подчиняться своему командиру, бросать позиции и бежать домой, чтобы успеть к переделу земли!»

Прославленный генерал Брусилов по поводу Декларации прав солдата, окончательно уравнявшей солдат в правах с гражданским населением, заявил: «…если ее объявят – нет спасения. И я не считаю тогда возможным оставаться ни одного дня на своем посту главнокомандующего». Генерал Драгомиров зеленел в ярости, говоря: «Господствующее настроение в армии – жажда мира! Популярность в армии легко может завоевать всякий горлопан, проповедующий мир без аннексий».

О многом говорят такие факты. За 1917 год в России успело смениться три Верховных Главнокомандующих, несколько раз менялись командующие всех пяти фронтов и четырнадцати армий, из 225 полных генералов, состоявших на службе, Временное правительство уволило 68. Жестом патриота была телеграмма Корнилова от 11 июля 1917 года Керенскому: «Я, генерал Корнилов, вся жизнь которого – от первого дня существования доныне – проходит в беззаветном служении Родине, заявляю: Отечество гибнет, и потому, хотя и не спрошенный, требую немедленного прекращения наступления на всех фронтах в целях сохранения и спасения армии для реорганизации на началах строгой дисциплины и дабы не жертвовать жизнью немногих героев, имеющих право увидеть лучшие дни…» 19 июля Керенский назначает генерала Корнилова главнокомандующим. Корнилов восстанавливает смертную казнь в армии и в тылу. К этому моменту в стране уже нельзя было безопасно перевозить продовольствие и товары. Эшелоны грабились демократизированным населением. Методы Корнилова вызвали взрыв недовольства в левой прессе, на что и рассчитывал хитромудрый Керенский, назначая генерала главнокомандующим (впоследствии этот правитель был заклеймен безвольным человеком, тряпкой. Смешно! – В. Н.). Корнилов, веря Временному правительству как законопослушный гражданин и выдающийся генерал, предложил Керенскому программу вывода государства из кризиса. Боевой генерал считал: надо очистить Петроград от неблагонадежных войск, подавить очаг большевистского мятежа в Кронштадте.

Керенский полностью согласился с этой программой. 26 августа генерал Крымов получил приказ Корнилова начать движение на Петроград, войска выдвинулись к столице, но вечером этого же дня на заседании правительства Керенский обвиняет Корнилова в организации мятежа, требует ареста всех заговорщиков и особых полномочий для себя самого. То есть патриоту был нанесен предательский удар в спину.

27февралявышелманифестВременногоправительства. ГенералКор-нилов был объявлен вне закона, Керенский приказал военачальникам не подчиняться главнокомандующему. Железнодорожники получили указание разобрать пути, ведущие к Петрограду. Генерал Крымов был убит в Петрограде, когда поехал разбираться в сложившейся ситуации, а Корнилов арестован прямо в ставке. Взяты под стражу генералы Деникин, Эрдели, Вановский, Лукомский, Марков, Орлов и другие, всего более двадцати боевых высших офицеров и даже… прапорщик Никитин.

Армия была шокирована. Начались аресты и расстрелы офицеров. Русская армия была разгромлена, война проиграна, промышленность и экономика развалены, железные дороги разрушены. В стране остро не хватало продовольствия, были посеяны мародерство и невообразимый хаос. Так называемый корниловский мятеж был не что иное, как попытка патриотов восстановить армию, конституционный порядок в стране. Вскоре арестованные были тайно от Керенского освобождены из Быховской тюрьмы. Генералы двинулись на юг страны, где Корнилов организовал Добровольческую армию. Но в начавшейся Гражданской войне выдающийся генерал был убит шальным снарядом, угодившим в штаб. Его дело продолжил генерал Деникин.

«Какова же доля истины в том, что Керенский оказался слабой фигурой? Он не мог противостоять хлынувшему в Россию потоку еврейских реэмигрантов и предотвратить Октябрьский переворот?» – спросил принц.

«Весьма распространенный анекдот, что Керенский бежал из Зимнего дворца, переодевшись в женскую одежду, и есть анекдот. Керенский, правительство и не думали закрывать двери ехавшему из Германии Ленину с его большевистской бандой в спецпоезде на финансы германского правительства, а также Троцкому с головорезами и чемоданами долларов от Шиффа. Правительство Керенского, Совет рабочих и солдатских депутатов подготовили для своих предшественников второй этап захвата России – Октябрьский переворот большевиками. Сам же премьер удрал из Петрограда на машине американского консула. Ленину и Троцкому оставалось объявить захват власти и выполнить следующий акт великой трагедии – геноцид русского народа. Но это уже другая тема, дорогой принц, и я не могу ответить даже себе на многие весьма краеугольные вопросы», – закончил свою информацию Марсден.

«Напрашивается вывод: никто не ломился в Россию через черный ход, – бесстрастно сказал принц, – парадные двери открытыми держали либералы, в том числе и сам император, щадя революционеров, основу которых составляли эсеры и большевики».

В подтверждение сего вердикта приведем две победоносные телеграммы. Посол США в России Давид Францис в январе 1918 года телеграфирует в Вашингтон: «Большевистские лидеры, большинство из которых евреи, на 90 процентов являются эмигрантами, возвратившимися из Америки. Эти реэмигранты по своей сущности отъявленные интернационалисты, которых мало заботит Россия, но они стремятся распространить свое влияние на весь мир с помощью явления мировой коммунистической революции». Американский майор Шулер 9 июня 1919 года информирует Вашингтон из Владивостока: «…У большевиков 384 комиссара, включая двух негров, 13 русских, 15 китайцев, 22 армянина и более 300 евреев, причем подавляющее их большинство приехали из Америки со времени падения царского правительства».

Глава третья
Любовь, будни и скандалы

1

Зима, раскидав по городу снега, укрыв неприбранную стыдобу дворов и скверов, примораживала. Малочисленные дворники, а также мужики, осужденные на пятнадцать суток, под надзором милиционера разметали на тротуарах снег, уныло скребли лопатами притоптанные островки, отбрасывая комки подальше от глаз. Верочка Карпухина шагала в жидком потоке пешеходов по узкому бетонному тротуару. Была суббота, и она возвращалась из школы бального танца в шубке, в песцовой шапке и зимних французских сапожках. Юная и прекрасная девушка спешила. Подгоняло возбуждение от внимания партнера в танцах. Слова его надували паруса самолюбия девушки и мешали быть собранной. Он говорил ей комплименты не только об успехах в танце, но больше о ее потрясающей фигуре, женственности и всего милого облика, какой представляла наша знакомая зеленоглазая блондинка. Верочка принимала комплименты охотно, но со снисходительной улыбкой, как принимают их особы, знающие себе цену, но не зажигающиеся от льстивых слов, поскольку молодой человек ей не очень нравился. И все же это было приятно, и она спешила рассказать обо всем своей лучшей классной подружке Кате, которая живет в одном с нею подъезде. И вдруг она едва не налетела на курсанта, о котором грезила по ночам, того самого, что недавно видела в гастрономе. Одетый в шинель, он шел рядом с солидным и таким же высоким мужчиной в дубленке и ондатровой шапке.

– Зайдем в гастроном, если есть хорошие фрукты, возьмем, – услышала потерявшая дыхание Верочка, но не отстающая от пешеходов ни на шаг. – Спиртное я уже достал, а цветы купим в нашем цветочном магазине, не замерзнут, нам минута хода. Мама обещала быть к шести, но я сомневаюсь, ее так просто сегодня не отпустят – юбилей!

Курсант вдруг оглянулся, и Верочка чуть не упала. Он посмотрел на нее, это уж точно, такими глазами, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И улыбнулся. На морозе он был краше, лицо пылало здоровым румянцем, который она запомнила на всю жизнь.

Он был высок ростом, а на широких плечах курсантские погоны. Но почему он оглянулся и выстрелил? Услышал стук каблуков у себя за спиной, или это судьба? Вера решила, что – судьба. Девушка шмыгнула в гастроном, встала в бакалею. Они прошли дальше, в отдел овощей и фруктов. Ей хорошо виден его профиль. Курсант несколько раз посмотрел в ее сторону и, найдя глазами, зафиксировал на ней свой гипнотический взгляд, улыбнулся, видимо, удовлетворенный. Веру снова охватил тот ужас, который она испытывала в первый раз. Но теперь этот ужас был гораздо приятнее от его многообещающей улыбки и от того, что она примерно знает, где он живет – рядом с цветочным магазином. Это в соседнем квартале, где тоже есть такой же гастроном, но они в него не заходят. Потому что им тогда надо пройти дальше от своего дома, а этот стоит на пути и удобен. Вере же, чтобы попасть домой, надо пройти назад с полквартала.

В овощном отделе народу меньше, очередь короче, и курсант, видимо, с отцом, приятным на лицо человеком, сделал свои покупки раньше Верочки. Курсант взял авоську из рук старшего, и незнакомцы прошли на выход. Вера уже не могла наблюдать за ними. Она стояла красная, как новогодний шар на елке, зная, что этот миндальный цвет лица превращает ее в нашалившую девчушку с косичками, причем малолетнюю, и она, досадуя на очередь, готова броситься вслед за курсантом, выследить, в каком доме он живет. Этого она никогда не сделает, да и что толку! А вот попасть к нему на бал всем классом – это идея. Верочка знала, что в училище на балы ходят не только выпускницы школ, но больше студентки. И, о чудо, курсант протягивает ей свернутую в трубку записку из своей записной книжки и, отдав ей честь, весь пахнущий одеколоном «Шипр», удаляется как привидение, оставляя в подарок белозубую улыбку шесть на девять.

Верочка не может больше стоять в противной очереди, ей тут ничего не надо, и порывисто выскакивает в двери, ищет глазами курсанта. Его нигде нет, очевидно, скрылся за поворотом к цветочному магазину, но в руках у Веры есть его драгоценная записка. Что там написано? Торопливо развернув трубочку, девушка прочитала ровные строчки:

«Если прекрасная незнакомка – выпускница школы или студентка, приглашаю в наше училище на бал в День Советской армии вас и ваш класс или группу. До встречи. Константин Ливанов».

Курсанта зовут Константин Ливанов! Какое счастье, какой жест, какое имя! До праздника осталось ровно две недели. Две долгих недели, но они пролетят, как вихрь, и она будет танцевать с курсантом Ливановым! Она, конечно, из скромности не будет козырять своим превосходством в танце, хотя так хочется удивить Костю своим мастерством.

Верочка едва сдерживала себя, чтобы не побежать, чтобы не полететь, но она все же летела к своему дому и через несколько минут читала драгоценную записку подружкам Кате и Ларисе, рассказывая всю сегодняшнюю историю, фантазируя о предстоящем бале.

2

Ведущий хирург областной клиники Евгения Максимовна Ливанова переживала тот счастливый рубеж профессиональной зрелости, когда шли лучшие годы, и жизненные силы, и служебные успехи были на подъеме вместе, а семейное счастье укрепляло материальное благополучие. Широкая известность в медицинских кругах расширяла популярность хирурга как среди простых смертных, так и среди интеллигенции, элитных, хотя доктор не любила этого слова, слоев общества. В этот день многочисленное число поклонников засвидетельствовало свое почтение в телеграммах, открытках, телефонных звонках с намеками на приглашение на предстоящий банкет, посылками букетов цветов, коробками конфет и бутылками шампанского и коньяка.

Евгения Максимовна не ожидала такой атаки поклонников, даже растерялась, не собираясь помпезно отмечать свою круглую дату, но обстоятельства вынуждали. Главный врач клиники Иван Степанович Барышев – человек в годах. Профессорский чепчик, криво сидящий на полукружье волос с проседью, аккуратно оттенял подбритую борцовскую шею. Во время обеденного перекуса в столовой Барышев хлопнул в ладоши, сказал громогласно, оглядывая в бело-синих халатах, кофтах и шапочках собравшихся и жующих коллег:

– Вы посмотрите, голубушка, что творится у меня в приемной! Пока вы обходили своих пациентов, комнату завалили цветами, конфетами, шампанским, телеграммами и открытками в ваш адрес, а вы собираетесь тихонько улизнуть от своего славного юбилея. Не выйдет, голубушка, утренние наши поздравления переносятся на вечер. Прошу всех свободных от службы после пяти часов в мой кабинет.

Множество приемов и банкетов прошумело за четверть века труда хирурга Ливановой. Особо памятными выдались они в честь присвоения ученых степеней, высоких правительственных наград и почетных званий, но сегодняшнее событие стоит особняком во всей жизненной истории. Были ступеньки к дому и семье, к храму науки, к вершинам профессии, хотя достигнутое превращается в продолжение маршрута, ведущего на подъем, но скоро он может прекратиться, и будет немножечко жаль приближения остановки: так, грустно женщине замечать на своем лице появление новой, хотя почти незаметной, морщинки.

В просторном кабинете главного врача было тесно и шумно. Убранные столы и стулья расширяли полезное пространство. Толпившихся коллег, гостей из областных и городских властных структур, профсоюзов обносили напитками и закусками медсестры, выполняя роль официанток, что оказалось новью против обычных застолий, так сказать, по шведскому образцу. Но это не мешало бесконечно поздравлять юбиляра, вручать грамоты и благодарственные письма, произносить тосты и здравицы, шумно откупоривать шампанское, лить его вперемежку с коньяком в бокалы и пить, не пьянея по-русски, обильно закусывая различными бутербродами. Евгения Максимовна, от природы статная черноглазая красавица с тонкими чертами лица, была счастлива получать искренние поздравления; одетая в длинное приталенное платье, она напоминала невесту в расцвете лет, которую готов взять спутницей жизни каждый присутствующий здесь мужчина, ибо комплименты сыпались ей отовсюду; с горячностью южного человека всяк целовал ручку и пожирал глазами. В этом шквале эмоций она, благодарная, ни на минуту не забывала, что дома ждут двое самых дорогих для нее мужчин. И еще не все было выпито и съедено, как она откланялась Барышеву и незаметно для пирующих сбежала домой.

Через полчаса она уже сидела за столом, слегка хмельная и разомлевшая и полностью раскрепощенная от банкета.

– Что нужно для счастья женщины, когда перед ней сидят самые милые мужчины! – говорила Евгения Максимовна, весело глядя на мужа и сына. Они только что поднимали тост в честь именинницы, поцеловались, и все трое были переполнены счастьем, любовью и нежностью. – Ты остаешься сегодня дома, сынок? Я так порой скучаю по тебе, и как хорошо, что больше никто не мешает нам быть вместе, слушать друг друга, а не посторонних людей, хотя и друзей. Но скажи, Костя, может быть, у тебя есть девушка и ты бы хотел с нею встретиться?

– Нет, мама, я пока что стойкий оловянный солдатик.

– Костя, но у тебя сейчас идут самые лучшие годы твоей жизни, и не любить – просто грешно.

– Я люблю тебя и папу.

– Спасибо, сынок. Но эта любовь другая, если сегодня мне можно чем-либо огорчиться, так это от твоего невлюбленного сердца.

Евгения Максимовна права в своей оценке сложившейся жизни. У них все есть. Обеспеченная, успешная, счастливая семья. Порой ей непонятно брюзжание мужа в адрес сложившихся в стране порядков, она, безусловно, далека от политики, а Миша, журналист высокого ранга, писатель, читает лекции на экономические и международные темы, видит жизнь по-другому. Да, есть в стране недостатки, а где их нет? Но не сегодня об этом, не сейчас.

– Насколько я наблюдателен, это случилось именно сегодня, – серьезным тоном сказал отец.

– И ты молчишь! – дуги искусно подкрашенных и выщипанных черных бровей взлетели вверх от изумления.

– Рассказывать пока нечего, – извинительным тоном сказал Михаил Николаевич в ответ на укоризненный взгляд сына, – просто, мне кажется, ему понравилась девушка из соседнего квартала. Очень приятная, я бы сказал, красавица, старшеклассница, занимается бальными танцами.

– Папа, откуда такие сведения? – изумился Костя.

– Моя профессия приучила к наблюдательности. У нее в сетчатой авоське лежали туфли для танцев. Думаю, зимой девушка могла их использовать в школе искусств.

– Браво, браво! – захлопала в ладоши мама. – Но что же произошло? Где и как Костя с ней познакомился?

– Ничего подобного, я пригласил незнакомку вместе с подругами на праздничный бал при помощи записки. Я даже имя не знаю.

– Где же это случилось? – не унималась Евгения Максимовна.

– Мы завернули в гастроном за фруктами. Она тоже зашла и встала в бакалею. Тут между молодыми людьми возникла чудовищной силы коммуникация. Это даже я почувствовал, хотя за девушкой не следил.

– Весьма, весьма любопытно, но в гастрономе заводить знакомства все же неприлично, – назидательным тоном сказала мама.

– Твой сын достаточно хорошо воспитан, он передал только лишь записку, – довольно улыбаясь, заступился за Костю отец.

– Если эта девочка, по твоим соображениям, ходит в школу искусств, то, очевидно, кроме красоты, она умна и хорошо воспитана. Я так хочу повеселиться на Костиной свадьбе!

– Мама, не гони лошадей, пока не закончу училище, никаких серьезных намерений.

– Я не гоню, сын, мы с отцом кружили тоже немало. Я училась, он уже работал, и когда я окончила институт, но поступила в аспирантуру, мы почувствовали, что все, женимся. Квартиру нам дали сразу же. Я об одном жалею, что не решились в свое время на второго ребенка. Дети – это же какой стимул жизни!

– Я бы тоже хотел опекать свою сестренку, – сказал Костя мечтательно, – я бы ее так любил!

– Костя, обещай мне поделиться своими чувствами после бала.

– Мама, а если она не примет приглашение?

– Примет, я видел глаза девушки, – сказал отец, – это глаза влюбленного человека. Но ты не имеешь права спекулировать моим откровением.

– Папа, никакой спекуляции, посмотри на эти глаза, они не лгут, – Костя, улыбаясь, показал на свои. – А ты знаешь: для ребенка ложь, как в сердце нож. Разве я способен на такое? Давайте выпьем за любовь!

Эта нетленная тема долго звучала в устах родных людей, прерывалась и вновь возобновлялась. И хотя тема любви всегда сугубо личная, эгоистично заостренная, она тем не менее широко обсуждаема и неисчерпаема даже в таком узком кругу, как семья Ливановых. Она будоражит чувства людей любого возраста, любой образованности и ума. О любви можно говорить бесконечно, и это не наскучит, как не наскучит огонь костра или солнечный свет и его тепло. Сердце, которое не любило, нельзя назвать сердцем. И такого нет в природе. Даже самое жестокое что-нибудь или кого-нибудь любит. Если не женщину и свою семью, то свой дом или собаку, прогулки по лесу или звучание музыки. Ибо нет любви – нет жизни.

3

«Так жить нельзя! Наша интеллигенция мечется в бездуховной яме, она разучилась творить и вести за собой общество, погрязла в пьянстве и разврате, наши капиталисты срослись с властью и жаждут передела мира в поисках рынков сбыта, тогда как простой мужик задыхается в нищете, живет в казармах, плодит вшей. Он жаждет революционных социальных перемен, и если мы не изменим к нему отношений, он сбросит в пропасть хаоса не только самодержавие, но и всех противников большевиков!» – кричали либералы на сходках и митингах в начале второго десятилетия двадцатого века.

Так начал свою статью в областной газете журналист Ливанов, и у него уже накоплен большой багаж истины той эпохи, потому он больше не доверял либералам и разоблачал их лживые сентенции о жизни трудовых масс при помощи исследования архивов замечательного русского экономиста и статистика С.Г. Струмилина. Академик делает поразительные выводы. Заработки российских рабочих в средней и крупной промышленности были одними из самых высоких в мире и составляли 85 процентов от заработка рабочих США. Американец зарабатывал в день в пересчете на русскую валюту три рубля 61 копейку, россиянин – один рубль 16 копеек. Казалось бы, чем хвалиться? На целую треть меньше. Отсюда и спекулятивные заявления либералов о нижайшем уровне жизни рабочих в России. Мысль академика уходит глубже. Цены на продукты у американцев в три раза выше, чем в России, и съедают эту треть. (Сейчас в стране все наоборот.) Дороже продукты питания были в предвоенное время в Англии, Франции, Германии и ставили обеспеченность российского рабочего на второе место в мире.

Академик Струмилин не останавливается только на заработке, он сравнивает потребление мяса. В США в 1913 году этот показатель равен 71,8 килограмма на трудящегося, в России 70,4 килограмма. Но в городах империи мяса и мясопродуктов ели гораздо больше, чем за рубежом. В Сибири и на Дальнем Востоке – в два раза!

Известный немецкий ученый-путешественник барон Гакстгаузен, глубоко изучив российскую промышленность, писал: «Ни в одной стране Европы заработная плата рабочих не достигает такой высоты, как в России… Денежная заработная плата в общем выше, чем в Германии. Что же касается до реальной платы, то преимущество русского рабочего перед заграничным в этом отношении еще значительнее».

Развеял миф о нищете российских крестьян видный исследователь В.И. Семевский. Он доказывает, что даже крепостной крестьянин имел в среднем на душу не менее семи десятин земли, а после отмены крепостного права эта величина почти удвоилась, что гораздо больше, чем владел фермер Франции. Имея в обороте столько земли с трудолюбивым хлебопашцем, Россия постоянно экспортировала хлеб. Интересное сопоставление: приглашая в свою империю немецких безземельных крестьян, Екатерина Великая наделяла подушно от десяти до пятнадцати десятин земли – преимущественно в южных районах страны и в Поволжье. Эту традицию продолжили российские императоры.

«Так жить нельзя!» – говорит сейчас наш лидер государства Михаил Горбачев.

«Да, так жить нельзя! – соглашаемся с ним мы, представители самых передовых слоев общества. Четвертая часть населения страны перебивается с хлеба на воду. Четверть предприятий десятилетиями сидят на дотации, миллиарды рублей в год уходят на содержание аппарата управления. Диспропорции между доходами и расходами выливаются в 300 миллиардов рублей. Доработались! Мы обязаны коренным образом перестроить наше общество, принципы хозяйствования и управления. Но для этого нужны политическая воля и смелость, которой пока нет у вождей партии. Нет новой программы в ЦК партии и, по всей вероятности, из-за политических разногласий и старческого маразма не будет».

– Вот как заговорил наш собкор ТАСС Ливанов, новоиспеченный неформал! – Протозанов, первый секретарь обкома партии, плотный, высокий, с блестящими черными волосами, зачесанными назад с пробором, с холеным харизматичным волевым лицом хлопнул по столу ладонью, где лежала областная газета, как черное знамя анархистов батьки Махно, испещренная жгучими черными строчками. Глава области судорожно дернул галстук в горошек, словно он сжимал его мощную шею и не позволял свободно дышать, бросил пучок магнетических искр из своих внимательных глаз в гущу собравшегося идеологического аппарата обкома и отметил про себя, что эти «винтики и шурупчики» с дефектом, которого он раньше не замечал: аппарат был всегда покорен, тих и однообразен, как морская гладь в штиль. Теперь же в глазах сидящих он увидел некоторую настороженность и вместе с нею налицо иное настроение и иное мнение, совершенно неоднородное, цветистое, как осенний лес с разнообразной палитрой красок. И это не нравилось. – О какой коренной перестройке говорит этот писака, о какой новой программе? Он что, пророк? Но послушайте, что он пишет дальше.

Кабинет Протозанова, в котором сидели идеологи, не мог конкурировать блеском мебели, роскошью ковров, пестротой картин живописцев с его загородной резиденцией, а был выдержан в строго рабочем стиле, с некоторой справочной литературой на полках, с небольшим портретом Генерального секретаря партии. Горбачев, презирающий всяческое навешивание на грудь наград, что очень любили его предшественники, да немало их осталось и при нем, высмеивал любителей-портретистов, усматривая в этом мелкий подхалимаж и лесть, из чего потихоньку и незаметно вылепливается культ. Протозанов, которому было только за пятьдесят, солидарен с лидером и не любил тех, кто явно гнул перед ним спину, но в подборе кадров он, птенец гнезда Леонида Брежнева, стремился формировать аппарат по личной преданности. Дураков, конечно, отсеивал, умных мужиков в области пруд пруди, но выскочек не любил и казачков, засланных по настойчивым рекомендациям ЦК, – тоже. Один из таких сидел справа от него, вот ему-то больше и читал выдержки из газеты со злостью и напрягом, будто толкал перед собой тяжело груженную телегу, выкатывал из орбит свои булькатые глаза, задыхался в паутине гнева и страдал.

«Величие державы измеряется не только высоким духом народа, но и материальным состоянием населения. Если подавляющее число граждан находится у черты бедности, то о величии страны не может быть и речи. Огромность территории и природных богатств тянут в противную сторону, развенчивают державность и великость. Состояние духа народа определяет потенциал великости его. Как он, народ, может быть велик, если не смог взять во благо себе дарованное ему Богом богатство необозримых недр, и более того, превращая его в танки и пушки, бездарно тратя на поддержку соцстран и зарубежные компартии миллиарды…»

– Как могла появиться такая ахинея на страницах областной газеты? – Протозанов повернул мясистое крупное лицо с острыми навыкате глазами в сторону главного идеолога, рекомендованного ЦК на эту должность, сорокалетнего ладного Игоревича. На нем элегантный темно-синего цвета костюм.

– Гласность, Сергей Артемьевич, ничего не поделаешь. Всюду появились независимые газеты, они печатают вообще нечто невообразимое о застойном периоде. И мы значительно подкорректировали эту статью. Строй, который у нас существует, автор социализмом не называет, поскольку эта формация есть более высокая ступень в развитии мирового сообщества, базирующегося на принципах гуманизма. Мы задаемся вопросом: достигнуто ли то социальное равенство, о котором говорили большевики в семнадцатом году? Скорее это огромный военный лагерь, созданный комиссаром Армии и Флота Троцким, а не развитой социализм, где 70 процентов промышленности страны производит военную технику, атомное оружие. Люди за свой труд, по разработанной Рабиновичем доктрине для увеличения прибавочной стоимости, необходимой молодому Советскому государству, получают менее десяти процентов от заработанного рубля, тогда как американский рабочий из трех заработанных долларов кладет себе в карман целых два! Отсюда у нас такая низкая производительность труда, падение роста ВВП, отсюда необходимость коренной перестройки общества. Но мы все это убрали.