«Архив Шульца» kitabının incelemeleri

Книгу прочитал по рекомендации знакомых. Впечатление неоднозначное. Фрагменты жизни разных людей, взгляд на одни и те же события разных людей, описанные ими со своей точки зрения. Все эти люди связаны разными узами – дружескими, любовными, семейными. Но переходя от сюжета к сюжету зачастую не сразу понимаешь кто это и как он связан с остальными действующими лицами. Хронология тоже переплетается вперед-назад на годы и десятилетия. Это усложняет восприятие книги как целостного повествования.

Роман оставляет странное впечатление.Есть замечательные фрагменты, любопытные сюжеты.Но временами возникает дискомфорт от прочитанного.

Это больше мемуары собственной жизни, хорошо отредактированные.

На не очень притязательного читателя.

Очень неоднозначная вещь. Как будто находишься в своём сне, когда болеешь. Вроде бред, вроде истина, какие-то воспоминания… чьи? Но заворожила.

В целом интересно. Повествование запутано, так как рассказ идёт от лица разных героев и не понятно в какой момент начинается каждая глава. Сборник записок похожий на дневники, собранные в одну книгу. Хотя сам сюжет иммиграции, мне, как далекому от этой темы человеку, очень понравился.

Интересное повествование, мемуаристика, но немного сбивчиво. Порой я просто не мог понять от чьего лица идет повествование, ну и Бог с этим – повествование занимательное, многих описываемых людей я знал (не именно этих, но очень похожих) и хотя герои стразе меня на одно поколение, они мне близки.

Получил удовольствие от чтения

Книга сложная, читать надо медленно… а времени постоянно не хватает! Начало очень хорошее, первые страницы особенно трогают, прямо за душу. Потом, мне кажется, автор немного теряет и нить, и энтузиазм. Прием не новый – найти что-то, что позволяет как клубок распутать историю семьи. Слишком много, как мне показалось, второстепенных персонажей, внимание на которые рассеивается, сложно сфокусироваться на центральной линии. Прочитать стоит.

Вот так, столетия подряд, все влюблены мы невпопад, и странствуют, не совпадая, два сердца, сирых две ладьи, ямб ненасытный услаждая великой горечью любви. "Дачный роман" Бэлла Ахмадулина

Эти строки из поэмы, в которой Бэлла Ахатовна рассказала о своем знакомстве с братом и сестрой Паперными, детьми известного литературоведа (в книге отец героя переводчик, хотя интернеты ничего не говорят о переводческой деятельности Зиновия Паперного - спишем на допустимую в художественно-биографической прозе вольность).

Так или иначе, брат и сестра Паперные были частью советской интеллектуальной элиты, унаследовав родительские таланты, превзойдя их многообразием и в очередной раз опровергнув максиму об отдыхающей природе. Именно элиты, не номенклатуры и не золотой молодежи, это не идентичные множества, хотя отчасти пересекающимися были.

На самом деле, из этого круга вышло множество ярких интересных персонажей, я благодарна своей читательской планиде за знакомство с "Агафонкиным и временем" Олега Радзинского,, который, как и автор "Архива Шульца" эмигрировал, не писатель по основной профессии, добился значительного успеха в том, чем занимается профессионально.

Что определенным образом и достаточно лестно характеризует этих мальчиков. Да, унаследовали родительские таланты. Да, с детства имели возможность развивать их. Нет, не побоялись в свое время свернуть с проторенной тропы, оставить уютную, достаточно обеспеченную обыденность, прыгнуть в пустоту с пустыми руками, чтобы найти себя и в этой новой жизни.

Ужасно жалею, что не смогла посмотреть вчерашнюю встречу с Владимиром Паперным, которую проводила Редакция Елены Шубиной, потому что часом раньше случилась авария на подстанции. обеспечивающей наш поселок электричеством, и в это время ехала ночевать к дочери, не хотелось замерзнуть февральской ночью до смерти.

Кстати, о смерти:

Умер во время операции аппендицита. Общий наркоз на него не подействовал, из вежливости он притворился спящим. Когда ему резали живот, он терпел, но, когда приоткрыл глаза и увидел в зеркале наверху свои развороченные внутренности, вскочил и бросился бежать, волоча за собой кишки и оставляя на полу кровавый след

Она такая, эта книга: семейные хроники переплетаются в ней с байками, в которые трудно поверить: отчасти анекдотами, частью подростковыми ужастиками (поверить сложно, но отчего-то безоговорочно веришь).

Родственники и знакомые семьи лишь отчасти предстают здесь обычными людьми, чаще в их чертах сквозят сказочные и мифические персонажи. Быль и легенда диковинным образом переплетается в этих беллетризованных мемуарах, образуя мозаику, для которой стандартное определение "судьба семьи в судьбе страны" подходит исчезающее мало.

И не вполне о семье, больше о главном герое, его друзьях и его женщинах. И не вполне о стране, "Архив Шульца" история эмигранта, пожившего некоторое время, прежде, чем попасть в Америку, в Италии, залихватская итальянская эпопея совсем не похожа на "восходит в свой номер на борт по трапу пассажир, несущий в кармане граппу, совершенный никто, человек в плаще, потерявший память, отчизну, сына; по горбу его плачет в лесах осина, если кто-то плачет о нем вообще"

Не думаю, чтобы оставленная отчизна много по ним плакала, как и сами они не особенно заливались слезами. Некогда было, нужно делать свое дело и жить свою жизнь. Удивительно занятную, в сравнении со среднестатистическим бытием ровесника, рожденного в СССР.

Мне было интересно. Такой опыт внутренней свободы, изначального ощущения себя гражданином мира, космополитизм.

Когда только приступил к чтению книга показалась очень скучной и неоднородной. Казалось бы причем тут моя я и злоключения евреев в советском союзе в период его становления. Но потом книга захватила. И все четче стала прослеживаться второстепенность основного сюжета. Главное это сравнение культур американского общества и российской действительности. Сравнение беспристрастное, вдумчивое скрупулезное. А Саша Шульц - лишь познающий действительность субъект, глазами которого автор доносит нам эти различия. От его взгляда не укрывается ничего. Его внутренний мир богат. Этим книга очень захватывает. Так же интересно как эпоха репрессий, не смотря на все ее ужасы порождала таких интересных личностей, не благодаря, а вопреки. Да ответа, пожалуй, здесь не найти, но важен сам факт фиксации этого явления. Сытость не способствует рождению талантов. Для этого нужен конфликт, нужны сложности.

Магические звуки Шш сопровождают повествование романа Владимира Паперного "Архив Шульца" с начала до самого завершения. Кто такой Шульц, которого с детства зовут Шуша, который сегодня робок, завтра старается понравиться, "а потом предаст"; которого любимая женщина величает не иначе, как просто Ш, который "заботлив днем и старателен ночью, но при этом как будто исполнял какую-то роль"; о котором "все думают, что Ш такой разносторонний, титан Возрождения"? Шш... (осторожно, не спеши...) Это девиз в каждый интересный момент жизни. Например, "переселяясь на одну ночь из чистых постелей на грязный прокуренный диван", герой осуществлял "акт бунтарства и неповиновения", жить так каждый день ему никогда бы не хватило смелости. Шш...(осторожно, не спеши...) Этот девиз делал из Шульца в поворотные этапы жизни трусового бретёра, подловатого жуира, донжуана, буржуа. И поэтому недоархитектор, недоеврей, недороссиянин, недоамериканец. Шш... Это ещё и шелест листов бумаги из пыльной с плесенью коробки, которая и есть как бы архив Шульца. Никакой хронологии и порядка там нет и быть не может. Записи не связаны логически друг с другом. Но каждая страница вызывает в душе героя сильные эмоции: волнение, зависть, страх, любовь, ностальгию, сожаление... “Моя атманическобрахманическая сущность пережила состояние комы, сомы, нирваны, не вижу обивки ни целой, ни рваной, ни душа не надо, ни ванны, ни этой подушки диванной, к Германтам иль в сторону Свана, в пустыню, в болота, в саванну, к Ивану, к Арону, к Абраму, о, дайте подъемного крану извлечь из души моей прану" Он наблюдал, как история усадебного дома Львова повторилась и в его судьбе. "Время срезало у него всю центральную часть вместе с правым флигелем, культура выбила в оставшемся флигеле стекла, а стиль расписал стены детской комнаты похабщиной."

P.S. "А за окном сбегает вниз Дорога, подмосковной вроде. Колеса, в вольном переводе, Стучат: вернись, вернись, вернись."

Для меня «Архив Шульца» по своему алгоритму сразу стал в ряд с «Лестницей Якова» Людмилы Улицкой и «Крио» Марины Москвиной. Каждая из этих трёх книг рассказывает историю русско-еврейской (вариант - чисто еврейской) семьи, где деды боролись за свободу трудящегося класса, делали революцию, строили новое общество, за уклонизм поплатились длительной ссылкой или вовсе были расстреляны, но некоторые смогли выжить и вполне себе процветали, например, в знаменитом Доме на набережной. Внуки же этих героических дедов (и авторы романов) стали диссидентами, боролись совсем за другие свободы, только и мечтали, как бы поскорее свалить из построенного непосредственно их предками социалистического общества (где жили гораздо лучше прочих трудящихся сограждан, которых откровенно презирали) за границу или хоть вывезти туда своих детей. Все три романа в той или иной степени балансируют между фикшн и нон-фикшн – имена героев в них изменены, но реальная хроника семьи очевидна (Улицкая, например, включила в роман подлинную обширную переписку своих бабушки и дедушки). Чем интересны названные тексты для читателя, далёкого, как правило, от этого, весьма избранного номенклатурно- интеллектуально-диссидентского социального слоя? Тем, что это кусочек нашей истории, срез жизни страны на протяжении почти всего двадцатого века. Тем, что в каждой семейной хронике можно отследить приметы времени и то, как эти приметы влияют не только на судьбы людей, но даже, кажется, на становление их характеров. Например, в романе Улицкой невольно прослеживается «вырождение» мужской линии: от революционера Якова, человека по натуре мощного, бойца - до никчёмного, потерянного его правнука-наркомана. Да что это я всё об Улицкой, когда взялась писать о Паперном? Да потому что в линейке этих трёх романов «Архив Шульца» занимает, по моему мнению, последнее место не только по времени написания, но и по уровню воплощения уже знакомого жизненного сюжета. И хотя слог у Владимира Паперного хорош – точный, образный, остроумный (как же – сын известного в Союзе пародиста!) – где ему тягаться с такими мастерами прозы как Улицкая и Москвина. Если их романы многослойны, то текст Паперного мозаичен, эклектичен, отрывочен и обрывочен. Как говорит сам автор, он собрал его из разного рода написанных раньше отрывков и дописал за год сиденья в карантине. В результате персонажей в «Архиве Шульца» так много, они мелькают с такой мозаичной пестротой и непоследовательностью, что в них быстро начинаешь путаться. В первой половине романа путаешься в многочисленных предках героя, предках его знакомых и предках знакомых знакомых. Во второй, посвященной диссидентам 70-х, которые в числе прочих свобод увлекались и свободой сексуальной, начинаешь путаться, кто с кем уже переспал, а кто с кем ещё нет и у кого от кого дети. Что касается как бы само собой разумеющегося пиетета, который вроде бы должен вызывать роман по причине принадлежности его автора к окололитературно-богемному и диссидентскому кругу, так у меня его нет. Во-первых, окололитературный и литературный – это не одно и то же. Во-вторых, актуальный и даже благоговейный интерес к диссидентам возник в Перестройку, на фоне резко меняющейся идеологии, а сейчас, по моим наблюдениям, по разным причинам отношение к ним становится неоднозначным. Если я чем и восхищаюсь, то исключительно талантом Улицкой и Москвиной, которые смогли создать такие сильные романы на основе своей семейной хроники. «Архив Шульца», на мой взгляд, гораздо слабее, даже странно, что именно он попал в шорт Большой книги, а «Крио», например, в своё время не попал. Однако, если взять текст Владимира Паперного сам по себе, вне сравнения с романами живых классиков (которого я ну просто не могла избежать) и прикидки на суперпрестижную премию, то он по-своему интересен и оригинален. Живой, остроумный язык, целая галерея характерных для каждого времени и места самобытных образов, яркие картинки мирового пространства – Москва, Абхазия, средняя полоса России (места, связанные с Пушкиным и архитектором Львовым), Рим, Венеция, Калифорния… Всё это живёт, дышит, бурлит, звучит, перебивает друг друга, даёт неповторимую картину времени и пространства. Поэтому оценка – хорошо.