Подлинная история жизни и смерти Емельяна Пугачева

А мы уже, всеподданейши В.и.в. рабы, принуждены были оборонятца по крайней и необходимой нужде. В чем, припадая ко священным стопам В.и.в., и [8] предаемся в высочайшую Вашу монаршую власть и благоволение; а теперь, все войско яицкое пришло в тишину и спокойствие и всегда в повелениях В.и.в. находимся и служить до последняя капли крови обязуемся, так как отцы наши и деды, не щадя живота своего, верно и безспорочно служили, точию из высочайшего В.и.в. матерняго милосердия всеподданейше просим, дабы повелено было по притчине чинимого от Гос. воен. колл. нам, нижайшим, напрасного притеснения, вверить нас, всеподданейших рабов, под дирекцию одной персоне, их сиятельствам графам Григорью Григорьевичу или Ивану Григорьевичу Орловым и во всем оставить на прежнем основании, так как и напредь сего предки наши состояли, в силе имянного блаженныя и вечной славы достойныя памяти государя императора Петра Великого указа под дирекциею у г-на генерал-фельдмаршала и ковалера графа Бориса Петровича Шереметьева, а не Военной колл., а более сие предается в высочайшее В.и.в. соизволения.

 Всемилостивейшая государыня, просим В.и.в. о сем нашем челобитье решение учинить.

Генваря 15 дня 1772 г.

 Приехав в Санкт-Петербург в феврале 1772 года, делегация яицких казаков во главе с будущим сподвижником Пугачёва Максимом Шигаевым была арестована и помещена в Петропавловскую крепость.

 16 февраля на Государственном совете было принято решение о направлении в Яицкий городок карательной экспедиции под командованием генерал-майора Ф. Ю. Фреймана. 26 марта 1772 г. был издан Рескрипт императрицы Екатерины II оренбургскому губернатору И.Рейнсдорпу в связи с восстанием яицких казаков

А теперь познакомимся с ответом Екатерины Второй на вышеприведённое ПРОЩЕНИЕ!

 1772 г. марта 26. – Рескрипт имп. Екатерины II оренбургскому губернатору И.Рейнсдорпу в связи с восстанием яицких казаков.

Рескрипт к оренбургскому губернатору Рейнсдорпу.

Уже с данного время войско яицкое, будучи подущаемо несколькими неспокойными и общему благосостоянию завидующими своими казаками, зачинало быть в разврате; и сколько ни старались мы оказанными ему милостьми и снисхождением вывесть его из заблуждения, все наше о том попечение было, однако ж, тщетно.

Наконец, позабыв верноподданническую свою должность, и ослепясь злостным и превратным тех вредных людей изтолкованием наших собственных указов, не токмо оказало оно явное непослушание, но и дерзнуло на богомерсзкое убийство начальствующаго в той стороне войсками нашего генерала-майора Траубенберга, войскового своего атамана и других, а также на увечье и задержание отправленного к ним от лица нашего гвардии капитана Дурнова; а при всем том, управляя поныне самовольным и незаконным образом, пребывает в таком еще несообразимом мнении, якоб исполнило оно сим ужасным и ненавистным поступком наше соизволение.

Сколь все сие не заслуживает справедливой строгости нашего правосудия, но мы, руководствуясь всегда человеколюбием и матерним нашим о поданных попечением, думаем, что не все войско яицкое, но самая малейшая его часть была виною толикого зла, и что прочия вовлечены были или по своей простоте, или же по незнанию истинного своего блага.

В сем мнении, избегая, чтоб невинныя не претерпели вместе с преступниками, и щадя пролитие невинной крови, за благо разсудили мы употребить еще умеренность и чрез Вас увещать первых, чтоб они отстали от скрывающихся между ими злодеев, употребивших всуе имя наше, поколебавших тем общую тишину и затмивших убивством начальников своих славу всегдашней верности и послушания, коею войско яицкое стольк много отличалось.

Мы надеемся, что они, видя такое монаршее наше о них благоволение и узнав ложь и собственныя виды сих своих обольстителей, очувствуются, и пришед в прежнее подданическое повиновение, выдадут сами главных зачинщиков и нарушителей их покоя.

Естли же и за сим войско яицкое останется в своем жестокосердии и упорстве, тогда неминуемо уже навлечет оно на себя праведный наш гнев вместо ожидаемого им от нас милосердия и пощады.

Для лутчего и общего о сем в войске яицком сведения повелеваем Вам там обнародовать сей наш указ и пребываем Вам в прочем императорскою нашею милостию благосклонны.»

ЦГВИА, ф. ВУА, 1772 г., д. 143, лл. 9-10 об.

Ну а дальше пойдет текст, взятый автором у одного из российских историков.

Он нам будет интересен тем, что показывает, что народное недовольство это одно, а готовность организовано и эффективно сопротивляется это совсем другое.

Данные материал говорит и о том почему восстании Е. Пугачева было заранее обречено на провал…

«В это время в Яицком городке были предприняты попытки в спешном порядке усилить войско в военном отношении. крепостям и форпостам пограничной линии вдоль реки Урал;

 Войсковая канцелярия выдала предписание направить в Яицкий город половину от всего состава казачьих гарнизонов, а также все пушки. Кроме того, в казачество были записаны большинство крепостных, находившихся в Войске и переселённых.

По всей пограничной линии были смещены со своих постов прежние атаманы крепостей, назначены новые из числа восставших.

Для войсковых нужд были конфискованы деньги арестованных представителей старшинской стороны, на оставшихся на свободе накладывались денежные штрафы. Также были конфискованы лошади.

Тем не менее оружия не хватало, многие казаки имели при себе лишь пики, луки и холодное оружие.

При этом большая часть приготовлений происходила беспорядочно и непоследовательно, часть казаков ратовало за необходимость продолжения попыток переговоров с властями, часть – за более решительные действия, казнь арестованных старшин.

Состав Войсковой канцелярии постоянно менялся, вследствие чего часть распоряжений отменялась, а затем выпускалась вновь.

15 мая 1772 года Оренбургский корпус под начальством генерал-майора Фреймана выдвинулся к Яицкому городку, в его составе находилось 2519 драгун и егерей, 1112 конных оренбургских казаков и ставропольских калмыков, около 20 орудий.

Яицкие казаки, большей частью отправившиеся на весенний плавень – лов севрюги, были срочно отозваны в Яицкий городок, на круге Яицкое войско в течение нескольких дней не могло прийти к единому мнению – встретить ли Фреймана почтительно или выступить навстречу для отпора.

Было принято решение встретить Фреймана у Генварцева (Январцовского) форпоста на границе войска и убедить не продвигаться далее.

Сначала передовой отряд в 400 казаков под командованием походных атаманов И. Пономарёва и И. Ульянова, а затем и основной отряд в 2000 казаков под командованием В. Трифонова выдвинулись вверх по Яику.

1 июня яицкие казаки отправили к Фрейману для переговоров сотника А. Перфильева, ещё одного из будущих ближайших сподвижников Пугачёва, но переговоры ни к чему не привели.

Благодаря преимуществу в артиллерии и лучшей обученности воинскому делу правительственных войск, 3-4 июня восставшие под командованием И. Пономарёва, И. Ульянова, И. Зарубина-Чикипотерпели поражение от правительственных войск на реке Ембулатовке (у нынешнего села Рубёжка) в 60 верстах от Яицкого городка.

Потерпев поражение, вернувшиеся казаки призвали оставить Яицкий городок и двигаться на юг в сторону персидской границы. Обозы с большей частью населения переправились через Чаган, но 6 июня царские войска вошли в Яицкий городок и решительными действиями воспрепятствовали уничтожению переправы.

После переговоров и призывов вернуться без опасений, большинство жителей Яицкого городка вернулись в свои дома.

В результате поражения восстания были запрещены сборы войсковых кругов, ликвидирована войсковая канцелярия, в Яицком городке был размещён гарнизон правительственных войск и вся власть перешла в руки его коменданта И. Д. Симонова.

Часть пленённых зачинщиков была казнена, многих клеймили, части, приговорённых вырвали язык, 85 человек приговорены к вечной каторге.

Большая часть казаков, после поражения восстания, сумела укрыться на дальних хуторах в междуречье Волги и Яика, на Узенях, практически все они через год стали активными участниками «армии Пугачёва!

Ибо так успешные революции и низвержение тиранов на тронах не делают!

Я так же не случайно взял в кавыки «Армия Пугачева».

Дело в ом что сам Пугачев как раз никакой «армии» не имел и был для яицких казаков таким себе «символом– знаменем» в их попытке взять реванш в борьбе за свои «вольности» чьим «царским» именем и «волей» они прикрывались к реализации своих планов.

Сказочная легенда Е. Пугачева что он есть «чудом спасшийся «император Петр Федорович» нужна была заговорщикам их числа яицких казаков участников восстания 1772 года как формальный повод для начала новых боевых действий.

Часть 4
Так началась «пугачевщина»!

Во второй части этой работы мы с вами уважаемый читатель познакомились со всеми обстоятельствами «вхождения Пугачёва в роль «образ» убитого еще в 1762 г. российского   императора Петра Третьего.

Теперь же начиная с этой части, мы пойдем буквально по пятам за Пугачевым, изучая его поведение и поступки.

Причем вначале за тот или иной период будет высказываться лично Е. Пугачев, а затем мы сравним и оценим его «свидетельства» с данными, собранными российскими историками.

А обстоятельства сложились так, что после побега в 1772 г. с Казанской тюрьмы у Пугачеву пришлось срочно решать-куда идти далее!

При этом Казацкий Дон, Украина где еще оставалась казацкая вольница, часть Польши, отошедшая к Пруссии и даже «Терские казаки» уже не могли дать ему надежного укрытия и пропитания.

Обставились бескрайняя и нехоженая Сибирь и территория Яицкого казачества по р. Яик (ныне Урал).

Но в Сибири у Пугачева не было никаких связей (даже в среде раскольников) и его там никто не ждал. Там конечно можно было беспроблемно не только «затеряться» но и быстро безвестно сгинуть!

А авантюрная натура Е. Пугачева (уже оборвавшего все связи с прежней родиной и семьей) искала новых рискованных приключений ну и естественно новых материальных благ.

Какой же донской казак да не ищет военной добычи!

Поэтому он выбрал уже проверенный им ранее маршрут и направился к «Яицкому городку» но и придя туда, в сам город опасаясь ареста (как беглый) не пошел, а остановился   в умет (хутор) своего знакомого Оболяева.

Далее о своих злоключениях рассказывает сам Е. Пугачев. Защитники российской истории могут сразу возмутить.

Мол почему жизнь народного героя – это злоключения?

А потому уважаемые, что сам Пугачев признался на допросе Суворову в том, что :

" Господу угодно было наказать Россию через мое окаянство!"

«Жил я у Кандалинцова несколько недель. А потом собрались с Кандалинцовым, на ево лошадях на Иргиз поехали.

Кандалинцов на Иргиз поехал для спасения в скит, и для того, не сказав о своем отъезде ни жене, ни детям своим, ибо, по раскольничьему обыкновению, видно, так водится. Я же, чтоб снискать в раскольниках знакомство, сказывался и сам таковым же, а потому во всяком месте странноприимством их и пользовался, ибо у раскольников принимать бедных и давать покровительство им почитается за величайшую добродетель.

А как у Кандалинцова об отъезде билет был, а у меня не было, то по приезде к Яицкому городку (ибо другой дороги, чтоб не чрез город на Иргиз ехать, нет), чего ради в город въехать и поопаслись, чтобы не спросили, а остановились под городом где наехали двух яицких казачьих жон, как зовут, – не знаю, и спросили у них: “Можно ли-де проехать в городок и оттуда на Иргиз?”

Женщины же отвечали: “Буде пашпорт есть, то проедите, а когда нет, так в воротах задержат.

Да куда-де вам надобно?”

Когда же сказано: “На Иргиз”, – то женщины указали: “Вон-де у етаго Строгановскаго саду  (сад казака прозванием Строганова) чрез Чаган переедите”. Почему они и поехали. А переехав чрез Чаган, поехали большим шляхом на Иргиз.

И приехали уже поздно близ Таловскаго умету (сей умет содержит один человек, называющейся Степаном Максимовым сыном, прозванием Еремкина Курица) и тут Мечетной слободы с крестьянами начевали (оныя ездили в Яицкой городок для продажи хлеба).

Тут я разсудил на Иргиз уже не ехать, для того, что там меня знают и прежде поймали. А как и тогда был без всякаго письмянного вида, так для той же причины ехать поопасся. Откликав я товарища своего Кандалинцова в сторону, и сию причину, что на Иргиз ехать невозможно, расказал. Кандалинцов же говорил: “Я-де туда поеду”.

А я стал ево просить, чтоб он своих лошадей мне за настоящую цену продал, и я-де куда ни есть поеду в другое место.

Кандалинцов пару лошадей и с телегою за дватцать пять рублей мне уступил. И, заплатя ему деньги, Кандалинцов поехал на Иргиз, а я – на умет к показанному Еремкиной Курице.

Справка: Кандалинцев Алексей, крестьянин – раскольник, житель села Сарсасы, познакомился с Е.И. Пугачевым в Казани, встретившись с ним в то время, когда тот находился в заключении в колодничьей палате при губернской канцелярии (январь – март 1773 г.), в январе – апреле 1774 г. участвовал в повстанческом движении, казнен карателями в конце апреля 1774 г.

Справка: Оболяев Степан Максимович (Еремина Курица – эти слова он употреблял и в шутку, и бранясь – и они стали его прозвищем у яицких казаков), крестьянин села Незнаева Симбирского уезда, позднее пахотный солдат. В 1762 г. бежал на Яик, где служил наемным работником у казачьих старшин, с 1771 г. получил в оброчное владение Таловый умет. В ноябре – начале декабря 1772 г. Е.И. Пугачев дважды побывал в Таловом умете (во время торговой поездки из Мечетной слободы в Яицкий городок и обратно).

По приезде к нему, Еремкина Курица узнал меня, ибо когда с выше сего сказанным Семеном Филиповым ездил я с Иргиза в Яицкой городок для покупки рыбы, так у него, Еремкиной Курицы, приставали.

        Еремина Курица спросил: “Что ты, Емельян, отпущон из-под караула?” – ибо он знал, что я был пойман. Но я отвечал: “Негде, а я бежал”. И просил ево, чтоб позволил у себя до времени пожить.

А уметчик на сие говорил: “Живи-де, я много добрых людей скрывал”. И так жил я у него недели две или больше 106, упражняяся в стрелянии и ловле на степи зверей.

А как сей умет на таком месте, что великое число чрез ево проезжает людей, а яицких казаков множество ж ездят туда для стреляния зверей, в одно время обедали несколько человек яицких казаков за одним со мною и с Еремкиною Курицею столом.

И разговаривали те яицкия казаки (коих я не знаю), что они скрываются из городка для того, что по убитии-де генерала с командою разложено на войско сумма денег за пограбленное у генерала и протчих имение, и велено собрать с кого сорок, с кого тритцать, а с некоторых и по пятидесяти рублей: “А как такой суммы заплатить нечем, военная ж команда строго взыскивает, и так-де многая от етого разъехались, а с жон-де наших взять нечего, что хотят, то и делают с ними. И заступить-де за нас некому.

Сотников же наших, кои было вступились за войско, били кнутом и послали в сылку. И так-де мы вконец разорились и разоряемся.

Теперь-де мы укрываемся, а как пойманы будем, то и нам, как сотникам, видно, также пострадать будет.

И чрез ето-де мы погибнем, да и намерены по причине той обиды разбежаться все. Да мы-де и прежде уже хотели бежать в Золотую Мечеть, однакож-де отдумали до времени”.

После сего разговора те казаки, встав из-за обеда разьехались ….В сие-то время я разсудил наимяновать себя бывшим государем Петром Третиим в чаянии том, что яицкия казаки по обольщению моему скоряй чем в другом месте меня признают и помогут мне в моем намерении действительно.

А на другой день просил я Еремину Курицу, чтоб велел истопить баню.

 Когда же оная была готова, то пошли с ним вместе. А по выходе из бани Еремина Курица спросил меня: “Что-де его у тебя на груди за знаки?”

На то я говорил: “Ето-де знаки государевы”.

А как Еремина Курица, усумняся, говорил: “Что ты говоришь, какия государевы?”

На то я ему подтвердил: “Я-де сам государь Петр Федорович”. Еремина Курица замолчал, и пошли из бани к нему в землянку, где я ему и стал еще говорить с уверением, что я – подлинно государь. А он, сему поверя, делал мне, яко царю, приличное учтивство.

Потом я говорил ему же, Ереминой Курице: “Естли бы яицкия казаки войсковой руки, умныя люди, ко мне приехали, то бы я с ними погутарил”.

На то Еремина Курица отвечал: “Ко мне-де будет скоро яицкой казак Григорей Закладной для прозьбы о лошади”.

 Когда же Закладнов приехал, то Еремина Курица мне об нем объявил.

А как Закладнов стал просить хозяина об лошади, то я, увидев сие, сказал Курице, чтоб он лошадь отдал ему безденежно вовсе.

Тут Курица говорил мне: “Ты-де сам не называйся при Закладном государе. А я-де ему объявлю, что ты царь, и попрошу ево, чтоб он прислал сюда из городка умного человека, а имянно, – Караваева с товарищем, кого он знает”.

       Когда же Курица Закладному объявил обо мне, то Закладнов вначале поблагодарил бога, что открывается благополучие, а потом поехал, сказав притом, что Караваева пришлет.

Справка: Закладнов Григорий Михайлович (1724 – 1775), яицкий казак. 21 августа 1773 г. по вызову С.М. Оболяева приехал в Таловый умет, где Е.И. Пугачев и объявил ему себя "государем Петром Федоровичем", и велел прислать двух верных людей из Яицкого городка, что он и исполнил, прислав в Таловый умет казаков Д.К. Караваева и С. Кунишникова. В январе – апреле 1774 г. Закладнов служил в повстанческом войске.

Схваченный карателями, он содержался под следствием в Оренбурге и Москве. По определению Сената от 10 января 1775 г. Закладнов был бит кнутом, заклеймен и сослан на каторгу. По пути к месту каторги, в Балтийский порт (ныне г. Палдиски в Эстонии), умер 29 января 1775 г. в Ревеле (ныне Таллинн).»

Так начался первый акт исторической драмы под название «Пугачевщина», в которой безграмотный авантюрист Пугачёв выступил и режиссёром-постановщиком и определил себе «главную роль» – чудом спасшегося российского императора, вдруг решившегося стать «мужицким царем»!

Ну, а вскоре к нему подтянулись и другие действующие лица этой исторической драмы.

Удивляет тут одно?

Как Пугачёву первоначально удалось обмануть столь многих умных людей?

Да и в обмане ли было дело?

      Может тут у лиц уже на первоначальном этапе присоединившихся к затее Е. Пугачева были другие мотивы, и он им нужен был как «живой символ» «священный» образ «самодержавного» но народного царя, для ведения противоправительственной пропаганды и своим присутствием «освящающих» их планы и дела?

Но давайте посмотрим, что по этому поводу говорил сам Е. Пугачев в 1775 году:

А чрез сутки и Караваев к нам с товарищем (как оной прозывается, – не знаю) приехали. Как же Курица мне о приезде их сказал, то я приказал ввести их в сарай, куда все и вошли. А Караваев спросил у меня:

Ты ли надежа-государь наш Петр Федорович?”

На то сказано мною было: “Я”.

И говорил Караваеву: “Чрез кого вы известны обо мне стали?”

Когда же мне сказано было, что чрез Закладного уведомлены и присланы, то я говорил: “Ну, яицкие казаки, коли вам угодно, так вы меня примите, я – государь ваш, Петр Федорович; а не угодно, так откажите, я поеду на Узень вашу и там жить буду до времяни”.

На то Караваев: “Я-де поеду в войско и там с другими подумаю”.

На сие я сказал: “Хорошо-де, поезжай, да скажи о сем хорошим людям”.

Говорил же притом и то, каким образом я спасся от смерти и где был. Чему он, кажется, верил. А между тем сказывал им, что я приметы царския имею.

Караваев, дав мне слово, что приедет ко мне в третей день с умными и престарелыми людьми, и так с товарищем своим поехали.

Справка: Караваев Денис Константинович, яицкий казак, участник восстания на Яике в 1772 г. Дважды в августе 1773 г. Караваев встретился с Е.И. Пугачевым в Таловом умете, в первый раз (24 – 25.VIII.) ездил туда с казаком С. Кунишниковым, во второй раз (29.VIII) – с М. г. Шигаевым, к ним в тот же день присоединились И.Н. Зарубин-Чика и Т. г. Мясников.

На этих встречах речь шла об условиях участия яицких казаков в восстании во главе с Пугачевым, принявшим на себя имя "императора Петра Третьего".

Слухи об этих встречах получили широкую огласку, и вскоре, по доносу П. Митрясова, Караваев был арестован.

После того он находился под следствием в Яицком городке, Оренбурге и Москве.

По определению Сената от 10 января 1775 г. Караваев был бит кнутом, заклеймен и сослан на каторгу. Каторжные работы он отбывал в Балтийском порту (ныне г. Палдиски в Эстонии).

Продолжение рассказа Е. Пугачева:

 «А я с уметчиком Курицею на Иргиз отправился. И заехавши в верхния монастырския хутора, спрашивали:

“Нет ли тут умеющего хорошо писать человека?” – ибо мне на первой случай, – по неумению моему грамоте, – был потребен. А как в тех хуторах никаких людей не отыскалось, то, взяв тут монастырских лошадей, оставя телегу, на которой приехали, сели с Курицею верхами и поехали в Мечетную слободу, прямо на двор Степана Косова.

Приехав к нему, спрашивал у его сына, дома ли ево отец? Сын же отвечал, что хлеб с пашни возит на гумно.

И так мы поехали на то гумно, где чаял я найти Косова. А как ево тут не было, то поехали на пашню, откуда хлеб возит.

Не доезжая туда, Косов с нами встретился и, поклонясь друг с другом, Косов спрашивал:

“Как-де бог тебя выручил из Казани?”

На то я сказал: “Вашими-де молитвами”.

Косов говорил: “Что-де ты, кум, сюда приехал?” (кум, – потому что крестил я у Косова младенца).

Я отвечал: “Приехал-де к тебе за рубашками”.

Косов спросил: “Да где телега твоя?” На то сказано ему, что за Иргизом, на лугу.

Потом приехали к нему в дом, где Косов стал спрашивать с меня пашпорта.

А как я объявил, что пашпорт мой в возу, то Косов говорил: “Пойдем же-де к выборному объявиться”.

Я же, убоявшись, чтоб не взяли под караул, говорил: “Постой-де, я съезжу прежде в монастырь к старцу Пахомию”. И так Косов сему поверил и ехать позволил.

 Как же скоро к Пахомию в монастырь взъехали, то и услышали за собою погоню.»

 А вот откуда взялась эта первая погоня за Е. Пугачевым! Которая могла бы и стать для него концов всей его затеии и истории Российской импери пошла бы по другому пути!

Сразу же после того, как Е.И. Пугачев, покинув дом С.В. Косова, отправился в Пахомиев скит, Косов побежал к старосте Мечетной слободы И. Никифорову и сообщил ему о появлении в слободе Пугачева.

Никифоров тотчас поднял тревогу и с монахами Филаретова скита бросился в погоню за Пугачевым и С.М. Оболяевым, которых и застали в Пахомиевом скиту.

Справка: Пахомий, игумен старообрядческого скита в Мечетной слободе (до монашества Пахомий – Петр Петрович Баусов, крепостной крестьянин помещика А.Н. Мельгунова, житель села Городец Юрьев-Польского уезда).

Осенью 1772 г. Пахомий услышал о Е.И. Пугачеве, останавливавшемся в Мечетной слободе во время поездки в Яицкий городок, а потом арестованном в Малыковке.

Два года спустя, осенью 1774 г., Пахомий был арестован и доставлен в Москву, в Тайную экспедицию Сената. По определению Сената от 10 января 1775 г. Пахомий был высечен кнутом и отослан к помещику.

«И тут бывшия старцы закричали: “Конечно-де за вами погоня, так убирайтесь поскоряе с двора долой, дабы вас не поймали”.

Почему я, боясь беды, тотчас покинув лошадь, с двора побежал.

А Курица тут, не знаю для чего, остался. Прибежав я к речке близ того жила, Иргизу, сел в лотку и переехал на ту сторону.

И так пошел пешком в те же монастырския хутора, где оставалась наша телега.

Сие было уже вечером, и для того удобно было мне в лесу, около того жила стоящего, пройти, чтоб не видали. В хуторе же хотя уже и были обыватели, но я никому не показался, а взяв одну свою лошадь, коя ходила в лугах, поехал обратно на Таловской умет (оной от Мечетной слободы отстоит полторы сутки езды).

По приезде в умет сказывал мне мужик, коему стеречь приказано яицких казаков, что они тут, коему я и велел прислать их к себе.

 Чрез несколько минут Караваев верхом ко мне и приехал в такое время, когда я, стоя у речки, мыл руки.

А поздоровавшись, Караваев звал меня к себе в стан, от умета с версту, куда я на лошади Караваева туда и приехал, а он шол пешком.

Тут был в то время один только Шигаев.

Справка: Шигаев Максим Григорьевич (1726 – 1775), яицкий казак, один из видных участников восстания 1772 г. на Яике, в 1773 – 1774 г г. один из первых сподвижников Е.И. Пугачева, член его Военной коллегии, полковник повстанческого войска.

После поражения восставших в битве под Сакмарским городком (1.IV.1774) Шигаев бежал в Илецкий городок, где 7 апреля и был схвачен карателями, содержался под следствием в Оренбурге и в Москве.

По приговору Сената Шигаев был казнен 10 января 1775 г. на Болотной площади в Москве вместе с Пугачевым и другими вожаками восстания

Продолжение свидетельства Е. Пугачева:

«И так сели обедать. И лишь только начали резать хлеб, то увидели, что едут к нам еще два человека, Чика и Мясников.

Справка: "Чика" – это прозвище носил яицкий казак Иван Никифорович Зарубин (1736 – 1775), участник восстания 1772 г. на Яике. В 1773 – 1774 г г. один из первых сподвижников Е.И. Пугачева, полковник повстанческого войска.

В начале декабря 1773 г. Зарубин, получив от Пугачева титул "графа Чернышева", был направлен под Уфу, вступил там в командование 10-тысячным войском и стал руководителем повстанческого движения в Башкирии, на Среднем Урале, в Прикамье и Зауралье.

В битве 24 марта 1774 г. с подошедшим к Уфе карательным корпусом подполковника И.И. Михельсона отряды Зарубина были разгромлены, сам он бежал в Табынск, где 26 марта схвачен и выдан Михельсону.

В течение пяти месяцев Зарубин содержался в заключении в Уфе, позднее был под следствием в Казани и в Москве.

По приговору Сената Зарубин был казнен в Уфе 24 января 1775 г.

Справка: Мясников Тимофей Григорьевич, яицкий казак, участник восстания 1772 г. на Яике. В 1773 – 1774 г г. один из первых сподвижников Е.И. Пугачева, командовал "гвардией" – сотней казаков, составляющих личную охрану Пугачева. После поражения повстанческого войска в битве у Сакмарского городка (1.IV.1774) Мясников бежал в Илецкий городок, где 7 апреля был схвачен карателями, содержался под следствием в Оренбурге и в Москве.

По определению Сената от 10 января 1775 г. Мясников был бит кнутом, заклеймен и сослан на поселение в Поморье, в Кольский острог.

«Как же сих увидели, то Шигаев пришол в сумнение и говорил:

Надобно-де от них укрыться, его люди ненадежный, а особливо – Чика”.

И так я с Шигаевым бросились в траву. А Караваев остался тут, к которому, Чика, подъехав, спрашивал: “Что-де ты. Караваев, зачем тут?”

А Караваев ответствовал, что приехал бить зверя. Чика говорил:

 “Нет, видно, людей обманывать. Вы-де приехали к государю, да и я вить того же ищу”.

Как же Караваев услышал, что Чика уже обо мне знает, то из травы их и кликнул.

Почему я с Шигаевым и вышли. А поздоровавшись дружелюбно, сели обедать. Когда же пообедали (за которым о намерении еще не говорили) и помолились богу, то Караваев мне говорил: “Покажи-тка-де, государь, нам царския знаки, чтоб было вам чему верить, и не прогневайся, что я вас о сем спросил”.

Почему я взял ножик и, разрезав до пупа ворот у рубашки, показывал им свои раны.

А как они спросили: “От чего-де эти знаки?”

На то я говорил: “Когда-де в Петербурге против меня возмутились, так его гвардионцы кололи штыками”.

Потом на спрос их сказывал я им каким образом при возшествии ея величества на престол из Петербурга ушол, якобы выпустил меня офицер, и вместо меня похоронен другой.

А казаки говорили: “И нам слышно-де было, что государь скончался, однакож-де более проговаривали, что он жив, да взять-де не знали где.

А теперь и видим, что ваше величество здесь. Да где же вы так долгое время были?”

На то я отвечал: “Был-де я в Киеве, в Польше, в Египте, в Иерусалиме и на реке Терке, а оттоль вышел на Дон, а с Дону-де приехал к вам.

И слышу, что вы обижены, да и вся чернь обижена, так хочу за вас вступиться и удовольствовать.

И хотя-де /л. 117/ не время было мне явиться, однакоже, видно, так бог привел. А когда вы меня не примете, так пойду на Узень для жительства до времяни”.

 Потом Шигаев, да и все сказали: “Примем, батюшка, только вступись за нас, и в наших от старшин обидах помоги.

Мы-де вконец раззорились от больших денежных поборов”.

 После спрашивали: “Да где-де, уметчик?”

На то я отвечал: “В Мечетной взяли под караул”.

А как спрошен: за что, – то я говорил: “Бог знает. Вить мало ли есть злых людей!

И меня было хотели заарестовать, однакож, я ушол. И где-то я не был!

Был в Царицыне под караулом и в Казане, и изо всех мест меня бог вынес”.

Когда же спросили: “Да каким образом вы спаслись?”

А я на то сказал: “Вить везде не без добрых людей, помогли, – как не уйдешь.

Да вот-де и теперь надобно думать, что из Мечетной будет погоня за мною, так надобно отсель скрыться, куда ни есть.

Вам уже известно, что я был в Мечетной слободе, где нас ловили. Я, слава богу, ушол, а товарища моего, Курицу, схватили. И когда он скажет, что я здесь, так верно здесь меня искать будут”.

А на то Шигаев говорил:

Теперь-де поедем ко мне в хутор, и там поживете. А мы между тем станем соглашать к принятию вас войско”.

Караваев же и Чика говорили: 

У тебя-де, Шигаев, в хуторе быть неможно для того, что многая ездят”.

И потом Чика сказал: “Я-де лутче возьму на свои руки, а где будем с ним жить, я вам после объявлю, а теперь никому не скажу. А вы-де поезжайте в городок и купите материи на знамена и все, что должно исправлять надобно проворно”.

Потом Шигаев с Караваевым и с живущими на Таловском умете с показанными выше сего двумя крестьянами поехали в телегах. А я с Чикоя и Мясниковым верхами поехали ж на казачьи уметы»

Так с 29 августа 1773 г. руководство группой сторонников Е.И. Пугачева, взявших на себя подготовку вооруженного выступления, перешло к И.Н. Зарубину, ближайшими помощниками которого были Т. Мясников, М. Г. Шигаев, Д.К. Караваев, В.Я. Плотников, Я.Ф. Почиталин и другие.

Но с каждым днем Пугачев становился все более «марионеточным персонажем» в подготавливаемом яицкими казаками вооруженном востании! 

Ведь они уже знали правду о том, что Е.Пугачев авантюрист-самозванец!

И.Зарубин, беседуя с Пугачевым наедине как говортся «расколол» его!

Зарубин, говорил ему, что он напрасно скрывает от него, что он, Пугачев, – донской казак, а не Петр III: "От людей-де утаишь, а от Бога вить не утаишь, – ты-де донской казак!"

 На что Пугачев вначале все отрицал, продолжая называтьсебе императором.

На это Зарубин ему ответил:

"Я-де в том Караваеву дал клятву, чтоб никому о том не сказывал, так и тебе-де, батюшка, даю, – вить-де мне в том нужды нет: хоша ты и донской казак, только-де мы уже за государя тебя признали, так тому-де и быть".