Вор

– Даже так? А от кого слышал – не от бабушек с семечками? Есть такая опасная болезнь – много слушать и мало делать…

«Упрек за мой круг общения или просто ложные слухи?» – озадачился Роман. Стоило проверить, но штирлицевским хитроумием он не обладал, поэтому рубанул прямо:

– Может, заскочим в стекляшку? Отпразднуем знакомство, пацанов моих рассмотришь или с отступником и его кодлой впадлу?

Юрий не замедлил преподать урок и тем запутал Башмака до крайности:

– В другой раз, брат, – слова прозвучали тепло и спокойно, – отложим до подходящего повода.

Словно скинув с себя тяжелейшее бремя, Башмак выпрямил сгорбленную спину, и едва сдержался, чтобы не броситься к Кристаллу, обнять его, пожать руку. Этикет преступников фамильярности не терпит – телячьи нежности с набирающим авторитет человеком излишни и могут восприниматься превратно. Как бы то ни было, Юрий перевернул его душу, дал вновь ощутить силу и уверенность, поднял до уровня равного. Растерянно моргая, Роман завистливо сравнил его с собой.

«Дерзкий, знающий цену словам и делам и бесспорно – достойный. Вывезет ли он груз¹⁰⁴ до конца?» – промелькнуло в голове.

Пожалуй, впервые в жизни Башмак отступил, сердцем признав превосходство другого. «Жаль», – ему многое хотелось рассказать, но настаивать на предложении не стал. Тем более, что «стекляшка» – не место для разговоров и презентаций.

– Что ж, по рукам.

– По рукам.

Прошляк с «Периньоном»

Войти красиво, коль параден вход, легко.

Вот выйти так же… То удел немногих.

Тем более, когда есть только черный ход

Для покидающих элитные чертоги.

Кто-то когда-то имел неосторожность произнести нашумевший фразеологизм «воры в законе». Возможно, автор этих слов был человеком далеким от воровской жизни, человеком легкомысленным и странным. Но скорее всего грешить на одну лишь некомпетентность и глупость нельзя, сознательное пренебрежение истиной – это даже не цинизм, а нечто более глубокое и тщательно продуманное. Если так будет угодно – черный РR с полицейскими погонами.

Как правило, правда умышленно искажается либо во имя достижения собственных популистских целей, либо по требованию всех и вся – от неформальных хиппи, скинхедов, фанатов, меломанов и всяких там митьков до вполне законных партий, официальных и полуподвальных течений и тем более явлений с криминальным оттенком. Партиям регистрацию установили, соорудили из оговорок и ограничений стойло и узду обязали надеть, другие общественные организации под неофициальный надзор поставили, чтоб с нужного ритма не сбивались, течениям – направления указали, чтоб не вспять, а чуть что – плотиной притормозят непокорную стихию. Да только воровское – не течение роллеров, а сила – разумная, несговорчивая, к себе и чужим строгая, ибо то, чем люди живут и не балуются, готово защищать себя самой высокой ценой. Вспомните, для примера, липованей, староверов, ушедших в леса, но не променявших души за патриарший указ. Вот и здесь, тот, кто по-воровски живет, не станет покоряться распоряжениям сверху – потому как вся жизнь вне закона и сплошной протест, и брезгливо откажется пачкать Имя чуждым образу жизни словечком – закон. Определение сие «вор в законе» – аналитики из силовых структур придумали. Для себя же и вывели, подключив фантазию буйную, чтоб на личных делах вместо кодов и крестиков всяких писать для особого тупых из конвоя: «вор в законе – особый контроль», а кто-то подхватил понравившееся выражение и вооружил им не искушенную в нюансах публику. Дошло до абсурда. Фильм «Воры в законе», в котором Гафт довольно симпатично изобразил «заворованного» бизнесмена, упрочил заблуждение обывателей и пошло-поехало. Книги, статьи в газетах и журналах, ссылаясь на «авторитетное» кинематографическое мнение, растиражировали шизофрению «законного воровства». Неправильно это, смешно, противоречиво и не по понятиям воровской субкультуры. Можно сказать, исключительная бестактность и неточность, которая рано или поздно изживет себя.

Для Вора слово, несмотря на внешнюю легкость необременительных сочетаний звуков, непомерный вес имеет. За непритязательными на первый взгляд фразами кроется глубокий и точный смысл, а передача его требует абсолютной открытости, искренности и понимания. Так беседуют братья, между которыми кровное родство обязывает к согласию, так разговаривают друзья, ощущающие невероятную потребность друг в друге. Так общаются Воры…

В комнате, окутанной мягким полусумраком, каждая произнесенная буква слышалась ударом барабанной дроби, предвещающей трагический поворот в сюжете. Гость из Москвы, заподозривший причины приглашения, молча качал головой, и, раскуривая уже какую по счету сигарету, тяжело вздыхал. Когда Виктор, вернувшись из библиотеки, поставил на стол темно- зеленую бутылку, он напрягся и затаил дыхание.

– Да, брат, это та самая, – печально улыбаясь, Виктор безжалостно вонзил штопор и спустя несколько секунд уже разливал пенящуюся жидкость в бокалы, – из сокровищницы аббатства Овилье. Одно из вин, которые хвалили Людовик XV и Наполеон. Оно лилось на коронации Эдуарда VI и князя Ренье, на свадьбе королевы Елизаветы, и я обещал себе открыть его тоже в самый радостный день. Но мои годы примешали к радости горечь. Ты ведь знаешь, мне уже за семьдесят перевалило…

Евгений взглядом попросил стоящего за спиной человека оставить их наедине. Едва тот скрылся за дверью, он предостерегающе поднял руки.

– Может не стоит спешить? Люди тебе верят, молодые тянутся… И вдруг так. Сделав глоток, Виктор словно переступил черту и, наслаждаясь вкусом шампанского и легкостью, охватившей сердце после принятого решения, откинулся на спинку кресла.

– Не тот я уже. Совсем не тот, брат. Силу в руках теряю, память подводит, перепутать могу что. Нельзя иначе. Ухожу.

Евгений пригубил свой бокал и опустил взгляд.

– Прошляк¹⁰⁵, значит…

– Можно и так сказать. Прошляк, – вздохнул Виктор. – Я ведь поступаю обдуманно, пока в уме здравом, чтобы потом поздно не было. Много ли пользы в деле нашем от старика маразматика, еле передвигающего ноги? Только вред. Говоришь, люди за мной тянутся, а куда я их приведу, если ползу улиткой, а то и на месте стою? Отхожу в сторону. Пусть молодые вперед идут, разумнее это. Кристалл – бродяга достойный. Ты не хмурься, брат, наша в нем кровь, потянет. Да и я рядом, помогу чем можно, а время пройдет – убедишься…

Воцарившаяся тишина говорила о многом, ведь истинные чувства всегда немногословны. Наконец Евгений поднялся и, подойдя к хозяину, взглянул ему в глаза. Некогда пылавший в них огонь померк, затянулся пеленой.

– Хорошо, брат. Будь по-твоему.

Кивнув, Виктор простер руки и, благодаря друга за воровское понимание, крепко сжал его плечи костлявыми сухими пальцами. Скатившаяся со щеки слеза упала на дно недопитого бокала и растворила душевную боль в остатках королевского вина.

Светлая тень

В сердцах художников сидит заноза,

Из души колет неразгаданный секрет:

Как на холсте изобразить метаморфозу,

Чтоб, поднимаясь, тень отбрасывала свет?

У дома, перегородив подступы к подъезду, в котором проживал Виктор, стоял горделиво выпячивая московские номера, темно-синий «Паджеро». Обойдя запыленного пришельца, Кристалл взбежал на третий этаж. Дверь отворил сомнительного вида господин и, подозрительно оглядев Юрия, обнажил в вопросительном оскале сплошной ряд золотых коронок.

– Чего надо?

– К Виктору.

Из глубины донеслась знакомая хрипотца деда:

– Пусти его, Сэмэн. Это ко мне.

Недоброжелательный тип молча посторонился. Впустив Юрку, он уставился на выпуклости его одежды и, нагло прожигая взглядом тонкую материю, потирал небритый подбородок.

«Ну и рожа! Неужели Виктор звал меня для знакомства с этим бультерьером?» – Кристалла передернуло от неприятной перспективы провести вечер в обществе угрюмого берсерка. Скинув плащ, он торопливо окинул прихожую.

Облегчение снизошло в зале, ибо там пребывал еще один незнакомый господин, в отличие от клыкастого, выигрывающий благородством наружности и манерами. Раскрыв какую-то книгу, он с выражением цитировал:

«… узнав ближе тюрьмы и этапы, Нехлюдов увидел, что все те пороки, которые развиваются между арестантами: пьянство, игра, жестокость и все те страшные преступления, совершаемые острожниками, и самое людоедство – не суть случайности или явления вырождения преступного типа, уродства, как это на руку правительствам, толкуют тупые ученые, а есть неизбежное последствие непонятного заблуждения о том, что люди могут наказывать других. Нехлюдов видел, что людоедство начинается не в тайге, а в министерствах, комитетах и департаментах, и заключается только в тайге.»

Юра тихонько приземлился возле деда. Заметив потрепанный кейс, оказавшийся рядом, старик недоуменно изогнул бровь, но любопытствовать не стал. Воинственно раздувая ноздри, он возразил:

– Большой жизнелюб был граф Лев Николаевич… Отвечу словами Достоевского, к Толстому же и обращенными: «Никакое уничтожение бедности, никакая организация труда не спасут человечество от ненормальности, а следственно и от виновности и преступности. Зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, ни в каком устройстве общества не избегните зла: ненормальность и грех исходят из самой души человеческой».

– Но… – запротестовал незнакомец. Виктор улыбнулся. – Да, брат, это «но» существует. Ницше назвал его светлой тенью. Нас называют темными личностями, считают мрачными субъектами, потому что все неясное в наших душах кажется им мраком. Так вот, – дед поднял вверх палец и произнес по-немецки длинную тираду. Переведя дух, повторил ее уже на русском: «Близко, совсем близко к мрачным людям всегда почти находится как бы связанная с ними светлая душа. Это словно отрицательная тень, отбрасываемая ими».

– Точно, – успокоился господин из Москвы. – У нас в тюрьмах справедливости больше, чем в их хваленой демократии, – и, развернувшись к телевизору, деликатно углубился в просмотр мультфильмов.

Юрий, взяв со стола вилку, сосредоточился на замке кейса. Намекая на романтический налет плесени, покрывающей дорогую кожу, Виктор не удержался:

– Клад что ли нашел?

– Сам не знаю. Сейчас увидим.

Недовольно крякнув, дед на всякий случай отодвинулся подальше и ехидно проинструктировал:

– Ты, ежели что, красный проводок не трогай…

Громкий щелчок заставил незнакомца оторваться от экрана. Под пристальными взорами Кристалл отмахнул крышку.

– Охо-о-хо-хо! – протянул Виктор. Кейс оказался доверху забит зелеными банкнотами, аккуратно стянутыми в пачки. Потянуло запахом сырости.

– Живем, – обрадовался Кристалл. – Метко сказано: знал бы прикуп – жил бы в Сочи. Бери, батя, это копейка в черную кассу.

– Кхе… кхе, – Виктор подозрительно повел носом. – А какая же это «Эспаньола» бросила якорь на нашем рейде?

– Да брось ты, батя… Нашел тоже Билли Бонса…

– Ну ладно, ладно, – потрепав Юру по голове, Виктор кивнул на деньги. – Себе немного оставь.

– Ни к чему. Завтра же украду – будет мне на нужды.

– Я говорю за сегодня, а завтра…

Вкрадчивый голос гостя помешал старику закончить.

– Ты совершаешь ошибку.

– Как так? – встрепенулся старик, хотя понимал, о чем зашла речь.

– Затронуто наше Имя… Если я не ошибся, то кто-то пожелал уделить внимание воровской кассе? И этот кто-то – твой юный друг…

Кристалл затаил дыхание, боясь привлечь к себе внимание грозного незнакомца. Негласное правило лишало права голоса в разговоре старших братьев, отводило ему скромную роль наблюдателя и позволяло вмешаться лишь, когда того потребует необходимость. Чутко уловив изменение в интонациях, из коридора показался Сэмэн. Несравненно опытней в подобных развалах¹⁰⁶, он облокотился о стену и, опустив подбородок на грудь, устало прикрыл глаза. Считать его состояние ленивой дремой – заблуждение, которое для доверчивых могло стать последним. Обманчивая вялость дурила дилетантов, но профи бы увидел – «сонный» увалень тщательно отслеживает каждое движение и по первому же зову готов распрямить в прыжке подтянутое жилистое тело.

«Не ссорьтесь!» – едва не вырвалось у Юрки, ибо зловещее молчание уже пересекло грань допустимой паузы. Что ему делать он не знал. Кто этот, заблокировавший выход, тип? Кристалл даже не ведал цели приезда московских гостей, но происходящее разворачивалось явно не встречей выпускников.

Смягчился первым дед.

– Видать бес попутал, брат. Старею, оттого и забываться стал.

– Ты эту дьяволиаду брось, – незнакомец поднялся и зашагал по комнате. Слова его звучали жестко и сурово.

Позже, перебирая в памяти услышанное сегодня, Кристалл попытается определить, в какой момент возникло ощущение странной отрешенности, будто он погрузился внутрь себя, а внешние раздражители поступали в мозг сами, минуя органы чувств. Казалось, все давно решено без него, а он присутствует так, для проформы, зрителем на спектакле двух актеров. Зрителем, которого пьеса предусматривает в роли декорации. Возможно, рефлексия наступила с началом ссоры, но глубина ее проявилась после услышанного:

– Я думал, мне представят людей – опытных, за понимание наше битых, а вместо них тулят* пацана, который еще по сказкам в жизни ориентируется. Это не с ним ли ты собираешься ладить в городе воровское положение?

– Да, с ним, – упрямо заявил Виктор, зазвенев сталью, – у него душа наша, а то, что руки по локоть в крови замарать не успел, то ему плюс. У него мозги есть, понятия впитал, и он лучший не только в этом городе. Псов цепных набрать с мордами в битвах потертыми не трудно, да только рука, что их с поводка пустит, чистой должна быть. Иначе псы те лизать ее не будут, как должно быть.

– Лучший? Да пусть он хоть из платины отлит. Что он видел в свои двадцать от роду? Свору держать – уметь надо. А то, чем черт не шутит, оттяпают конечности вместо того, чтобы носами тыкаться. Что он знает по жизни нашей?

– Многое. Очень многое.

– Это не все. Знания жизнью должны проверяться.

– Придет время и для экзаменов. Чует душа, что не подведет он, выдюжит. Как я, ты и все братки наши.

– Не ровняй хрен с трамвайной ручкой, тогда время другое было. К воровскому никто не рвался, чистота сама в нас жила… Никаких тебе подходов.

– Да? – хитро ощерился дед. – Ну с тобой-то песня другая пелась, по твоим словам, про хрен которая… Иль забыл? А я помню. И никогда не забуду, как представил тебя братьям, потому как верил в тебя, верил, как себе – и не ошибся. Сейчас вот в него так же верю.

Лицо Евгения омрачилось. Задев нужные струнки, брат вынудил его уступить.

– Евгений, – произнес гость и неловко протянул Юрке руку. Тот ответил деликатным рукопожатием.

– Ну не знаю. Поможем, конечно, но боюсь, для него слишком мало времени. Молодость не исключает ошибок, а исправлять их некогда будет.

– Сколько? – отозвался Кристалл, коль речь зашла о нем.

Евгений бросил на Юрия холодный взгляд, но в душе остался доволен напористостью.

– Год. К тому времени передел сфер влияния должен завершиться. Догадываешься в чью пользу? Ну так как?

Кристалл молчал. Несмотря на простоту и ясность, с которой московский гость при общей загадочности выражал мысли, многое требовало вдумчивости. Волна откровенного насилия, захлестнувшая страну, изменила правила игры и ослабила влияние черных. К тому же объявились новые участники. Если на беспредельную проституцию закона и группировки зарэкетировавшихся спортсменов давно выработались антитела, то недавно поднявшиеся на приватизационных сливках денежные мешки, способные содержать целые армии «штыков», требовали к себе осторожности и острого глаза. И те, и другие не признавали Воров, составляли однородный скользкий сгусток, исповедовавший свою религию – культ денег. Поэтому и рассматривать их приходилось как единое целое. Чистота принципов, да и вообще само наличие последних, для них – пустой звук, насилие – основное оружие, а построенный на нем бизнес – предпочитаемый способ жизни. Царствование беспредела в преступном мире длилось до тех пор, пока Воры, традиционно занятые заботой о тюрьмах и лагерях, не столкнулись там с ростками произвола, занесенного с воли. Ужесточив свое воздействие, заразу удалось затоптать, но поток бесовского семени не иссякал, и тогда было решено рубить под самый корень. Призвав кровавый опыт сучьих войн¹⁰⁷, в единстве и сообща, урки нанесли первый удар – по Москве. Именно российская столица первой стала на колени и для пущей острастки в первопрестольную стеклись сотни Воров. Враги, не выдерживая натиска закаленных мусорскими ломками¹⁰⁸ и школой тюремного выживания боевиков, исчезали так же быстро, как и появлялись. Ужесточение борьбы с преступностью сыграло с законниками злую шутку: они подорвали дух живущих криминалом по моде и случаю, а тем облегчили Ворам задачу. Показав себя дерзкой и бесстрашной силой, не побоявшейся дневного света, старая формация оттеснила коронованных особ от штурвала тайной власти. Временный паритет и наступившее перемирие устраивали всех – одним надо было перевести дыхание, а другие понадеялись, что амбиции уголовников исчерпались. Но снижение активности в центре говорило о другом. Уверенность, выросшая на дрожжах столичных побед, требовала от Воров широты дальнейших планов. Потому перераспределив усилия, они начали борьбу за основные колонии – имперские придатки любой власти. Постепенное укрепление позиций радовало, но торжественным парадом пока не пахло. Драться приходилось на расстоянии. И если московские принцы перед воровским авторитетом капитулировали, то провинция, пользуясь хаосом и мужицким упрямством, отчаянно сопротивлялась. На плечи Кристалла ложилась незавидная задача. Никто не объяснял, как наступить на горло хозяйствующим в городе группировкам, не оказавшись под общий шумок на крючке у конторы¹⁰⁹, и объединить разрозненные кучки криминала вокруг воровского, но все ожидали реального результата. Требовалось наладить воровское положение – систему со строгим разграничением ролей и определением, согласно иерархии, расстановки каждого преступника; со своей черной кассой, в механизме пополнения которой нуждается в регулировке даже винтик, с городским общаком для нужд больничек¹¹⁰ и крытых¹¹¹. Кристалл слишком хорошо понимал всю сложность предстоящего.

– Он справится… – упрямо вторил Виктор. Твердый тон деда, всегда помогавший принять окончательное решение, мог воодушевить кого угодно, но Юрию уверенности не придал.

– Ну что ж, – Евгений развел руками и посмотрел на часы, – все, что мне остается сделать, – это согласиться. Дело непростое, потому – что от нас зависит… Для начала Сэмэна в помощь оставляю. Подбросит меня в аэропорт и вернется. Извини, Кристалл, а теперь мне с братом надо проститься…

Вскоре клацнула входная дверь, и из окна кухни Юрий проводил взглядом отъезжавший джип. Дед подошел неслышно и, став рядом, устало оперся на его плечо.

– Серьезный дядя, а, бать…

Виктор молча потянул юношу в комнату, отыскал пакет и, не нарушая торжественного безмолвия, переложил в него деньги. Педантичный дед привычкам не изменял – кейс требовал уничтожения.

– С чего думаешь начать? – поудобней устроившись в кресле, старик сложил перед собой руки и следующей фразой дал понять, что в отношениях наступил новый важный этап общения на равных, подразумевающий взвешенность и ответственность даже в малом. – К первому шагу особенно присматриваются, брат.

Миражи бесшабашного детства уже давно не бередили воображение. Еще недавно освободившуюся вакансию занял период дерзновенной мечтательности. Виктор учил – Кристалл пытливо изучал и постигал. Дед говорил – он внимал и, не спеша соглашаться, думал, подходя к сказанному стариком своей тропинкой. Много размышлял, пытаясь поближе разглядеть выписывающиеся на горизонте контуры. На бесчисленных примерах собственной жизни старик помог ему ухватить суть, почувствовать радость душевной свободы, которая если врывается в тесную клеть тела, то заполняет тебя энергией и уже никогда не покидает. Шпанюк вырос. Возмужал физически и духовно, сам того не заметив. Теперь же, став на положение Вора, он мгновенно проникся рациональным аскетизмом. Виктор научил всегда сохранять рассудительность, контролировать себя во всем, оставаться равнодушным к страстям и порокам, сузив неизбежные в юношестве интересы к коллекционным французским винам, и любить классику во всех ее проявлениях.

Время поджимало и первым делом следовало нарастить надводную часть айсберга, потому что от степени прочности сооружения зависело многое. Шпана – те кирпичики, которые интересовали прежде всего. Они, как бездушные куски обожженной глины, зависели от рук того, к кому попадут. Вот оно – распутье, упоминавшееся дедом. Пойдут налево – там путь изгоев, бандитов без убеждений, принципов и совести, тем паче без стремлений к чистоте в поступках. Направо – прописанный за душой седьмой ров восьмого круга ада, не вздрогнуть перед которым может разве что избравший дорогу самопожертвования еще при жизни, а прямо ну никак нельзя. Мир там начинается затерянный – каждому – по труду и так далее.

– С людей. Начну с людей. В заваривающейся каше один не воин. Да и осмотреться не помешает.

Виктор одобрительно улыбнулся.

– Верно, сынок. В людях главная сила. Потребуется помощь – дай знать. Но, думаю, с Сэмэном вы и без меня справитесь.

– Как? Я думал, его оставили для твоей охраны… – искренне удивился Кристалл и осекся, осознав ошибку. Ворам не приемлемо мусорское, охрана – плод из огорода родственных УВД структур. Допустимо бы звучало – защита…

Естественно, чуткий дед немедленно ткнул в оплошность носом.

– Че-е-его-о?

– Ну, защиту, черт ее возьми.

– Нечего на чертей съезжать. Ты на положении Вора и не забывай об этом. А касаемо Сэмэна – такова традиция. Отныне он твоя тень и верный помощник, который не спустит никому, кто на тебя тявкнет. Относись к нему соответственно. Помни, он – твое «альтер эго» и помощник, – повторил Виктор, подчеркивая важность этих амплуа. – И вот еще что. «Мицубиси» у Сэмэна добротная, броней подбитая, а домик стоящий подыскать надо. Поручи ему. Учитесь доверять друг другу.

– Ну, уж нет. Я сам, – возразил Юрий, вспомнив отталкивающую физиономию типа с глазками бультерьера и металлизированными для надежной хватки зубами.

– Послушай деда. Поручи это Сэмэну, – настоял Виктор. – Не прогадаешь, – и потеплевший взгляд не оставил Кристаллу выбора.

– Добро…