Kitabı oku: «Маракуда», sayfa 2

Тайна имени «Маракуда»

Очнулась Ваугашин на берегу.

Солнце было в зените, а рядом с ней на коленях стоял ее муж – Каутемок. Он держал на руках младенца. Это был мальчик. Он спал, посапывая в две дырочки. Малыш был завернут в банановые листья, обмыт и накормлен.

Вокруг пели птицы, а лес радостно гудел, приветствуя рождение нового человека.

Ваугашин чуть приоткрыла глаза, скосила их и посмотрела на ребенка. Она видела мужа, видела сына. И еще она видела, что пуповина была перекушена и залеплена пчелиным воском. Не понимая, что произошло, не веря, что она сама родила, сама перекусила пуповину, сама всё залепила воском, Ваугашин прикрыла глаза, еще раз пытаясь вспомнить события прошедшей ночи. Но в голову ничего не лезло, кроме креветок, уплывшей корзины и дерева, несущегося на неё. Последнее, что она помнила – это темную мутную воду, сомкнувшуюся у неё над головой.

И всё…

А дальше?

А дальше была пустота…

Ваугашин попыталась подняться. Острая боль пронзила голову, она вскрикнула и потрогала затылок. Там была рана, а на волосах – засохшая кровь.

«Я сама его родила?» – хотела спросить жена у мужа, но вовремя одумалась. «Ничего глупей ты не могла придумать. Конечно, сама», – пробурчал внутренний голос. «Странно, но я ничего не помню», – женщина попыталась вступить с ним в беседу, но «голос» прервал её: «И не надо… Лучше скажи спасибо духам».

Превозмогая боль, Ваугашин села, посмотрела на спокойные воды реки, на синее небо и перевела взгляд на стоящие стеной джунгли. Шевеля только губами, она проговорила: «Спасибо вам, добрые духи».

Будто читая её мысли, Каутемок всё время кого-то благодарил, улыбался и целовал малыша в щечку. Мальчик морщился, чмокал губами, но не просыпался.

– Ему надо дать имя, – вождь покачал малыша на руках и передал матери.

– Назовем его Маракуда, – Ваугашин взяла сына на руки и поднесла к груди. Она чувствовала, что молоко разрывает ей груди, и ткнула сына личиком в набухший сосок. Малыш поводил носиком, обхватил ручонками грудь и, потянувшись губками, принялся сосать молоко, так и не открыв глаза.

– Какое-то странное имя… Что оно означает? – Каутемок с нетерпением посмотрел на жену, но она лишь пожала плечами, сосредоточенно думая о чём-то своём. Не дождавшись ответа, мужчина встал. Отряхнул от песка колени, выпрямился и сказал:

– Маракуда так Маракуда… Вчера днем я видел тебя одну, а сегодня утром я вижу вас двоих. Я всю ночь искал тебя, а найдя, увидел кровь на твоих волосах и сына у тебя на руках, – вождь поклонился трем частям мироздания: небу, лесу и воде – всему тому, что кормит их племя, – после чего громко сказал: – Сегодня Курупира благосклонен к нам. Он помог тебе родить сына, и это имя будет посвящено ему.

– Да, милый, – жена вождя улыбнулась, перевернула малыша на другую сторону и еще раз потрогала затылок.

Кто, как и когда помог малышу появиться на свет, никто так и не узнал. Каутемок не спрашивал, а Ваугашин не рассказывала, потому что не знала, точнее не помнила.

В деревне же рассудили так: если женщина, упавшая во время грозы в реку и ударившаяся головой о камни, смогла родить здорового мальчика, значит, ей помогли не лесные духи, а речные, которых никто никогда не видел.

Акута

Но мы-то знаем их, и видели, и говорили с ними.

Один из них – старый и мудрый Акута, повелитель омутов и затонов. Кайман, который еще в юности перебрался в долину реки Каювин. С тех пор утекло много воды, он постарел, его глаза стали слезиться, зубы потеряли остроту кинжалов, а сам он из неутомимого охотника превратился в ленивого старикашку, который любил полежать на мелководье, поджидая зазевавшуюся добычу.

Что толкнуло крокодила выплыть в тот вечер из-под коряги, он и сам не мог сказать. Интуиция, провидение или голос свыше. Словно кто-то толкнул его в бок и сказал: «Иди, ты нужен там». Кряхтя и проклиная барабанящий по голове дождь, Акута высунул морду из воды и осмотрелся. Из-за сетки дождя ничего нельзя было рассмотреть. Но вот его слух уловил вскрик человека и плеск воды. Падение сопровождалось характерным стуком, будто кто-то ударил глиняным горшком по камню. «Только люди могут так неуклюже падать в реку», – подумал старый кайман, разглядев барахтающуюся в реке женщину. Вокруг её головы расплывалось алое пятно.

– Что за ерунда! И ради этого меня вытащили из норы, – Акута не ел людей и был очень недоволен своей интуицией. Но что-то удержало его, и он подплыл поближе, старясь разобраться, почему человек кружится на месте, а не плывет к берегу.

Женщина с остекленевшими глазами в исступлении хватала ртом воздух, с трудом держась на поверхности, и шарила под водой руками, как будто искала там что-то. Вот наконец её рука подняла над водой что-то маленькое, красное и кричащее. Акута понял: это ребенок и, судя по голосу, мальчик.

– Прекрасно, – сказал сам себе старый кайман, – я стал свидетелем рождения человека.

Акута собирался уже вернуться под свою корягу, когда понял, что женщина не доплывет до берега. Её голова ушла под воду, и только рука всё еще держала младенца над поверхностью, старясь продлить ему жизнь.

Удар хвоста решил за старого каймана.

Пока мозг переваривал информацию, сработал рефлекс – и в полброска он уже был возле тонущей Ваугашин. Перехватив женщину в районе талии своей мощной челюстью, Акута, словно торпеда, пролетел расстояние, что отделяло их от берега. Не тормозя, выскочил из воды, пробежал по песку и аккуратно уложил её под деревом. За свою длинную жизнь он много раз видел, как люди спасают друг друга из воды: кладут на берегу и переворачивают на живот, чтобы из легких вытекла вода. Что он и сделал, радуясь своей смекалке.

Женщина выплюнула воду и захрипела, судорожно шаря руками. Пока она искала ребенка, Акута перекусил пуповину, аккуратно взял дитя в пасть, сбегал к реке, обмыл его от песка и так же бегом вернулся к матери, сунув младенца прямо ей в руки. Не открывая глаз, Ваугашин прижала к себе кричащего сына и провалилась в забытье.

Аттила

В том месте, где суетился старый кайман, как раз переправлялась армия куруинчи²⁴. Несколько десятков тысяч солдат-муравьев из клана саперов устроили подвесной мост, по которому через реку переходило многомиллионное войско. Дождь усилился, и мост готов был разорваться пополам от потоков перекатывающейся через него воды. Саперы, намертво сцепившись друг с другом, героически удерживали переправу до тех пор, пока все солдаты не ступили на родной берег. Последним прошел муравьиный фельдмаршал²⁵, размахивая маленьким соломенным жезлом. Спрыгнул на песок и не спеша подошел к кайману.

– Зачем он тебе, Акута? Разве ты стал людоедом и решил сожрать несчастное дитя? – сказал Аттила, рассматривая женщину с ребенком. Аттила, по прозвищу Свирепый, был предводителем куруинчи – воинственных рыжих муравьев, которых непогода застала возвращающимися с набега. Аттила был солдат, вся его жизнь прошла в битвах и сражениях, и то, что кайман мог его проглотить (да и не только его, но и часть его армии), нисколько не смущало бравого фельдмаршала. К тому же они были соседями, и Аттила мог себе позволить такую шуточку.

– Я не знаю, зачем он мне, но что-то подсказывает, что он станет великим воином и спасет наш мир от белых людей.

– Белые люди – плохие люди. Пять лет назад мы подошли к ранчо и попали на липкую тропу. Это была смола, которую потом поджег белый человек. Я потерял сто тысяч воинов. – Аттила замолчал, вспоминая тот злосчастный поход. – Так ты говоришь, он будет великим воином? – Фельдмаршал прыгнул младенцу на лицо, бодро прошел по подбородку и встал на нижней губе.

Мальчику стало щекотно, он сморщился и чихнул, сметая главнокомандующего.

Акута хихикнул.

– А он и вправду велик, – сказал вояка, спускаясь с дерева.

– Лучше принеси воск и кокосового молока, надо залепить пуповину и накормить ребенка.

– Хорошо, мой друг! – муравьиный вождь взмахнул жезлом. От основного войска тут же отделилась группа муравьев и выстроилась перед главнокомандующим. Помахивая соломинкой, Аттила прошелся вдоль строя, рассматривая разведчиков. Облокотился на жезл и стал простуженным голосом объяснять боевую задачу. Через пару минут отряд муравьев, разделившись на две группы, ушел в джунгли.

Черный ибис в черном небе

Ребенок и его мама лежали возле старой колючей сейбы²⁶, крона дерева упиралась в небеса, а корни уходили вглубь земли. Среди густых ветвей, на нижнем ярусе, устроил себе гнездо Кукри-кури (Черный Ибис). Гнездо было квелое, из плохо скрепленных между собой веток, отчего рыхлое и неустойчивое строение могло развалится в любой момент. Кукри-кури больше всего боялся, что свистящий ветер разрушит жилище и сбросит домик с дерева, а он сам, не успев взлететь, упадет прямо в пасть крокодилу, который зачем-то ползал между корней. Ибис всё время крутил головой, стараясь понять, в какой момент произойдет разрушение его насеста.

В тот самый миг, когда муравьи принесли пчелиный воск, ветер вырвал толстую палку в основании гнезда – и домик развалился. Ветки осыпались, а Кукри-кури с криком, похожим на писк обиженного ребенка, успел взмахнуть крыльями и подняться в темное грозовое небо.

Акута задрал голову, разглядывая стонущую и кружащуюся над ним птицу. «Черный ибис в черном небе. Тяжелые грядут времена», – подумал мудрый кайман, вздохнул и посмотрел на ребенка.

Плач в деревне

Сборщицы креветок были уже возле своих хижин, когда кто-то спохватился, что с ними нет жены вождя. Идти в джунгли ночью в грозу было опасно и глупо. Темнота не давала шансов найти кого-либо до утра, а вспышки молний и раскаты грома пугали и без того напуганных женщин. Придя в деревню, они дружно кинулись к дому вождя, причитая, плача и крича на все голоса. Выслушав плакальщиц, муж Ваугашин – смелый Каутемок – взял копье, лук со стрелами и ушел искать жену в том направлении, куда показали женщины.

Награда за труды

Всю ночь старый крокодил и муравьиный маршал просидели возле сейбы, охраняя женщину и её сына. О чём они просили своих богов, никто не знает, но рано утром, когда Ваугашин еще спала, из джунглей вышел мужчина. Вождь ступал тихо, но Аттила учуял колебания земли и разбудил Акуту. Кайман поднял голову, увидел крадущегося война с копьем и решил уйти.

– Останься, – сказал Аттила.

– Люди не любят кайманов, – буркнул старик, разглядывая приближающегося индейца.

– Да, я знаю… Но ты спас его сына.

– Откуда ты это знаешь?

– Пришли разведчики из деревни. Они рассказали, что слышали, а слышали они, будто у вождя пропала жена и он ушел её искать. Наверное, это он!

– И все-таки я лучше пойду. Да и в животе что-то сосет, надо чем-нибудь набить брюхо после тяжелого и волнительного дня.

– Ну как знаешь, а я останусь и буду свидетелем встречи отца и сына.

– Оставайся и постарайся выжить, – кайман развернулся и не спеша заковылял к берегу.

У реки пахло тиной и кувшинками.

Прошедший накануне дождь поднял со дна реки ил, и он, словно кисель, плавал по поверхности. «Дом, милый дом», – Акута плюхнулся в темную воду, вильнул хвостом и ушел на глубину, оставляя за собой пузырящийся след.

Аттила проводил взглядом крокодила и поднялся во весь свой гигантский рост. Он был выше любого солдата из своей армии и достигал половины спичечного коробка. Но ни его рост, ни его квадратная голова с мощной выступающей челюстью нисколько не смутили человека. Он даже не заметил фельдмаршала. Его взгляд был прикован к Ваугашин и лежащему у неё на руках младенцу. Вождь подбежал к ним и упал на колени, бесцеремонно вдавив Аттилу по прозвищу Свирепый в мокрый песок, на котором еще виднелись следы, оставленные мудрым Акутой.

Порт Макапа

Вдоль пологого берега, увитого корнями мангровых деревьев и утыканного лодками, стояли тростниковые хижины рыбаков.

Всё пространство вокруг домов было завалено разбитыми ящиками, порванными и спутанными сетями, рассохшимися бочками для солонины, прогнившими парусами, кусками мачт, ржавыми якорями и прочим хламом. Всё, что приходило в негодность, сваливали за домами и возле них. Вдобавок ко всему сюда же сливали помои, бросали старую истлевшую одежду, пустые бутылки и дохлых животных. Всё это не придавало поселку чистоты, а запахи заставляли даже самых стойких зажимать носы, проходя мимо рыбацкой деревушки.

За поселком рыбаков начинался город Макапа²⁷ с его каменными двух- и трехэтажными строениями. В городе была всего одна улица. Дома, выстроившись в одну кривую линию, тянулись до того места, где река, разорванная островами, соединялась в один широкий пенящийся поток; там уже пахло океаном и слышен был шум прибоя.

В конце улицы виднелась католическая церковь с покосившимся крестом и красной черепичной крышей, за кирхой, как называли её католики, торчали полуразрушенные бастионы крепости.

К каменным крепостным стенам привалился двухэтажный трактир.

На первом этаже была харчевня, а на верхнем размещалась дешевая гостиница. Рядом с трактиром был рынок, а чуть ниже по улице – порт. Причал был утыкан парусными шхунам и рыбацкими вёсельными баркасами, среди которых гордо возвышался двухэтажный колесный пароход с не совсем уместным для речного судна названием «Гончий пёс».

В сезон дождей²⁸ Макапа замирал, превращаясь из оживленного портового городка в захолустье на краю света. Гостиница пустовала второй месяц. Хозяин заведения был безмерно рад, когда в порт вошел корабль и бросил якорь. Но радовался трактирщик не пароходу, а постояльцу в виде неопрятного идальго²⁹, которому смог в «мертвый сезон» продать комнату по цене в два раза дороже, чем в хорошие времена.

Гонсалес

На втором этаже, в одном из номеров, пропахшем ромом и клопами, на жесткой походной кровати лежал худосочный мужчина с орлиным носом и жесткими каштановыми волосами на голове. Точно такого же цвета и точно такой же жесткости были его усы, которые топорщились во все стороны. Одет он был в жакет, из-под которого торчала грязная, давно не стиранная сорочка; черные, расшитые бисером брюки были заправлены в ботфорты, а на шее был повязан платок в крупную черно-белую клетку.

Через прикрытые ставни доносились крики торговцев, пьяная ругань, грохот якорных цепей и скрип уключин – всё, что люди слышат каждый день, посещая Макапу.

Мужчину звали Альварес Гонсалес.

Он явно кого-то ждал. Его нетерпение выражалось в том, что курил он уже пятую сигару и всё время смотрел на часы, которые стояли в углу комнаты.

Где-то внизу хлопнула дверь.

Гонсалес напрягся, прислушиваясь. На первом этаже раздались голоса, загремели ведра – и вновь всё стихло.

– Чертов трактирщик! – Гонсалес вытащил руки из-под головы. Он жил здесь третий день и третий день не мог успокоиться, что хозяин содрал с него тридцать сантимов за комнату вместо пятнадцати. Идальго свесил руку, пошарил под кроватью и вытащил оттуда бутылку рома. Зубами выдернул пробку и выплюнул её себе на грудь. Сделал глоток обжигающей жидкости, поморщился, закурил. Пуская сизые кольца, лежал и думал о превратностях судьбы. Сколько раз он был в этом городишке, но никогда и не помышлял, что именно отсюда начнется его восхождение к славе и богатству.

Старинный манускрипт

Еще раз хлопнула входная дверь.

Раздались шлепки босых ног по деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Скрипнула половица возле номера, в дверь стукнули один раз. Не дожидаясь разрешения, в комнату скользнул невысокий монах с мясистым лицом, заплывшими веками и тонзурой на голове. Темно-коричневая суконная ряса висела на нём мешком и была подхвачена под упитанным животиком пеньковой веревкой. На спину был откинут капюшон, а из-под подола торчали грязные босые ноги, перепачканные красной глиной.

– Я принес то, что вы просили, сеньор Гонсалес, – монах Люк, как звали этого пройдоху, закрыл за собой дверь на засов. Он словно боялся, что их подслушают и о тайне, которую он собрался тут поведать, узнает еще кто-нибудь. Шлепая босыми ногами по грязному полу, монах подошел к кабальеро³⁰ и протянул свернутый пергамент. – Вот! – сказал он и замер в ожидании похвалы и платы.

Пружины застонали, и Гонсалес сел на кровать.

Тень от его фигуры упала на стену, увеличивая крючковатый нос и усы до гигантских размеров. Выставив руку, взял свиток и поднес к своему длинному носу, ноздри сошлись – и он вдохнул в себя принесенные запахи. Блеск перстней на пальцах заставил монаха зажмуриться и отвести взгляд, дабы не искушать себя сребролюбием³¹.

– Действительно, старинный. – Гонсалес сдул пыль и улыбнулся. – Пахнет древесной корой, сыростью и мышами. Где он хранился?

– В монастыре Святого Себастьяна, – монах подобострастно сложил руки на груди.

– Это оригинал?

– Дон Гонсалес может гневаться на меня, но я тут ни при чём. Это копия.

– А где оригинал?

– Большое несчастье случилось с ним. Он сгорел во время пожара несколько лет назад. Но, к великой радости моего господина, то бишь вашей светлости, за полгода до этого с оригинала сделали три списка. Это один из них.

Еще раз скрипнули пружины, тень качнулась и по стене подплыла к столу.

Гонсалес раскатал свиток по столешнице и, придерживая руками, склонился над ним.

– Покажи.

Монах подошел, стал рядом и запыхтел, пытаясь сориентироваться. Через некоторое время он ткнул пальцем на стыке границ Бразилии и Британской Гвианы³².

– Здесь!

– Ты уверен? – в голосе Гонсалеса зазвенел металл.

– Это то самое озеро, о котором писал храбрый идальго Мигель Моралес. С его рукописи достопочтенный монах падре³³ Бортоломео Лозано снял копию и составил карту. И вот она перед вами, мой сеньор.

– Смотри, монах, если ты обманул меня и принес фальшивку, я засушу твою жирную тушу и повешу на городской площади на всеобщее обозрение.

– Чтоб меня лишили прихода, если я вас обманул, господин! Это та самая карта, которую вы искали.

– Хорошо! Я поверю тебе.

Гонсалес достал из-за пазухи кожаный мешочек и кинул его Люку. Тот с ловкостью обезьяны поймал золото и кивнул в знак благодарности.

– А теперь убирайся. Я хочу побыть один.

– Как скажете, ваша милость. Ухожу. – Монах согнулся в поклоне и стал пятится на выход, семеня ногами и чуть покачивая бедрами. Зад уже коснулся двери, когда властный голос заставил его вздрогнуть. Он никогда не мог привыкнуть к тому, что кто-то говорит слишком громко, и ему казалось, что эти люди всё время на него кричат.

– Стой!

Монах окаменел, ожидая всего, что угодно, только не доброго слова на прощанье.

– Найди Сильвера и Рошеля, они будут нужны мне. И скажи капитану, пусть готовит корыто к отплытию. Мы выступаем через два дня.

– Будет исполнено, господин.

– И еще! – Идальго помолчал, соображая, стоит ли делиться прибылью или нет. Наконец решился и сказал: – Ты едешь с нами.

Люк от страха сглотнул слюну и, не глядя на кабальеро, промямлил:

– У меня приход… и на носу Рождество³⁴.

– Один процент от прибыли.

– Как скажете, командор, – смирение в словах было показным благочестием, в душе же он ликовал. Хотел крикнуть: «С превеликим удовольствием!», – но вовремя остановился и лишь облизал пересохшие от возбуждения губы.

Гонсалес склонился над картой.

Он даже не слышал, как монах вышел из комнаты. Всё, что он хотел, это как можно быстрей оказаться на берегу Священного озера. Его палец полз по карте, оставляя на пергаменте тонкую бороздку от желтого заскорузлого ногтя.

– Три недели по Амазонке до Риу-Негру, еще неделю по черной реке, пару дней на стоянку – и дальше по Риу-Бранку³⁵ до самых истоков. Итого два, от силы три месяца. А потом… – Палец замер на стыке трех государств. – Я найду это озеро и выпотрошу его! – Гонсалес отпустил руки – и карта с треском, похожим на хруст деревянных шестеренок, скрутилась и покатилась по столу. – Я пропущу через сито даже ил и заберу всё золото… Всё до сантима³⁶… Вот так! – Командор с силой ударил кулаком по столешнице и, словно безумный, закатился в истерическом смехе.

Насмеявшись вдоволь, он поднял с пола бутылку и подошел к окну, распахивая ставни. Вместе с солнечными лучами в комнату ворвался запах реки и многоголосый гомон портового города.

Путь на край света

Через три дня «Гончий пёс» уже молотил своими колесами коричневые воды Амазонки, пробираясь вверх по течению. Пароход тащил за собой две баржи, доверху набитые горнорудным оборудованием. Впереди был путь в тысячу миль, в конце которого их ждал Манаус – город, стоящий при впадении Риу-Негру в Амазонку. Последний оплот цивилизации в том диком и неисследованном уголке Бразилии.

Когда-то, при царе горохе, там был португальский форт Сан-Жозе-ду-Риу-Негру, названный так в честь Святого Иосифа, посетившего Черную реку. Потом на месте крепости возник поселок, потом город, потом каучуковая столица Бразилии. Поговаривали, что там даже был свой оперный театр. После того как в окрестностях вырубили все каучуковые деревья, столицу перенесли в другое место, а Манаус вновь превратился в заштатный провинциальный городок.

В нём Гонсалес планировал провести пять дней, чтобы пополнить запасы угля и провизии. Оттуда путь лежал на север, потом на северо-восток до Такуту³⁷ и далее на юг почти по прямой. Предстояло сделать огромный крюк, но иного пути в те места не было.

Цель оправдывала трудности и средства, так сказал банкир Ротшильд – главный спонсор данной экспедиции. Банкир был далеко, в уютном гнездышке в Париже, а ему – Альваресу Гонсалесу – предстоит провести несколько месяцев в джунглях Амазонки в надежде найти Священное озеро.

«Надо будет пересмотреть условия контракта», – решил командор, выходя на верхнюю палубу.