Kitabı oku: «Бастионы русской славы»

© Владимир Шигин, 2021

Глава первая
Возрождение святыни

 
Триста лет за плечами,
Тыща лет впереди!
 

И.Тучков

Кто теперь помнит штурмана прапорщичьего ранга Ивана Батурина? Да, наверное, почти никто? Неизвестно где и когда родился, неизвестно где и когда почил. Кому он был нужен, этот безвестный штурман? Мало ли таких было до и после него! Всех ведь и не упомнить. Да и сделал ли он в своей жизни он что-нибудь такое, чтобы его помнить потомкам? Но в том то и дело, что сделал! В нелегкой и серой жизни штурмана был все же звездный час, озаривший его имя. В жизни Ивана Батурина был Севастополь!

Скорее всего, для самого Батурина его звездный час прошел столь обыденно, что он и значения-то ему особого не придал. Вклад безвестного прапорщика в возрождение севастопольской земли станет понятен многим позднее, когда и самого Батурина уже давно не будет в живых.

В анналы отечественной истории штурман Батурин войдет, как первый из российских моряков, кто вступил на севастопольскую землю. Именно с этого момента Священный город и российский флот станут единым и неразрывным понятием. Согласитесь, что этого уже вполне достаточно, чтобы помянуть безвестного штурмана добрым словом!

Осенью 1783 года штурман прапорщичьего ранга Иван Батурин был назначен руководить «описной партией», посланной с дозорного корабля Азовской флотилии «Модон» в Ахтиарскую бухту. Батурин и его люди должны были положить на карту берег от Херсонесского мыса до Бельбека. Батурин избрал для съемок высотные холмы, с которых открывалась широкая перспектива рейда, с большим заливом, тянущемся до подножия Инкермана. От северных холмов Батурин двигался к югу, и его взгляду предстала неповторимая панорама берега.

Десять бухт причудливым узором очертили побережье. На берегу Большого залива сиротливо белела деревенька Ахтиар: десяток убогих домишек. За ними в глубине – поросшая дубняком и можжевельником долина.

С юго-запада береговую линию замыкал прямоугольный кряж, с трех сторон омываемый морем. На Севере – изгибы реки Бельбек. В ее излучине – селение, еще одно – у подножия Инкермана, на реке Черной (Чурук-Су или Инкерманке). Каждое селение в несколько домов.

Штурман Батурин произвел съемки и обмеры тщательно и подробно; на его пожелтевшей от времени карте изображены холмы и пещеры, развалины каменной кладки и крепостные стены древнего Херсонеса. За стеной и валом на карте Батурин тщательно выписал пять византийских церквей, которых нет ни на каких других планах, ни в других описаниях. Изобразил Иван Батурин на своей карте и остатки некогда великолепного моста в четыре арки через речку Инкерманку. Отметил он и остатки рва у стены, указывающие границы херсонесских владений. Батурин подробнейше запечатлел остатки города на своей карте, которая послужила документальной основой для возрождения Севастополя. Так был сделан поклон минувшему и сделан задел на будущее. Однако главной задачей команды был все же промер глубин Большого залива. Добросовестный Батурин исходил его на своей шхуне вдоль и поперек, почему-то записывая промеры в футах, а не в саженях, как это делали обычно в то время. Вывод был таков – флот базироваться в бухтах может. Вот оценка батуринского труда в изложении выдающегося историка российского флота В. Головачева: «…в Батурине вы находите первого европейского топографа, который занимался съемкой этих мест, и на его карте открываются такие археологические достопримечательности, которых мы не видим ни у Палласа, ни у Дюбуа-де-Монпере, наиболее тщательных исследователей херсонесских древностей.

Карта Ахтиарской бухты

Очень может быть, что если бы тот или другой из них видел карту Батурина, то пришел бы ко многим иным заключениям относительно пребывания здесь прежних обитателей этих мест, нежели какие у них были составлены уже в позднейшее время. Так, например, на этой карте очень отчетливо обозначены не только стены и башни Инкерманской крепости, но и строения, которые в ней находились, и место, которое занимал целый город около крепости, и его предместья – для которых, очевидно, самая крепость служила цитаделью. Затем – отчетливо нанесены на ней греческие церкви, как-то: собор Святого Георгия Победоносца, церкви Святого Дмитрия, Святого Сергия, Вознесения Господня, Святого Евстафия; потом две мечети, деревня. Кроме того, нанесены все пещеры и горы. Откуда удалось Батурину почерпнуть все сведения относительно названия церквей? Это покуда остается в неизвестности, подобно тому, как оставалась до этого времени втайне и самая карта Батурина, о которой умалчивается даже во всех наших известных архивных документах. Но обстоятельство это еще не дает нам права опровергать утверждения Батурина, только на том основании, что ни Палас, ни Дюбуа-де-Монпере, ни другие исследователи и путешественники по Крыму, обо всем этом не имели тех же самых сведений.

Карта Ахтиарской бухты, которую составил штурман Иван Батурин

Глядя на карту Батурина, нашим историкам и археологам можно будет предложить, по меньшей мере, вопрос: почему именно они решились утверждать, что наш великий князь Владимир 1-й принял крещение именно в том греческом или таврическом Херрописе (Херсонесе – В.Ш), который занимал пространство от греческого Партенона (мыс Фиолент. – В.Ш.) и Ктенуса (так римский историк Страбон именовал Севастопольскую бухту – В.Ш.) до южного берега этого полуострова, то есть до берега, на котором находится монастырь Святого Георгия, или даже – в цитадели этого Херрописа, развалины которой и теперь еще видны по западную сторону Карантинной бухты; а почему не в Инкермане – настоящее имя которого до сих пор еще никем у нас не открыто?

Карта полуострова Крым с пограничными землями

Здесь можно было бы напомнить, что древний Херропис, о котором говорит Страбон, существовал более чем за 200 лет до Рождества Христова, тогда как великий князь Владимир принимал крещение в конце десятого века нашей христианской эры, т. е. близко 1200 лет спустя после того и в такое уже время, когда по естественному порядку вещей и теперешним остаткам древнего Херрописа, последний мог находиться не в лучшем виде, в каком застал теперь Батурин укрепления и церкви Инкермана. По меньшей мере, Батурин в последнем нашел еще греческие церкви: тогда почтительно языческие храмы. Неизвестность же именно того позднейшего города, который носит татарское название «Инкермен» и который весьма неправильно назван Палласом именем Теодорти (то есть Феодосии. – В.Ш.) или Ктенуса наводит на мысль, что это мог быть именно тот Корсунь, в котором принимал крещение Св. Владимир.

Во всяком случае, так как татарское и турецкое владычество в Крыму, то есть владычество таких племен, которые не только стерли с лица этой страны некогда цветущие города и селения, и заменили их мечетями и мазанками, но даже истребили и самое воспоминание об их названиях, не налагает вовсе на нас обязательства удерживать за ними их татарские имена. А потому, оставляя в стороне сомнительный Инкерман, справедливо будет здесь напомнить, что, по Страбону, залив Херронийский, нынешний севастопольский рейд, назывался у древних греков «Ктенусом»; нынешний мыс Херсонес – «Партепоном», а залив Балаклавский – «Севазомосом» (Сузкоустый). Это нам дает некоторый способ ориентироваться. Все это, однако, вызвано из забытья уже в новейшее время, и не было еще известно Батурину; а потому он назвал греческий Ктенус «Ахтьярской бухтой», по имени найденной им деревушки, а под этим названием осталась эта бухта в наших описях, даже и после учреждения на ней Севастопольского порта.

У истоков российской славы будущего Севастополя стоит и имя гения мирового военного искусства А.В. Суворова. Именно ему удалось одержать на берегах Ахтиарской бухты чрезвычайно важную победу над турецким флотом, причем победу бескровную, и оттого еще более значимую.

Александр Васильевич Суворов

Случилось это в 1778 году, когда турецкие корабли с десантом на борту вошли в Ахтиарскую бухту для поддержки татарской смуты. Подтянув войска и воздвигнув на берегах бухты батареи, Суворов фактически блокировал турок в бухте. Видя, что идея десанта полностью провалилась, а дальнейшее нахождение в Ахтиаре грозит голодом и истреблением, турки, не теряя времени, бежали в Константинополь. Бескровная и важная победа, закрепившая российское господство в Крыму, не осталась незамеченной в Петербурге. Наградой за нее Суворову от Екатерины Второй была украшенная бриллиантами золотая табакерка с портретом императрицы и надписью: "За вытеснение турецкого флота из Ахтиарской гавани и от крымских берегов". То была самая первая награда россиян за Севастополь…

С ощутимой российской помощью налаженное трехлетие мирной жизни Крымского ханства нарушилось самым непостижимым образом – весной 1782 года вспыхнула распря в ханском роду. Обнадеженный посулами турецких эмиссаров о помощи при захвате власти, старший брат хана Батыр-Гирей-султан подбил младшего брата Арслан-Гирея-султана поднять очередной мятеж. Рассчитывая на удачу, первый мечтал занять престол, второй – стать его помошником – калгой. За вооруженную помощь туркам был обещан Таманский полуостров, на который они претендовали давно.

В начале мятежа изгнал из Тамани ханского наместника- каймакана, разоружив пять сотен воинов, распустил их по домам. Убедившись в нежелании обер-коменданта Керчи принять заверения в нерушимости дружбы с Россией и внять просьбе не вмешиваться в происходящие события, султан переправился через Керченский пролив, высадился в Камыш-Буруне и двинулся внутрь ханства.

Непосредственным исполнителем намерения клятвоотступных братьев захватить и уничтожить находившегося в Кафе (ныне Феодосия) Шагин-Гирей-хана стал проживавший неподалеку ярый его ненавистник Халим-Гирей-султан из чорбанского рода. Вооружив деревенских татар, он вместе с подоспевшими сюда абазинцами и черкесами напал на город, но овладел им только через трое суток.

Шагин-Герей последний крымский хан

Не надеясь защитить Кафу малым количеством верных ему вельмож – сейменов, Шагин-Герей с приближенными старшинами, гаремом и охраной покинул город на своей бригантине и купеческом судне, доставивших их к Керчи, где стоял российский гарнизон. Туда же отправился действительный статский советник Петр Веселицкий, посланник при ханском дворе.

Крепостные и гарнизонные части, подчиненные коменданту керченского гарнизона генерал-майору Федору Фелисову и базирующиеся там суда Азовской флотилии во главе с временно командующим капитаном бригадирского ранга Тимофеем Козляниновым, были надежным гарантом безопасности крымского хана. Однако он оказался в изоляции от своих сторонников, не мог влиять на положение дел в стране.

Обосновавшегося в Карасубазаре (ныне Белогорск) Батыр-Гирея мятежники вскоре избрали новым ханом. Посланные им в Константинополь знатные депутаты добивались его благословения турецким султаном на Бахчисарайский престол. Но фирман, шубу и саблю тот давать претенденту не спешил. В это время Арслан-Гирей укреплял Перекоп, чтобы закрыть русским путь в Крым, если они позволят себе вмешаться во внутриханские дела.

Не будем утомлять читателей изложением событий в Крыму и вокруг него, подробностями дипломатической борьбы между Константинополем и Петербургом, мотивами переписки крымского хана с российским вицеканцлером, президентом малороссийской коллегии, новороссийским генерал-губернатором об оказании помощи в подавлении мятежа. Скажем только, что напряженная обстановка разрядилась лишь полгода спустя.

Сейчас же сосредоточим внимание на крайне интересном фрагменте истории, относящемся к возникновению идеи перевода в пустынную Ахтиарскую бухту части сил Азовской флотилии, а после использования ее для базирования Черноморского флота. Как ни удивительно, но достоверный факт таков: первым об этом заговорил крымский хан.

Перед тем имело место любопытное проявление на высшем уровне русско-татарской дружбы. Оказывая в столь трудный для ханства момент покровительство законному монарху, Екатерина Вторая удостоила Шагин-Гирея чина капитан-поручика бомбардирской роты лейб-гвардии Преображенского полка, затем наградила высшим российским орденом, чем оказала большую честь. По династической традиции шефом полка являлась императрица, а командовал им генерал-поручик, имевший чин подполковника лейб-гвардии.

Свое желание доказать верность и преданность Екатерине, оказать услугу империи Шагин-Гирей выразил не через своего посланника в Петербурге мурзу Темир-агу, а через находившегося рядом полномочного министра Веселицкого. Указывая на явные неудобства для базирования флота строшегося в низовьях Днепра Херсона, хан обратил внимание на превосходные условия имеющейся в его владениях «Ахтиарской древнего Херсонеса гавани, где черви морские не водятся, которая не замерзает и закрыта от ветров".

«Ежели ее императорскому величеству благоугодно будет оную занять флотом своим, – сообщал посол императрице 14 июня 1782 года, – то хан охотно уступает ее, считая «принятие оной за высочайшую себе милость, ибо подобной гавани не только в здешнем полуострове, но и на всем Черном море другой не найдется…». Хан даже обещал снабжать при зимовке суда дровами, поскольку жилья там пока вовсе нет.

В конце всеподданейшего донесения говорилось о великой надежде хана, что всемилостивейшая государыня не откажет в финансовой поддержке «при нынешнем, весьма скудном, возмутителями причиненном ему состоянии» – отпустит 300 тысяч рублей на крайние нужды и простит накопившийся долг. Как видно, «прорусски настроенный» хан бескорыстием не отличался и скромностью не страдал.

Воспользоваться его предложением в ту пору императрица не могла, сознавая, что тяжкие переговоры с турками сразу зайдут в тупик. Лишь когда стала очевидной безысходность взаимоприемлемого решения «крымского вопроса», Екатерина Вторая повелела восстановить Шагин-Гирея на престоле военной силой, по возможности без пролития крови.

Из состава дислоцированного в Новороссии корпуса генерал-поручика Антона де Бальмена выделили дивизию генерал-майора Петра Самойлова, три полка которой сбили заслон мятежников на Турецком валу, взяли крепость Ок, и устремились в глубь полуострова, не встречая сопротивления. К исходу ноября обстановка в Крымском ханстве более или менее нормализовалась. Взбунтовавшихся братьев хан простил, но выпроводил за пределы отечества. Именно тогда Адмиралтейств-коллегия получила распоряжение отправить в Ахтиарскую бухту для контрольного присутствия в зимнее время пару новых фрегатов. Они находились в Днепровском лимане, где с осени 1779 года в Глубокой пристани базировался отряд судов Азовской флотилии. Кстати, так называемая в ряде изданий Днепровская флотилия тогда не существовала, а Лиманская была сформирована позднее.

Той же осенью 1782 года, а именно 17 (28) ноября, в Большой залив вошли фрегаты «Осторожный» и «Храбрый». Ими командовали бывалые капитан-лейтенанты Иван Берсенев и Степан Юрасов, участники знаменитой Средиземноморской экспедиции, герои Чесмы. Так определилась судьба Ахтиара. Сколь символичны были названия первых российских судов, пришедших в будущий Севастополь. Над древними херсонесскими бухтами затрепетал на ветру Андреевский флаг…

Рейд был признан лучшим на всем Черном море. Потемкин просил президента адмиралтейской коллегии графа Ивана Чернышева поторопиться с подробным изучением места для постройки нового города и гавани. Капитан 1 – го ранга Иван Максимович Одинцов, фрегаты которого стали на якорь в Ахтиаре, получил распоряжение проделать подробнейшие съемки и промеры на предмет устройства портовых сооружений. Это была первая зимовка, подробных сведений о ней ждали в адмиралтействе.

Команды фрегатов Одинцова разместилась на зиму в опустевшем селении Ахтиар. Кругом не было ни души, и моряки оказались в положении своеобразных «робинзонов» на тихих херсонесских берегах. Они ладили сети, ружья для охоты на диких коз, а главное, отстраивались и чинили жилье. Начальник эскадры Одинцов вместе с капитан-лейтенантом Юрасовым подготовили карту и донесение в Петербург. Одинцов писал в коллегию: «С начала пребывания моего в Ахтиарской бухте прошлого 1782 года с 17-го ноября по 7 марта 1783 года, порученной мне эскадры фрегаты стоят на одних якорях посредине самой бухты; при перемене якорей канаты всегда бывают целы, потому что грунт – ил мягкий; при всех бываемых крепких ветрах волнения никакого не бывает, кроме вестового, от которого при ветре не малое волнение; а по утешении – зыбь, но безвредная. В разных местах опущены с грузом доски, также и фрегаты осматриваемым при кренговании, однако червь нигде не присмотрен: сему причина – часто бываемая при остовом ветре, по поверхности губы из речки Аккерманки, пресная вода, в губе превеликое множество дельфинов, или касаток; но они безвредны».

Ныне почти забытый поэт Семен Бобров пришел на севастопольскую землю вместе с полками екатерининских гренадер. Именно он первым воспел ее возрождение:

 
Я в Херсониде многохолмной
Под благодатным небосклоном
 •••••••••••••••••••••••
Найду Гельвецию с хребтами,
Найду Сатурнову страну…
 

Сатурнова страна… Каждый ищет ее для себя, и каждый находит что-то свое. Россия нашла ее в пределах древнего Херсонеса. Священный город возвращался к своей прародине, как высший дар, как чудо, дарованное Господом, как награда за подвиги русских воителей.

Фрагмент полотна "Русская эскадра на Севастопольском рейде" И.К. Айвазовский

 
Вступил лишь в Херсонес, пошел лишь Долгоруков,
Единой славою его гремящих звуков.
Отверзся Перекоп, пришел в подданство Крым,
И веки что творят, то летом он одним…
 

Так откликнулся на обретение Тавриды еще молодой Гавриил Державин.

По желанию Потемкина, начальником всего южного флота был послан герой Чесмы вице-адмирал Федот Алексеевич Клокачев, дотоле командовавший Азовской флотилией. Готовясь к отъезду из столицы, он получил ордер главноначальствующего в Новороссийском крае генерал-аншефа Григория Потемкина о перебазировании морских сил в Ахтиарскую бухту.

«Собрав повсюду теперь находящиеся корабли и прочие суда, идти в море могущие, кроме тех, кои нужны для примечания в Керченском проливе, – призывал наместник, – войтить со всеми в гавань Ахтиарскую, где командующий войсками в Крыму генерал-поручик граф де Бальмен учинил отряд, как ради сражения, так и для работ в тамошних укреплениях». Этот документ свидетельствует о том, что вопрос о перебазировании был решен задолго до присоединения ханства.

Ранней весной Клокачев был уже на юге. Вступив в командование Черноморским флотом, Клокачев еще в Таганроге подписал распоряжение о формировании двух отрядов судов. Сперва под вице-адмиральским флагом переход морем предстояло совершить двум фрегатам, бомбарде и двум шхунам. После под контр-адмиральским флагом надлежало плыть фрегату, кораблю, шхуне и боту. Судя по всему, наличные морские силы были малы. К концу апреля удалось ввести в строй еще пару фрегатов, исключить из списка суда, служившие для грузовых перевозок. Эскадра под его флагом вошла в Большой залив и приняла салют фрегатов Одинцова. Переход из Керчи в Ахтиарскую бухту совершила легкая эскадра в составе 44-пушечных фрегатов «Крым», «Поспешный», «Стрела», «Победа», «Перун», старых 16-пушечных кораблей «Хотин» и «Азов» (переоборудованного в бомбардирское судно), слабо вооруженных шхун «Победитель», «Измаил» и «Вячеслав», палубного бота «Битюг». Общая численность судовых команд достигла 1300 человек.

Федот Алексеевич Клокачёв

Солнечным утром 2 (13) мая 1783 года колонна судов эскадры торжественно миновала устье бухты под грохот артиллерийских орудий и повернула в Южную гавань, где бросила якоря у будущей Корабельной стороны. На салют фрегатов отвечали полевые батареи. Расставленные по реям и вантам матросы «Осторожного» и «Храброго», перемещенные из глубины бухты к устью, построенные на берегах солдаты Капорского и Днепровского полков многократно кричали азовцам раскатистое «Ур-р-ра!».

Долго пустовавшая, грустившая в ожидании прибытия рачительных хозяев Ахтиарская бухта наполнилась и повеселела. Эскадра военных судов, на которых периодически раздавались звон склянок и трели дудок, приводивших в движение людей, деловито сновавшие между судами и берегом шлюпки убедительно говорили о том, что российские морские служители пришли сюда надолго, точнее сказать, навсегда. А Клокачев уже требовал к себе составленные планы и осмотрел берега до самого Херсонеса. Он нашел маленькую Ахтиарскую бухту неудобной для своих одиннадцати кораблей. Становиться на якорь в Большом заливе, открытом западным ветрам, было небезопасно. Кроме того, следовало подумать об укреплениях, начало которым положил Суворов. Клокачев избрал самую обширную из бухт, впадающих в заливе с юга. Отныне она называлась Южной, или Гаванью, и была облюбована для стоянки эскадры. Строения, к устройству которых предполагал приступить немедленно Клокачев, должны были расположиться не к востоку, а к западу – на пространстве между двумя бухтами. Здесь и быть порту.

«Без собственного обозрения нельзя поверить, чтоб так сия гавань была хороша!» – восклицал Клокачев, утверждая, что в Европе ничего подобного этому не видывал. Он писал в адмиралтейство, исчисляя все выгоды и достоинства учреждаемого порта: «Здесь сама природа такие устроила лиманы, что сами по себе отделены на разные гавани, то есть военную и купеческую».

Как интересно искать почти невидимые связи самого великого поэта России с Севастополем. Вспомним для этого еще раз первого севастопольского флагмана вице-адмирала Федота Клокачева. Тогда в 1783 году во время первого захода в Ахтиарскую бухту нашей эскадры, на палубе флагманского фрегата рядом с Клокачевым стоял и его сын Алексей, бывший при отце адъютантом. Как и для старшего, так и для младшего Клокачева освоение Севастополя стало одной из важных вех жизни.

Минуло время, и Алексей Федотович сам уже стал вице-адмиралом и кавалером многих орденов. Являясь одно время Архангелогородским генерал-губернатором, он, несмотря на это, подолгу жил в своем петербургском доме на Фонтанке. Именно тогда у Клокачевых часто останавливались их близкие и хорошие друзья – семья Пушкиных и их юный сын Саша, затаив дыхание, слушал длинными вечерами рассказы старого адмирала об огромной Ахтиарской бухте, о первой зимовке на необжитом берегу, об основании города и порта на месте легендарного Херсонеса…

Алексей Федотович Клокачев

Федот Алексеевич Клокачев успел, между тем, подробно осмотреть всю Ахтьярскую бухту и поручил капитан-лейтенанту Берсеневу выверить уже сделанный ей промер и с возможной точностью нанести на карту ситуацию окружных берегов. Такая карта 13-го июля 1783 года представлена была им в адмиралтейств-коллегию, где она и послужила руководством ко всем последующим соображениям по устройству в Ахтиарской бухте нашего военного порта. Все бухты, вдающиеся в южный берег Инкерманского залива, к тому времени еще не получили определенных названий, а потому на карте Клокачева все они еще безымянные. Чтобы хоть как-то отличать их между собой их стали именовать в соответствии с производимыми там работами. Таким образом, бухта, где килевались одинцовские фрегаты, названа была «Киленбалкой», следующая, не глубоко вдавшаяся впадина в берег, где самые большие суда могли плотно подходить к земле, получила название «Корабельной» бухты; следующая, большая, названа была «Южной» бухтой или, собственно, «Гаванью»; затем малая, где складывались порох и снаряды – «Артиллерийской»; та, где был устроен карантин, «Карантинной бухтой» и так далее.

Молодой инженерный полковник Корсаков, приглашенный Потемкиным для устройства южных крепостей, предложил проект дока для Севастополя. Остроумие этого проекта заключалось в том, что вода должна была собираться в бассейн для шлюза из горных источников и могла служить водным запасом при осаде города.

Проект Корсакова рассматривался Екатериной, был одобрен и передан в адмиралтейскую коллегию. Потемкин считал необходимым осуществить его в ближайшее время.

Начальником эскадры, стоящей в Большом заливе, по отбытии вице-адмирала Клокачева оставался контр-адмирал Томас Макензи. Ему были поручены портовые сооружения.

Меж тем наступила глубокая осень и даже в тихой бухте шла зыбь от неспокойного моря, а две тысячи человек команды качались в своих парусиновых ложах или мерзли в береговых землянках. Больные лежали вповалку в дощатом сарае, и «гнилая горячка» начала косить людей. Нужен был карантин. Нужен был и водопровод для свежей воды, потому что команда, как правило, пила воду из мелких колодцев, вырытых близ гавани, и вода эта была очень плохая. Провиант и снаряжение, выгруженные с транспортов, мокли под дождем и разметывались ветрами. Весной ожидали прихода второй большой эскадры, об устройстве которой, казалось, не стоило, и помышлять: не было ни лесу, ни кирпича, ни цемента. Мекензи докладывал в адмиралтейство, что «лесов и материал весьма задумывали» и «юная колония без повеления, без денег, без плану, и без материалов составила из себя городок…»

Не только мастеровитые матросы, отобранные плотники, столяры, каменщики, штукатуры, охотно и сами от себя делали свое дело, но и остальные, все, кого не точила болезнь, и кто не был на вахте, стремились на береговые работы. Корабли «Азов» и «Хотин», фрегаты «Храбрый», «Перун», «Поспешный», «Скорый», «Стрела», «Вестник», «Легкий», «Крым» и «Победа» с рассвета высылали на берег свои команды. Явились сюда и беглые помещичьи люди, и отпущенные солдаты. Среди них были и олонецкие каменотесы, и белорусские землекопы, и галичские плотники со своим нехитрым снаряжением: пилами, топорами, шпунтами и молотками. Все эти пришлые составили с матросами единую семью севастопольцев, да так и остались в созидаемом городе.

Веками безмолвные берега и прилежащие долины теперь гомонили до поздних сумерек, и этой воли к созиданию не могло остановить ни петербургское, ни местное начальство. На рейде стоял тот особый гул портовой стройки, в котором соединились грохот дробимых камней, визг пил, удары топора и над всем этим – все заполняющий, хотя и негромкий, мерный рокот моря. Матросы ворочали глыбы, мерзли в студеной воде и взрыхляли землю, которая еще не ведала лопаты. Они были изыскателями, грузчиками, ломовой силой, строителями и художниками. Не зная этой земли, они находили все, что им было нужно: известь, песок, глину, камень и лес. Поднимаясь вверх по незнакомым, путаным тропкам, они попадали в дикую чащу. Исцарапанные, изодранные шипами, колючками, крючковатыми сучьями, они достигали высот, где росли изрядные деревья, годные для плотников и столяров. Ровный лес был драгоценностью. Целыми днями люди бродили по берегам бухт в поисках полезных предметов, которые иногда дарило им море. Обрывок веревки, старый крюк, корабельные доски – все было нужно.

Снова обратимся к работе В. Головачева «История Севастополя как русского порта": «…Так как все новые дома возводились для общего удобства всех наших новых поселенцев-моряков, то все они, с первого до последнего, с превеликим усердием занимались этой работой – с таким усердием, какого нельзя конечно было встретить у рабочих и распорядителей ни в каком другом случае. По свидетельству современников, добродушие первого начальника ахтьярского порта много оживляло ход работ по сооружению последнего.

Офицеры и матросы, расходившиеся каждый день по окрестным местам для отыскания деревьев на постройку, камня и всего для себя пригодного – по образу поселенцев на полудиком месте – нашли невдалеке от Херсонеса, на берегу нынешней «Казачьей» бухты, четыре грузовые лодки, испорченные во время возмущения ханскими поверенными у здешних обывателей, и покинутые там своими владельцами. Находка эта была очень хорошая, потому что каждая из лодок могла поднимать, по словам Мекензи, по 15 бочек с водою, или же изрядный груз камня. Все наши моряки бросились переводить их водой в южную бухту, ближе к мастерским, и выполнили эту операцию при помощи пустых закупоренных бочек: а притом положили сделать сюрприз своему начальнику, и также освятить приличным торжеством счастливую находку. Описание всего этого церемониала приводим здесь со слов весьма почтенного очевидца и действующего лица, впоследствии знаменитого нашего адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина, который в это время состоял флаг-офицером у Мекензи. Напомним, что эскадра расположена была в южной бухте и адмирал Мекензи находился на своем фрегате и что, для выполнения сюрприза татарские лодки приведены были к месту, избранному под адмиралтейство ночью".

Дмитрий Николаевич Сенявин

«Это было уже на рассвете, – говорит Сенявин. – Я послал баркасы, каждый на свое судно, с приказанием, чтобы немедленно присланы были на берег все плотники, со всеми наличными досками и гвоздями, кузнецы с кузницами и с инструментами, а баркасы с фальконетами, и при них по тридцати холостых зарядов; а капитаны смотрели бы, когда адмирал поедет на берег, тогда и они ехали бы за ним. Устроив все, таким образом, я приехал на фрегат в то время, как адмирал только что проснулся; я доложил ему, что Бог послал нам добычу, четыре лодки, и что уже они на берегу. Адмирал весьма этому обрадовался, поцеловал меня и сказал: «Сегодня обедают у меня все капитаны; а с тобою, Сенявин, выпьем мы особо по бутылке шампанского». В десять часов мы позавтракали и поехали на берег, чтобы осмотреть лодки. Священник был уже в облачении и отслужил молебен, после чего мы все пропели: «Тебя, Бога, хвалим», подняли на лодках флаги, баркасы произвели пальбу 101 выстрелом, потом со всего флота салютовано по тридцати одному выстрелу. В самое это время вошли в гавань для галиота и три казацкие лодки из Таганрога, нагруженные разными вещами для исправления судов наших и первоначального берегового обзаведения. Контр-адмирал Мекензи был вне себя от радости, и когда все выпили по рюмке шампанского, он, приказав наливать по другой, сказал: «Сенявин, надобно теперь, чтобы из этих орудий палили в одно время»; он особенно любил пушечную пальбу, и в тот же момент, по сигналу, началась пальба со всех судов и баркасов; мы все подняли рюмки, поздравляли его, он благодарил и сказал: «Бай гот (Мекензи плохо говорил по-русски – В. Ш.) как это все хорошо устроил Сенявин. Спасибо тебе. Дайте нам вина – выпьем еще по рюмке, за здоровье всех нас. Прикажи налить еще столько же».