Kitabı oku: «Дурной глаз», sayfa 6
– Скажи, что у тебя есть перевод, – не сдержался Юлий.
– У меня есть перевод! – провозгласил Толик и умолк. Юлий с недобрым предчувствием поднёс трубку к носу. Мобильник показывал картинку заставки.
Разъединило. У Толика всё-таки разрядился телефон. Юлий матюгнулся под нос.
Было слишком рано, чтобы собираться на работу. Не хотелось ни спать, ни вылезать из постели. Мучила жажда, но идти за водой на кухню Юлий тоже не хотел. Он укутался с головой в одеяло, потому что в зале было холодно, гораздо холоднее, чем в спальне, и, свернувшись, как эмбрион, вознамерился ждать утра… или звонка Толика. И сам не заметил, как провалился в сон.
Он несколько раз просыпался и снова засыпал, ворочался, пока стало совсем невмоготу. За полчаса до сигнала будильника он вылез из кровати и поплёлся по маршруту «туалет-ванная-кухня», в конечной точке которого собирался выпить воды и приготовить завтрак, Алисе и себе.
Из-под двери в кухню пробивался свет. У Юлия оставалась надежда, что он оставил лампы включенными с вечера, но надежда улетучилась, когда он услышал тиканье. Он обречённо вздохнул и открыл дверь. Действительно, свет зажгла Алиса.
Она сидела за столом, спиной к окну, лицом к телевизору. Перед ней стояла чашка с чаем и тарелка с творогом. Алиса отрешённо ковырялась в твороге вилкой, и Юлий подумал, что она сидит вот так очень давно. Чай в её чашке казался остывшим. Юлий потрогал чайник: тёплый, но не горячий.
– Аппетита что-то нет, – произнесла Алиса, глядя перед собой в одну точку. – Ты вчера напился. Ругался на меня.
– Что я говорил?
– Ты так кричал… – сказала Алиса и умолкла. Её вилка с противным скрипом размазывала творог по краю тарелки, совершая одинаковые круговые движения.
– Я не помню ничего. – Юлий по-прежнему стоял на одном месте, возле двери, не решаясь ни сесть, ни хотя бы налить себе чаю. – Я что-то сорвался… Трудный день на работе. Мне жаль, что так вышло. Прости… хорошая.
«Хорошая». Он нередко называл так Алису, и всегда это слово давалось ему легко, даже после того, как в их отношениях возникла трещина, превратившаяся с годами во всё расширяющийся разлом, который не заполнить ни подарками, ни курортами; он находился на одном краю, Алиса оставалась на другом; он кричал в отчаянии, а она равнодушно всё удалялась и удалялась от него. Но теперь Юлий произнёс это слово через силу. Точно пропасть расширилась настолько, что Алиса пропала из виду и слова больше не имели смысла.
– Не-ет, – протянула она. Алиса растягивала слова игриво, но сейчас ей совершенно не шла эта игривость, потому что сочеталась она со страшной и странной отрешённостью. – Ты говорил, что я плохая.
– Прости, – повторил Юлий. Он коснулся её запястья. Оно было твёрдым, холодным. Алиса вздрогнула и Юлий, угадав её желание, убрал руку.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – ответила она. Словно желая его убедить, захватила вилкой творог и поднесла ко рту. Несколько крошек творога прилипли к уголкам её губ. Челюсти Алисы с автоматической размеренностью ходили вверх-вниз, вверх-вниз. Юлий смотрел, как жена жуёт пищу, и не мог оторваться. Он оцепенел от ужаса. Он понял, что произошло, хотя и не понял, почему.
Перед ним сидела кукла. Красивая, почти неотличимая от живого человека кукла. Механическое чудо.
Её кожа была из мягчайшей эластичной пластмассы нежно-персикового цвета, глаза – блестящее, пронзительно-зелёное стекло. Её волосы были приклеены к черепу. Движения были чёткие, собранные, как у японских человекоподобных роботов, которых Юлий видел по телевизору. Ни одного лишнего, расхлябанного жеста. Под пластмассовой оболочкой работали механизмы, двигались поршни; насос, а не сердце, проталкивал по сосудам янтарное масло; меха вместо лёгких гнали воздух, симулируя дыхание; гудели пружины в суставах и шестерёнки вращались в её голове. В горле или, возможно, за жемчужными зубами спрятался органчик, выдающий слова: «Хочу, купи, дурак…» и прочие другие из ограниченного набора.
Хрупкая, изящная, пленительная снаружи. Твёрдая, холодная, полная воронёных сложных деталей внутри.
«Господи», – ужаснулся Юлий. «И я этого раньше не замечал?! Как этого не замечают остальные?»
И следом внезапно возникла другая мысль, с сумасшедшинкой: «Интересно, если нажать ей на живот, она скажет: «Мам-ма»?»
Он хихикнул без всякого веселья.
– Что смешного? – спросила Кукла Алиса.
– У тебя творог на губах, вытри.
Алиса отложила вилку и взяла салфетку. Юлий следил за движениями куклы, как завороженный. Алиса поднесла салфетку к губам и замерла. Рука остановилась в воздухе.
– Алиса, – позвал Юлий. – Эй, Лис.
Он коснулся её плеча. Алиса не реагировала. Юлий наклонился и заглянул ей в лицо. Ни кровинки.
И никакого тиканья.
Юлий отшатнулся, схватившись за голову. Ему казалось, будто он слышит крики внутри своего черепа, целый хор. Где-то в квартире звонил-разрывался его мобильник. Стискивая голову, Юлий побрёл в зал.
Номер, высветившийся на экране, был ему незнаком, но когда он нажал кнопку вызова, в динамике раздался голос Толика.
– Звоню с мобилы Танюхи! – доложил он. – Просто не сразу нашёл, а то бы перезвонил раньше.
– Ты как раз собирался рассказать про надпись, – произнёс Юлий и удивился, каким спокойным оказался голос. Он вернулся на кухню. Алиса по-прежнему сидела в одной позе, уставившись в никуда. «Кукла, у которой кончился завод», – подумал он.
– Здорово ты увлёкся этой шкатулкой, – усмехнулся Толик. – Бенсман сделал точный перевод и скинул мне файл на «мыло», а я переслал файл тебе. Ну а вкратце суть такая…
«Опять отключился!», – перехватило дыхание у Юлия, но Толик, выждав театральную паузу, продолжил:
– Это типа заклинания или заговора. Его смысл в том, что владелец, дословно, «сосуда», – в нашем случае, очевидно, речь о шкатулке, – приобретает дар видеть истинную суть окружающих вещей. Использование этого дара, или знания, может изменить его жизнь.
– Как изменить?!
– Извини, старик, на шкатулке не написано, не уместилось, – ответил Толик. Он явно был доволен собой. – Так у тебя открылся третий глаз, а?
– Подожди… Я не понимаю… Ведь Алиса хозяйка шкатулки, я подарил её на день рождения…
– Вроде он летом, – хмыкнул Толик, но Юлий не обратил на реплику внимания.
– Или она не прочитала надпись на латыни? – продолжал он. – Всё это неправильно! Дар должен быть у неё, а не у меня!
Юлий вспотел, хотя в доме было холодно. Майка прилипла к телу. Трубка, которую он прижимал к уху плечом, наоборот, нагрелась, казалась раскалённой.
«И самое главное, зачем мне этот чёртов дар? То, что я женился на красивой кукле без сердца, я понял. Может, я понимал это ещё раньше, какой-то частью сознания, самой смелой, в отличие от другой, боящейся правды. Дальше-то что? Как мне быть с этой куклой?»
Где правильный ответ?
Не уместился на шкатулке, сказал бы Толик.
– Эй! – кричала трубка. – Юлианыч! Эта штука что, работает?! Это не гон?!
– Я думал вслух, – пробормотал Юлий. – Извини, Толик, мне нужно кое-что сделать. Спасибо тебе огромное за помощь…
– Юлиан, ты сказал!..
– Я тебе обязательно перезвоню, спасибо, – закончил Юлий и прервал сигнал.
Ящик с инструментами хранился в прихожей, в раздвижном шкафу. Юлий достал молоток и устремился в спальню.
Шкатулка казалось единственной реальной вещью в комнате: тёмная, увесистая, а интерьер, в котором она находилась – зыбким, эфемерным, расплывчатым, как продолжение сна. Когда Юлий подступил к шкатулке, на него накатило чувство дежа-вю. Он пошатнулся. Ему показалось, что сейчас он, как и вчера, поднимет шкатулку с тумбочки, только теперь внутри будет не жидкость. Он догадался, что найдёт внутри, но не мог подобрать слова, чтобы выразить, зафиксировать в сознании догадку; слова словно испарялись из головы. Оставленный на кухне мобильник опять зазвонил.
Нельзя мешкать. Юлий замахнулся молотком. В этот момент со щёлчком, сам по себе, открылся замок.
Слово было подобно скользкой рыбине, которую он ловил, как в ручье руками, в своей голове. Наконец поймал. Слово оказалось зябкое и покрытое медной чешуёй: ключ.
«Ключ», – повторил Юлий. – «В шкатулке ключ от неё же самой!»
Он опустил руку с молотком и откинул крышку… и внутри, на красной материи, действительно лежал ключ. Юлий мог бы испытать лёгкое разочарование от того, как просто он угадал ответ, если бы не размер и форма ключа. Ключ определённо не мог подходить к шкатулке: был слишком большим.
Ощущение дежа-вю всё не проходило. Под его влиянием Юлий испытал новое озарение. Он взял ключ и вернулся на кухню к своей застывшей в одной позе механической жене.
Он коснулся её плеч. Отметил, какие они костяные и жёсткие, как спинка стула, на котором сидела Алиса. Он потянул вниз её халатик, чувствуя, что раздевает манекен. Юлий взял жену за локти, прижал руки к телу; они сдвинулись с трудом, словно заклинившие двери троллейбуса. Наконец халатик соскользнул с плеч Алисы, обвис до пояса, открывая безупречно гладкий пластиковый торс, слегка блестящий, глянцевые груди с торчащими сосками, возбуждающие не сильнее, чем выпуклости у куклы Барби. Как и предвидел Юлий, между лопатками обнаружилось отверстие, формой напоминающее жирный перевёрнутый восклицательный знак. Оставалось лишь вставить в него найденный ключ и завести жену.
Завести жену. Завести жену. Завести себе жену. Завести жену до упора.
Юлий расхохотался смехом лающим, лихорадочным, страшным. От такого смеха люди должны терять рассудок – те, кто его слышит, или те, кто смеется сам. Осёкся, прижал ко рту кулак и тут же с омерзением отдёрнул руку, потому что в кулаке был ключ. Мобильник наконец заткнулся. Чувство дежа-вю схлынуло. Юлий в растерянности переводил взор с ключа на спину жены и обратно. Он перестал понимать, что делать дальше.
Ключ.
Отверстие для ключа, дыра в спине Алисы, дыра в форме перевёрнутого восклицательного знака.
Ключ.
Отверстие для ключа.
Ключ в кулаке.
Ладонь вспотела.
Отверстие.
Ключ-отверстие-ключ-отверстие-ключ-отверстие-ключ.
Два слова слились в одно, бесконечное.
***
Юлий стоит и не может решить, завести или нет Куклу Алису, а на электронных часах микроволновки минуты всё преследуют друг друга.
И пока Юлий колеблется, пейзаж за окном постепенно заполняется скупым серым светом января… тёплого, бесснежного января, начавшегося так странно.
Любимый
Голоса.
– Всё, поплыл.
– Давно с ним так?
– Постоянно. Не в отключке, так в отрубе.
Женские голоса. Женские голоса над ним.
– Даже когда приходит в себя, ничего не соображает. – Смешок.
Это неправда. Что-то он всё-таки соображает. Например, что комната залита солнцем, и ему душно, ему трудно дышать… и смешок, он уязвлён этим смешком.
Он жив, он слышит, и он понимает.
Он собирается заявить об этом, но какое-то чутьё удерживает его.
Женщины говорят тише. Он улавливает лишь слово или обрывок слова: дар. «Удар?», – предполагает он и пытается вспомнить. Каждый раз, приходя в сознание, он пытается вспоминать: как здесь очутился? что было во время «до»? почему его так ломает?
На экране памяти он видит картину: «Ауди А-6» мчится по шоссе, летит на низкой высоте, и Кристина схватилась за ручку, потому что ей и страшно, и страшно здорово; он смотрит, как она улыбается, и улыбается в ответ, и вот они уже смеются, а её волосы, господи, её волосы развеваются, потому что стёкла опущены, салон гудит, набитый летним воздухом с запахом лип и берёз; он в восторге от этого зрелища, от волос Кристины, от ощущения их под ладонью; он проводит по ним рукой, словно по волнующейся поверхности озера, и Кристина говорит ему: «Любимый», отчего у него, как всегда, мурашки бегут по коже, он их помнит отчётливее всего, и это воспоминание пронзает его сердце.
Он опять протягивает руку и гладит Кристину по голове, по шее. Его движения не скованы ничем, потому что ремень безопасности отстёгнут.
Дальше всё тонет в сером ватном облаке забвения. Ему кажется, что вкус и запах этого облака оседает тяжёлой пылью на языке.
– Он вчера кричал, – говорит Голос Номер Один. Голос Номер Один низкий, чуть в нос. И равнодушный. В нём слышен профессиональный цинизм. – Не утих, пока не дали морфий.
– Морфий? – Голос Номер Два звучит моложе, чувственнее… сексуальнее. – А что ему ещё колют?
– Стандартное, – сухо отвечает Голос Номер Один.
Он пробует открыть глаза. Сквозь слипшиеся ресницы различает две белые фигуры на фоне окна, плавящиеся в полуденном свете. Два миража. Он не чувствует боли, во всяком случае такой, от которой помогает морфий и «стандартное», но он невероятно слаб. Просто надувной матрас без воздуха. Ничего общего с энергичным, счастливо улыбающимся мужчиной, гонящего по трассе автомобиль со скоростью 150 километров в час.
Артём. Имя вспомнилось неожиданно легко – так ноги попадают в оставленные у кровати тапочки, когда утром вскакиваешь с постели. Он узнал и принял это имя. Белозубый симпатяга тридцати с лишним лет за рулём автомобиля и безвольная кукла, укутанная в одеяла – всё это Артём.
Он отчётливо думает: «Я влип».
Голос Номер Два:
– И дальше что?
Голос Номер Один:
– Понаблюдаем. Есть, в конце концов, способы, сама же знаешь…
– Это риск, – возражает собеседница. – Он с характером, шустрый, поэтому с ним не будет просто. Помнишь её слова? Он начнёт…
«Вы о чём, чтоб вас?!» – хочет воскликнуть Артём, и хотя ему не удаётся издать ни звука, Голос Номер Два обрывается на полуслове.
– Проснулся, – шепчет Голос Номер Один. – Он нас слушает.
Но это было не совсем верно. Он опять уплывал. Растворялся в сером ватном облаке.
Погас.
***
У него накопилась уйма вопросов, и он не знал, с какого начать. Хорошо бы сразу выплюнуть их все, сбитые в шершавый ком. Артём открыл рот, и – ничего.
Врач (Голос Номер Один) помогла ему:
– Вы помните, как вас зовут?
Артём назвался. Говорить было тяжело, губы словно накачали новокаином.
– Всё верно, – кивнула женщина. Теперь Артём мог разглядеть её лучше. На вид лет сорок, крепкая, осанистая, халат застёгнут на все пуговицы и облегает тело туго – даже чересчур. Лицо могло бы показаться приятным, если бы не отсутствие мимики и лишённые малейшего намёка на теплоту глаза. «Вот так, – подумал Артём, – выглядели работницы Гестапо». Гóлоса Номер Два в палате не было.
– Я, как вы, полагаю, догадались, ваш врач. Рязанцева Татьяна Петровна, – представилась женщина. – Вы помните, что с вами произошло?
«Серое облако», – хотел сказать Артём. Серое облако, все остальные воспоминания – там.
– Думаю, авария, – ответил он. – Конечно, авария.
– Очень хорошо, – произнесла Татьяна Петровна, хотя ничего хорошего Артём в этом не усматривал. – Вы счастливчик, на самом деле.
– Вот как?..
– Легко отделались. О машине такого не скажешь.
Он попытался перебить врача, но Татьяна Петровна игнорировала попытку и продолжала:
– Теперь это просто груда железа. Жалко, машина дорогая, хорошая… была. Пока вы лежали без сознания, к вам приходила следователь по поводу ДТП, и она ещё придёт, только позже. Сейчас вам необходим покой.
– Кристина?! – Главный вопрос, с которого и стоило начать разговор, сорвался с его языка. От крика в голове словно жахнула граната, грозовое облако пролилось кислотным дождём; медикаменты, которыми он был накачан, не смогли заглушить боль.
– Пожалуйста, не волнуйтесь, – ровным голосом произнесла Татьяна Петровна. – Вы в полной безопасности. Вы под нашим наблюдением. Всё страшное позади.
– Послушайте, – Артём попытался говорить спокойно. – Со мной в машине была девушка. Мы ехали во Внуково. У нас билеты. Она…
«Моя невеста», – чуть не сказал он. Он собирался сделать ей предложение на Мальдивах. Во внутренний карман куртки он спрятал кольцо, не рискнув оставлять в сумке или чемодане. Подальше положишь, поближе возьмёшь, считал Артём, но это правило плохо распространялось на вещи, сдаваемые в багаж авиаперевозчикам, особенно российским.
Где теперь это кольцо?
– Что с ней? – выдохнул он. Татьяна Петровна глядела на него с выражением, которое он не сумел определить, и тогда он заметался на кровати, смахнув с тумбочки миску бульона, – игла капельницы выскочила из запястья его правой руки, извиваясь, как щупальце, – и он опять закричал, но так и не сумел оторваться от простыни и подушки. Он и не ожидал, что настолько ослаб.
– Боже, нет, нет, НЕТ!
– Тихо! – Татьяна Петровна прижала Артёма к кровати, упёршись руками в его плечи, склонилась над ним. От её волос пахло шампунем. Артём не мог ей сопротивляться и сдался. Почувствовал, что уплывает, и усилием воли удержал себя на поверхности облака.
– Успокойтесь! – настаивала врач. Бедром она задела подставку, на которой крепилась капельница, и опрокинула её, но даже не оглянулась на грохот. «Всё вокруг рушится», – произнёс в голове Артёма чужой голос. – Вы уверены, что с вами в машине был кто-то ещё?
– В каком смысле: кто-то?! Со мной ехала девушка, вы разве не слышали? Её зовут Кристина, – прохрипел он. – Кристина Стрелецкая. Мы с ней…
Татьяна Петровна покачала головой. Запах шампуня стал резче.
– В машине, – в том, что от неё осталось, – нашли только вас. Всюду была кровь, и экспертиза показала, что она ваша.
– Быть не может!
– Придёт следователь и подтвердит.
– Хуйня! – выпалил он в её лицо, заслоняющее мир.
– По-вашему, я лгу? – кротко спросила врач, отпуская его и выпрямляясь.
Он закатил глаза. Его начало подташнивать.
– Мои вещи целы?
– В основном, – сказала врач, поднимая с пола капельницу.
– Где они?! – Его голос предательски дрогнул. – А мой телефон? Я должен позвонить.
– Давайте я перевяжу вам запястье, у вас кровь идёт.
– Вы меня слышали?! – воскликнул он. Правая рука Артёма оказалась по локоть в тёплом и противном бульоне, а на левой – он только теперь заметил, – были загипсованы два пальца. Из глаз непроизвольно потекли слёзы, Артём не мог их сдержать, и это было ужасно. – Верните мне телефон!
Женщина продолжала стоять у кровати и смотреть в его сторону, но куда-то мимо него, в пространство за его затылком. Это длилось всего секунду-другую, но Артём решил, что так она и простоит, пока он не потеряет сознание или не уснёт… в его положении это было почти одно и то же. Наконец Татьяна Петровна развернулась и вышла, унося плошку, в которой был бульон, пока он её не опрокинул. Артём затравленно огляделся.
Он лежал в двухместной палате. Вторая койка, у окна, пустовала, заправленная. Окно зарешёчено. Он приподнял тяжёлую голову и увидел у дальней стены шкаф, раковину с зеркалом… тумбочки, стулья… Санузла не было. Всё старое и всюду характерный больничный запах: медикаментов, пота, чего-то скисшего. За всю свою жизнь Артём попадал в больницу лишь дважды, но эту затхлую смесь он помнил и ненавидел. Как человека действительно везучего и не жалующегося на здоровье, он пугал Артёма, будто поветрие, способное заразить… породнить с теми скособоченными созданиями в пижамах, которые шаркали по больничным коридорам, подобно зомби.
Татьяна Петровна вернулась с его барсеткой. Он схватил сумочку и увидел: один её бок обгорел, а замок сломан. Здоровые пальцы попали в дыру с обугленными колючими краями. Он вытряхнул содержимое барсетки на одеяло вместе с пеплом и чёрной трухой. Татьяна Петровна демонстративно поморщилась.
Документы, бумажник, ключи от дома, упаковка «Пенталгина» (огонь превратил её в заскорузлую лепёшку), неоплаченная квитанция за превышение скорости (а эта уцелела!), авторучка… Мобильник! Артём испытал чувство сродни эйфории… но мобильник лежал в ладони как чужой, и эйфория махом улетучилась. Артём перевернул трубку. Задняя сторона мобильника сильно оплавилась и потеряла форму. Экранчик не светился. Мобильник сдох и реанимации не подлежал – с равным успехом Артём мог воспользоваться для звонка колодой карт.
Он с недоумением взглянул на врача.
– Машина горела, когда вас нашли, – пояснила Татьяна Петровна. – К счастью для вас, пламя оказалось небольшим. Однако ваша сумка пострадала. Ну и содержимое, вот.
– Что там могло гореть, в салоне? – проворчал он.
Соображал он туго, поэтому каждая новая мысль казалась гениальной идеей, впору кричать: «Эврика!». Такой мыслью была:
– «Симка»! – Артём попытался вскрыть мобильник и достать сим-карту. Он совсем забыл про два гипсовых кокона, торчащих из кисти левой руки на месте указательного и среднего пальцев. Проще простого достать «симку», когда у тебя есть две руки, и проблемно – когда одна отказывается помогать.
– Пальцы сломаны, – констатировала врач. – Ещё у вас трещины двух рёбер с левой стороны, девятого и десятого, множественные гематомы… Отёк коленного сустава на правой ноге. Скальп на голове рассечён, пришлось наложить шов, с повязкой будьте поаккуратней. Пока вы были без сознания, вам сделали МРТ. Диагностика показала – у вас ушиб головного мозга лёгкой степени. Это серьёзно, но поправимо. Необходимо соблюдать постельный режим и рекомендации, пройти курс лечения, и тогда…
– Давно я здесь?
– Четвёртый день, – бесстрастно ответила Татьяна Петровна.
– Четвёртый день? – переспросил Артём так тихо, что сам себя еле услышал. Он дотронулся до своего лица и нащупал на подбородке щетину. Одновременно ощутил зуд на шее, словно прикосновение к коже пробудило его. – Хуев я везунчик, ничего не скажешь.
– Прекратите ругаться, – произнесла Татьяна Петровна. Он уставился на неё. Лицо женщины казалось высеченным из камня. – Иначе вам вымоют язык с мылом. Хозяйственным.
– Им до сих пор пользуются? – огрызнулся Артём. – Вы кому-нибудь сообщали насчёт меня? Родным, в смысле.
– Одел полиции установил вашего отца, – сказала врач. – Я лично с ним связалась. Владимир Константинович, Новый Уренгой, офтальмолог. Всё правильно? Надо же, я когда-то собиралась стать офтальмологом.
Артём цыкнул языком с досады. Копы всё выяснили верно, но вряд ли они знали про больное сердце отца.
Женщина заметила его тревогу.
– Я сказала, что ваше здоровье вне опасности, и, похоже, мне удалось убедить Владимира Константиновича. Он приедет в скором времени.
Артём попытался добраться до сим-карты иным способом.
– Зачем вы грызёте телефон? – поинтересовалась Рязанцева, наблюдая за его стараниями.
– Вы меня не понимаете вообще, – пропыхтел Артём. Нос заложило. – Девушка, Кристина Стрелецкая. Мы с ней вместе ехали в Москву. Из Студёновска. Она родом оттуда, улица… вот чёрт! Мне сколько раз повторять?!
– Я вам тоже устала повторять. В машине нашли только вас. Лариса Авербух, помощник городского главы, ехала по встречной и стала свидетелем аварии. Говорит, вы гнали, как будто вам натёрли перцем чили одно место, уж извините. Она же и вызвала «скорую помощь», и вытащила вас из машины. Никаких…
– Значит, она ушла! Она могла потерять память и не отдавать себе отчёта… – Он понял, что его заносит, и осекся.
– Это всё звучит, знаете ли, как…
– Как бред, а?! – выкрикнул он.
– И вещей женских в машине не оказалось.
Мобильник, с которым во время перепалки боролся Артём, внезапно раскололся. На одеяло выпал почерневший прямоугольничек «симки».
– Хорошо, – сдался Артём. Ругань и возня с трубкой отняла у него последние силы. – Дайте мне ваш мобильник. Пожалуйста. Я заплачỳ.
Он мог позвонить родителям Кристины. Они наверняка с ума сошли, не дождавшись от дочери СМС: «Привет, долетели нормально! Отель – супер ». Отношения у Артёма с родными Кристины были натянутыми, – мягко говоря, – а сейчас те и вовсе на него всех собак спустят. Но какой у него выбор?
– Всего один звонок!
– Обязательно, – сказала Татьяна Петровна. – Когда вы чуть-чуть отдохнёте. А пока будьте любезны соблюдать порядок.
– Иди ты, – прошипел Артём сквозь зубы. Он принялся барахтаться в кровати, пытаясь встать. Резкие движения заставили его пожалеть об этом: в голове словно опрокинулся зеркальный шкаф с посудой. Вслед за шкафом опрокинулся и Артём – обратно на чахлую больничную подушку.
– Плохо…
– Естественно. Вы очень ослабли. Вас кормили внутривенно. Вам следует меня слушаться, если хотите снова встать на ноги и, возможно, даже водить машину.
– В башке шумит. Я… словно слышу… не знаю, что я слышу!..
– Это от лекарств. Некоторые могут вызывать слуховые и даже зрительные галлюцинации. Возможно, небольшая передозировка, но ничего опасного…
– Я сейчас отключусь.
– Всё хорошо. Засыпайте. Спите.
Артём затих, успокоился, отключился… как мобильник, сломанный мобильник…
***
Кажется, было далеко за полдень. Свет солнца стал насыщенно-оранжевым, густым. Артём проснулся в поту, чувствуя себя ещё более разбитым, чем утром. Он задыхался в жаре, которая пропитала палату. Никто не удосужился даже открыть ему окно.
Он был один.
Самое время действовать.
Артём откинул одело и сел – слишком поспешно, голова и бок моментально отозвались на его движение вспышкой одуряющей боли. Когда пелена перед глазами спала, Артём увидел свою правую ногу. Колено представляло собой одну сплошную фиолетово-жёлтую опухоль. Артёму она напомнила крупный древесный гриб – чужеродное образование. Он осторожно опустил ноги на пол. Ему казалось, что кожа на футбольном мяче, в который превратилось его колено, растягивается до прозрачности, надави – и лопнет. Он закусил губу.
На спинке стула возле койки висели пижамные штаны, и Артём кое-как напялил их на себя. Штаны оказались велики, ему пришлось их придерживать. Больничные тапочки, наоборот, были малы. Криво посмеиваясь такому несоответствию, он заковылял к двери, имея две цели.
Во-первых, найти телефон и сделать несколько звонков.
Во-вторых, посетить туалет. Те несколько дней, что он провалялся без сознания, за ним убирали медсёстры, и от мысли об этом Артём чувствовал неловкость. Он считал так: если ты умеешь что-то, делай это сам.
У двери он неожиданно замешкался. Возникло ощущение, будто он собрался нарушить некий запрет – не просто запрет Рязанцевой нарушать покой, но Запрет с большой буквы, за гранью которого – святотатство. Прислушался, но услышал только гулкое эхо, в которое слились далёкие голоса или вздохи… позвякивания… скрежет передвигаемых предметов. Он взялся за ручку, полный дурных предчувствий: а вдруг его заперли?
Ручка повернулась. Дверь открылась, он вышел – вывалился – в коридор.
Здесь ему стало дурно. Коридор уходил далеко вперёд и далеко назад, всё удлинялся и удлинялся в обе стороны. Голова закружилась. Артёма повело набок. Он выкинул покалеченную руку и упёрся в стену. Ему показалось, что из носа вот-вот хлынет кровь с мозгами вперемешку. Он весь был наполнен болью, как стеклом, – его голова, его бок, рука и колено. Он начал дышать тяжело и шумно, как собака, и с его языка побежала слюна. Желудок сжался.
Артём стоял, цепляясь за стену, пока угроза обморока не отступила. Тогда он огляделся повторно.
Коридор слева от палаты заканчивался стеклянными дверьми с надписью «Травматология» и выходом на лестничную площадку. Справа – карман холла, потом опять ряды палат и стена с окном. У окна застыла фигура женщины в больничном халате. Женщина пристально смотрела на Артёма; он скорее почувствовал, чем увидел её взор. Постанывая, Артём побрёл к холлу, где наверняка размещался пост дежурной сестры.
Так и есть, часть холла действительно занимал пост – крохотная стеклянная кабинка. Сестры на месте не оказалось, зато на её столе стоял грязно-жёлтый, со стёршимися кнопками, с замусоленной трубкой телефон. Артём завернул в холл и дёрнул за ручку дверь кабинки – заперто! Он выматерился.
– Не знаете, где найти сестру?! – окликнул он женщину, замершую у окна. Пациентка вздрогнула и, когда Артём шагнул в её сторону, бесшумно скрылась в ближайшей палате. Движения женщины показались Артёму неловкими и скованными. Вероятно, причиной тому являлась травма, предположил он.
Артём двинулся дальше по коридору, разглядывая висящие на стенах санбюллетени. На ближайшем, с угрожающим заголовком: ГЕРОИН, вышагивала по ватману на ногах-ходулях тощая, словно нарисованная грязью, горбатая фигура с гибкими, как макаронины, руками. Одна рука заканчивалась ложкой, а другая – зажжённой зажигалкой. Вместо головы у чудища был наполненный зельем шприц, на игле которого корчился пронзённый мальчишка, патлатый и неопрятный. Юный торчок закатывал глаза, беззвучно голосил, и над его ртом поднималось облако серой пыли. Его дружок в оцепенении смотрел на приближающуюся фигуру ГЕРОИНА, запрокинув голову – монстр был выше его раза в три.
В подобном стиле – будто зарисовки дурного сна – были выполнены и остальные плакаты. ИНФАРКТ МИОКАРДА пугал пациентов видом разбухшего и распотрошённого багрового сердца. РАК – огромной фиолетово-белой фотографией карциномы. И так далее.
Скользя взором по санбюллетеням, Артём продолжал поиски. Вот дверь с табличкой «Ординаторская». Закрыто. Дверь в «Перевязочную» – открыта, но внутри ни души. Наугад Артем заглянул за дверь с номером «8».
В палате было три койки, и на каждой сидела женщина. Одна бальзаковского возраста, две другие – совсем молоденькие. Женщины настороженно уставились на Артёма, словно пытаясь взглядами вытолкнуть его обратно в коридор.
– Сорри, – попытался успокоить их Артём, но вместо этого настороженность в глазах женщин превратилась в тревогу. Самая младшая девушка сжалась, как будто к ним ворвался насильник с уже приспущенными пижамными штанами. На самом деле Артём всего лишь желал узнать, не видел ли кто-нибудь медсестру с поста. Его вопрос так и остался незаданным.
Все женщины в палате были беременными.
Округлые животы заметно, зрело проступали под халатами. Груди набухли от молока. В их фигурах было что-то тюленье. «Седьмой месяц? – предположил Артём. – Восьмой?». В этом он не разбирался. Их с Кристиной ребёнок был всего лишь перспективой, так же, как и брак.
– Сорри, – повторил он и затворил за собой дверь.
– Ничего себе, травматология, – проворчал он. Опять подступила тошнота. – Какое-то родильное отделение. – Он вспомнил женщину у окна и понял, почему её движения показались неуклюжими. – Родильное отделение…
Он развернулся как раз вовремя, чтобы увидеть сестру, вкатывающую в коридор через дверь «Травматология» кресло на колёсах. В кресле сидел человек с забинтованной головой. Заметив Артёма, сестра покатила кресло быстрее. И быстрее! Она почти бежала. От этой гонки голова пациента бестолково болталась, словно пришитая к плечам.
– Эй! – крикнул Артём сипло – в горле пересохло. Крик вызвал очередной всплеск боли в рёбрах, но сейчас Артём проигнорировал его. – Дайте мне позвонить с вашего поста! Мне…
– Зачем вы вышли?! – воскликнула сестра. У неё было красивое, кукольное личико. Высокая грудь вздымалась и опадала, вздымалась и опадала при каждом шаге. Ослепительно-блондинистые волосы выбились из-под шапочки. Сестра была чертовски хороша. – Зачем вы вышли?! Вам нельзя выходить!
