«Закон Единорога» kitabından alıntılar, sayfa 2
Удивительно негостеприимное время… <...> В Германской империи меня приговорили к сожжению… В Англии – к усекновению головы… Во Франции какой‑то самодур‑маркиз решил меня повесить… Дикие нравы!
Как я успел убедиться за свою жизнь, политика никогда не бывает за, а только против
– О! Так ты во Франции? – обрадовался Кристиан де Монгийе. – И Лис с тобой?
– Лис в отпуске, – флегматично отозвался я. – Со мной бродячий цирк.
На том конце канала связи раздалось молодецкое «гы‑гы».
– Ты думаешь, это адекватная замена? – пошутил Виконт.
Обветшавший от времени заборчик загона был проломлен аккуратно посередине, и звуки, доносившиеся из‑за него, не оставляли сомнений в том, что снарядом, причинившим эти разрушения, и был почтеннейший алхимик.
- Вы ясновидящий?
– Нет. Я просто видящий ясно.
Голос его был тих и нежен. Кожа бела, золотистые локоны густы и шелковисты, а печальный взгляд голубых с поволокой глаз, мерцавших подобно двум сапфирам из‑под длинных, слегка изогнутых ресниц, был томен, словно южная ночь. Словом, он принадлежал к той породе мужчин, которых хочется либо переодеть в женское платье, либо с ходу расквасить им нос.
В отношении к моей скромной особе короли Англии и Франции были единодушны - они меня, мягко говоря, недолюбливали.
Медицина бессильна, но будем лечить.
Мне тридцать шесть… И быть героем стало моей работой. Но очень хочется быть человеком.
