Kitabı oku: «Пустота»

ПУСТОТА

(повесть)

Года уходят будто сны;

и вновь приходят, с позлащённой,

но той же старою мечтой,

и вижу гроб уединённый,

он ждёт; что медлить над землёй?

М. Ю. Лермонтов

I

Недавно вычищенный от зарослей двор принимал в свои объятия рыхлого старика с ходунками. На скошенной траве едва заметно проступала тропинка к дому. Григорьевич видел что-то знакомое, родное, но оно постепенно растворялось, как сахар в горячем чае, а стоило его помешать мыслями – и вовсе исчезало.

Петя обогнал отца, открыл две половинки двери.

– Осторожно, – указал он на декроттуар, – чуть правее.

Григорьевич вошёл в залитую светом веранду. Ощутил запах чужого дома и свежей извести. Он остановился, чтобы передохнуть. Почесал ляжку и осмотрелся вокруг. Куда он меня ведёт? Под потолком висели чистая мухоловка и лампочка на проводе. Под ногами терпел пятипудовое тело чёрный резиновый коврик. Чтобы пройти дальше, в сени, нужно переступить порог, а это – испытание. Петя придержал отца, тот поднял ходунки, шагнул правой ногой, левой. Справился. Скрипнула дверь. Скрипнули его кости.

В прихожей Григорьевича встретили потресканная печь и швейная машинка на чугунной станине. Расстояние к следующему проёму казалось километровым. Мало-помалу он дотелепал к нему. Одышка уже давала о себе знать. Тёплый воздух вырывался из носа. Кожа на шее дрожала. Руки едва ли не ломились, будто сухие ветки сгоревшего от удара молнии дерева.

– Вот твоя комната, – сказал Петя.

Голый пол из кривых досок. Белые стены. Возле окна на столе умостился толстый телевизор, в углу поблёскивал советский лакированный шкаф, рядом стоял стул-туалет с прорезанным сидением и ведром под ним, а над кроватью висел ковёр – ровесник Григорьевича и, наверное, единственный, кому его дано понять. В другом конце комнаты наблюдал за всеми полупустой антикварный буфет.

Петя улыбался, ждал от отца хоть какого-то слова или кивка, или ответной улыбки, но тот молчал, словно готовился бросить ходунки, развернуться и уйти, уйти домой, закончить сию постановку. Именно постановкой всё это показалось Пете на миг.

– Вот смотри, узнаёшь?

Старик медленно повернул голову.

– Узнаёшь? – повторил Петя и показал на буфет.

Там стояла фотография молодого Григорьевича – человека, которого уже нет. Статный, в новом пиджаке, с довольным лицом и планами на будущее. Он и подумать не мог, что через пару десятков лет будет еле дыша смотреть себе в лицо.

«Не по…» начал старик, но кашель оборвал его на полуслове. Заслезились глаза, покраснело лицо. Изо рта брызгала слюна и вместе с ней вылетали частички давней подруги – жизни. Петя похлопал отца по спине и тот, после двух завершающих «э-э-эхгэ», затих.

– Смотри ближе, – Петя поднёс фото к его лицу. – Теперь узнаёшь? Кто это?

– Я-а, – ответил Григорьевич. – Откудова она тут взялась?

Петя взял вафельное полотенце со стола и вытер ему подбородок.

– Откуда-то взялась. Давай, садись. Вот сюда.

Григорьевич опустился на кровать, протяжно вздохнул и задрыгал ногами. Резиновые тапочки упали на пол. Петя открыл форточку и сел рядом. Тёплый осенний ветерок коснулся морщинистой кожи Григорьевича. Возле его лица закружилась муха. Он махнул рукой, и она отдалилась. Старик всматривался в её пируэты, пытался уловить каждое движение. А муха дразнила его: «Смотри, старикашка, как я могу, а ты уже и ноги не поднимешь скоро, ха-ха!» Летала от ковра к окну и обратно. Круг за кругом. Потом села Григорьевичу на плечо. Петя попытался поймать, но она увильнула и продолжила выпендриваться. Облетела вокруг люстры. Вокруг телевизора. Туда-сюда, туда-сюда. Села на стол. Хлоп. Жужжание стихло. Муха превратилась в кашу и удачно дополнила узор скатерти.

– А вечером домой? – спросил Григорьевич.

Петя затяжбил. Какой можно придумать ответ? И нужен ли он вообще?

– Тамара ещё в больнице. Я же тебе говорил. Немного поживёшь тут, а потом поедем домой.

– А чей… это дом?

– Мой. То есть твой. Я тебе купил. Бать, не переживай. Сваха будет приходить кормить тебя. Ты же помнишь её?

Григорьевич кивнул.

– А я буду приезжать на выходные.

– Откуда?

– Из Житомира.

– А что там?

– Ну живу я там, бать, уже восемнадцать лет. Забыл?

– Не, – сказал Григорьевич и всё, что ему было непонятно, стало ещё более непонятней.

Петя ушёл, а он остался сидеть на кровати с полной уверенностью в том, что к вечеру его отвезут домой к жене.

II

Год назад у Григорьевича случился микроинсульт. На дне рождения у друга он выпил «на коня», встал и повалился как сноп, задев рукою тарелку с недоеденным голубцом и рюмку.

После этого вся его жизнь покатилась в пропасть.

Он начал падать, мочиться под себя и кашлять во время еды. Жена Тамара по пару раз на день находила Григорьевича, лежащего то на огороде, то в сарае, то около туалета, то ещё где-нибудь. Подымала его сама, а когда не получалось, тащила к месту, где мужу было на что опереться. Синякам и ссадинам на его теле не было счёту. Болело всё. Вольная ходьба стала роскошью, которая редко удавалась. Ходунков он стыдился, поэтому пришлось одолжить у соседа костыли.

Хоть Григорьевич и ложился спать в подгузнике, но всё равно часто встречал утро в мокрой постели. А иногда и днём Тамара замечала у него пятно на штанах и просила надеть чистые, но он упрямо отворачивался и говорил, что там сухо.

Как-то раз младшая дочь Тоня сказала матери, что ей противно видеть этого обоссаного старика и она хочет приезжать на выходные, чтобы отдохнуть, а не нюхать мочу. Тамара удивилась и хотела выругать дочь, но ничего кроме «нельзя же так, он ведь твой отец» сказать не смогла. На что получила ответ: «Он мне не отец и никогда им не был». Затем падчерицы переселили Григорьевича в отдельную комнату с маленьким окошком, которая раньше использовалась как кладовая. Покупать машинку никто не собирался, а вручную постель стиралась редко, одежда тоже. Из-за этого, проходя мимо двери Григорьевича, падчерицы задерживали дыхание или прикрывали нос, чему и учили своих детей. А когда замечали, что дверь открыта, сразу же бежали и демонстративно захлопывали.

Чем старик заслужил такое отношение – неясно. Треть жизни он проработал ради них, ради новой семьи. Двадцать шесть лет назад умерла его первая жена, от которой родились Коля, Яна и Петя. А через год он встретил Тамару. Григорьевич нашёл в ней отраду, но потерял связь со своими детьми, общался только на расстоянии.

Прошло время, и он привык к новому дому, жене и падчерицам. Даже не смущался их полигамной семьи. У Тони и Вали по трое детей от одного мужика. Когда Вале было негде жить, она переехала к сестре и её мужу в трёхкомнатную квартиру. Тогда ещё хватало места всем. У Тони была только одна дочка. Общая крыша сблизила, и вскоре забеременела Валя, потом опять Тоня, опять Валя. Тоня, Валя, Тоня. Теперь глава семейства в старости от жажды не умрёт. Но это не точно.

В тесной комнатушке Григорьевич прожил недолго. Под давлением дочерей Тамара позвонила Пете и сказала, что она ложится на неделю в больницу, а на хозяйстве оставляет Тоню, но та с отцом не ладит, поэтому его нужно забрать. Петя возразил, мол, они с женой и сыном и так еле помещаются в однокомнатной квартире, а подаренный отцовский дом – недостроенный. Он предложил заменить Тоню, но Тамара не согласилась. Твердила, что ухаживать за утками может только её дочь. Петя же стоял на своём.

Не увидев никаких сдвигов, Тоня и Валя придумали матери врождённый порок сердца. Петю просто поставили в известность, что операция будет в такой-то день. Деваться ему было некуда.

В итоге Григорьевича перевезли к Яне, в дом, который ей остался от покойной матери. Старик не увидел в этом ничего странного. Дом он знал хорошо, так как прожил в нём свои лучшие годы. Только появилась одна проблема: кто будет сидеть возле отца? Петя работает в другом городе, Яна тоже. Коля хоть и живёт в селе, но сказал: «Я бы с радостью смотрел за отцом и даже взял его к себе, но мне некуда и некогда».

Пете пришлось просить помощи у тещи. Семёновна привозила на велосипеде еду три раза в день, помогала менять Григорьевичу подгузник и забирала к себе грязные вещи, чтобы постирать. Никаких запахов в доме не было, и старик был всегда чист. Оказывается, так можно, если захотеть.

Прошла неделя. Тоня сказала Пете, что мать остаётся в больнице ещё на две.

Семёновна продолжала ездить. По выходным наведывались Петя и Яна. Петя купал отца в летнем душе, брил, убирал в доме. Яна пила кофе в беседке, ходила к подругам и говорила давать отцу меньше жидкости, чтобы не промочил диван. Коля удосужился заглянуть всего раз. Привёз три котлеты и грудку творога.

Он сидел напротив отца и рассказывал о своих заботах. Вошла Семёновна, глянула на штаны Григорьевича и сказала:

– Так, сейчас будем менять памперс.

– Ну, – поднялся Коля, – мне пора. Если что – звоните.

– Мг, – кивнула Семёновна, и он ушёл.

Через пару дней Григорьевичу стало плохо. Он не мог встать с постели. Коля решил, что отец умирает и заставил всех собраться, дабы обсудить наследство.

– Смотрите, – сказала Яна, – тут всё просто. У нас есть пай, дом и трактор. Отец живёт у меня – значит пай мой. Дом уже давно подарен Пете. А трактор пусть забирает Коля.

Петя промолчал. Коля согласился. На следующий день Григорьевич гулял по двору.

Спустя три недели по селу пошёл слух, будто Тамара давным-давно дома. Стало ясно – забирать обратно Григорьевича не будут. Петя взял на подмогу жену и поехал выяснить, так ли это, а в случае чего забрать отцовские вещи и документы.

Тоня встретила их криками и матом:

– Вы чего?! Вы чего сюда явились?! Вас кто приглашал? Мам, выгони их! Идите! Идите на хуй!

– Мы за отца…

– Отца?! Отца?! Этого никчёмного старика?! Да он ссыт везде и ничё не делает! Он здесь не нужен! НЕ-НУ-ЖЕН! А ты только наживался на нас! И кукурузу у нас брал, и мясо тебе отец давал, и то и сё! А теперь забирай его и уёбывай! Слышишь?! Уёбывай!

Петя улыбался. Его жена расплакалась. Выбежала Валя и увела разъярённую сестру.

Договориться нормально не вышло. Петя уехал домой без документов, зато с тремя мешками одежды. Вещей Григорьевича там оказалось от силы десяток. Всё остальное – это ненужные грязные тряпки, детские кофточки и рваное женское бельё. Семёновна сказала немедленно вызывать полицию. Петя так и сделал. Мужчины в форме Тоню усмирили, и та отдала паспорт, кредитную карту и прочие бумажки.

Яну такой исход не устроил. Отец ей уже надоел. Он портил настроение и мешал приводить подруг. Вечером в этот же день она подошла к Пете и попросила забрать отца к себе:

– Он же тебе подарил дом. Там и поселишь.

– Ян, там нет места. Везде стройматериал и голые стены.

– А ты быстренько сделай одну комнату. Я ещё две недельки подержу его у себя. Две недели тебе хватит?

Они помолчали, Петя тихо процедил сквозь зубы: «Хорошо-хорошо», – и ушёл.

Он не хотел видеть ни Яну, ни Колю. Решил сдать свою квартиру, снять двухкомнатную, перевезти отца в город и там досмотреть за ним. Но Семёновна сказала не торопиться. У неё по соседству недавно купили дом и по всей видимости жить там пока не собираются. Она нашла номер дачника, позвонила и договорилась об аренде. Цена устроила всех – пятьсот гривен в месяц.

У Пети отлегло на душе. Он нанял людей. Те вычистили двор от двухметрового борщевика и диких слив, убрались в доме, побелили стены и потолок. За это хозяин первый месяц уступил.