Kitabı oku: «Война за пряности. Жизнь и деяния Афонсу Албукерки, рыцаря Ордена Сантьягу», sayfa 5

Но было слишком поздно. Упущенное время наверстать не удалось. В поисках попутного ветра португальцам пришлось взять курс южнее, чем обычно, и… открыть случайно острова, известные с тех пор, как архипелаг Тристан-да-Кунья (в традиционном общемировом, а не португальском, написании и произношении).

Едва было сделано это, в общем и целом, не слишком важное географическое открытие, как флот был рассеян свирепыми бурями южной Атлантики. Все корабли потеряли друг друга из виду. И тогда подтвердилось утверждение Афонсу ди Албукерки, что он ни в чем не уступит самому лучшему кормчему. Под его управлением «Сирни» уверенно обогнул мыс Доброй Надежды, и первым прибыл в оговоренное заранее место встречи – Мозамбик. Но встретил там не всех своих капитанов. Один из них прибыл в расположенную севернее Килву; другой – Алвару Телиш, направился прямиком к мысу Гвардафуй, мимо которого обычно курсировали нагруженные товарами арабские «купцы», надеясь заняться там доходным ремеслом морского разбойника («королевского пирата», как выражались впоследствии подобные ему британские «джентльмены удачи»). Последним в Мозамбик явился капитан Руй Перейра, зашедший по пути в один из портов не освоенного еще португальцами острова Мадагаскар. Оттуда он привез двух пойманных туземцев, вдобавок – радостное известие, что остров богат имбирем. Перец и имбирь – эти два слова производили в XVI веке магическое воздействие на всех, кто их слышал. Заинтересовали они и Триштана да Кунью, сразу же предложившего приступить к исследованию Мадагаскара.

Албукерки, не одобрявший этот новый план, затягивавший осуществление операции «Сокотра», молча слушал, как капитаны и кормчие с энтузиазмом высказывались за смену курса, призывая обогнуть «остров Сан Лоуренсу» (как его назвали португальцы) с севера. Дав им выговориться, Афонсу поинтересовался, по какой, собственно, причине они предлагают именно это направление. «Они не назвали мне причины, ибо не имели таковой» – писал он впоследствии в своем отчете.

Недовольный скептическим выражением лица Албукерки, командующий флотом спросил, какого же мнения придерживается сам дон Афонсу. И Албукерки учтиво, но твердо изложил ему свои доводы, указав на необходимость, подобно Перейре, обойти «остров святого Лаврентия» не с севера, а с юга. Ибо, во-первых, разумнее плыть к еще неизвестному побережью, «отталкиваясь» от уже известного. Во-вторых, с учетом господствующих в данное время года ветров и течений, обогнуть остров с его северной оконечности кораблям будет значительной труднее, чем с южной.

Триштан да Кунья был отнюдь не глуп, и потому, конечно, сразу понял правоту своего подчиненного. Но он не желал, чтобы этот подчиненный поучал его при всем честном народе, и потому, чтобы лишний раз досадить Албукерки, приказал идти вокруг острова северным курсом.

«Я – начальник, ты – дурак»…

И лишь после трехмесячной борьбы со стихиями упрямому начальнику пришлось признать свое навязанное «сверху» решение ошибочным. Даже между Мозамбиком и Мадагаскаром корабли отклонились от курса на два с половиной градуса к югу, и все попытки обогнуть северную оконечность громадного острова оказались тщетными.

Результат, достигнутый за эти два месяца, был, прямо скажем, весьма убогим. Португальцам удалось разграбить несколько селений на западном побережье и пленить нескольких туземцев. Когда же дом Триштан, после этих «успехов», объявил о своем намерении предпринять новую попытку обогнуть остров с юга, Албукерки попросил позволить ему отплыть с его собственной эскадрой на Сокотру. Да Кунья не имел ничего против. Он не видел причин держать при себе этого вечно недовольного его решениями скептика. Итак, флот разделился. Дом Триштан со своими кораблями поплыл на юг, а дом Афонсу пристал к мозамбикскому берегу, где и занялся починкой своих кораблей. Оттуда он и написал первое из своих знаменитых писем дому Мануэлу, желавшему быть в курсе всех событий.

По прошествии нескольких недель, когда Албукерки закончил ремонт кораблей и уже пустился в плавание, перед ним в тумане моря голубом внезапно появился дом Триштан да Кунья, потерявший всякую охоту к новым географическим открытиям после того, как каравелла его капитана Руя Перейры напоролась на коралловый риф.

С тяжелым сердцем Албукерки спустил свой адмиральский флаг и опять вернулся с флотом в Мозамбик, где да Кунья, к своему удивлению, нашел своего доброго друга Жуана ди Нова. Этот бедный капитан корабля «Флор ди ла Мар» («Морской Цветок»), еще в прошлом году отплыл на родину из Индии, но потерпел у мыса Доброй Надежды столь тяжелую аварию, что вынужден был вернуться и пристать к мозамбикскому берегу. Теперь общими усилиями сильно пострадавшую каравеллу удалось отремонтировать, и ди Нова, по желанию да Куньи, был включен в состав объединенного флота, отплывшего наконец на Сокотру, как и было предписано королевским приказом.

По пути португальцы бросили якорь в Малинди, где нанесли визит вежливости местному султану, другу Вашку да Гамы и первому союзнику Португалии на Востоке. По просьбе Албукерки, султан дал ему в помощь трех туземных кормчих, хорошо знакомых с Аравийским побережьем.

С соседними государствами, на чинимые которыми обиды султан Малинди пожаловался португальскому флотоводцу, Тристан да Кунья живо разобрался. Первым делом он разграбил и сжег Ангожу (или Ангойю³⁹). Затем потребовал от властителя Бравы подчиниться Португалии и платить ежегодную дань королю Мануэлу. На что магометанин согласился не сразу, испросив себе время на размышление. Да Кунья заявил, что готов ждать только сутки. Но сутки прошли, а ответа дом Триштан так и не дождался. Тогда он подал сигнал к нападению.

Оказалось не так-то просто провести шлюпки с морским десантом на борту через сильный прибой, в то время как на берегу португальцев поджидал тяжеловооруженный неприятель. Мусульман удалось отбросить лишь после яростной схватки. Ликующие победители ворвались в мечеть. Триштан да Кунья, получивший в рукопашном бою колотую рану, потребовал, чтобы Афонсу Албукерки, рыцарь Ордена Сантьягу, посвятил и его, своего начальника, в рыцари прямо на поле боя, «на том месте, где мавры пролили мою кровь», что и произошло под пение победных труб.

Погрузив на борт сокровища, найденные победителями во дворце султана, и оставив за собой дымящиеся руины города Брава, флот взял курс на Сокотру. Казалось, что дни боев и захвата добычи пока что прошли. Однако строительство крепости и обращение инославных в истинную веру – задачи, ожидавшие португальцев на Сокотре – не всем из них пришлись по вкусу. Капитан Мануэл Телиш, командовавший одним из кораблей эскадры Албукерки, стал с тоской думать об увлекательных приключениях, выпадавших на долю его отца у мыса Гвардафуй. С каждым днем Телиш-младший все сильнее ощущал, что его место – там, рядом с родителем. Он посвятил в свой план присоединиться к отцу своего кормчего, и тот счел этот план весьма заманчивым. Как-то ночью каравелла Телиша потихоньку отделилась от эскадры и исчезла.

«Мануэл Телиш достоин суровой кары» – возмущенно заявил Албукерки, обнаруживший наутро отсутствие одного из своих кораблей, по поводу этого дезертирства. Он знал характер своего подчиненного и догадывался, что у того на уме. Однако дом Триштан да Кунья только пожал плечами. В конце концов, он, как командующий флотом, имел право на часть добычи, захваченной как старшим так и младшим Телишем у мусульман.

Между тем, Сокотра оказалось не таким скучным местом, как опасались португальцы. К их несказанному удивлению, они увидели на самом берегу довольно сильно укрепленный форт с гарнизоном из «мавров» (согласно некоторым источникам – «фаракских арабов»), присланных на Сокотру шейхами династии Бану Афрар и завладевших островом незадолго до прибытия португальцев. Требование о сдаче гарнизон категорически отклонил, в надежде на свои мощные укрепления. «Умрем, но не сдадимся!» – решительно заявил предводитель «мавров», после чего обе стороны начали готовиться к бою.

Сильный прибой, непогода на море делали невозможной высадку в непосредственной близости арабского форта. Но скоро удалось найти подходящее место для десантирования на некотором удалении от мусульманской твердыни. В то время, как люди Триштана да Куньи гребли изо всех сил, стремясь туда добраться, Албукерки, командующий арьергардом португальского десанта, особенно не торопился. Своим безошибочным чутьем и опытным взором он сумел определить, что волнение на море в скором времени утихнет. Чутье и взор его не обманули. Все случилось так, как он предвидел. И по прошествии недолгого времени дом Афонсу, незаметно для «мавританского» гарнизона, все внимание которого было отвлечено действиями отряда Триштана да Куньи, смог высадиться на берег у самого основания крепостных стен и храбро повести свой небольшой отряд на приступ.

Осыпаемые градом метательных снарядов и камней, его десантники приставили к стенам штурмовые лестницы и вскоре сломили ожесточенное сопротивление арабов, сдержавших слово, данное их предводителем; все они пали в бою, как подобает истинным «гази» – воителям за веру, хотя, ценившие доблесть даже в противнике, португальцы впечатленные их мужеством, хотели сохранить им жизнь. Впрочем, один из «мавров» все-таки предпочел сдаться в плен. Это был арабский кормчий, впоследствии оказавший португальцам добрые услуги, в том числе в качестве лоцмана, у побережья Омана.

И вновь была захвачена мечеть. Но на этот раз ее не разрушили, а превратили в христианский храм. Францисканский монах отслужил мессу, и «все были до слез растроганы тем, что в этом месте нечестия было восславлено имя Господа нашего Иисуса Христа». После чего каждый занялся своим делом, пастырь – спасением душ своей новой паствы, воины – перестройкой и расширением взятой ими крепости.

Вскоре появились и Телеши – старший и младший, причем не с пустыми руками. Отец, дом Алвару перехватил, ограбил и пустил на дно два шедших в Мекку мусульманских торговых судна с грузом пряностей, а сын, дом Мануэл – камбейский парусник с грузом индийских тканей.

Албукерки, ненавидевший любое нарушение дисциплины, к своему величайшему сожалению, был бессилен подвергнуть молодого дезертира Мануэла Телиша заслуженному тем наказанию, поскольку командующий флотом сердечно поздравил отца и сына Телишей с удачной охотой. И даже поднял заздравный кубок

 
«За ветер добычи, за ветер удачи,
Чтоб зажили мы веселей и богаче!»
 

Впрочем, Мануэл Телиш все- таки испытывал угрызения совести. Явившись чуть позднее на борт «Сирни», он засвидетельствовал свое почтение дому Афонсу и, ломая свою гордость, признал, что не следовало ему сбегать той ночью; правда, он сразу же поспешил объяснить свое поведение беспокойством за судьбу отца.

«Вы – хороший сын!» – ответил Албукерки, вынужденный, в силу обстоятельств, ограничиться этим не лишенным некоторого ехидства замечанием. На этом инцидент можно было считать исчерпанным. Или, точнее, «испорченным» (как выразился бы советский поэт Владимир Владимирович Маяковский).

Глава восьмая
Подчинение побережья Омана

27 июля командующий частью португальского флота, шедшей в Индию, Триштан да Кунья, пожал руку на прощанье посвятившему его недавно в рыцари Афонсу ди Албукерки, коменданту крепости, всем рыцарям- кавалейру и дворянам-фидалгу, остававшимися на Сокотре, причем в час расставания всеми было пролито немало слез, как свидетельствуют современники. Возможно, так оно и было. И тем не менее, скорей всего, разлука Триштана да Куньи и Афонсу ди Албукерки была «разлукой без печали» (как выразился бы русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов). В-общем, «темна вода во облацех»…

Эскадра Албукерки состояла из его прежних пяти каравелл и еще одной, шестой – упомянутой выше «Флор ди ла Мар». Против включения последней в состав эскадры дома Афонсу энергично протестовал капитан «Морского Цветка» Жуан ди Нова. Причем не без некоторых к тому оснований. Без аварии, которую потерпел его корабль у мыса Доброй Надежды, он бы уже полгода отдыхал от морских треволнений в Португалии. Как можно было требовать от него, тяжело больного человека, вместо законного отдыха, пускаться в новую авантюру на Востоке!? Нова был возмущен до глубины души.

Но протестовать и возмущаться было бесполезно. Согласно повелению дома Мануэла в распоряжение Албукерки, остававшегося в аравийских пределах, надлежало предоставить четыреста человек. А затянувшееся плавание, мадагаскарская авантюра, бои с магометанами и тяжелый климат Сокотры значительно поубавили численный состав. Откуда-то было необходимо получить пополнение для восстановления штатной численности. Самым лучшим источником такого пополнения поредевших рядов воинства Албукерки представлялась «Флор ди ла Мар» и девяносто человек ее команды. Признав весомость аргументов, приведенных Албукерки, Жуан ди Нова с мрачным видом подчинился, но с того самого момента затаил на сердце злобу…

Отплытие да Куньи в Индию сделало Албукерки самостоятельным командующим в северной части Индийского океана, между мысом Гвардафуй и Камбеем. Для человека с темпераментом Афонсу было, несомненно, величайшим облегчением перестать, наконец, зависеть от распоряжений и решений другого человека (пусть даже родственника, посвященного им собственноручно в рыцари на поле боя).

Теперь он единолично распоряжался эскадрой из шести кораблей. Но что это были за корабли! То, что они после плавания, продолжавшегося шестнадцать месяцев вместо шести находились в удручающе плохом состоянии, еле держались на плаву, было еще полбеды. Гораздо хуже была острая нехватка всего необходимого. В трюмах больше не осталось ни канатов, ни веревок, ни парусов, не сохранилось почти ни одной неповрежденной бочки для съестных припасов. И какой прок был в арбалетах без болтов⁴⁰ и пиках с полусгнившими древками?

Не в лучшем состоянии находился и человеческий материал. Из числа пушкарей-канониров остались в живых лишь немногие, их числе мастеров – плотников, бочаров и других – лишь один или два. К тому же половина команды страдала разными болезнями с разной степенью тяжести, будучи не подспорьем, а скорей обузой для своих еще державшихся на ногах товарищей.

Провианта оставалось всего на неделю. Албукерки, более экономный и хозяйственный, чем другие капитаны, еще сохранил на борту своего флагмана небольшой запас сухарей, который теперь распределил равномерно по всем кораблям. После чего задумался, что делать дальше.

Получить помощь на Сокотре дому Афонсу было не от кого, да и негде. Наоборот, Албукерки необходимо было самому заботиться о снабжении гарнизона португальской крепости всем необходимым. Малинди, Мозамбик, как и всякий другой дружественный португальцам город, были отделены от подданных дома Мануэла, как минимум, тысячей миль, а на всех окрестных берегах господствовали враги – арабы, «мавры». Чтобы не умереть голодной смертью, заброшенным, так сказать, музой дальних странствий, на край света португальцам оставалось лишь одно – пытаться прожить за счет этих врагов, что, кстати говоря, означало бы следовать приказу дома Мануэла, захватить у мусульман несколько важных опорных пунктов. Важных опорных пунктов? Тогда почему бы не начать с важнейшего из них – Ормуза, повелителя Персидского залива, контролировавшего невольничьи рынки африканского побережья (да-да, уважаемый читатель, массовым вывозом так называемого «черного дерева» – негров-рабов – из Африки арабские работорговцы занялись намного раньше португальских!) и морской торговый путь из Египта в Индию? Это, разумеется, означало бы вступить в борьбу с совершенно недостаточными силами, но. ведь можно было попытаться ввести «мавров» в заблуждение, создав у них ложное впечатление, будто в распоряжении португальцев гораздо больше сил и средств, чем в действительности.

«Ничто не принесет нам больше пользы, чем великий шум и пышность» – заявил Албукерки своим капитанам. И через несколько дней его шесть каравелл, с раздутыми парусами, пестрея множеством флагов и вымпелов, гордо вошли в гавань Калията⁴¹. К сожалению, они не смогли ознаменовать свое прибытие торжественными трубными звуками, ибо Триштан да Кунья, отправляясь в Индию, забрал с собой все трубы, не оставив Албукерки ни одной. Поэтому пришлось заменить духовую музыку громким пением псалмов. Глотки у лузитанских моряков были луженые, пели они, быть может, и не слишком слаженно, но достаточно громко, чтобы произвести впечатление на местное население.

Калият, окруженный пустынным, без единого деревца, побережьем и голыми горами Аравии, не мог похвастаться особой красотой. Но он занимался активной экспортной торговлей (главным образом – финиками и лошадьми) и обладал превосходным портом. Появление чужеземной эскадры было как гром среди ясного неба. Опасаясь самого худшего, шейх Калията довел до сведения свалившихся ему в буквальном смысле слова на голову «неверных псов», что пришлет двух своих представителей для переговоров.

Умудренный жизнью и долгой службой королю, Афонсу ди Албукерки, понимавший, что «Восток – дело тонкое», умел надлежащим образом обставлять переговоры с сынами Востока. Поскольку по понятиям последних величие и пышность были неразрывно связаны друг с другом, он решил разыграть роль могущественного сатрапа еще более могущественного заморского владыки. «Лопни, но держи фасон!» (как говорят в Одессе). И потому взорам «мавров», поднявшихся на борт флагмана Албукерки – «Сирни» —, предстала картина, вселившая в их души и сердца благоговейное почтение (или почтительное благоговение – как кому больше нравится). Сам португальский флотоводец, облаченный в серый бархат, с подложенной под ноги шелковой подушкой, восседал, под пышным балдахином, как на троне, на самом богато украшенном резьбой кресле, какое только нашлось на борту его флагманского корабля. На груди дома Афонсу сверкала тяжелая золотая шейная цепь, с плеч ниспадала величественными складками мантия красного бархата, с подбивкой из серого шелка. Его обступали полукругом португальские капитаны в блестящем вооружении. Вся палуба, куда ни кинешь взор, была устлана, а борта – увешаны дорогими тканями. Конечно же, вся эта роскошь, нарочито выставленная напоказ, не шла ни в какое сравнение с подлинной, сказочной роскошью Востока. Однако впечатляющая внешность Албукерки заставляла позабыть об этом. Эффект, к которому стремился дом Афонсу, был, вне всякого сомнения, достигнут. Мавры пали ниц перед гордым существом на троне и были готовы припасть поцелуями к его ногам, покоившимся на шелковой подушке, если бы Албукерки, не одобрявший столь преувеличенного выражения почтительности (делая исключение разве что для папы римского – главы католической церкви, «наместника Бога на земле» и «вице-Христа», порою милостиво позволявшего особо избранным овцам своей паствы прикладываться к рубиновому кресту на своей туфле), не запретил им этого.

Очень учтиво и вежливо, но твердо дом Афонсу сообщил арабским посланцам свои пожелания. Он довел до их сведения, что находится на пути в Ормуз, с намерением заключить там договор о мире и дружбе. Пусть же Калият, признающий над собой верховную власть Ормуза, первым из подчиненных Ормузу городов насладится миром с королем Португалии, его защитой и покровительством, в обмен на которые от Калията не потребуется ровным счетом ничего, кроме обычной, весьма умеренной ежегодной дани.

Посланцы возразили, что для принятия окончательного решения Калияту необходимо обсудить вопрос с Ормузом, и взяли, так сказать, «тайм аут». На следующий день шейх Калията прислал Албукерки ладью, нагруженную апельсинами, лимонами, гранатовыми яблоками, а также несколькими овцами и коровами. Однако дом Афонсу, зорко наблюдавший за тем, что происходило в городе, и заметивший там внушившее ему подозрения передвижение войск, отказался принять на борт предложенное «маврами» продовольствие. Передав на словах, что не примет ничего от людей, с которыми ему, возможно, придется сражаться.

Насмерть перепуганный шейх Калията клялся и божился, что и не думал о враждебных действиях. В доказательство чего, не дожидаясь ответа из Ормуза, готов незамедлительно передать свой город во власть посланца грозного короля Португалии. На что Албукерки милостиво согласился обсудить в деталях вопрос уплаты ежегодной дани после возвращения его эскадры из Ормуза. Главным для него было как можно скорее получить с берега как можно больше продовольствия, которого шейх теперь предоставил более чем достаточно. Правда, хитрый «мавр», разоблачая тем самым свое истинное отношение к «кафирам», всегда посылал им продукты самого низкого качества и, так сказать, «второй свежести». Поскольку продукты доставлялись с берега всегда под вечер или ночью, под покровом темноты было нетрудно сбывать португальцам подгнившие фрукты…впрочем, «гяуры» были рады и этому (хотя Албукерки со временем поквитался с мошенниками-калиятцами)…

Кургат⁴², следующий порт на Оманском побережье, гнушаясь лицемерными уловками, предпочел открытую борьбу с пришельцами. Две тысячи воинственных, вооруженных до зубов арабов усеяли берег. О том, что вслед за тем произошло в Кургате, Албукерки сообщил в своем отчете королю с лаконизмом автора ветхозаветной книги Иисуса Навина: «Я напал на город, и все пали от меча». Или, выражаясь церковнославянским языком: «убийством меча умроша» (Евр.11, 35). Больших сокровищ португальцам в разоренном городе найти не удалось. Зато им там досталось много риса, рыбы, мяса, меда, сливочного и растительного масла, гораздо более важных для них на тот момент времени.

Город сожгли, пленным отрезали носы и уши, чтобы их вид вселил страх в воинов и жителей Ормуза. В пламени погибла и чудесная по красоте мечеть, однако же завоеватели нисколько не жалели об уничтожении выдающегося шедевра мавританской архитектуры, как не испытывали никакого сочувствия к жестоко изувеченным ими военнопленным. С их «нетолерантной», фанатичной точки зрения, мусульмане и их мечети были «мерзостью пред Господом». К тому же у заброшенных судьбою на край света португальцев – горстки отчаянных смельчаков, не имевших ни малейшей надежды на подкрепление или чью-либо поддержку! – в борьбе против столь могущественного города-государства, как Ормуз, имелось лишь одно оружие – жестокость, единственно способная заранее подорвать боевой дух противника и его способность к сопротивлению. И это свое единственное оружие португальцы применяли, не колеблясь…

Известие о печальной судьбе Кургата молниеносно распространилось по всему Оманскому побережью. И потому Мушкат, или Мускат⁴³ (Маскат) затрепетал при виде эскадры «неверных», входящий в его подковообразную гавань.

Мускат, с его зеленеющими холмами, поросшими пальмами, ухоженными плодовыми садами и желтеющими просяными полями, был, пожалуй, самым живописным городом на этом опаленном солнцем побережье. К тому же он превосходно подходил под военно-морскую базу португальского флота. Все это укрепило Албукерки в намерении непременно овладеть Мускатом. Город не испытывал недостатка в защитниках, но их предводителя (бывшего раба царя⁴⁴ Ормуза), по уверению хрониста, охватил непреодолимый страх, и он, чтобы умилостивить грозного иноземного завоевателя, прислал ему богатые дары.

«Никакие дары не помешают мне отсечь ему голову, если мы с ним не договоримся» – грозно заявил Албукерки посланцам бывшего ормузского дворцового раба. Услышав, что ему грозит, этот бывший раб сразу же согласился выполнить все требования дома Афонсу – платить ежегодную дань королю Португалии и снабдить эскадру всевозможными припасами, доставляемыми притом на мускатских судах.

Тем временем с высоких песчаных холмов, господствовавших над побережьем, за Мускатом внимательно следили тысячи глаз воинственных бедуинов – бедави, «сынов пустыни», сохранивших свой первозданный быт, не испорченных благами городской культуры и цивилизации. Предводитель этих исконных, истинных арабов, встретившись, с правителем Муската, принялся срамить, стыдить и укорять его за малодушие. Не стыдно ли тому, наместнику ормузского владыки, без боя отдавать вверенный ему порт и город во власть пришельцев? Да и сколько сил может быть у неверных? Если считать по сто человек на корабль – а кораблей у них всего шесть —, значит, человек шестьсот, ну пусть даже семьсот, но уж никак не больше. Гарнизон Муската же насчитывает две тысячи отборных воинов, если же прибавить к ним две тысячи всадников-бедуинов за его стенами, то – Аллах и его пророк свидетели! – «кафирам» мало не покажется!

Бывший ормузский раб, вознесенный милостью господина «из грязи в князи», но оказавшийся явно не на высоте своего положения, терзался страхами и сомнениями, не в силах ни на что решиться. Но жители Муската согласились с доводами шейха бедуинов. И потому на следующий день ни одна лодка с провиантом не отчалила от берега в направлении стоявшей на якоре португальской эскадры. А вскоре из города донеслись крики радости его жителей, приветствовавших вступление в Мускат вспомогательных отрядов бедуинов.

Албукерки заверил своих капитанов в том, что ему искренне жаль губить этот красивый, полный всякого добра и вообще полезный во всех отношениях город, но. всякое сопротивление должно влечь за собой немедленную и беспощадную кару. Или, может быть, они, капитаны, иного мнения на этот счет? Гордые фидалгу, не скрывая своего недовольства, ответили на вопрос дома Афонсу, что их мнение вряд ли имеет значение, коль скоро решение уже принято их начальником и предводителем.

Португальцы напали на город с наступлением рассвета. Нападение застало защитников Муската врасплох, и потому возведенные ими на берегу баррикады были преодолены атакующими почти мгновенно. Да что там баррикады! Даже городская стена не смогла сдержать напора португальцев. Однако, городские улочки оказались слишком узкими и тесными для правильного, упорядоченного, регулярного боя, тем не менее, глазомер, быстрота и натиск («суворовская триада») португальских «чудо-богатырей» помогли им добиться победы на всех направлениях штурма. «Сыны пустыни» показали спину, обратились вспять и предпочли искать спасения вне стен Муската, на родных просторах. Мускат же разделил судьбу Кургата…

Больно писать, но дело здесь, как и в других местах, не обошлось без разрушенья португальцами мечети. На этот раз они проявили так много религиозного пыла и рвения, что купол и стены мечети обрушились на головы разрушителей. Стоявшие наружи сочли благочестивых разрушителей погибшими, но. ко всеобщим удивлению и радости, те, один за другим, выползли из- под развалин, целые и невредимые. Это было сочтено чудом Божиим, вселившим радость во всех его очевидцев, и побудивших хрониста экспедиции записать на пергамене следующее: «Очевидно, наш Господь Бог пожелал дать зримое знамение своего благоволения по поводу уничтожения этого проклятого капища».

Уверенная отныне в пребывании с ней и на ней Божьего благоволения, эскадра под знаменем креста бедных соратников Христа и Храма направилась вдоль оцепеневшего от ужаса Оманского побережья, к сильно укрепленному Сохату⁴⁵, и снова отчет Албукерки о происшедших там событиях вместился в краткую фразу: «Они не осмелились вступить с нами в бой и сдались». Хронисты же расцветили эту лаконичную фразу (вполне в стиле цезаревского «Veni, vidi, vici» – «Пришел, увидел, победил») целым рядом любопытных и примечательных подробностей.

Вначале комендант арабской крепости Сохат явился на борт «Сирни» и облек свое решение подчиниться португальцам в красивые слова: «Мне известно, что португальцы уступают нам в численности, но, очевидно, на то воля Аллаха, чтобы они завоевали нас, и потому сопротивление было бы равнозначно безумию. Кургат и Мускат дали пример неосмотрительности; Сохат же, подчиняясь непреодолимому, желает избегнуть их участи».

«Кто следует велению Небес, тот поступает мудро» – ответил Албукерки, с насмешливыми искорками во взоре. После чего он от имени своего короля вступил во власть над городом, наложив на него, в обмен на привилегию стать португальским, ежегодную дань.

Впрочем, дом Афонсу не преминул оказать новому приобретению лузитанской короны всяческий почет. Португальская депутация, сошедшая на берег, в торжественной обстановке вручила местным вельможам богато расшитое знамя с гербом короля Португалии. При этом, на радость толп простолюдинов, целыми горстями разбрасывалась мелкая монета. А когда знамя было поднято на главной башне крепости Сохата, корабли португальской эскадры салютовали знамени короля из всех орудий.

С величественным видом, как бы оказывая величайшую милость коменданту крепости, Албукерки позволил ему, отныне – верному вассалу португальского престола – остаться на прежней должности и выполнять свои прежние обязанности. К чему «мавру» было знать, что немногочисленная португальская рать все равно не смогла бы выделить из своих рядов контингент, способный заменить прежний арабский гарнизон. Но тут комендант затронул непростой вопрос. Кто теперь будет, вместо правителя Ормуза, платить жалованье его, коменданта, наемникам, которые без жалованья, вне всякого сомненья, разбегутся?

Но Албукерки, чья касса, после раздачи мелочи сохатскому простонародью, была вконец опустошена, и здесь нашел выход из положения. Он довел до сведения отцов города, что тем надлежит расходовать наложенную на них ежегодную дань для содержания гарнизона.

Теперь все было в полном порядке, и нерешенных вопросов практически не осталось. Комендант поднес Албукерки грамоту с присягой населения Сохата в верности португальской короне, получив от дона Афонсу взамен багряно- красный плащ и серебряную чашу. На подобострастный вопрос, чем облагодетельствованный домом Афонсу город может выразить свою признательность Албукерки лично, великодушный португалец заявил, что более чем вознагражден счастьем и радостью стать другом столь мудрых людей.

На следующий день эскадра снялась с якоря.

Следуя вдоль побережья, шедшего теперь в северном направлении, она 22 сентября достигла последнего портового города перед Ормузом – маленького Офрасаома⁴⁶. Впрочем, город был, как говорится, «маленький, да удаленький». Как в свое время – древнерусский «злой город» Козельск, он наотрез отказался вести с пришельцами какие бы то ни было переговоры. Возможно, близость могущественного верховного владыки – Ормуза – помешала Офрасаому, в отличие от Сохата, узреть в приходе португальцев перст Аллаха. «Поэтому я вступил силой оружия, многих убил, а город сжег огнем».