Kitabı oku: «Проклятие княжеского рода»
Секретная узница
Хотя уже наступила календарная весна, и солнце стало иногда пробиваться сквозь густые облака, слепя глаза мирян, но тепло ещё не пришло. Зима, предчувствуя свой близкий конец, лютовала с особым рвением, стремясь хоть на день остановить приход весны. И таких холодов в начале весны, казалось, ещё не бывало. По крайней мере, старики разводили руками силясь припомнить такую стужу.
В одной полуподвальной келье в далёком сибирском Введенском монастыре доживала свой век одна послушница. Очевидно, за свою непокорность и строптивый характер, она долгие годы была заточена в крохотной келье, куда в самый светлый день через маленькое оконце, затянутое бычьим пузырём, едва попадал солнечный лучик. Даже он был не в состоянии отогреть застывшие стены кельи, этого каменного мешка в котором царила вечная стужа. А долгой зимой келья превращалась в настоящий ледник. Стены покрывались инеем, промерзая насквозь.
Но послушница, закалённая долгими годами заточения, почти не чувствовала холода. Её уже не волновало ни чего на этом свете. Она была готова предстать перед Создателем. И с трепетом ожидала этой минуты, нутром чувствуя свой близкий конец.
Это была ещё не старая женщина, хотя тяжёлые условия содержания превратили её в древнюю старуху. На высохшем от многолетнего недоедания теле выступили вены, кожа покрылась волдырями и отмершими чешуйками. На лице обострились скулы, выдавая её монгольское происхождение. Глаза, прежде озорные и весёлые, утратили всякую радужность, потухли, спрятавшись в глубоких глазницах. Нечёсаные волосы превратились в паклю и большими клоками падали на исхудавшие плечи.
Послушница уже почти совсем забыла своё имя. А когда то она была красивой и весёлой барышней и происходила из славного и богатого княжеского рода. Она была любимым ребёнком в семье. Всё её баловали, выполняли любое желание, чтобы девочка выросла счастливой и жизнерадостной. Казалось, что её будущее будет весьма блестящим. Знатное происхождение, богатства родителей, обеспечившей ей хорошее приданное, открывали для молодой и симпатичной барышни самые радужные перспективы. Она могла служить при императорском Дворе, легко добиться фрейлинского шифра, блистать на балах сводя с ума молодых и статных кавалеров. Потом влюбить в себя какого-нибудь блестящего гвардейского офицера, нарожать красивых детишек, заниматься хозяйством и тихо встреть с мужем старость, в окружении многочисленного любящего потомства.
Но по какой-то злой случайности всего этого не случилось. Почему так произошло, безымянная послушница уже почти не помнила. Годы заточения, годы полного забвения, немного замутили её сознание. А раньше она всё помнила. Помнила имена своих обидчиков, поэтому, несмотря на нечеловеческие лишения, столь долго прожила на свете, вытерпев всё жизненные невзгоды. Ненависть и чувство мести питали её хрупкий организм необходимыми жизненными силами. А жила она, вернее существовала, подвергаясь тяжелейшим лишениям, совсем не счастливо и никто, ни одна душа на всём белом свете не заступился за бедную девушку. Её прятали в различных монастырях, укрывая от дневного света в тёмных подземельях. Держали в колодках. Приковывали тяжёлой цепью к стене. Морили голодом и холодом. Унижали и избивали. Но каким-то чудом, не иначе проведением Господним, она продолжала влачить свою бренную жизнь. Не сошла с ума, не покончила с собой, не растерзала своих стражников. Стойко терпела все трудности и невзгоды. Но всему когда то наступает конец. Сейчас силы стремительно покидали её. Приближался её смертный час и это уже нисколько не страшило узницу. Наоборот она желала этого, как избавление от тяжкой жизни. Безропотно она вынесла все посланные ей испытания, ни сколько не виня Бога. Она знала, что Господь не причастен к её тяжкой судьбе, ибо только людское участие, или вернее безучастие, тому причина. Она радовалась приближающемуся концу и тихо испустила дух с улыбкой на устах.
Её бездыханное окоченевшее тело обнаружила молодая послушница Варвара, раз в сутки спускавшаяся в монастырское подземелье принося узнице воду и кусок чёрного хлеба. Варваре было строго запрещено разговаривать с заключённой и даже смотреть на неё. Поэтому она просовывала хлеб и воду в крошечное отверстие в двери. Придя в очередной раз и просунув через дверь скудные припасы, Варвара обнаружила, что её прежняя поклажа не тронута. Она, почувствовав что-то неладное, крестясь от испуга, побежала к матушке игуменье и поведала ей о своих догадках. Игуменья, страдая болезнью ног, стоная и охая, сама спустилась в подвал и, отперев дверь кельи, обнаружила тело узницы.
Арестантку извлекли из подвала, омыли, облекли в чистые одежды, уложили в наскоро сбитый деревянный ящик, отпели в монастырской церкви и похоронили на кладбище за монастырём, располагавшемся на высоком берегу быстрой речки.
Монастырский сторож, по распоряжению игуменьи, нанял в городке восьмерых мирян, и они выдолбили в промёрзшей земле неглубокую яму, в которую и опустили гроб с телом усопшей. Во время похорон, словно по волшебству, утих ветер, а из тяжёлых облаков, нависших над крышами домов, выглянуло солнышко, озарив своим светом всю округу.
– Знать, угодна она Господу Богу, – отметил церковный сторож.
– Прими Господь душу усопшей рабы твоей Прасковьи, – перекрестилась игуменья и знаком повелела закапывать могилу.
Мужики быстро засыпали яму перемешанной со снегом землёй, водрузив над небольшим могильным холмиком деревянный крест.
С наступлением лета, когда земля оттаяла, могилка осела, крест накренился, а затем в половодье, талая вода быстрым потоком унесла его неизвестно куда, надёжно скрыв место захоронения. За лето на этом месте выросла высокая трава, а вскоре расцвели и заблагоухали голубенькие колокольчики, приманивая трудолюбивых пчёл своим ароматом. Украсив собой это убогое местечко. Так и вовсе не стало могилки. Да и само имя секретной узницы, само её пребывание в монастыре, вскоре стёрлось из памяти монашек. Словно и не было такого человека вовсе.
А в это самое время, когда луговые колокольчики радовали взор своим божественным видом, стремясь немного украсить этот бренный мир, в далёком от Введенского монастыря Петербурге в своём огромном дворце в полном одиночестве умирал знатный вельможа, князь Борис Григорьевич Мамаев. Видный царский сановник, баловень судьбы, богач, повелитель многих тысяч крепостных крестьян, Борис Григорьевич умирал тяжело. Лёжа в холодной постели, он не имел сил позвать кого-либо из многочисленных слуг. Его трясло и лихорадило. Всё тело ныло, а кости выкручивало. Не привыкший к физической боли князь с трудом переносил своё болезненное состояние. Его конец уже был близок. Тело его не слушалось. Он уже обмочился и лежал в холодной луже. Будущая неизвестность страшила его. Он был не готов к предстоящим переменам.
Борис Григорьевич желал позвать камердинера, но не имел сил, дотянутся до шнура с колокольчиком. Так и лежал он один, дожидаясь конца без причастия. Ни кто не пришёл поддержать его в последнюю минуту. Не было с ним ни одного близкого человека. Его супруга уже давно оставила его и доживала свой век за границей. Его многочисленные дети, не дожив до двадцати одного года, умерли один за другим. А оставшийся в живых единственный сын, блистал при царском дворе, занятый собственной карьерой, совершенно забыв о родителе, с нетерпением дожидаясь, когда он сможет унаследовать все семейные богатства.
Старый князья Мамаев в полной мере осознал, что перед лицом смерти он одинок, бессилен и ни кому не нужен. От этого князя охватил ужас, отпечатавшись страшной гримасой на его лице.
– Вот и подействовало твоё проклятие Прасковья, не уж то это твоя кара, – с трудом прохрипел князь.
Он прослезился и испустил дух.
Таким страшным, с жуткой гримасой на лице, его и обнаружил камердинер Архип, многие годы состоявший при своём господине. Ранним утром, не дождавшись вызова хозяина, Архип на свой страх и риск потихоньку, крадучись, вошёл в княжескую спальню и обнаружил бездыханное тело своего повелителя.
По традиции глаза покойника непременно нужно было закрыть, положив на глазницы по золотому империалу. Но Архип, испугавшись, замешкался и забыл прикрыть глаза князю. А вскоре труп и вовсе окоченел. Так и положили барина, предварительно облачив в парадный генеральский мундир, в роскошный дубовый гроб с открытыми глазами и страшной миной на лице.
На похороны съехались знатные сановники империи. Губернский предводитель дворянства граф Тюрин объявил в губернии трёхдневный траур. Покойного князя отпевали в главном соборе столицы. Похоронную процессию возглавлял эскадрон конных гвардейцев. В похоронной процессии следовали младшие члены царской фамилии.
Словом князя Бориса Григорьевича похоронили со всеми почестями, в Александро-Невской лавре, в фамильном склепе, рядом с его знаменитыми предками.
Наследник князя Бориса, как положено по христианскому обычаю, справил панихиду на сороковой день, и установил на могиле роскошный надгробный памятник, а после спокойно зажил своей жизнью.
Счастливое прибавление
Наступил ноябрь месяц, когда молодая княгиня Анна Никитична Мамаева почувствовала наступление родов. У неё начались редкие, но болезненные схватки. Моментально всё в княжеском дворце оживились. Забегали дворовые девки, засуетились горничные. Заранее приглашённые повитухи, ощутив свою значимость, стали с важным видом отдавать распоряжения. Словом всех охватило некое волнение, всегда наступающее в момент появления новой жизни.
У княгини это были вторые роды. Двумя годами ранее она родила сына Бореньку, наследника княжеского рода. Роды прошли гладко, без осложнений. И теперь княгиня вновь рассчитывала на лёгкие роды, с нетерпением ожидая появление нового ребёнка.
Князь Григорий Николаевич, глава рода Мамаевых, тоже с нетерпением ждал прибавление своего семейства. Стараясь внешне сохранять спокойствие, он степенно бродил по многочисленным комнатам своего дворца, не зная чем заняться. Всё валилось у него из рук. Он жутко волновался, не находя объяснения своим опасениям. И как не силился он сохранить спокойствие, его внешность выдавала его внутреннее волнение. Всё лицо князя покрылось большими бурыми пятнами. Он ощущал слабость в коленях и лёгкую дрожь в руках.
Роды затягивались. Князь уже дважды обошёл дворец, но пока ни каких известий не было. Его волнения усиливались с каждой минутой ожидания. Наконец Григорий Николаевич, чтобы хоть немного успокоиться решил выпить вина. Он подошёл к летнему столику и попытался налить вина в бокал из кувшина. Но у него ни чего не вышло. Руки не слушались, и вино было пролито на столешницу. Князь выругался и отошёл от стола, направившись в смежную со спальней комнату.
Из спальни выглянула одна из повитух, старая сгорбленная баба, с чёрной бородавкой на носу, своим видом напоминающая настоящую Бабу-Ягу, и громко окликнула одну из горничных девок, отдав ей какие-то распоряжения.
Появление повитухи и её тон только накалили и без того тревожную обстановку. Всё замерли в ожидании. Наконец общее оцепенение, длившееся пару минут, нарушил звонкий крик младенца.
– Слава Богу, – опустившись на колени перед образами Иисуса Христа и Богородицы, перекрестился князь Григорий.
Из спальни вновь выглянула старая повитуха и объявила:
– Барыня разрешилась от бремени. Господь даровал девочку!
Все вдохнули с облегчением. Наконец всё закончилось. Дворец загудел радостными воплями дворовых. Все поздравляли друг друга, радуясь господскому счастью.
Григорий Николаевич вновь принялся молиться, благодаря Бога за рождение дочери. У него уже был сын и наследник, особая отцовская гордость, теперь князь желал дочку, родительскую усладу. Объект его особой заботы и любви.
Закончив молитву, князь Григорий поднялся с колен и увидел перед собой сияющего дворецкого Архипа. Это был здоровенный мужик, привезённый в столицу из дальней мещёрской волости и поставленный князем управлять всем хозяйством, за природную смекалку и предприимчивость. Архип многие годы служил своему господину ни разу не вызвав княжеского неудовольствия. Он наперёд угадывал все желания хозяина и без оговорок выполнял все княжеские указания. Он был безгранично предан своему барину.
Вот и теперь Архип искренне желал разделить радость с хозяином и, уличив самый подходящий момент, появился перед барином с подносом с вином и фруктами.
– Дозволь Григорий Николаевич поздравить вас с рождением доченьки, – с поклоном приветствовал хозяина Архип. – Вот пожалуйте выпить, в честь радости.
– Благодарствую Архипушка, – сияя от счастья, ответил князь.
Он принял бокал из рук дворецкого и залпом выпил его. Вслед за первым бокалам князь осушил ещё два бокала. Утолив жажду и почувствовав лёгкий шум в голове, вполне довольный собой князь разгладил пышные усы.
– Какой нынче день?
– День Пресвятой Параскевы-Пятницы, князь батюшка, – перекрестившись, ответил Архип. – Светлый ныне день. Я с самого утра истово молил Святую Параскеву помочь барыне разродиться. И чтоб дитё было здорово. И чтоб княгинюшка не лишилась сил. Видать Святая Параскева услышала наши молитвы и помогла.
– Значит, тому и быть, – выслушал дворецкого, объявил князь Григорий. – Наречём новорождённую княжной Прасковьей.
– Вот и славно, – поддержал барина дворецкий.
– А ты Архипушка, готовься к празднованию. Нужно родины как следует отметить. Гостей созовём, устроим пир на весь мир. Смотри, чтоб было всё организовано на высшем уровне.
– Не извольте беспокоиться князь-батюшка, всё сделаем по первому разряду. В грязь лицом не ударим. Пусть знают, князья Мамаевы всегда держат свою марку.
Архип низко поклонился и, поцеловав руку князя, удалился, спеша выполнить хозяйскую волю.
Проводив дворецкого, Григорий Николаевич решил навестить супругу. Он тихо прошёл в спальню, где на большой кровати среди множества подушек, лежала княгиня, прижав к груди новорождённую.
Увидев супруга, княгиня улыбнулась, показывая рождённую девочку. Григорий Мамаев присел на кровать рядом с женой, любуясь ребёнком. Малышка спокойно спала, тихо посапывая во сне.
– Она прекрасна, словно маленький ангелочек. Так похожа на тебя. Твои тонкие губы и слегка вздёрнутый носик, – внимательно рассматривая дочку, объявил Григорий Николаевич.
– Она чудо, – продолжала улыбаться княгиня.
– Как ты себя чувствуешь? – обратился к супруге князь.
– Хорошо? – слабым голоском ответила Анна Никитична.
– Спасибо тебе милая Аннушка за девочку, – поцеловал жену князь Григорий. – Я так рад, я так счастлив.
Пока супруги ворковали возле малышки, в спальню влетел маленький княжич Борис. Он лихо вскочил на кровать и на четвереньках подполз к матери.
– Тише Боренька не шуми, а то разбудишь сестричку, – одёрнул сына Григорий Николаевич.
– Покажите мне сестричку, – попросил Борис.
– Смотри, – княгиня развернула малышку в сторону сына.
– Ой, какая маленькая, – обрадовавшись, завопил княжич.
– Она же только что родилась.
– Да она просто крошка.
– Да крошка, но какая красивая.
– А что она молчит?
– Она спит.
– Пусть проснётся, я хочу с ней играть, – попросил Борис. – Мы с ней будем в догонялки играть.
– Она пока не может, она слишком маленькая. Она ещё не умеет ходить.
– А как же я буде с ней играть? – насупился княжич.
– Ни чего, – поцеловала в лоб сына княгиня Анна. – Она быстро подрастёт, и вы сможете вместе шалить.
– А у неё имя есть, как её зовут? – продолжал засыпать вопросами родителей юный князь.
– Мы назовём её княжной Прасковьей Григорьевной, – объявил князь Григорий Мамаев. – В честь Святой Параскевы, раз она появилась на Божий свет в день её поминовения.
– Прасковья, – повторил за отцом Борис. – Мне нравиться.
– Милая, как тебе имя Прасковья? – обратился Григорий Николаевич к супруге.
– Мне нравиться это имя, – согласилась с мужем Анна Никитична.
– Тогда так и окрестим её, как только малышка немного окрепнет, – поцеловал руку жены князь. – Я уже отдал нужные распоряжения.
– А кого выберем в восприемники? Нашей девочке нужна достойная крестная мать, соответствующая нашему статусу. Мне хочется, чтобы наша малышка была самым счастливым ребёнком на свете.
– Я подумал и об этом, – успокоил супругу князь Мамаев. – Не беспокойся, будут самые достойные люди.
– Кто же?
– Я обращусь к государыне-матушке Екатерине Алексеевне, быть восприемницей нашей крошке. Полагаю, императрица нам не откажет в своей милости. А в крёстные отцы мы попросим его светлость князя Александра Меншикова. Могущественнее людей сейчас в государстве Российском нет.
– Я одобряю твой выбор, – обрадовалась княгиня.
Пока родители ворковали друг с другом, Борис, почувствовав свободу, чтобы развлечь себя, стал прыгать на кровати, едва не разбудив малышку.
– Тише Боренька, – попыталась урезонить сына княгиня. – Не стоит прыгать, а то разбудишь сестричку.
– Но мне скучно, я хотел с ней поиграть, – стал оправдываться княжич.
– Нужно подождать пока она подрастёт.
– Сколько?
– Годика два-три.
– Так долго?
– Ни чего не поделаешь. Ты тоже, когда то был малышом. А сейчас какой вымахал. Скоро будешь настоящим солдатом.
– Я буду кавалеристом, – засмеялся юный князь Мамаев.
– Конечно, ты будешь лихим кавалеристом, – обратился к сыну князь Григорий Николаевич. – По только нужно немного подрасти. А пока можешь наслаждаться детством. Гулять, играть, шалить.
– Я уже большой, – гордо заявил княжич.
– Конечно большой и поэтому, как старший ты должен всегда защищать и оберегать сестричку.
– Я буду её защищать, – пообещал Борис. – Пусть только кто-нибудь посмеет её обидеть. Я с ним быстро разберусь.
– Вот и славно, – остался доволен заявлением сына князь Григорий. – А теперь беги, поиграй.
Княжич чмокнул маму в щёку, поцеловал руку отца и, спрыгнув с кровати, вприпрыжку помчался прочь из дворца в сад.
Оставшись одни, супруги ещё долго любовались новорождённой девочкой.
Беззаботное детство
Маленькая Прасковья жила с родителями в Петербурге, в одном из княжеских дворцов на набережной Невы.
Дворец князей Мамаевых был огромным, украшенным множеством различных башенок и надстроек. Это скорее был целый ансамбль зданий и флигелей, выстроенных полукругом, которые образовывали просторный внутренний двор. Из окон фасада второго этажа, на котором располагалась детская, открывался прекрасный вид на Неву, по которой в летнее время плавало много судов. На кораблики любила смотреть маленькая княжна.
Прасковья и её старший брат Борис вместе с многочисленными няньками и служанками занимали во дворце целый этаж. Детские апартаменты, обставленные сказочной мебелью, были полностью изолированы от остальной части дворца, где обитали взрослые. Это был отдельный детский мирок, сказочное королевство. Там княжеские дети были настоящими повелителями своих подданных, командирами многочисленной своры служанок и нянек. Они могли делать, что пожелают. Кроме кучи игрушек предоставленных барчукам, для детей во дворце были устроены аттракционы. В одной большой зале были устроены настоящие качели. А у стены сооружена деревянная горка, с которой дети вихрем неслись вниз, взгромоздившись на куски плотной материи.
Любящие родители баловали своих чад, частенько устраивая им праздничные развлечения. Самым радостным праздником для детей было Рождество. Когда за несколько дней до праздника во дворец из леса привозили ёлку и устанавливали её в бальной зале. При этом двери больного зала закрывались и туда, под разным предлогом, не пускали детей. Там шли таинственные приготовления к празднику, о которых малыши лишь догадывались. Во дворце наступала общая суматоха, пропадал устоявшийся покой, все чем-то были заняты. Детей охватывало волнующее и радостное оживление.
В сочельник Борис и Прасковья уже не могли более терпеть и приходили в такое возбуждённое состояние, что нянькам стоило большого труда их усмирять. Дети постоянно рвались в бальную залу, чтобы хотя бы одним глазком подглядеть, что происходит за закрытыми дверями.
Часто, чтобы успокоить малышей, их увозили на прогулку, катая в карете по украшенным к празднику улицам. Водили в гости по соседским дворцам для игр со сверстниками.
Наконец наступал долгожданный момент. Детей одевали в праздничные наряды. Особенно великолепно выглядела Прасковья. Словно ангелочек в лёгком кружевном розовом наряде. Детей их многочисленная свита, так же облачённая в праздничные костюмы, провожала на первый этаж. Двери бальной залы торжественно открывались, тушились свечи и перед восхищённым детским взором во всей своей красе, как в сказке, появлялась волшебная ёлка с горящими свечами. Детские сердечки замирали от счастья. Налюбовавшись сказочным видением, Прасковья и Борис спешили нырнуть под ёлку, где для них были приготовлены подарки.
Темнота исчезала. Зала наполнялась ярким светом сотен свечей. Одолеваемые волнением дети восторженно рассматривали подарки, искренне им радуясь. Рассмотрев свои сокровища, маленькие Мамаевы усаживались за установленные вдоль стен столы, покрытые белыми скатертями и сервированные различными сладостями. Тут можно было вести себя совершенно свободно, без соблюдения строгого этикета. Продолжался волшебный вечер детскими танцами и пением. Для таких случаев князь Мамаев держал собственных крепостных музыкантов.
Когда свечи на ёлке проживали свою короткую жизнь, наступало время для фейерверка, когда разноцветные огоньки с шумом разлетались в разные стороны, вызывая полный восторг у детей.
Уже поздно вечером, усталые, но счастливые от переполненного впечатлениями праздника, дети отправлялись спать, укладывая с собой в постели полученные в подарок игрушки.
На следующий день вся семья отправлялась в гости к многочисленным родственникам. Там Прасковья могла похвастаться пред сверстницами своими нарядами и рассказать о новых игрушках.
Интересными были зимние дни нового года, когда после крещения мороз накрепко сковывал льдом маленькие каналы в княжеском парке. Убедившись, что толщина льда достаточная, князь Григорий Мамаев отдавал распоряжения очистить замёрзшие водоёмы от снега. Получалась длинная и запутанная ледяная дорожка, по которой дети катались на фигурных коньках, сбивая коленки при падениях. Но это ни сколько не было больно, наоборот забавно и весело.
Кроме коньков ещё одним зимним развлечением было катание на санках. Дворцовые лакеи нагребали огромную кучу снега в парке, возле большой липы, с одной длинной пологой стороной. Вырезали из снега на вершину ступеньки, сколачивали из струганных брусочков перила, чтобы детям было удобно забираться наверх снежной кучи. Заливали водой пологую часть, по которой можно было съезжать с горки. После некоторых испытаний, когда родители убеждались в безопасности такого снежного сооружения, Борису и Прасковье разрешали начинать санные катания. Дети вихрем неслись по скользкому склону вниз, ни сколько не боясь оказаться в сугробе.
В начале весны, когда в полдень начинало пригревать солнышко и с увенчанных длинными сосульками крыш отделялись капельки такой воды, а снег набирался влаги, теряя свою белизну, дети с удовольствием играли в снежки. При этом Борис непременно поддавался сестре, позволяя ей пользоваться поддержкой нянек.
Не менее волнующими были дни рождения. Уже за неделю маленькую Прасковью начинали подготавливать к торжествам. Для неё шили новое платье. Кроме матушки ежедневно навещавшую дочь, утром, чтобы поздороваться, и вечером, чтобы пожелать доброй ночи, к имениннице начинал наведываться отец, выкраивая служебное время, чтобы обнять чадо перед сном и украдкой узнать, что она желает получить в качестве подарка.
В праздник дворец украшался лентами и цветами. В гости к имениннице приглашались многие сверстницы, в основном из семей многочисленной родни. Счастливую Прасковью засыпали подарками. Все её поздравляли и искренне восхищались, называя маленьким ангелочком. Весь день она была в центре внимания. Несмотря на свой незначительный возраст, Прасковья была главной. Гости с ней обращались как с равной.
Среди детских гостей Прасковья выделяла долговязого Кристофера, принца из Германии, дальнего родственница князей Мамаевых. Кристофер брал кузину за руку и так мило смотрел на именинницу, что приводил в полное умиление взрослых гостей. Все восхищались столь прекрасной юной парой. В шутку именуя княжну и принца женихов и невестой, смущая маленькую юбиляршу. Поэтому каждый приезд в гости принца Кристофера волновал юное сердечко княжны.
Когда дети немного повзрослели, княгиня Анна Никитична на лето стала увозить их в подмосковное имение Дмитровку, где деревенская жизнь текла буднично и размеренно. Сельский воздух, по мнению княгини, должен был укрепить слабенькое детское здоровье.
Имение Дмитровка было огромным, почти тысячу десятин земли, и граничило с Москвой-рекой, находясь в двадцати верстах от Москвы. В имении, близ реки, находился белокаменный двухэтажный дом. Просторный и светлый особняк выстроенный князем Григорием Николаевичем Мамаевым на месте старинный княжеской усадьбы, пожалованной в прошлом столетии царём Алексеем Михайловичем ещё деду князя.
Детям было хорошо в просторном подмосковном дворце, но самым привлекательным для них был парк. Он был необычайно хорош. Начинался от самого парадного входа господского дворца и спускался вниз к реке. Парк аллеями был разделён на несколько частей. Борис и Прасковья могли часами бродить по парку, иногда спускаясь в реке, чтобы полюбоваться многочисленным стадом коров, пригоняемых пастухами к полудню на водопой.
В имении находились многочисленные оранжереи, парники и фермы, огороды и целые поля цветов. Князь Григорий Николаевич был хорошим хозяином и всячески развивал свои владения. Из Швейцарии князь выписал молочных коров светло-бежевой масти. Разводил лошадей редкой Арденской породы. Содержал Голштинских овец и разных диковинных птиц.
Анна Никитична любила с детьми, в сопровождении своих наперсниц и, облачённых в расшитые ливреи, слуг обходить свои владения. Наведываясь на молочную ферму, детей угощали парным молоком. После княгиня со своей свитой отправлялась на птичий двор, где Прасковья и Борис любовались пёстрыми курами, напыщенными индюками, и резвыми утками. За птичником княгиня отправлялась на конюшню, где детям разрешалось погладить величавых лошадок. После их путь лежал в оранжереи, где произрастали всякие диковинные растения. Там Прасковья любовалась многочисленными цветами, особенно ей нравились, несмотря на острые шипы, бордовые розы.
Осмотрев хозяйство, Анна Никитична с детьми возвращалась домой в открытой коляске. Кучер, одетый в длинную белую рубашку и тёмно-синюю безрукавку, опоясанный широким шерстяным поясом, концы которого свисали до колен, кланялся и помогал госпоже и детям взобраться на повозку. Прасковья усаживалась напротив кучера, чтобы наблюдать за тем как он управляет упряжкой из трёх лошадей и рассматривать его шляпу, украшенную павлиньими перьями.
Большую часть пути ехали шагом, и только перед самым домом, кучер, слегка наклонившись вперед, пускал тройку во весь опор. Коренная лошадь шла рысью, слегка покачивая гривой, а пристяжные – галопом, стыдливо опустив головы и грациозно выгнув шеи. Их густые гривы и длинные хвосты развевались на ветру, погружённые в облако сверкающей на утреннем солнце мелкой пыли. Лёгкий прохладный ветерок освежал личико Прасковьи. Она, как павлин, вытягивала шею, купаясь в воздушном потоке.
Возвратившись домой Мамаевы, всем семейством завтраками на открытой веранде. После наступало свободное время, когда можно было погулять в парке. Прасковья любила поозорничать, укрывшись в кустах наблюдать за взволнованными няньками, мечущимися по парку в поисках княжны.
К обеду, как правило, наведывались гости, соседи из ближайших поместий, со всеми домочадцами. Тогда начинались подвижные детские игры в догонялки и салки.
К вечеру, с наступлением душистой прохлады, когда воздух в парке насыщался ароматом оживших от дневной жары трав и цветов, все разъезжались, а измученных играми детей няньки уводили в дом. Там их поили молоком и укладывали спать.
Однажды в середине жаркого лета, княжна Прасковья, по недогляду нянек, заболела. После обеда она почувствовала себя плохо. Её активность улетучилась. Бегать и шалить уже не хотелось. Её клонило в сон. Детское личико покраснело, а на теле выступила сыть.
Встревоженные няньки забили тревогу. Больную отнесли в спальню и уложили в кровать. Весь дом охватило волнение, все старались помочь больной.
У Прасковьи был страшный жар, температура тела достигла тревожной отметки. Разгорячённый мозг, стараясь притупить страдания больной, притупил её сознание, погрузив в странный мир фантазий и грёз. В болезненном сознании возникали яркие, сказочные видения. Ей привиделся рыцарский замок с, обвитыми диким виноградом, массивными стенами, высокими башнями и подъёмным мостом, над наполненным водой рвом. По мосту следовала кавалькада. На огромных боевых рысаках накрытых разноцветными попонами гордо восседали рыцари, облачённые в позолоченные латы, в длинных пурпуровых накидках и шлемах украшенных пышными султанами. За ними в пешем строю следовали сокольничие в стёганых туниках с соколами на запястьях. Завершали процессию грациозно восседавшие на гнедых скакунах красивые амазонки в роскошных платьях, шлейфы которых волочились по земле. Прасковья захотела присоединиться к процессии, но кто-то остановил её, схватив за руку. Железный голос незнакомца сообщил, что ей не место в рядах знатных господ.
– Как же так, – возмутилась девочка. – Почему я не могу присоединиться к вам? Я тоже знатного рода. Я русская княжна, мой старинный род ведёт своё происхождение от древних султанов Египта.
– Забудь кто ты, – железным голосом ответил незнакомец. – Твоё знатное происхождение для тебя не сослужит службу. Твоё место с простолюдинами.
– Нет, – закричала княжна.
Ответа не последовало. Лишь в воспалённой голове юной княжны сменилось картинка.
Великолепный замок и прекрасные цветники исчезли. На их месте появились жалкие крестьянские лачуги, сменившиеся тёмными и страшными тюремными казематами.
Прасковья вздрогнула от страха и открыла глаза. Голова была тяжёлой, а в ушах стоял гул, как от полчищ жужжащих пчёл. Девочка немного осмотрелась. Где-то сбоку, в комнате горел ночник, а над постелью склонилась чья-то тень.
Княжна вскрикнула от испуга. Но ласковый материнский голос её успокоил. Прасковья вцепилась в руку матери и прижала её к груди. Анна Никитична, переживавшая за дочь и уже несколько дней не отходившая от её постели, ощутила, как сильно колотится детское сердечко. Но она была рада, что девочка пришла в себя, значит, болезнь отступила.
