Kitabı oku: «Детство милое», sayfa 4

«Хнычки»

 
У моего была деданьки
Для тел отрада – чудо баньки.
Она по‒чёрному топилась,
И то для глаз, отнюдь, не милость,
 
 
Топилась долго и заране,
Тепло‒тепло чтоб было в бане,
Имела каменку там – печку,
Ах, как же пар был люб сердечку,
 
 
Коль на неё плеснёшь лишь воду,
И было в радость то народу!
Под потолком была там полка,
Не полежишь где с жара долго,
Но то не русскому народу:
Лезть на неё старался сроду,
Чтоб был там веником обхлёстан,
Ведь молодым с того стать просто,
 
 
Потом летел, как быстрый голубь,
И с головой сигал вмиг в прорубь!
А то, кряхтя, валялся в снеге
И был с того в умильной неге…
 
 
Я не любил жару в ней очень,
Избечь её был заморочен.
Тогда меня стращали вшами,
Верёвку что совьют и сами
 
 
Меня опутают ей, в воду
Да и утянут! Что народу
Они так много погубили,
И до сих пор тела их а иле…
 
 
И моментально, не с опаской,
Катился в баню я колбаской…
Мне там приятно тёрли спинку,
Как все, был с паром я в обнимку,
 
 
И становилося легко‒то,
На полку что залезть охота…
Но взрослых то прерогатива,
Они там парятся ретиво,
 
 
А детворы уж полки ниже,
Где не ядрён пар, а пожиже.
Потом в предбанник – одеваться,
И марш домой, как кукла‒цаца…
 
 
А там во всём своём ударе
Вода кипела в самоваре!..
Варенье было из малины.
Не стол, а чудо‒именины.
 
 
И ждал мой резвый язычочек,
Чтоб на него залез медочек.
И чай все пили, коль охота,
Аж до седьмого вволю пота…
 
 
На том мытьё и завершалось,
Все вновь за труд, а я – за шалость!
И вот однажды в день так банный
Деданька, в проруби желанной
 
 
Вон окунувшись раз аж двести,
Принёс азартные мне вести,
Что там, у проруби, толпою
Стоят «хнычки» и что собою
 
 
Они красны, как угли в печке,
И все, как мини‒человечки,
И все поют, как будто птички.
А ростом все чуть больше спички.
 
 
Вмиг так взглянуть мне захотелось,
В душе взыгралась буйно смелость,
Идти ведь к ним нагим лишь надо,
Тогда смотрин грядёт услада.
 
 
И я на то вмиг стал согласен!
Пусть будет выход и опасен.
Из бани выскочил вон пробкой!
Нагим помчался к речке тропкой,
 
 
Пришёл которой вспять деданя.
Не мёрз, согрела так‒то баня.
Сейчас «хнычков» увижу дивных!
Но детский ум – то мир наивных.
 
 
Примчал!.. «Хнычков» ‒то и не видно,
Ни одного… Ах, как обидно!
Скривились губы… Слёзы в глазках…
Так вмиг пропала чудо‒сказка…
 
 
И я побрёл вспять, вон рыдая…
А вкруг погода ледяная.
Вошёл я в баню, и деданька
Сказал мне: «Плакать перестань‒ка,
 
 
И верь, мой миленький внучочек,
Ты их узришь в другой разочек».
Я рассказал о горе дома.
Бабанька, мамка с мощью грома
 
 
Вдруг речь‒отчитыванье грозно
Вонзили в дедыньку: морозно,
Мол, на дворе, тебе же шутки!
И долго крякали, как утки…
 
 
А я в «хнычков» поверил сразу
И бани ждал вновь – нету сказу! —
Чтоб нагишом примчаться к речке,
Где – точно! – будут человечки,
 
 
И я возьму их всех с собою,
Заняться с ними чтоб игрою.
Но каждый раз я хныкал снова,
Надежды ведь ко мне обнова
 
 
Не попадала счастьем в руки,
Хнычки же были, скорби муки…
Вот так и стал я закалённым,
Ядрёным, крепким, не солёным.
 
 
«Хнычки» же в памяти доселе,
Как вспомню, сдерживаюсь еле,
Чтоб смехом вдруг не разразиться!
А это жизни ведь частица.
 
 
Так закалял меня деданька,
И помогала в этом банька.
Не посмотрел «хнычков» умильно,
Зато своих имел обильно…
 

Весна идёт!

 
И вот к концу зима. Сугробы
Спешат вон прочь, весне дать чтобы
Не до колен в снегу дорожку,
А чистя путь ей понемножку
 
 
До самой миленькой землицы,
Цвели цветы чтоб, пели птицы,
И солнца печка чтоб пылала,
Ручьи бежали вдаль не вяло,
 
 
Была всего‒всего активность,
Стремились в рост растенья, живность,
Самим бы жить и дать потомство,
Чтоб с счастьем было всем знакомство,
 
 
Не знали б горя и невзгоды —
И так подряд всей жизни годы.
Был всех детишек ум затарен
Быстрей пробраться в стан проталин,
 
 
Собрать сухие там былинки
И жечь костёр – лети, искринки!
Дымки костров – ах! – восхищали,
И радость всех неслася в дали…
 
 
К нам во дворах рвались собаки,
Ребёнок друг ведь был им всякий,
Замест родного даже братца,
Хотели прыгать и лизаться!
 
 
И предвкушали наслажденье
В ватажках детских похожденья
На речку, в лес и по оврагам,
И было то взаимным благом!
От тех костёриков, кто старше
Был из ребят, под взгляды наши,
Из стана, то бишь, малолеток,
Мол, то им слаще всех конфеток,
 
 
В момент «прикуривали» бойко
Былинки и «курили» стойко,
Хотя дым лез в глаза и в горло,
И если кашлять вдруг припёрло,
 
 
Старались взрослыми казаться
С былинок, курева‒эрзаца…
Мы тож «курили» незаметно,
Казаться чтоб авторитетно,
 
 
Но кашля долгое мученье
Казало всем разоблаченье.
«Эх, вы, куряки‒неумешки, —
Мы тотчас слышали усмешки
 
 
И даже смех ехидный, броский, —
Ещё сосать вам надо соски…».
Мы что‒то вмиг им в оправданье…
Но колкость шла вся в затуханье,
 
 
Играть пускались коль все в «салки»,
Где все галдели, будто галки,
Когда опасно лезла кошка,
В гнездо их милое – лукошко.
 
 
Визг, писк и буйство всех азарта —
Подарок нам отрадный марта,
Проталин он давал площадки,
И были все они нам сладки…
 
 
А чтоб весна пришла быстрее,
Снег растопя, теплом согрея,
Пекли из теста нам всем птичек
Для убедительных закличек,
 
 
И мы, поднявши их высоко,
И устремивши в небо око,
Носились с искренним порывом,
Прийти весне быстрей – с призывом,
 
 
Чтоб возродилась жизнь цветасто
Всего и вся, зиме же – баста!
Отрадно кликать с возвышений,
И не унять у нас стремлений
 
 
На них нам тут же и взобраться,
И то милей нам было братца,
И мы, грачи как, с них галдели,
Наивно верили, что в деле
 
 
Серьёзном были, без оглядок,
И всем порыв был мил и сладок.
Вот тут в азарте мне взбрело же
Залезть на крыши даже ложе,
 
 
Она была соломой крыта.
Вот на неё чертей копыта
И вознесли, чтоб быть всех выше.
Приставил лестницу… На крыше!
 
 
На ней уж буду я заметней,
Чтоб взор весны на мне приветный
Остановился милый сразу,
По моему тогда заказу
 
 
Зима заплачет вон ручьями,
Природа вся уже делами
Займётся бодро, с вдохновеньем,
На труд свой глядя с умиленьем…
 
 
И я считал себя причастным,
Весны приход чтоб был прекрасным.
А потому, поднявши птичку,
Вовсю орал весне закличку:
 
 
Каникул дай весенних диво,
Гурьбой носиться чтоб ретиво,
Хоть и по слякотной землице,
От счастья чтоб светились лица, —
 
 
Так твоего мы ждём прихода,
Конца учебного с ним года,
Хоть и учился я не тяжко,
А стану скоро второклашкой.
 
 
Приди, приди, весна, скорее!
И долго б голос, с крыши рея,
Вдаль нёсся звонко по округе…
Как вдруг в таком я стал испуге,
 
 
Что дрожь взяла и стало жутко…
Была опасности побудка —
Так страх убил сознанье круто,
Душа вся паникой обута…
 
 
Была она, как будто в аде…
Всё потому, что кто‒то сзади
Меня толкнул вдруг, тонко блея!..
И я невольно, чем смелее,
 
 
Вон обернулся машинально,
Чуть не упал вниз: натурально
Была там морда чёрта, бесья!
Оцепенел с того вон весь я:
 
 
Имел большие он рожищи,
Таращил жёлтые глазищи,
Тряся своею бородою…
Я не владел самим собою,
 
 
Сознанье напрочь вон поблекло…
«Ну вот, сейчас потащит в пекло
Терзать меня в жаровне ада…».
Душа ж моя в нём быть не рада…
 
 
Тут бес как нагло устремится
К моей руке, в которой птица,
Страсть съесть её в нём жарко пышит,
Толкнув меня, что я чуть с крыши
 
 
Не полетел, как камень точно,
На крыше ведь стоять непрочно…
Отгрыз чёрт птицы половинку,
И за другую без заминки
 
 
Полез, заблеявши козою…
Взор затемнён мой был слезою…
Но, стоп! Как блеянье знакомо!
Оцепененья спала кома,
 
 
Я пригляделся к чёрту: Роска!.
Во всей красе смотрелась броско,
Маманя детушек‒козляток.
Душа повылезла из пяток,
 
 
И обнял я её за шею,
Забыл вмиг страха эпопею,
Ей спинку гладила ручонка,
От счастья смех звучал мой звонко!
 
 
Ей отдал птицы часть вторую:
Вот как люблю тебя, родную!
Но как залезла ты на крышу?
Ответа нет, его не слышу…
 
 
И как снимать тебя отсюда?
Ой, упадёшь, и будет худо…
Спустился на землю обратно,
А тут… О радость! Как приятно:
 
 
Стоит и ждёт меня уж Роска!
А как смогла так – вот загвоздка!
А, может, происки то чёрта?
И радость вмиг на ключ запёрта.
 
 
Но откликается на имя,
Висит под брюхом грузно вымя,
А у чертей его ведь нету…
Как рад я ей, как мил‒привету!
 
 
Конечно, Роска это, точно!
А потому помчался срочно
Я в дом за хлебушка краюшкой:
Изволь откушать, мол, подружка!
 
 
Она то сделала моментом,
Проблеяв сладостно при этом.
А, чтоб изведать правду‒матку,
Пошёл узнать‒таки загадку,
 
 
Каким волшебным вдруг парадом
Со мной на крыше стала рядом
Коза, ведь будь и в сильном раже,
Взлететь она ввысь не могла же?!
 
 
Да вдруг тому пришла разгадка,
Как взобралась на крышу гладко:
Там, у стены, до крыши самой
Вязанки хвороста мы с мамой
 
 
Горой сложили, чтоб поленья
В печи вошли в воспламененье.
Вязанки были, как ступени.
И взобралась по ним без лени.
 
 
Не тёмной силы наважденьем
На крыше Роски появленье.
Разгадка – сердцу умиленье,
Души поникшей возрожденье…
 
 
И лишний раз то подтвердило,
Что лезть наверх всем козам мило.
От чёрта, знать, происхожденье,
Вот лезть повсюду и стремленье.
 
 
Взберутся даже и на тучи —
Так козы лазать все могучи,
Лишь было б что‒то под ногами.
Вот потому меж стариками
 
 
Они приличное уж время
В чертей зачислены все племя.
Весна услышала заклички
И по своей уже привычке
 
 
На снег теплом души дышала,
И он ручьями неустало
Сбегал с возвышенностей к речке…
И все стояли на крылечке,
 
 
Тепло и новь вовсю вдыхая,
И всех заботушка лихая,
Уж рукава вон засучивши,
Ждала, ведь дел – аж выше крыши.
 
 
Пока распутицы деянье —
Земли водою обмыванье
Ручьёв бурливых и холодных…
Мы от ученья дней свободных
 
 
Дождались, ей благодаря‒то,
Но всё равно, как чертенята,
В своём, всегда как, были деле:
То на проталинах галдели,
 
 
Где из былинок жгли костришки,
То капитанские умишки,
Пустив кораблик, проявляли,
Чтоб плыл ручьём он в дали… В дали!
 

За вербой!

 
И долгожданные денёчки
К нам приходили, и цветочки
Уж вербе сшили одеянье,
Что было солнца в них сиянье,
 
 
Белы, светлы все и пушисты…
И мы, глазёнками лучисты,
Шли к речке, коя бушевала
От половодья, мча не вяло!
 
 
И все, как лёгкие созданья,
Вон проявив своё старанье,
На вербы лезли, рвали ветки,
Они дарили нам конфетки,
 
 
Когда мы взрослым их вручали,
И те, отбросив все печали,
Их к образам несли и к свечам,
Готовясь к дивным, светлым встречам,
 
 
И в их мы не были опале,
Они ведь в детстве все бывали,
Ворчали чуточку, конечно,
Мол, в половодье лезть беспечно
 
 
Нельзя на вербу, то опасно!..
И мы поддакивали: ясно!
И… упорхали на просторы,
Творя на них свои уморы…
 
 
А, впрочем, вербу рвать сноровка
Нужна в распутицу, чтоб ловко
Лезть по ветвям её, строптиво,
Река несётся ведь бурливо,
 
 
Заливши вербу вполовину,
Оплошность – канешь вмиг в стремнину!
Но были мы в плену азарта,
Сноровки, мужества он парта.
 
 
Срывались – случаи бывали…
И мчал таких поток вон в дали,
Пока за что‒то уцепиться
Не удавалось, и землица
 
 
Вновь твердь свою не представляла,
Всласть дух возрадуя немало!
 

Обливание водою!

 
Но обливания водою
Мы ждали, ждали всей гурьбою!
Но рукотворного. Из кружек
Друзей своих, своих подружек —
 
 
Из вёдер, мисок и баклажек,
И вид при этом был б не тяжек,
А лишь безудержно весёлым!
И по соседним был он сёлам.
 
 
То Понедельник после Пасхи
Даёт азарта чудо‒сказки…
Конечно, верующим Пасха
Была душе воскресшей ласка,
 
 
Они религии каноны
Блюли и взоры на иконы,
Крестясь, стремили вожделенно,
Уверясь: жизнь отнюдь не тленна,
 
 
Хоть тяжки в ней порой мытарства.
Но будет, будет счастья царство!
А почему терпеть невзгоды
Они согласны даже годы?
 
 
Какая сила в этом воли
Наперекор превратной доле!
И нас, конечно, понуждали
Креститься, в райские чтоб дали
 
 
По Божьей милости попали,
У Бога не были б в опале.
И в ад попасть хоть было страшно,
Но взгляд невольно наш букашно
 
 
Исподтишка полз многоножно
Да всё на улицу, где можно
Любимым играм вновь предаться,
В другом где каждый видел братца,
 
 
Ведь у детей своя отрада,
И насладиться ей всласть надо!
А потому, коль можно было,
На волю мчались все премило,
 
 
Вон рай и ад вмиг забывая.
И уж ватага удалая
То там, то здесь порхала птичкой,
С идей взгорая буйной спичкой!
 
 
А вот пришёл и Понедельник
Да дел игривых не бездельник!
Всех ёмкостей – поверх! – запасы
Водой наполня, все, как асы,
 
 
Вон из домов летели пробкой
И друг за дружкою торопкой
Неслися поступью с водою,
Облить в момент чтоб с головою,
 
 
Нагнав невёрткого кого‒то,
И вон того, и ту охота!
Да самому чтоб быть сухому.
Но в этом буйстве удалому
 
 
Сухим остаться, ой, не просто,
И будь приличного хоть роста.
Вода достанет до макушки,
Не из ведра хоть, но из кружки;
 
 
По телу хлынут вниз потоки,
От них напрасны прочь отскоки,
Ведь вкруг вода, вода сплошная…
Да не нужна нам страсть иная,
 
 
Ведь день такой нам дан недаром,
И мы все носимся в нём с жаром,
Кто друг за дружкою отдельно,
А то ватагою прицельно
 
 
Уже за группою другою…
И было то подобно бою,
Где жертвы все мокры до нитки,
Сухих же нет, хоть и попытки
 
 
Всё ж были юрко увернуться…
Но не смотрелись все мы куце,
Вода стекала с нас ручьями,
И мы толкли её ногами…
 
 
Велосипедные насосы
Водой нас жалили, как осы,
И хоть не так уж было больно,
Но выстрел их бил дальнобойно
 
 
И верно в цель, то есть прицельно,
Их примененье не бесцельно,
Кто их имел, тот, без сомненья,
Бывал хозяином сраженья.
 
 
Все были в обуви разбитой,
Ведь не могли в хорошей мы‒то
Идти все в грязь на обливанье,
Да пресекли бы враз старанье
 
 
Такое взрослые с укором.
А потому в согласье скором
Мы обували, что похуже,
Ведь в ней сподручней лезть в все лужи,
 
 
Не будет ей в том ввек обиды,
Мытарств ведь видела все виды…
Но вот иссякли вод резервы…
Чуть буйства сдерживая нервы,
 
 
Мы расползалися по хатам,
Хотя не хочется ребятам,
И там, вздыхая сокрушённо,
Нас раздевают всех законно
 
 
И на печь гонят согреваться,
Тепло её – милее братца,
А сверху – тёплую овчину,
Прогреть чтоб ноги, грудь и спину,
 
 
Чтоб не задела хворь‒простуда,
Она ведь скверная зануда.
И точно, за ночь пропотели,
И вновь вовсю здоровье в теле!
 
 
Недельку лишь взнуздать терпенья,
Как будет вновь игры каленье.
 

«Красная горка»

 
Пришло наградой ожиданье —
Яиц азартное катанье
С пригорков стало нам отрадой,
Кто был искусен, – был с наградой:
Яиц имел он пополненье
И «Красной горкой» восхищенье!
Кто в мастерстве же не был пылок,
Чесал с досады свой затылок,
 
 
Реваншем больше загорался,
Желая быть в почёте аса.
Сначала мерились, чьи дальше
С пригорка скатятся все наши
 
 
Поразукрашенные яйца,
И те, не смели кто тягаться
В том с победителем, расстроясь,
Ему вмиг кланялись по пояс
 
 
И из запасов, хоть в печали,
Вмиг по яйцу ему вручали,
И он сиял с того, довольный,
Успех его что был сверхсольный!
 
 
Потом на меткость попаданья
Смещались наши все старанья:
Попасть в яйцо яйцом с пригорка.
Все, затаясь, смотрели зорко,
 
 
Умерив даже и дыханье —
Так волновало попаданье:
Одни боялися удачи,
Другие мыслили иначе.
 
 
Кто попадал, яйцо из кона
Тот брал подбитое законно,
Гордяся этим прибавленьем
И, видно, с явным наслажденьем…
 
 
Затем – чтоб так скатить яичко,
Была внизу с другим чтоб стычка,
И будет чьё при том разбито,
И чтоб то видела вся свита,
 
 
Его себе брал победитель
И клал за пазуху‒обитель,
Светясь улыбкою лучисто,
Мол, победил законно, чисто!
 
 
И били яйца напоследок
О носик носиком, и редок
Кто не был в этом не побитый,
А потому, хоть и сердитый,
 
 
Но половину проигравший,
Согласно клятве в этом нашей,
Яйца разбитого без спора
Отдать счастливчику и скоро
 
 
Обязан был и съесть моментом
Пред ним с улыбкою при этом.
И был такой средь нас счастливчик,
Побил что множество яичек,
 
 
И так наелся половинок,
Как будто прибыл он с поминок,
Что не живот, а животище
Уж был, отвис с обильной пищи…
 
 
А мы считали все потери,
Ох, невезучие тетери…
Какая курица снесла‒то
Ему яйцо, что все ребята
 
 
Терпели только пораженье?!
К яйцу такому уваженье
И восхищенье всех нас было:
Вот это крепость! Ай да сила!
 
 
И вдруг из рук оно случайно
Его упало, чрезвычайно
Ему пребольно стукнув ноготь
Босой ноги… Но он: «Не трогать!
 
 
Яйцо не трогать!» – крикнул грозно,
Но всё впустую, было поздно:
Схватил его рукой уж кто‒то!
Взглянуть на диво всем охота,
 
 
Потрогать крепость скорлупы‒то…
И тут вдруг ложь была раскрыта:
Яйцо‒то… каменное было!
Как все, раскрашенное мило,
 
 
Размером, формою – аналог
Куриным как, и вид не жалок,
Был отшлифован очень гладко.
Обман же выглядел прегадко,
 
 
Поколотить его хотели,
Смирить себя сумели еле
И дали тут же в наказанье
Ему строжайше приказанье
 
 
Всем по яйцу вручить сию же,
Не то ему же будет хуже!
И он принёс их вмиг в кошёлке,
И все, отбросив речи‒толки,
 
 
Её в момент опустошили…
Так подчинился правды силе
Обман презренный и нахальный.
Яйцо же – камень в угол дальний
 
 
Кустов заброшено под свисты,
И с дела доброго лучисты
Все лица стали и довольны,
И справедливости все войны
 
 
Потом вели всегда гурьбою,
И каждый с ней готов был к бою!
Но вот закончили учиться.
Ах, как сияли наши лица!
 
 
Теперь просторы будут наши,
Нам в том не надо сна и каши,
У детворы свои заботы,
Они в делах своих не жмоты,
 
 
А в них активность вся по полной
И в этом возрасте законной.
Учиться кончили успешно,
И жизнью летней жить не грешно.
 
 
Я второклассником стал важным,
Пред «мелюзгою» был вальяжным,
Чай, кое в чём уже учёный,
Авторитет, знать, был законный.
 
 
Класс старых дал друзей навалом,
И с ними был я в буйстве шалом!
Ходили в гости мы друг к дружке,
Но не назойливы, как мушки,
 
 
А как положено в том было,
И всем с того приятно, мило.
 

Грозная птица!

 
Мы звали всех, идя по кругу.
Вот как‒то раз пришёл я к другу,
Воззвал, чтоб вышел, крикнув зычно,
Вошёл во двор, как к всем, привычно.
 
 
И вдруг опешил, замер в страхе,
Аж пот пробился на рубахе:
Шла преогромнейшая птица
Ко мне, и ярость в ней бурлится,
Всё ощетиня оперенье,
И агрессивное стремленье
Напасть пренагло не скрывая, —
Атака грозно‒боевая!
 
 
Распущен веером хвостище,
Кровавый клюв желает пищи,
Страх навести – её усилья,
Аж до земли спустила крылья,
 
 
Горит огнём, пылает шея,
А чтобы быть ещё страшнее,
Трясёт кровавейшим отростком,
Где клюв, врагу, мол, будет жёстко
 
 
И от когтей ножищ огромных!
Силёнок был пред ней я скромных
И одинакового роста,
Вмиг обомлел и замер просто,
 
 
Страшил и крик её надменный…
Ну был пред ней я будто пленный.
Вдруг подскочила птица резко
И так меня швырнула веско,
 
 
Что вмиг упал, забился в крике —
Так страх мой был в великом пике!
К тому ж, страшеннейше клевала,
Мне причиняя боль немало…
 
 
Закрыл я голову руками…
Ах, как сейчас хотел я к маме!
На крик хозяев появленье
Явило чудное спасенье,
 
 
Они агрессора прогнали
Вон хворостиной сразу в дали!
А то была бы мне уж крышка,
Хоть я и сильный был мальчишка.
 
 
С такими  впредь боялся встречи,
Тягаться с чудищами речи
И нет вовек уж: вес громадный,
И норов к драке страшно жадный!
 
 
«Эх, ты, – сказал мне друг, – глупышка!
Всего‒то-навсего пырышка,
А ты уж плакать…». К разговору,
Так быстро дал в калитку дёру
 
 
Он, ибо птица к нам движенье
Вдруг начала… За ним в мгновенье
И я шмыгнул со страха прытко!
Вмиг заперта была калитка,
 
 
Мы продолжительное время,
Бежа, несли испуга бремя…
Остепенили бег тогда лишь,
Когда вопроса к нам вдруг залежь
 
 
Не позалезла трезво в уши:
«Куда несётесь вы, как клуши?!».
«Мы это… как их… – друг нашёлся,
Не оплошать чтоб с их вопроса, —
 
 
Перегонки с ним учинили
И вот неслись, сродни кобыле!
Да вы наш спор назло прервали,
А то неслись сейчас бы в дали!
 
 
Не так ли, Славка? Подтверди‒ка!».
И я с правдивостью всей пика
Мотнул в согласье головою…
И все, галдя, пошли гурьбою
 
 
Заняться милыми делами,
Ещё не зная, где и сами…
Мы перемиговались с другом,
Что подозрений едким мукам
 
 
Вмиг предоставили лукавство,
И было это счастья царство.
Потом из книжек я, конечно,
Узнал ту птицу и поспешно
 
 
Припомнил встречи с нею случай,
Что был душе моей не лучший.
Она индюшечьей породы.
Индюк то был. И через годы
 
 
Я вспоминал всё с содроганьем,
Как агнец чистый пред закланьем.
В селе «пырышками» их звали,
Средь птиц они, как чудо‒крали.
 
 
Но индюка щипки я помню,
Являл собой он злобы ровню.
А лето щедрость нам дарило,
Телам и душам было мило…
 

Прыжки через костры!

 
К концу готовились июня,
Запас не делал дров лишь клуня,
Чтоб на Ивана ночь Купала
Костры жечь, радуясь немало
 
 
Его приятностям старинным,
Ведь праздник числился былинным.
И вот настал он! Обливанья
Водой взбурлили всех старанья,
 
 
И не унять лихой в том жажды,
Да много раз, а не однажды,
Не разводили шуры‒муры,
А были мокры все, как куры,
 
 
И потому костров пыланье
Нам, мокрым, было, что лобзанье
Родимых мамочек в несчастье,
Когда они дарили счастье.
 
 
Нам мало жечь костры любезно,
Мы веселились все помпезно!
Огонь был душам очищенье,
К их чистоте несли стремленье —
 
 
Так утверждали вечно предки.
А нам костры – для душ конфетки,
Вовсю веселие и диво;
Конечно, прыгали строптиво
 
 
Через костры с всего разбега,
Была в том удаль, риск и нега,
Кто выше прыгнет, – одобренье,
Ему почёт и восхищенье!
 
 
Просили храбрые дровишек
В костры подбросить чтоб излишек,
И коль взметнётся высоченно
Огня стена, над ней мгновенно
 
 
Враз пролететь отважно птицей,
А в жар и пыл пасть не годится.
И было в том соревнованье,
Героев было величанье
 
 
И апогей всех восхищенья,
Они пред всеми вне сравненья,
Авторитет и заводилы,
И уважение их силы.
 
 
«Ну что стоишь, тих, как зайчонок,
Аль трусишь, прыгнуть нет силёнок? —
Ко мне один из них с вопросом. —
В огонь боишься ткнуться носом? —
 
 
И смех прошёл, как шквал, волною —
Так все смеялись надо мною… —
Аль ты ввек с трусостью в обнимку?
Ну, подожги тогда былинку
 
 
И прыгай с страха, с буйной дрожью,
Мож, ощутишь в том силу Божью…».
«Да я… – была ответа тара, —
Я не боюсь огня и жара,
 
 
Сперва ведь прыгают большие,
Потом и мы вослед, другие…».
Пошёл, разбег начать чтоб скоро,
Избечь чтоб в трусости укора…
 
 
Огонь, огонь перед глазами!
И от обиды со слезами
Помчал на пламя машинально…
Все улюлюкали повально!
 
 
Но под ногой попалась палка,
И я споткнулся… И не валко
В костёр и сел, на чём сидим мы,
И еле выбрался, палимый,
 
 
Хоть потушить имел стремленье,
Штанов всё ж было опаленье…
Ох, попадёт же от маманьки!
Мне не избечь суровой баньки…
 
 
И не пошёл в свою я хату,
Пришёл к бабаньке, где заплату
Она мне сзади пристрочила,
И я смотрелся уж не хило,
 
 
И смог домой идти смелее,
Хоть не идти и всё ж милее…
Пришёл. Вопрос мне первым делом:
– Ты чуешь, пахнет, сын, горелым?
 
 
– От печки, мамка, то, наверно… —
И аккуратно и примерно
Прикрыл её плотней заслонку,
А сам быстрей, быстрей в сторонку
 
 
Штаны свернул, на печь взобрался,
А там уж был котёнок Вася,
И мы заснули с ним моментом…
Лишь новый день пришёл с рассветом,
 
 
Мои штаны, глядь, были в стирке,
И все заштопаны их дырки,
Парчины, ног всегда подружки,
Смотри‒ка, были уж в утюжке,
 
 
И запах едкий в доме дыма
Ушёл куда‒то напрочь мимо…
«Ну, не заметила заплату,
Не получу я, значит, плату,
 
 
Что вдрызг прожёг весь зад штанишек».
И счастья так вскипел излишек,
Что замурлыкал голосишко,
Ну, как весною соловьишко!
 
 
Деданька видел зад мой красный
И вид убитый и несчастный,
Аль зад на медь похож был цветом,
Иль потому, что рыж, при этом,
 
 
Но звать меня он стал вдруг «медный»,
Я ж улыбался, был не вредный,
Но дружелюбно и с улыбкой
От счастья плыл вкруг чудо‒рыбкой…
 
 
А лето щедрое плодило,
И всем с того приятно, мило…
Природы дикой угощенья
Любили все мы, без сомненья,
 
 
И даже лук, что ели дикий,
Не вызывал в нас страха крики
Своею горечью ядрёной,
Зато ватагою влюблённой
 
 
Мы на красу вокруг смотрели,
И птичьи радовали трели…
Жевали клубеньки‒картошку
Травы какой‒то понемножку,
 
 
И не проглатывали в спешке,
Смакуя, горечь сыроежки…
Сласть ароматных сочных ягод
Не приносила ртам ввек тягот.
 
 
Гольцов ловили мы руками,
Несли, сварила чтобы, маме.
Ах, и вкусна из них ушица,
Сама аж ложка в рот стремится!
 
 
Я на опушке как‒то встретил,
И лик с того мой стал вдруг светел,
Огромный белый колокольчик,
Его красу стерёг кусточек.
 
 
Как поражал цвет белизною!
Ах, красота! Само собою
К нему – сорвать! – тянулись руки,
Глаза пылали! Сердца стуки…
 
 
Вот принесу домой цветочек!
Вмиг посмотреть, хотя б разочек,
Село безудержно сбежится,
Все в восхищенье будут лица,
 
 
Хвалить начнут: какой счастливый!
И разговор пойдёт бурливый…
А он стоял на длинной ножке,
Жужжали пчёлки вкруг и мошки…
 
 
Какая стать! И как изящен!
Лишь на него глаз натаращен,
Благоговейный запах чуден…
И уж сорвать его был блуден,
 
 
Как вдруг неведомая сила
«А надо ль делать?» – вопросила,
И впрямь, он миленький цветочек!
И белый, будто голубочек,
 
 
На фоне зелени травинок
Вдали дорог и всех тропинок.
Его волшебное здесь царство.
И чтоб пресечь души мытарства,
 
 
Я от него отдёрнул руку:
Нет, не создам красе я муку,
Цветёт пусть, вкруг благоухая,
Ведь и цветку жизнь дорогая.
 
 
И я пошёл своей дорогой.
Беречь красу был в клятве строгой.
Тут отвлекло моё вниманье
Между травы хвоста вилянье
 
 
Зелёной ящерицы, толсто
Она смотрелась, и я просто
Поймать хотел уж машинально,
Она же вдруг ко мне нахально
 
 
Как повернётся! И ротище
Да как разинет, что зверище,
Броски на пальцы совершая,
Не тронь, вот, мол, какая злая
 
 
Я, аж от самого рожденья!
Я испугался, сразу рвенье
Поймать её и вмиг пропало,
Да и была она – не мало! —
 
 
Аж на змею собой похожа,
А змей ловить совсем негоже.
И прочь меня помчали ноги!
Ведь страх, укушенным быть, строгий.
 
 
С тех пор я ящериц зелёных
За три версты аж ли законных
Вон обходил, боясь укуса
Её и вида, пусть не труса,
 
 
Но с осторожностью, на случай.
А серой вид, конечно, лучший,
Она в руках миролюбива,
Чуть‒чуть доверчива, игрива,
 
 
Удрать бы прочь – её умишко
Твердит всё, жалко лишь хвостишка…
А потому за хвост не брали:
Вмиг хвост отвалится у крали.
 
 
И не кусалися ни разу.
К таким с любовью льнём мы сразу.
Так жизнь ребячья проходила
Всё лето, коим мило было…
 
 
И вот уж осень‒чародейка,
Дождя с небес шурует лейка,
Ушла жара, пришла прохлада…
Опять идти нам в школу надо.
 
 
Учились в школе мы начальной,
Страды учебной нет печальной,
Ведь что‒то новое мы зрели,
Одни быстрей, другие еле,
 
 
К речам учительницы льнули
И ворковали, будто «гули»…
А коль не выучим урока,
Идти к доске – удар, что тока,
 
 
И вмиг свернёмся, как ежонок,
И ждём подсказки со сторонок…
И хоть с того краснели ушки,
Но в головах одни игрушки…
 
 
Каким же быть всегда терпенью,
Привить чтоб тягу нам к ученью!
Мы заходили друг за дружкой,
За другом кто, кто за подружкой;
 
 
Когда шли в школу, шли мы стайкой,
И разговоры – балалайкой
Звучали, кур пугая встречных,
Минут и нету быстротечных.
 
 
И всё вокруг мы замечали,
И не на привязи‒причале,
Не безразлично и уныло
К всему вокруг вниманье было,
 
 
Ватага нос всегда совала
Во всё и вся, дивясь немало…