Kitabı oku: «Нация. Апокалипсис. Том третий», sayfa 3

Глава V

В первые дни пребывания в Киеве Егор Сомов никак не мог собраться с мыслями, слишком тяжело было окунуться в новую жизнь; да и вопросов от знакомых было очень много, особенно что касалось жизни в Сибири. Много ли медведей ходит по улицам городов и посёлков? Много ли в тех краях осталось людей по части душевного величия? Правда ли, что в задымлённых сибирских городах люди ходят в противогазах? Ну и так далее. На все эти вопросы и многие другие он отвечал с той же иронией, с какой они были заданы. Ничто в этих разговорах его не ущемляло и не раздражало, а напротив, он даже внутренне улыбался; улыбался любопытству и наивности людей. Во всей этой истории его ущемляло и терзало только одно – самолюбие. Он был огорчён тем, что не всё получилось в Сибири так, как он хотел: планы не реализованы, мечты и задумки не осуществлены. В результате утерян интерес не только к жизни, но и к профессии как к путеводной нити, которая вела его много лет к чему-то высокому и значимому. Но в этой ситуации он никого не винил, кроме себя одного. Возможно, от этого он чувствовал себя зверем, попавшим в западню. Чтобы выбраться из неё, нужны были силы, много сил. И их он должен будет найти, в первую очередь, внутри себя. «Конечно, – рассуждал он, – придётся многое пережить, от многого отказаться, но это не должно меня пугать и приводить в уныние. На свете существуют другие, более важные ценности, чем мои желания, – это семья, дети, родные и близкие, и эту ценность у меня никто и никогда не отнимет; во всяком случае, пока я жив». И этому осознанному счастью он радовался, причём радовался как ребёнок.

Рад был он и тому хорошему отношению, что проявляли к нему Наташины родители – Антонина Николаевны и Николай Петрович. В общем, всё шло хорошо. Может быть, даже лучше, чем он ожидал. Правда, были дни, когда ему хотелось побыть одному, чтобы поразмыслить, так сказать, над своей жизнью. Над тем, что упущено в последнее время из вида, особенно литературой. Для этого он иногда находил время и долго гулял по знакомым киевским местам, думая не только о природе, которая может многому научить, но и о том, как ему быть в этой жизни: заниматься тем, чем он занимается, или жертвовать плотью во имя духа?

Он понимал, что при всех обстоятельствах он не может отказаться от того, что любит, от того, что составляет большую часть его личности: от поэзии и прозы, которые всё сильнее и сильнее входили в его жизнь, наполняя чем-то важным и существенным, что давало уверенность для его внутреннего роста. И он не мог не обратить на это внимания, поскольку не писать он уже не мог, но и писать тоже: работа отнимала всё время, а для лирических отступлений оставалась только ночь, но и её приходилось делить…

Вот и на этот раз, когда он в очередной раз прохаживался по любимой аллее мимо старых клёнов, лип и развесистых каштанов, отдавшись пантеистическому чувству своего единства с космосом, в нём можно было видеть не юношу, а крепкого мужественного мужчину. Причём такого, который был не похож на всех своей статью и лицом, напоминавшим портрет одного знаменитого художника эпохи возрождения. Обладая высокими чувствами, он наблюдал не только за щедростью природы, её весенним разнообразием, но и одухотворяющей красотой.

Из литературы и от знающих людей он знал, что красота природы познаётся человеком не только через гармонию, мысли и эмоции, способные творить чудеса, но и через звуки. Прислушиваясь, он постоянно что-то слышал: то залихватское пение соловья, то шелест весенних листьев, то тихий шёпот ветра, который мало-помалу превращался в стихотворные строчки, которые он тут же повторял:

 
Не грусти. И это всё промчится.
Ты ведь заешь: жизнь как та игра…
В лунном свете снова народится
Для целебных мук твоя звезда!
 

От лирического настроя, от духовной энергии он воображал себя этаким бродягой наподобие героев Гомера, под рубищем которых скрывался мудрец или король, не знающий волнений, забот и страха. Вместе с тем он прекрасно понимал, что до такого понимания жизни ему далеко. Для этого ему нужно приложить очень много усилий и неутомимого постоянства. Но к такой дисциплине, приносящей несомненные выгоды, он был не готов. В эти минуты он думал о двух простых вещах: во-первых, постараться не делать то, о чём ему пришлось бы потом жалеть; а во-вторых, постараться не тратить время и нервы на пустяки и бесполезные вещи. Хотя каких-то конкретных задач и целей у него не было, кроме как быстрее определиться с работой.

Дни шли, но вопросов на тему пребывания в Сибири по-прежнему было много, будто Сомовы вернулись с какого-то таинственного континента, про который много кто слышал, но мало что знал. От этого «незнания» Наталье и Егору приходилось нелегко отвечать на разные вопросы. Конечно, в этих разговорах было много иронии, шуток, но и своеобразных «подколов» тоже было много, особенно со стороны Николая Петровича… Один из таких разговоров Егор хорошо помнил:

– Я же тебе говорил, Егор, говорил, помнишь, ещё семь лет назад! – поучительно восклицал Николай Петрович, при этом указывая указательным пальцем куда-то вверх. – А ты: «У меня прекрасная профессия! Она мой путь, моя дорога…» Помнишь?

– Ну что ты опять заладил: «помнишь» да «помнишь», – тут же вмешалась в разговор Антонина Николаевна. – Что он может помнить, если прошло столько лет. Отстань от человека.

– Тоня, вот выскажусь и отстану. Не мешай мне говорить…

– Разбирайтесь сами. Пойду с внуком погуляю.

– Вот и правильно. А мы пообщаемся.

Антонина Николаевна собрала внука и вышла с ним из квартиры, строго сказав:

– Николай, закрой за нами дверь…

Николай Петрович прошёл в коридор, но вместо того, чтобы закрыть дверь, он слушал жену, вернее, то, что она ему тихо говорила. В конце их разговора он решительно сказал:

– Не переживай, всё будет хорошо.

И захлопнул входную дверь.

Всё это время Егор молчал. Он считал критику оправданной лишь в тех случаях, когда она опиралась на конкретные факты. Опустив глаза, он пытался вспомнить что-нибудь из тех слов, что говорил когда-то Николаю Петровичу.

«А ведь действительно, что-то подобное я говорил, – напряжённо вспоминал он, – говорил ещё что-то про личную жизнь, про профессию атомщика, которую очень люблю, про Сибирь… да, да, что-то было в этом роде».

– Ну что, вспомнил наш давнишний разговор? – входя в комнату, спросил Николай Петрович.

– Да, говорил, не отрицаю. И что плохого в этих словах? – кинув взгляд на тестя, проговорил Егор. – Нам десятилетиями внушали истину, что достойно только то, что приносит пользу отечеству, что достойны уважения те, кто отдаёт себя труду, профессии… И что в этом плохого?

Ему хотелось сказать что-то ещё, но Николай Петрович резко перебил его, сказав:

– Вот-вот: «Внушали истину!», «Польза отечеству!..» В нынешних условиях, Егор, это всего лишь красивые слова! Запомни: у нынешних «вождей» теперь другая «истина».

– И какая же?

– Очень простая: иметь, брать и требовать ещё! И вряд ли появятся в ближайшей перспективе обстоятельства, которые бы заставили их найти другие слова… персты им в язвы.

– Прошло больше семи лет, кто же знал, что всё так изменится, – разводя руками, проговорил Сомов, как бы соглашаясь со словами тестя. – Такое и в страшном сне не могло присниться. А каким-то особым даром предвидения я не обладаю.

– Вот ты говоришь: «Кто же знал?» Да вся эта «заваруха» тянется с того момента, как «меченый» пришёл к власти. Мы что, не видели, что с каждым годом становилось всё хуже и хуже? Видели! Ещё как видели! Просто никому до этого не было никакого дела. А всё потому, что отучили всех мыслить, думать… люди ведь они сам знаешь какие…

Сомов внимательно слушал, что говорит Николай Петрович, и молчал.

– Так что твоя «истина», извини, не работала уже давно.

– Может, и так, – спокойно проговорил Егор, – оспаривать ваши слова я не собираюсь. Во всяком случае, считаю это дело бессмысленным, поскольку опровергнуть их не могу.

В этот самый момент Егор подумал: «Николай Петрович не будет говорить просто так, значит, его тоже что-то волнует и мучает. Но находить в этом некие противоречия я бы не хотел. Мало ли кто что может сказать».

– Ты на меня не сердись, – прервав мысли Егора, миролюбиво проговорил Николай Петрович, – наболело, знаешь… Да и переживали мы за вас с матерью. Я ведь подумал тогда, если честно, что ты на принцип пошёл!

– Да какой там принцип – никакого принципа не было. Были обстоятельства. Вы же всё хорошо знаете.

– Да знаю я, знаю…

– А если знаете, то зачем возвращаться к этому разговору? Главное, что внучка здорова, внук растёт, а всё остальное житейское.

– За внуков, конечно, спасибо, – хмурясь и глядя куда-то в сторону, проговорил Николай Петрович. – Мы с матерью не нарадуемся.

Сказав эти слова, он тут же крепко задумался, словно пытался что-то вспомнить, но это продолжалось недолго. Он продолжил:

– Я ведь оттого говорю, Егор, что душа болит…

– Я вас прекрасно понимаю.

– Правильно сделали, что вернулись в Киев, – вот что я хотел сказать. Сейчас такое время, когда надо о себе подумать, а не геройствовать. Ни этой стране, ни той… герои уже не нужны (он махнул рукой куда-то на северо-восток). Сейчас каждый должен быть сам за себя. А это значит, что свои сухари лучше всяких там чужих пирогов.

– Почему же чужих? – глядя на тестя, вопросительно проговорил Егор. – Когда мы поехали в Сибирь, у нас была одна страна…

– Вот именно: «была»! – пафосно проговорил Николай Петрович. – Только вот была да сплыла. Как говорится в пословице: «Что с воза упало, то пропало». Устоять на якоре своего счастья мы не смогли. А если быть точным, не захотели. Все захотели жить своим умом… а его, к сожалению, ни у кого не оказалось, вот в чём беда! Что в России, что на Украине мозги народу заменили на нечто другое, как в том анекдоте. Расскажу давай, а ты записывай… ха-ха ха. В Германии времён фашизма на международном медицинском симпозиуме профессоры из разных стран знакомили своих коллег с успехами национальной медицины. Когда дошла очередь до немецкого профессора, он сказал: «Наши достижения уникальны. У всех людей в Германии заменены мозги, и никто этого не замечает». Ха-ха-ха.

– Однако, – улыбнувшись и качнув головой, проговорил Егор.

– Теперь, Егор, мы сами себе хозяева. – И, немного помолчав, Николай Петрович продолжил: – И ты был бы хозяином, если бы не уехал… Ну, ничего, время есть. Поработаешь в управлении, набьёшь себе шишек, а там посмотрим, на что ты способен. Стройка – это тебе не ядерный реактор, тут надо о-го-го! Короче, хватку я твою знаю. Не расстраивайся.

– А я и не расстраиваюсь. Что мне расстраиваться: голова, руки, ноги есть.

– Э, брат! – повернувшись лицом к Егору, проговорил Николай Петрович, – нынче, при нынешних обстоятельствах, этого мало…

В этот момент Егор смотрел на тестя, но слов его не слышал, поскольку думал над его предыдущими словами: «И ты был бы хозяином. Ну, ничего, время есть». «Интересно, – подумал он, – что стоит за этими словами, ведь никакого конкретного разговора по поводу трудоустройства не было».

– Понятно, что я сказал? – глядя на Егора, спросил Николай Петрович.

– Да вроде всё понятно, – ответил Егор, не понимая, о чём речь…

– Вот и хорошо! К сказанному могу лишь добавить: главное, нужно научиться ценить себя, иметь, что называется, железную хватку. А самое главное – не нарушать правило, которое устанавливает определённые принципы. Без этого нынче никак.

– Как всё сложно.

– А ты как хотел!? Век живи, век учись… да гляди в оба.

– Это как это?

– А вот так: не продавать себя за «три копейки».

– Я с этой «наукой» пока не знаком.

– В том-то и дело. А надо знакомиться… Как-никак капитализм на дворе.

– Что вы хотите этим сказать?

– А то и хочу сказать, Егор, что человек нынче человеку уже не брат и даже не сват и не кум, а волк – вот какое дело. Тут всё по-новому, не по-книжному. Сейчас люди не считаются ни с чем – ни с нравственными, ни с общественными законами. Не знаю, как там в Сибири было, а здесь теперь так: главное – деньги! Если они есть, то ты уважаемый человек; для тебя все двери открыты; а если нет, то извини… Сегодня, Егор, деньги хозяева жизни… персты им в язвы. Будешь играть не по правилам рынка – труба!

Слушая Николая Петровича, Его подумал о том, что этот человек сильно изменился. И не просто изменился, а принял какую-то совершенно другую идеологию, в которой прослеживаются высокомерие и некая исключительность. «Может, так и нужно жить? – подумал он про себя. – Ведь не только он один, все люди интегрировались в систему западных ценностей. Почему он должен быть другим? Тем более что человеческий удел – это непостоянство, колебание, неуверенность, честолюбие, жадность, ложь, злословие и любопытство».

– Не знаю даже, что и сказать. От ваших слов голова кругом, – прервав свои мысли, заключил Егор.

– Да брось ты. Сейчас такое время, понимаешь, когда надо оказаться в центре. – Сказав эти слова, Николай Петрович попытался изобразить руками что-то в виде круга.

– В каком ещё таком центре?

– Колеса, можно сказать, фортуны!

– Интересно. И что дальше?

– А дальше, извини, как повезёт!

После слов тестя Сомов задумался. Но не прошло и минуты, как он сказал:

– А самому думать что, нынче уже запрещено? Или разум отменили?

– Насчёт «разума» я не знаю. Об этом нужно спросить у нынешней власти. Я тебе на своём примере скажу, – на полном серьёзе проговорил Николай Петрович. – Вот я – акционер и руководитель крупного строительного управления, которого, замечу, избрали законным путём. У меня, чтобы ты знал, целая армия рабочих: каменщики, плотники, бетонщики, арматурщики – всех не перечесть. За всеми, сам знаешь, надо глаз да глаз. Накорми, напои, приюти… Одним словом, чтобы выполнить все эти законные требования, я должен руководствоваться в первую очередь коммерческими соображениями, а уж потом – совестью и прочими слабостями. Потому что ни совестью, ни всякой там добродетелью не накормишь людей. Вот ведь какая картина маслом получается. Понимаешь?

– Что тут не понять.

– Так вот: всякая жалость и прочая мораль здесь не уживаются. Особенно это касается молодых руководителей, которые начинают жить на широкую ногу. Я это говорю не потому, что хочу ущемить кого-то в своих правах, кого-то победить, нет, просто люди сами выбрали то, к чему у них лежит душа. Скажу тебе больше: сейчас никакие формы человеческого сознания уже не регулируются благожелательностью, а напротив, всячески разрушаются. А это значит, что из человека можно вылепить всё что хочешь: от преступника до государственного деятеля. Хотя сейчас эти слова приобрели статус синонимов: по мере потребности они плавно перетекают из одного состояния в другое. Но, как говорится, что хотели, на то и напоролись.

Слушая Николая Петровича, Егор думал о том, что приходит время, когда человеческий разум может находиться в смертельной опасности, поскольку нынешняя власть хочет сделать из народа не просто неграмотных и неразумных людей, а тупых потребителей, которых можно контролировать и направлять хоть куда, выдавая «солому слов за зерно вещей». Они делают всё, чтобы люди разучились мыслить и рассуждать, а душа уподобилась хладному пеплу; при этом им абсолютно всё равно, что все народы подвергаются смертельной опасности.

– Эти диванные либералы ещё покажут! – распыляясь, декламировал Николай Петрович.

– Страшные вещи говорите, – слушая тестя, проговорил Сомов.

– Никаких страшных вещей я не говорю. Что плохого, что к власти приходят новые руководители, пусть и либералы?

В эти минуты Сомов подумал о том, что для одних наступило время смирения перед неисповедимой судьбой, а для других – безграничная власть и высокомерие по отношению к тем, кто ещё вчера казался родным и близким, положительным и рассудительным… Прервав свою мысль, он сказал:

– Так-то оно так, конечно.

– А если так, – не унимался Николай Петрович, – то с новыми руководителями появляется и новый тип отношений и рассуждений – это же логично. Другое дело, какая роль у этих руководителей отводится примату разума. Как они смотрят на это с высоты, так сказать, новых общественных отношений?

– В этом-то вся и беда, – с неким сожалением проговорил Сомов. – Что мы хотим, если нынешние руководители предлагают народу не блага, а свои страсти и предрассудки, на коих зиждется весь западный мир, причём далёкий от всякой справедливости и правосудия.

– Согласен, согласен, – перебив Егора, проговорил Максимов. – Поэтому мы и видим, что делается вокруг: кругом анархия, смятение умов… по-другому, извини, быть уже не может – капитализм на дворе! Нравится, не нравится – танцуй, моя красавица.

– С такими законами страна долго не продержится! – подыскивая нужные слова, проговорил Сомов, – придёт время, и всё рухнет как карточный домик.

– На наш век хватит, персты им в язвы, – махнув рукой, с неким оптимизмом проговорил Николай Петрович, надеясь, видимо, на что-то лучшее. – Сейчас надо деньги зарабатывать – вот что я скажу. Бизнесом заниматься. А не рассуждать: ой, какие мы бедные и несчастные; ой, какие у нас законы…

Наступило молчание.

– Я, если честно сказать, думал, на Украине обстановка другая.

– С какой это стати, что на Украине она должна быть другой? – обращаясь к зятю, с нескрываемым удивлением спросил Максимов. – Мы, что, на другой планете живём, что ли? – Не дождавшись от Егора никаких слов, он продолжил: – Сейчас, Егор, каждый сам за себя. Короче, кто выживет, тот и жить будет. А тебе ещё вон детей подымать…

– Вот именно: «выживет», – с огорчением проговорил Сомов.

– Других слов, извини, у меня нет.

– Извиняться не надо.

– Ну, знаешь, мало ли! Я человек простой, что думаю, то и говорю; а потом многие обижаются – вот, мол, такой сякой… нравоучения всякие читает.

– Ничего плохого вы не сказали, – глядя на тестя, проговорил Сомов. – Впрочем, нового тоже. В истории всё это было, и не раз.

– Что было?

– Не что, а кто. Те, кто обещал народу духоподъёмными лозунгами «золотые горы». Да что про это говорить, вы сами всё хорошо знаете. Тем более что про то написаны тысячи книг.

– Ну, в этих книгах тоже, знаешь, всякого вранья хватает, – махнув рукой, проговорил Николай Петрович. – Морочат людям головы… Как послушаешь этих писак, так и хочется сказать в их адрес бестактность… Угодничество и малодушие – вот их вся работа. Всё, что они умеют делать, – так это врать да фантазировать; на большее они не способны.

Слушая тестя, Сомов вспомнил почему-то Пушкина, его смелые рассуждения относительно гражданского долга писателя, где важная роль отводится правдивому воссозданию человеческой жизни.

– Писатели – это те же люди, – прервав свои мысли, проговорил Сомов. – Среди них есть всякие: хорошие и плохие. Да, не все они правдивы, точны в своём изложении, но многие из них всё же заставляют людей думать, анализировать, сопоставлять. Благодаря этой силе мы понимаем многие вещи, в том числе и тот факт, что чудес в этом мире не бывает; всегда нужно быть начеку, готовиться к чему-то серьёзному, даже в плане житейских отношений, я уже не говорю о чём-то другом. Другое дело, и тут я с вами соглашусь, настоящие писатели должны иметь своё мнение, но, к сожалению, не всегда на это хватает таланта, смелости и духа. – После этих слов он задумался, словно искал чувственной потаённой мысли. Но, не найдя ничего, что могло бы его удовлетворить, задумчиво сказал: – Что касается моих дел, то тут вы правы: сейчас мне нужно думать о семье, о работе… На раскачку времени уже нет.

– Вот и я про тоже; надо, что называется, брать быка за рога…

Егор, слушая тестя, нет-нет да и подыгрывал ему, прекрасно понимая, что теперь он во власти этого человека. Человека, которого больше уважал, чем любил.

Глава VI

Раздумывать о работе Сомову долго не пришлось: в первом же разговоре Николай Петрович предложил ему должность инженера по технике безопасности в строительном управлении. Зная характер Николая Петровича, его желание помочь в очередной раз было воспринято Егором с благодарностью. Во всяком случае, его сердце не противилось этому предложению. Единственное, что настораживало его, так это взгляды тестя на общественную и политическую жизнь страны, которые не всегда были ему понятны. От этого непонимания у него в душе возникло некое несогласие с позицией тестя. При попытке найти разумное решение на ум ему приходили разные мысли: «Да, я не всегда согласен с тем, что говорит Николай Петрович, – рассуждал он, – но, с другой стороны, что в этом плохого? Человек имеет свою жизненную позицию. Если он говорит какие-то вещи, то это вовсе не значит, что он против меня и моих убеждений. Просто, разговаривая, он хочет, видимо, привить мне те качества, которых мне не хватает, вот и всё! Со стороны же всегда виднее, что человеку не хватает: ума, рассудительности, такта или добродетели. Во всяком случае, всё, что говорит Николай Петрович, он говорит правдиво, а это дорогого стоит. Хотя, конечно, после его “поучений” без внутреннего дискомфорта обойтись сложно. Но невелика беда: «Всё, что ни делается, всё к лучшему».

И всё же, несмотря на некоторые свои убеждения и уверенность в своей правоте, от многих мыслей тестя ему было не по себе. От нервного расстройства спасало то, что он уважал этого человека. А уважение, как известно, не купишь ни за какие деньги – оно приходит от сердца. К тому же, уважая Николая Петровича, он чувствовал больше уважения и к себе. Одним словом, позитивно поразмыслив без всякого тщеславия, Сомов решил так: «Что бы ни говорили обо мне, в моей жизни было очень много хорошего и прекрасного. И мне не за что переживать и стыдиться! Во всяком случае, моя жизнь никогда не была “тёмной”, как ночное небо, я никогда не делал того, что могла бы осуждать моя совесть, что расходилось бы с правдой. А что касается разговоров и суждений всяких, то в жизни без этого не бывает. Если что-то и говорят в мой адрес, то нужно прислушиваться, а не гнушаться этим, не показывать свою гордыню. На этот счёт есть хорошая медицинская пословица: «Если устранена причина, устранена и болезнь», а «болезней», к сожалению, у нас хватает. Во всяком случае, как сказал один поэт: «Наша жизнь становится счастливой не тогда, когда мы делаем то, что нам нравится, а тогда, когда нам нравится то, чем нам приходится заниматься»⁸.

Работая в строительном управлении, Сомов никогда не довольствовался поверхностными взглядами, а добросовестно относился к своим обязанностям. Прочной основой в этом деле служили ему семья и то убеждение, что всё наладится, всё придёт в норму. К тому же он стал привыкать ко многим жизненным обстоятельствам, отбрасывая всё лишнее, что он видел, что раздражало его в политической и общественной жизни Украины, что мешало ему сосредоточиться на более важных направлениях. И хотя сделать это было непросто, он находил в себе силы, чтобы исключить всякий страх, способный, как ему казалось, обложить как льдом его душу и охладить, превратив не только в жёсткого, но и грубого, безразличного ко всему человека. А причин для этого было множество.

Главная как ему казалось, состояла вовсе не в разрыве производственных связей и падении экономики, и даже не политическом противостоянии, а в каком-то фанатическом национализме с элементами нацизма, что исходил от определённой категории жителей Украины к другим этническим группам. Причём эти люди не просто говорили или убеждали, они пытались силой навязывать свою идеологию и свои взгляды. И этот факт заставлял его много размышлять над тем, как и когда это могло произойти на Украине и что с этим делать.

Безусловно, вся эта воинствующая идеология возникла не вдруг – и он это понимал. Такая трансформация среди населения имела под собой определённые исторические корни, причём достаточно глубокие. Но в последние годы они проросли не только под влиянием украинской элиты с целью заявить о себе как о самостоятельном унитарном государстве, но и благодаря русской (советской) интеллигенции.

Реализуя национальную ленинскую политику, интеллигенция придумывала различные мифы о прошлом Украины, всячески способствуя тем самым ускоренному развитию украинского национализма. Но это ещё не всё: благодаря ленинской политике Украина обрела республиканский статус в никогда дотоле не существовавших границах. Именно в годы советской власти академик, секретарь АН УСССР Михаил Грушевский при поддержке ЦК Компартии Украины сумел не просто развить мысль о западно-украинской политической культуре в советском обществе, но и придал этой теме новое движение, которое всецело поддержала советская интеллигенция. Это привело не только к полному краху русско-украинского пространства, но и всячески способствовало разжиганию межнациональной розни и насаждению русофобии, позволяя тем самым всем, кому не лень, придумывать «великую историю» об украинской нации и её незаменимой роли в мировом развитии. На этой волне каждый «щирый» украинец считал своим долгом не только напоминать всем подряд, тыкая в лицо, о своей самостийности, но и заявлять на всю Незалежную, что наконец-то украинцами найден враг, и этим врагом являются русские. Более того, он всё чаще слышал среди украинцев вопрос: «Готов ли он воевать с Россией?»

Не в силах понять и смириться с этой данностью, Сомов часто говорил себе: «С одной стороны, в национализме нет ничего плохого, поскольку Украина борется за сохранность своей нации и культуры, а с другой, эта воинственность представляет угрозу всему обществу, поскольку украинцы начали дружно выступать против других народов, живущих на территории страны. И эти выступления однозначно добром не закончатся. Многие их слова и тезисы носили явно ксенофобский характер: «Украина для украинцев», «Москали, поляки, венгры – это враги нашего народа» и т. п. Сомов никак не мог примириться с мыслью: почему позиция украинских политиков основывается только на основе суверенитета одного народа – украинцев, хотя на её территории жили столетиями многие народы? «Если украинские политики стремятся к национализму, к появлению так называемого физического и духовного пространства, – размышлял он над этим вопросом, – в котором им будет комфортно и в котором будет возможна реализация чувств общности и солидарности народа, то они должны говорить, в первую очередь, о всей нации как об общности людей, проживающих на территории Украины, объединённой между собой культурой, историей, религией, генетикой, а не говорить, не кричать на всю Европу о своём “арийском превосходстве”, о том, что только украинская нация самая сильная и самая лучшая в мире. Получается, что нужно беречься каждого соседа, кому ты сделал в своё время добро.

Если уж говорить по большому счёту, то украинский народ сформировался не сам по себе и не на пустом месте, для этого были определённые исторические предпосылки. Во-первых, в любом случае требовалось некое родство по перечисленным выше признакам; во-вторых, люди всегда опирались и опираются на естественное начало, которое побуждает их к объединению. Для этого есть много задач, главная из которых – выживание. Немаловажное значение имеет, конечно, и принцип солидарности, предшествующий международному сотрудничеству.

Чтобы развивать национализм в том виде, в каком он появился в развитых странах, где сложилось национальное гражданское самосознание, украинским политикам нужно было выработать также некий набор прав и обязанностей, одинаково применимый ко всем жителям, а не ущемлять в правах коренные народы. Такая невежественность и фанатичность политиков, как показывает мировая история, конечно, ни к чему хорошему не приведут». От всего этого у него возникало тягостное ощущение, близкое к депрессии, к растерянности. «Куда бечь, чё робить?» – думал он про себя по этому поводу.

Проходили дни, месяцы, но эти мысли не давали ему покоя. Раньше он был уверен, что хорошо знает Украину и тех людей, что проживают в ней, а оказывается, что он ни о ком и ни о чём ничего не знает. И эта неудовлетворённость его мучила, можно сказать, преследовала постоянно. Даже гуляя по городу, он в мыслях возвращался к этой теме. Чтобы успокоиться, он находил в каком-нибудь сквере уютное место, садился и с сожалением размышлял: «Попутал же меня чёрт приехать в эту страну. Как же я так оплошал? Неужели я принял это решение необдуманно, можно сказать, с бухты-барахты? Если это так, то, по всей видимости, сработала какая-то во мне “слабина”. А может, и понадеялся на билет в житейской лотерее. Ну да ладно, что теперь сожалеть. В конце концов, не всё так плохо. Есть и добрые мысли – вот их и надо реализовывать».

Чтобы не давать повода для разочарования, в свободное от работы время он начал изучать книги по истории Украины, чтобы понять, что это за «штука» такая – украинский национализм! А начал он с воссоединения Украины с Россией, которое уходит к началу XVII века. А если быть точнее, то к 1654 году, когда гетман Войска Запорожского Богдан Хмельницкий обратился с прошением о переходе на службу к царю Алексею Михайловичу «под государскую высокую руку». Просьба гетмана была услышана и удовлетворена царём, а также Земским собором в Москве «для прославления христианской веры и святых божиих церквей, потому что паны, рада и вся речь Посполитая на православную христианскую веру и на святые божий церкви восстали, хотят их искоренить». Что касалось последующих столетий, то всё оказалось настолько запутанным и противоречивым, что ему пришлось долго с этим разбираться. Но в конце концов он пришёл к выводу, что никакой украинской нации не существовало и не существует, всё это фикция. Украина представляет собой лоскутное одеяло, сотканное в разные исторические эпохи из разных народов. К этому факту его подтолкнуло одно интересное издание – «Россия. Полное географическое описание нашего Отечества»⁹.

В томе 7-м – Малороссия и в томе 14-м – Новороссия и Крым Сомов обнаружил подробнейшую географическую, этнографическую и экономическую информацию об исконно русском крае, который никогда не был украинским.

К этой мысли отсылает читателя и книга Николая Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма». Прочитав её, Сомов был крайне раздосадован, что он до сих пор не прочитал этот труд. Прекрасный язык, без научных излишеств, доступно рассказывает о происхождении и развитии украинской национальной идеи, которая далека от нынешних украинских изобретателей, выступающих против родства представителей одного народа.

Изучив ценнейшие материалы, Сомов понял одно: нашим предкам не могло даже в бреду померещиться, что всё то, что они добывали в течение тысячи лет, может быть поделено на куски «во имя какого-то торжества мирового пролетариата». И что население Малороссии, Новороссии, Подолья и Волыни является не русским, а неким «самостийным украинским племенем». С незапамятных времён даже в англоязычной прессе Российская империя называлась либо просто Russia, либо Imperial Russia. Никакой Украины не было и в помине. Россия была единой и неделимой.