Kitabı oku: «Девять кругов рая. Книга первая. Он и Я», sayfa 4
Но если честно, я не особо переживал из –за увольнения. Такой «дефицитной» работы, как эта вокруг было навалом. После уборщика я ещё поработал буфетчиком в маленьком подмосковном посёлке и даже заведующим в одной московской столовой, где борщ варили в огромных котлах, а очередь к раздаче выстраивалась из таких забулдыг, что от одного их вида недавно поджаренные семикопеечные котлеты холодели от ужаса и покрывались жиром.
Так шли дни. Я по-прежнему думал, где бы найти хорошую работу. И вот однажды удача мне, наконец, улыбнулась – меня пригласили работать шеф -поваром в недавно открывшемся кооперативном молодёжном кафе! Тут-то я впервые и узнал, что такое Перестройка и с чем её едят!
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Доходное место.
Я вовсе не случайно назвал эту главу также, как знаменитую пьесу. Потому что любая фраза оттуда, например: «в законе не совсем твёрд, из другого ведомства…», это про меня. Или «неблагонадёжность и вольнодумство» – это тоже про меня.
Правда, женщина, которая присутствовала в моей истории, была в отличие от женщины из пьесы, по меркам советского времени можно сказать из обеспеченных. Кроме того я, в отличие от героя пьесы Островского не мог обратиться за помощью к богатому дядюшке, поскольку его у меня не было, и к богатой тётушке тоже, поскольку хотя тётушка, как факт и была, но денег у неё тоже не было.
Однако к делу. Судьбе было угодно сделать так, чтобы я нашёл это место случайно. Из одной газеты я узнал, что кооперативному кафе, кстати, первому в городе, требовался свой шеф –повар. Таким образом, я получил это место без чьей –либо помощи.
Кафе было задумано, как молодёжный клуб. Посетители могли здесь поесть мороженого и бутербродов, выпить сок и посмотреть западный боевик. В конце 80- х видеомагнитофоны были в дефиците, и посмотреть хороший зарубежный фильм на кассете неизменно собиралось много народа. Это было кафе и кинотеатр одновременно. Людям нравилось пить, есть и смотреть. Кассовый аппарат в нашем буфете трещал беспрерывно.
Моим единственным подчинённым в буфете, куда я был назначен старшим, был молодой человек по фамилии Беридаров. Звали его Гришей. Мы быстро подружились и начали проводить много времени вместе.
У Гриши была пассия – знойная женщина, старше его на десять лет. Звали её Руфина. Одно имя её вызывало к ней расположение. Она приезжала к нам на работу на «Жигулях» шестой модели, что было по тем временам высшим шиком, носила дорогой джинсовый костюм, светлые водолазки и вела наполовину светский образ жизни. «Наполовину», потому что утром Руфина как все уходила якобы куда –то на работу, смысл и значение которой был для всех нас загадкой, (по –моему никакой работы у неё не было) а вечера проводила в компании своих или Гришиных друзей, то есть и в моей компании тоже.
Я бы не сказал, что Руфина была красивой, скорее эффектной. У неё была фигура, хоть и постаревшей, но гимнастки и, кроме того, упругий, круглый зад. А вот лицо, с лицом её было что –то не так.… Было в нём что –то от напряжённо ожидающего в засаде снайпера, который только мечтает о том, чтобы выпустить в тебя пулю, если ты не так дёрнешься. Но умение изображать мимикой и позой дружелюбие как бы компенсировало все другие недостатки. Я, во всяком случае, ей их прощал. Мне кроме того нравилась неизменная причёска Руфины, напоминающая абажур модной настольной лампы, знаете такой, сделанный из тончайших пластиковых трубок с горящими на концах сиреневыми огоньками? Не понимаю, правда, откуда у меня возникло это сравнение.
С Гришей Руфина, как я заметил, разговаривала повелительно, однако не резко, а как наездница, знающая, до каких пределов может терпеть прирученный ею конь. И, кстати, до каких пределов может доходить завоёванная над ним власть. Думаю, у неё был опыт общения с подобными ребятами, поскольку она держала все ситуации под контролем и никогда не теряла бдительности. Гриша рядом с ней ходил, как прирученный.
Руфина рядом с Гришей временами выглядела, как опоздавшая нас свой поезд вагоновожатая, знаете такая в наглаженной форме, но измученная долгими переездами и недосыпанием. А иногда как перешедшая незаконно границу контрабандистка, которой пограничник только что крикнул «стой!».
И всё –же Гришу Руфина по не понятным лично для меня причинам очень сильно привлекала. Однако чем именно –я узнал позже.
Про Руфину Гриша мне говорил, что у неё безошибочный нюх на деньги, и что она, в отличие от всех его знакомых, умеет их зарабатывать. Мне это было, если честно, безразлично. Я в то время, как многие, не делал из денег культа, то есть, почти, как все советские люди относился к финансам легкомысленно, думая, что деньги совсем не главное, что деньги обязательно будут, если постараться, но главное всё же здоровье, поэтому пропустил эту Гришину похвалу в адрес Руфины мимо ушей. А зря. Я не знал ещё тогда, что Гриша мечтал разбогатеть, чтобы открыть свой собственный магазин.
Про себя Гриша иногда говорил в шутку, что он «работает по мелочи». Руфина же, по его словам «ворочала крупными делами». Какими именно – он не распространялся. Однако каждый раз провожая её, он, после непременного поцелуя и глядя, как она садится за руль собственной «шестёрки», шутливо интонируя, говорил, подняв руку: «большому кораблю – большое плавание»!
Подыгрывая ему, Руфина отвечала ему с улыбкой: «и тебе счастливо оставаться, дорогой»! Махнув в открытое окно на прощание Грише рукой, она уезжала. Если честно, в этот момент я ему очень завидовал. У меня всё-таки не было женщины, которая была бы ко мне так привязана.
Поэтому очень странно, что имея такую женщину, как Руфина, Гриша, в её отсутствие, спокойно ей изменял. Свои отношения с Руфиной в эти дни Гриша называл «свободными». Мой напарник мог неделями куролесить с разными женщинами, но стоило ей позвонить, он всё бросал и мчался с ней на свидание, чтобы, как он говорил «засвидетельствовать ей своё почтение».
Таких отношений я не понимал. В этой паре было что –то от союза молодого вождя дикого племени с представительницей Европейской державы, переживающей закат. Их связывало что-то, чего я никак не мог понять. Какая –то тайна. Более молодой и неопытный в делах дикарь поклонялся зрелой, расчётливой и умной стерве, при этом не имея перед ней никаких моральных обязательств.
Поначалу я не спрашивал у Гриши замужем Руфина или нет. Выросшего в нерелигиозной среде, отрицавшей существование Бога, меня это просто не интересовало. Возможно Гришу тоже. Меня удивляло лишь, что они милуются на глазах у всех, при том, что разница в их возрасте была совершенно очевидна. Правда иногда их свидания напоминали встречи официальных лиц – сухое приветствие, обмен вежливостями, пара уточняющих вопросов, прощальный кивок – и разошлись.
Иногда встретившись на заднем дворе нашего кафе, они долго перешептывались о чём –то, при этом Руфина, время от времени пытливо заглядывала Грише в глаза. А он, словно принимая этот вызов, также прямо смотрел на неё. Я рассказываю об этом столь подробно, потому что до сих пор не могу понять, где и что я упустил в оценке этих отношений.
Часто, выйдя вслед за Гришей, которого позвала Руфина покурить, я, стоя за стеклянными дверьми кафе, невольно подглядывал за тем, как они общаются друг с другом. Иногда, поговорив некоторое время, они расходились, даже не поцеловавшись. Однажды в моей голове впервые мелькнула мысль, что никакие это не свидания, а просто деловые встречи для обмена информацией, и ничего больше. А любая демонстрация чувств здесь, типа поцелуев и обнимашек, просто прикрытие. Но, повторюсь, это были всего лишь догадки, которые, возникнув, сразу исчезали.
Гриша, возвращаясь ко мне, сразу начинал выказывать мне всяческое дружелюбие. Вообще, он бы компанейским. Иногда, например, когда мы сильно задерживались на банкете или свадьбе, он мог пригласить меня после работы к себе домой, потому что его дом был ближе к работе, чтобы я мог переночевать у него.
Я обычно соглашался, потому что Гриша жил один, в шикарной двухкомнатной квартире, которую, по его словам, подарила ему мама, и, кроме того у него было очень уютно. Спали мы в разных комнатах.
Однажды из любопытства я заглянул в Гришину спальню и увидел, что там всё очень мило и со вкусом обставлено: у телевизора был обитый синим велюром пуфик, шторы почти сдвинуты, что дополнительно создавало интимную обстановку. В этих сумерках мягкий прикроватный плюшевый коврик, разноцветное покрывало на кровати, модный светильник с пучком переливающихся на кончиках в темноте разноцветных огней (вот откуда пришло это сравнение с причёской Руфины!), и всякие забавные висюльки на стенах создавали непередаваемо амурную атмосферу.
Думаю, что попадая сюда, ни одна женщина не могла устоять. Гриша, конечно, этим пользовался. Со временем, этим научился пользоваться и я, начав приглашать в Гришину квартиру, с его, разумеется, разрешения, всяких симпатичных девушек. Даже в те периоды, когда у меня не было пассии, я предпочитал оставаться у Гриши.
Дома у меня в то время царил полный кавардак – мать вдруг затеяла делать в квартире ремонт, рабочие, которых она наняла, оказались запойными пьяницами, из-за этого они затягивали производство работ и всё время требовали денег. За три месяца они едва оклеили комнату и положили линолеум. Утро начиналось с того, что они принимались спорить, кто из них, что должен делать. Заканчивалось всё это попойкой. Даже моя сестра, обычно терпеливая и спокойная не выдержала всего этого и сбежала жить к знакомым.
Вечерами, приходя к Грише с работы, мы открывали с ним коньяк и пили, закусывая его лимонами с орехами кешью, потом смотрели телек, а если нам было скучно, то приглашали каких –нибудь девушек.
Лишь много позже, я узнал, что квартира эта была вовсе не его, то есть, её ему не дарила мать, как он говорил, а она была съёмная. Возможно, что квартиру эту снимала Руфина, а Грише в ней просто позволялось жить.
Узнал я об этом довольно случайно, когда уже после разрыва наших с Гришей отношений, зашёл туда, чтобы кое – что про него разузнать, но дверь мне открыла незнакомая женщина и заявила, что Гриши тут никакого нет, и где он, она понятия не имеет.
Порой к нам, заранее об этом предупредив по телефону, наведывалась Руфина, чтобы остаться с Гришей до утра.
Помню, как -то утром, ставя на кухне чайник, я увидел её, шедшую в ванну в одних трусиках и без бюстгальтера. Трудно объяснить, что я испытал, увидев обнажённые, свисающие груди сорокалетней женщины, напоминающие чем –то шершневые гнёзда из –за испортившего их целлюлита.
Но больше удивило меня не это, а то, что, встретившись со мной взглядом, Руфина даже не сделала попытки прикрыться, будто я для неё не существовал! Как объяснил мне потом этот пикантный момент Гриша, Руфина была абсолютно не стеснительной. У неё отсутствовало такое чувство, как стыд. Можно было, конечно, поверить Грише и забыть об этом. Но было одно оно. Этот её взгляд я помнил долгие годы. Нет, дело было вовсе не в отсутствии у неё стыда, а в чём то ещё. Но в чём –я тогда не мог понять.
Пройдя мимо меня, Руфина прошла в ванную и закрылась там, а я плюхнувшись на кухонную табуретку, застыл в какой –то немой прострации, думая: что это было?
Как вы поняли, под одеждой Руфина была совсем не красавицей. Но при всём том, я всё равно завидовал Беридарову –спать с такой интересной женщиной! Может, и я ей нравлюсь, думал я, просто она это скрывает?». Несколько раз потом я пытался тайком обратить на себя внимание Руфины, не знаю уж, на что надеясь, но всегда одинаково безрезультатно. Общения с ней у нас не получалось.
Не скрою, какое -то время Руфина была для меня просто наваждением. Мне хотелось, во что бы то ни стало, с ней сблизиться. Я всё думал, как найти к ней подход? Я присматривался к Беридарову, но кроме того, что он, так же, как и я был симпатичный и молодой, ничего не мог увидеть. В своих мечтах я снова и снова встречался с Руфиной на кухне, и мои мечты с каждым разом становились всё более смелыми. Она уже, как я представлял, шла мне навстречу не только без лифчика, но и без трусиков, а потом мы с ней обнимались и…
Но после той единственной встречи у Беридарова дома, мы уже никогда не встречались.
Как правило, если я ночевал у Гриши одновременно с Руфиной, она, проснувшись, вставала раньше меня, быстренько одевалась и уходила, даже не попив чаю.
Перед тем, как уйти, она что –то шептала Грише в коридоре возле самой двери, на что тот неизменно отвечал: «не волнуйся ты, всё будет о кей». Потом он говорил ей «пока», они целовались, и замок щёлкал. После этого я вставал и шёл на кухню готовить завтрак. Хорошенько перекусив, мы с Гришей ехали на работу.
Иногда Руфина не появлялась у Гриши целыми неделями, а потом неожиданно заезжала за ним на работу и они снова куда –то уезжали вместе.
Однажды, выйдя из кафе на улицу покурить, я нечаянно стал свидетелем прощания Гриши и Руфины. Они как всегда поцеловались, и она пошла. Но в этот раз, дойдя до машины, она обернулась, чтобы посмотреть на меня, вышедшего вслед за Гришей покурить на улицу. Лучше б я не видел этой её улыбки, честно! Она улыбнулась мне, как улыбается рабовладелица при виде посаженного в яму за бунт раба. После этого она как всегда села в машину и уехала.
«Какая чушь», возвращаясь на рабочее место, думал я про эту улыбку. «Тебе показалось. Что она может чувствовать к тебе, если вы даже не друзья? Ты себе просто всё выдумал, милый!», так говорил я себе, повторяя слова любимой тётушки, которая говорила их мне в те моменты, когда я обычно страдал от неразделённой любви.
И всё же что –то подсказывало мне: нет, этот взгляд неспроста! Что –то он означал. Где –то мы с ней наверняка раньше виделись, может, я её случайно обидел, отсюда эта глумливая жалость во взгляде и т.д. Весь этот набор мыслей я могу воспроизвести для себя теперь, но тогда главным было то, что её взгляд казался мне лишь странным и необъяснимым видением, неприятным сном, который, однажды увидев, я старался, как можно скорее забыть.
Шло время, и скоро я настолько привык к редким появлениям Руфины в нашей с Гришей жизни, что начал думать о ней, как о граде летом или другой погодной аномалии, вроде: а вот, помнишь, было такое?
Иногда Руфина появлялась, но всегда я видел её издалека, будто актрису третьего плана. Она подходила к Грише, они общались, потом она его целовала, иногда, увидев, что на неё смотрят из коридорного окна или из –за стеклянной двери вышедшие покурить вместе с Гришей официанты, махала им рукой, демонстрируя своё дружелюбие, а потом ещё раз поцеловав Гришу и сказав ему что –то на прощание, шла к машине, заводила мотор и уезжала. Всё это происходило как всегда на заднем дворе кафе, где мы работали.
Не помню уже от кого именно, но я узнал однажды, что Руфина совсем не одинока, она замужем, причём давно, лет этак двадцать. Как –то раз Гриша и сам сказал мне об этом, когда я, сам не зная почему, обмолвился при нём: а кто её муж то хоть знаешь? Он пробормотал в ответ, может в шутку, а, может, всерьёз: «Зверь. Правда, страшный человек, тебе лучше не знать об этом. Восьмой год год сидит в тюрьме за убийство. Пятнашку дали. Руфина говорит, он грохнул своего приятеля за то, что тот хотел его обмануть».
Ах, вот, в чём дело! Её муж убийца, это объясняет, почему Руфина такая скрытная, приезжает домой к Грише ночью, уезжает утром, чтоб никто из соседей не увидел её и не выболтал случайно секретов мужу, который выйдя из –за тюрьмы, может убить и её, узнав о её похождениях.
ГЛАВА ПЯТАЯ
БЕРИ ДАРОВ!
Поначалу, если честно, я не обращал внимания на Гришину фамилию. Ну, Беридаров, и что? Я думал: он татарин. Гриша был дружелюбным, гостеприимным, лёгким на подъём задушевным человеком, много шутил… Правда, он не любил мыть посуду. Я, кстати, тоже. И эту проблему нам надо было решить.
Руководство считало, что иметь штатную посудомойку в кафе – непозволительная для нашего хозрасчётного предприятия роскошь. Поэтому мы с Беридаровым должны были выполнять эту работу сами. Гриша, пару раз вымыв посуду, заявил, что будет оплачивать эту работу кому угодно, пусть даже из собственного кармана, лишь бы не делать её самому! Из солидарности с ним я тоже согласился отдавать часть своих денег нанятым посудомойкам.
Так появились приглашённые девушки, которые начали мыть посуду вместо нас. Мы им должны были за это платить. В теории. На практике девушки очень часто мыли посуду бесплатно, за еду или за возможность поесть даровое мороженое, посмотреть вечером кино или, представившись в зале обслугой, завязывать нужные знакомства.
Не удивляйтесь. В первые годы Перестройки многие просто мечтали попасть в хозрасчётную структуру, вроде нашей, чтобы закрепиться в ней. По городу ползли невероятные слухи о баснословных доходах, которые люди якобы получают в коммерческих заведениях. Некоторые были готовы на всё, чтобы попав в штат какого –нибудь бизнес-предприятия, вроде нашего, поменять вектор жизни к лучшему. Может, конечно, были и другие причины, но в любом случае отбоя от желающих попасть к нам не было.
Сразу надо сказать, что среди приходящих девушек было много сумасшедших, которые воображали, что одна их внешность должна распахнуть перед ними ворота. Были и такие дамочки, которые точно знали, чем им придётся пожертвовать, чтобы получить желаемое. Но тут следует наверно сказать, что в то время вообще мало кто понимал, что такое – Перестройка. В головах у людей была полная неразбериха! Многие думали, что Ускорение, это просто шанс куда –нибудь быстро пролезть, Гласность – возможность говорить, что вздумается, а возвращение частной собственности – это временный период, наподобие НЭПа, чтобы дать людям немного подзаработать. Из –за того, что многие думали, всё скоро вернётся на круги своя, люди такое вытворяли, неудобно рассказывать! К девушкам это относилось в первую очередь.
Как -то раз, заглянув утром в посудомоечное отделение, я увидел там новую работницу, которая мыла посуду, стоя коленями на стуле. Девушка была словно сошедшей с обложки журнала «Odivani» о женской моде, одетая в плиссированную юбку и в свитер с горлом –хомутом. У неё был отличный макияж, глаза подведены синей тушью, на губах блестела яркая помада. На голове у девушки высилась причёска. За всю свою жизнь, клянусь, я не встречал более очаровательной посудомойки! Как я уже сказал, девушка стояла возле мойки на коленях на стуле, чтобы ей было удобней, при этом её зад выпячивался так, что я постоянно задевал его глазами.
К тому времени мы с Гришей перестроились настолько, что даже не утруждали себя моментами ухаживания. Хотя, если можно назвать ухаживанием то, что я для приличия сразу спросил, как её зовут, то, значит, я ухаживал. После того, как ухаживание закончилось, мы приступили к самому приятному моменту – собеседованию.
Как положено, я спросил у девушки, сколько ей лет, вдруг она несовершеннолетняя, попутно деловито приподнимая ей юбку. Не то, чтобы она сопротивлялась, но повиляла для приличия бёдрами, чтобы не выглядеть совсем уж доступной. Всё то время, пока я проводил с ней «собеседование», она лишь однажды позволила себе возмутиться, крикнув «ничего себе!», когда я вместо положенного отверстия попал в неположенное. Самое забавное, что всё то время, что я ней общался, она ни разу не отвлеклась от мытья посуды – вот какая культура труда у людей была в то время!
Жаль, что девушка эта, так же, как и многие другие, нам не подошла. Не пройдя собеседования у нас, они уходили, чтобы попытать счастье в другом, более доходном месте. Не таком, по смыслу, доходном, какое имел в виду Островский в своей пьесе.
Была, впрочем, одна девушка, которая отлично, причём многократно прошла собеседование со мной и с Беридаровым. Такого беззаветного стремления служить делу общественного питания в качестве посудомойки я не встречал ни у кого прежде. Она так настойчиво стремилась стать частью нашей с Беридаровым семьи, что я почти взял её на работу.
Всё шло нормально, пока в какой –то момент она вдруг не заявила, что кто –то из нас, я или Беридаров, должен на ней жениться, поскольку она беременна. Я спросил Беридарова готов ли он обзавестись семьёй. Он ответил отрицательно. Я тоже подумал, что жениться мне рановато. К тому же иметь жену –посудомойку? Извините. Девушке я обещал подумать. Не хотел сразу её огорчить. Во-первых, она была симпатичной. И имя у неё было прекрасное – Милена. Но вешать себе на шею горбушу, пусть и самую красивую, стоя по колено в лососе, идущем на нерест, я не мог. Видя, что ей затягивают с ответом, Милена стала давить. Между нами, прежде такими милыми в общении, начали возникать ссоры, переходящие в скандалы. Это отразилось на качестве мытья посуды. Вскоре появились нарекания из -за грязной посуды от клиентов. Пару раз нас серьёзно предупредило руководство. Так Милену пришлось уволить. Это сделал не я, начальство.
Потерять Милену, конечно, было жаль. Она почти стала нам роднёй. Но если я огорчался, то ненадолго. Беридаров щёлкнул пальцами и на место Милены пришли две новые кандидатки. Я спросил, сколько они просят за работу, Беридаров сощурив глаз, весело подмигнул и махнул, как всегда, рукой.
На следующий день девушки приступили к работе. Что заставляло их мыть посуду почти бесплатно, за те копейки, что им мы платили, я не знаю. Может им хотелось оседлать двух диких жеребцов, какими казались им мы с Беридаровым. А, может, на фоне вялых молодых людей, пришедших праздно провести время за просмотром фильма и чашечкой кофе, мы выглядели единственными, кто умел работать.
Одну из моих новых помощниц звали Лиля. Как и со всеми предыдущими кандидатками, между нами почти сразу установились близкие отношения.
В отличие от других Лиля приходила мыть тарелки каждый день. Что её заставляло это делать, я узнал лишь много позже. Долгое время, благодаря моему исключительному самомнению, я думал, Лиля так делает из –за безграничной любви ко мне. Но это конечно было не так.
Как на исповеди сейчас скажу: я довольно нагло пользовался её безотказностью! Стоило мне попросить её отойти со мной «по делу», Лиля бросало все, и как смирная овечка шла со мной в подсобку. Похожая на пенал подсобка, забитая вёдрами, тряпками и всяким другим хламом, была нашим с ней укромным местечком. Здесь Лиля вставала на колени, расстёгивала мне брюки и делала всё, что обычно делают мужчинам женщины, если хотят добиться их расположения.
Проходило немного времени и в этой тёмной каморке, забитой до потолка тарой для овощей, каким –то поддонами, коробками из -под молока, йогурта и сметаны, начинало вдруг светить солнце, распускались петунии и астры, а в небе принимались чирикать птицы. Боже, что она вытворяла своим шершавым, испещрённым канавками языком!
Я никогда не говорил Лиле громких слов, поскольку находил это лишним. Не объяснял, какое удовольствие испытываю, так как считал себя выше этого. Я высокомерно не издавал ни звука, делая вид, что элементарно пришёл поделиться с ней порцией нежности. То есть, вёл себя, как эгоист и одним этим положил начало отношений, которые, в конце концов, привели к неизбежным последствиям.
Но пока всё шло очень хорошо.
Лиля будто была создана для выручки во всех отношениях. При минимуме вклада, её глаза обещали баснословные проценты. Небольшого роста, светловолосая, с голубыми глазами, пухлыми губками и очаровательной манерой выгибать колени чуточку назад, когда она стояла, засунув руки в задние карманы штанов, она напоминала эсэсовку из шедшего тогда по телевизору многосерийного фильма про борьбу Советского Союза с Гитлером. Клянусь, если бы от меня это зависело, я не задумываясь, дал бы ей группенфюрера! Почему именно нацистское звание, вы узнаете дальше.
С каждым днём я чувствовал, без Лили с её талантом делать из будней праздник в том месте, куда мы с ней частенько уходили, мне не прожить. Мне решительно всё больше нравилась эта девушка с русыми волосами, хитрым взглядом и загадочной улыбкой. О женитьбе, конечно, не могло быть и речи. Но когда белый лебедь в вечерний час передаёт в клювик своей подруге упругую, нагретую солнцем живую рыбу, а та, раскинув крылья, объявляет, что ничего лучше прежде не пробовала, их венчает сама природа!
Шло время, и наше заведение в городе становилось всё более популярным. Мы работали с утра до позднего вечера каждый день без выходных. В нашем кафе проводили комсомольские свадьбы, отмечали дни рождения, праздновали юбилеи. В этой круговерти о Руфине я как -то немного забыл. Мы вкалывали с Беридаровым с утра до ночи, забыв про отдых.
Чего мы только не занимались, чего только не придумывали, чтобы обойти запрет и заработать на спиртном! Это же надо было умудриться в такой стране, как наша, объявить Сухой закон! Но мы были бы не русскими, если б просто взяли и безропотно подчинились глупому приказу. Было забавно наблюдать, как на свадебный стол вместе с закусками ставили шипучий напиток «Колокольчик», а вечером вся свадьба едва уползала с банкета.
«Северное сияние», со смехом объявлял Беридаров, бросая пустую бутылку из под «Колокольчика» в мусорное ведро, которое держал в другой руке. «Шампанское пополам со спиртом»!
Был случай, когда на свадьбу пригласили одного из секретарей местной Комсомольской организации товарища Санина. В городе его знали, как принципиального и трезвого товарища. На стол пришлось выставить настоящую газировку. Пить в открытую в присутствии политического руководства, объявившего в стране Сухой закон, было чистым безумием. Санкции в отношении нарушителей могли быть очень строгими. Тебя могли наказать по профсоюзной линии или, ещё хуже по карьерной, и тогда ты мог навсегда лишиться обещанного повышения или даже годами насиженного места.
Однако многие знали, что секретарь обычно приходит, говорит добрые слова, поздравляет молодожёнов с законным браком, хвалит родителей, устроивших безалкогольную свадьбу за политическую сознательность, и, посидев немного для приличия, уходит. После этого все потихоньку начинали употреблять алкоголь, естественно из неалкогольной тары. Если секретарь по каким –то причинам за столом задерживался, то все под предлогом «покурить», начинали отлучаться по одному или парами на улицу. Там они доставали из багажника чьей-нибудь машины всё тот же «Колокольчик», и назад возвращались уже в приподнятом настроении.
Несмотря на отсутствие алкоголя, свадьба всё же прибыль давала. В руководстве мне уже пару раз намекнули на то, что пора бы снять остатки для последующего дележа с директорами и предоставления в Трест бухгалтерской отчётности. Но так получалось, что времени у меня для этого совершенно не было. Утром я обычно ездил на склад за товаром, где загружал машину под завязку, затем, приехав, разгружал всё, дальше мне сразу приходилось нарезать и готовить, а потом мы вместе с Гришей и штатом официантов до ночи это продавали.
Обычно поздно ночью, когда кафе уже было закрыто, мы делали заготовку на утро, попутно составляя список товаров, которые следовало заказать завтра. Утром я снова ехал на базу за товаром, затем приезжал, и всё повторялось снова.
Иногда за Гришей приезжала Руфина и куда -то забирала его, тогда я всё делал один. В такие дни, закончив всё, я падал ночью без сил на раскладушку у себя в кабинете и тут же засыпал мёртвым сном. Утром, встав по будильнику, я снова ехал на склад, чтобы получить товар, привозил его и сразу начинал готовиться к очередному банкету… Так каждый день, без выходных.
Всё шло хорошо, пока в один из дней нам вдруг перестали давать дефицитную икру и балыки. Без этих продуктов ни один приличный банкет провести было нельзя и с этим надо было что –то срочно делать.
Надо сказать, что склады, на которых мы отоваривались, в то время были государственными. Но в стране уже вовсю шла Перестройка, и отдельные складские работники, не дожидаясь разрешений сверху, решили перейти на частные отношения.
Раньше нашему кафе, как коллективу, созданному по инициативе городского комитета комсомола, выделялось всё самое лучшее и дефицитное. Но вскоре качественные продукты стали подменяться на менее качественные и более дешёвые. Что было делать в такой ситуации, я не знал. Я стал интересоваться у знающих людей, как быть. Один умный человек посоветовал мне съездить и лично пообщаться с заведующим городским складом и по совместительству главным товароведом Треста Софьей Марковной Дюре. Так я и сделал.
Приехав однажды на базу, я разыскал там Софью Марковну, женщину дородную, симпатичную и с подкупающей иронией в больших, с голубоватым отливом глазах, и без обиняков спросил её, почему дефицитных продуктов у нас стало меньше. Она не стала ходить вокруг да около, а отвела меня в сторону и со значением сказала: «дорогой мой, другому бы я не стала даже ничего объяснять, но вы мне почему –то нравитесь. Дело в том, что все хотят получать дефицитный товар, а не вы один!». Тут она со значением подмигнула. Догадавшись, о чём идёт речь, я полез за кошельком.
И опять я возвращался в машине, доверху набитой дефицитным в то время товаром – икрой, крабами, балыком. Эту поездку на главную городскую базу омрачил лишь один случай, когда во время погрузки на лестнице склада ко мне подошли трое грузчиков и грубо попросили меня увеличить их долю. Мол, одной осетрины три штуки, руки отваливаются! Мне это показалось наглостью, и я послал их на три весёлых буквы. «Ладно, посмотрим, как ты один здесь будешь грузиться, мы уходим», сплюнув через зубы, сказал один из них.
Они думали, я побегу за ними и стану извиняться, но я схитрил, наняв в грузчики слонявшихся без дела возле базы местных пацанов. Они отлично всё погрузили за обещанное мною скромное вознаграждение, а местным ничего не оставалось, как просто стоять и зло поглядывать на эту нашу погрузку без их участия.
Погрузив всё, что положено, я сел в кабину и, помахав из окна на прощание ручкой грузчикам, как тем, так и штрейкбрехерам уехал. Но, несмотря на мою улыбку во весь рот, которую я им продемонстрировал, на душе у меня всё лежал камень. Я понял по злым лицам грузчиков, что они это так не оставят. Рано или поздно эту проблему всё равно придётся решать.
С приходом нового дефицитного товара в кафе жизнь закрутилась с новой силой. Заказы сыпались один за другим, касса работала бесперебойно. Мы крутились с Гришей, как крутятся в казино лишь барабаны рулетки – с бешеной скоростью.
Очень часто у нас не было даже времени подсчитать наличные и их приходилось складывать в стол, а потом я просил Беридарова их пересчитать и пробить по кассе, так как обычно к концу дня заканчивалась и кассовая лента тоже. Где там было снять остатки!
