Kitabı oku: «Лихо. Медь и мёд»

Яна Лехчина

Yazı tipi:

Не буди лихо, пока оно тихо.
Русская пословица

Пролог

Догорела одна из лучин, и в землянке стало ещё темнее, чем было.

Раздался тихий вздох – нет, мол, так никуда не годится. Не хватало ещё ворожить, подслеповато щурясь.

Пальцы нашарили другую лучину. Подожгли её, вставили в светец, но перед этим поднесли огонёк к лицу мужчины. Это был молодой дружинник из Стоегоста. Веки его дрогнули, но не поднялись – хорошо, значит, чары одурманили на славу.

Лицо дружинника до сих пор выглядело растерянным и хмурым. Оно было красиво, это лицо, – совестно портить то, над чем корпела природа, но что поделать? Легче было бы работать над тем, кто, ударившись в разгул, давно утратил человеческий облик, но такого ещё попробуй найди. Да не простого, а с раскроенной душой – чтобы проще распарывать. Не срослось. Как получилось, так получилось. Что теперь размышлять?

Рука метнулась выше, и лучина осветила стол целиком. Пожалуй, затащить сюда дружинника оказалось сложнейшим из всех дел. Стоегостский господарь не держал при себе хлипких юношей, а жаль – сослужил бы добрую службу тем, кто подыскивал себе жертву для тёмной ворожбы.

Снова – вздох.

Ах, ворожба.

Скажешь «Вольные господарства», и люди представят себе соборы и терема, пёстрые базары и разудалых воинов, что борются на поясах в ярмарочный день, – подходите ближе, румяные зеваки, да полюбуйтесь, каких силачей рождает эта страна!.. Люди вспомнят о хитрых бравых господарях, которые то воюют с соседями, то сватают за них своих дочерей. Вспомнят и об их господарынях: пока одна кротко прячется в глубине расписных хоромин, другая подаёт послам чаши с ядом.

Все знают, что Вольные господарства – богатые, дикие земли. Их леса раскидисты. Их реки полноводны. Их полям не видать конца и края – чёрная почва благодатна для любых семян, но лучше прочего здесь всходят семена колдовства.

По лицу дружинника скользнула полоска света. Огонёк перекинулся с лучины на маковку восковой свечи. Одна свеча, вторая: фитили распускались колыхающимися цветами, совсем как в златоглавых соборах.

Это становилось почти смешно. Нет уж, сейчас не до соборов, и думать хотелось совсем не о них, а о колдовском ремесле.

Если скажешь «колдуны Вольных господарств», люди – и чужаки, и сами господарцы – скорее переиначат сплетни о чародейских дворах пана Авро и госпожи Кажимеры, словно и нет других дворов. Охотно расскажут о тысячеликом старике, который учит своих подопечных менять внешность, точно одежды, и вспомнят о женщине, в чьём тереме живёт множество чародеек-птиц – эти девушки распутывают ниточки человеческого разума и ловко свивают их заново. Они играют чувствами и воспоминаниями так же, как двор пана Авро – телами. Но эта волшба – для дворцовой борьбы и шёлкового наушничества, а Вольные господарства – больше, чем стольные города.

Не правда ли, дружинник?

Скрипнул стул. На стол поменьше высыпались ножи и иглы, причудливые щипцы и исписанные листы пергамента и жёлтой бумаги. На одних виднелись только крючковатые буквы, на других – ещё и чернильные рисунки. Это было грозное существо – получеловек-полуволк, нарисованный с одного бока и другого, по грудь и в полный рост.

Волчьи шкуры лежали тут же, на полу. А рядом – череп, скалящийся пустой хищной пастью.

Это была славная задумка: страх неведомого зверья у господарцев в крови. Узнаешь, где оно рыскает, если выглянешь за городские стены и посмотришь на север – туда, где туманные боры и бездонные реки. Здесь между соседними деревнями – долгие, долгие вёрсты да перекошенные избы, огороженные частоколом. На дверях – охранительные знаки, ибо никогда не знаешь, кто попросится на твой порог. Живой или мёртвый? А может, то принесло чародеев из лесных чертогов?

Все в господарствах суеверны, но никто не блюдёт древние обычаи ревностнее, чем жители далёких селений. Они-то знают – промашка дорого обойдётся. Так и следуют старым заветам: не ходи проверять, если ночью услышишь, как кто-то скребётся в твои ворота. Не купайся в цветущем озере. Не позволяй человеку, которому не доверяешь так же, как самому себе, увести тебя в чащу – даже если твой проводник выглядит безобидным.

Или особенно, если твой проводник выглядит безобидным. Из тех, что дружинников на стол играючи не закидывают.

Уголок рта оттянулся, насмешливо прищёлкнул: да уж, этому воину следовало быть осмотрительнее! Если он и покидал родной Стоегост, то наверняка по поручению своего господаря – собирать дань и усмирять непокорных. Едва ли няньки пели ему о зимних ночах и волках-оборотнях, воющих на белолицую луну. Скорее баяли о ратных подвигах, но где они сейчас, эти подвиги? Помогут ли дружиннику его кинжал или лук? Выручат ли крепкие кулаки?

Не помогут. Не выручат. Потому что в этих землях есть сила куда страшнее.

Стул заскрипел снова – довольно рассиживаться. На стену, медовую в отблеске свечей, легла тень.

Руки ощупали скулы, челюсть и подбородок – крепки ли у дружинника кости, толста ли кожа? Перед тем как начать, следовало оценить гибкость суставов, измерить частоту дыхания и сердечного стука… А потом – стянуть с тела одежду и обтереть его тряпицей, смоченной в крепкой настойке.

Тень на стене удлинилась, сгорбилась.

Пальцы продолжили скользящий бег, но теперь под подушечками заклубилась чёрная волшба. Прикосновения оставляли на дружиннике следы, похожие на сажевые росчерки. Метки на лице и шее, животе и рёбрах, конечностях – словно портной подготавливал ткань к раскрою.

Из инструментов на столе выбрать тонкий нож, прокалить его над свечным огнём… Лезвие не успело проложить первую линию вдоль грудины, когда дружинник встрепенулся и приподнял веки. Глаза его были шалыми, невидящими.

Зрачки тревожно забегали и с трудом остановились на чужом лице.

– Ты? – Дружинник облизнул губы. Ему не было больно, только страшно. – Что… где…

В глазах – ни единой целой мысли.

– Всё хорошо. – Голос успокаивающий и почти ласковый, будто дружинника не удерживали здесь силой. – Не тревожься.

Рука подхватила чистую тряпицу и промокнула начатый разрез.

Дружинник мотнул головой, но не сумел завершить движение – на него с новой силой навалилась дурманная колдовская тяжесть.

– Отпусти, – прохрипел только. – Пожалуйста.

– Обязательно отпущу. – Это даже не ложь, а изящная полуправда. – Чуть позже.

Взгляд дружинника снова дёрнулся, остекленел. Слепо скользнул по заколоченному оконцу и низенькому потолку.

– Сейчас, – повторил упрямо. Волшба не оставила в нём ярости, и по его щеке, едва не смазав росчерк, скользнула бессильная злая слеза.

В этот раз ему не ответили – чары окрепли, и дружинник вновь провалился в сон. А тонкий нож продолжил своё дело – сместился и замер над дружинниковым сердцем. Оно билось ровно, но медленно, и сквозило от него грубым чародейством: точно хотели осторожно поддеть жилку, но вместо острого инструмента использовали тупой – вот и пробили, расковыряли… Обыкновенно ученицам госпожи Кажимеры ничего не стоило приворожить такого молодого воина, как этот, но, видно, над беднягой орудовала совсем неумелая девица. Вот и истаскала душу так, что теперь та сама расслаивалась и отходила от тела, как переваренное мясо – от костей. Удобное сырьё для ворожбы, ничего не скажешь. Режь и шей как вздумается.

Вот и оставалось резать и шить – кожу и связки, жилы и мышцы… Отчаяние и жажду мести. Переворачивать, полосовать и накладывать ровные стежки. Сплавлять человеческое тело с чёрными дымными чарами и приваривать его к волчьим шкурам. Крошить душу и лепить из неё новую, поизмученнее.

Свечи таяли и капали воском. Тень на стене то устало распрямлялась, то сутулилась ещё сильнее.

В корыто на полу падали намокшие тряпицы и иглы с затупленными ножами: кровь на них была уже не красная, а вязко-чёрная, словно смола. Такая принадлежала не человеку и не зверю – чудовищу.

Обе руки были заняты. Правая шила, левая придерживала края раны – оттого упавшую прядь волос пришлось убирать неловко, движением предплечья. Но лоб взмок, и прядь никак не убиралась.

Тяжело, конечно, но лишь потому, что долго – наверняка займёт не один день. Работа эта была кропотливая, требующая сноровки и особой внимательности, а что о колдовстве… Если умение ляжет на характер – нет, совсем не тяжело. Напротив, не сыскалось бы дела легче, чем превращать человека в чудовище.

Иногда для этого даже не требовалось плести чары.

Глава I. Терем в чаще

Тук-тук-тук.

Сердце билось громко и горячо – того гляди и лопнет.

Грудь пылала, а язык присыхал к нёбу. По ногам хлестала холодная трава. Руки с трудом удерживали ребёнка: Ясек был мал, но здоров и тяжёл, так тяжёл, что Ольжана не знала, сумеет ли его донести, – а над полем неумолимо вставало солнце.

Хрусть. Хр-русть.

Земля замёрзла за ночь, и теперь под подошвами ломалась ледяная корка. Ольжана бежала на восток, и у неё рябило в глазах от розовых и рыжих полос. Всё виделось в розовом и рыжем: заиндевевшая трава, светлеющее небо и холм, на котором стояла родная деревня.

Только лес, оставшийся за их с братом спинами, был чёрным.

Ольжана оглянулась – над деревьями с граем кружили птицы. В их деревне говорили: никогда не знаешь, какое животное в Чернолесье взаправду животное, а не ученик колдуна, живущего в чаще.

Превеликие Персты! Или Тайные Люди, Ольжана не знала, к кому ей взывать. У неё кололо в боку, а на глаза наворачивались слёзы. Колдун из леса сказал: если Ольжана не успеет вернуть брата домой до рассвета, то он его заберёт, – а солнце вставало так быстро…

Ольжана споткнулась и покатилась кубарем по траве. Ясек выскользнул из её хватки, но не заревел, только захныкал – недаром колдун сморил его чарами.

В голове зазвенело. Мир стал расплывчатым, и мгновение Ольжана не понимала, где верх, а где низ. Подтянув к себе брата, она взбрыкнула ногами и попыталась встать – ничего не вышло. Ольжана промучилась всю ночь, надеясь выбраться из леса, а сейчас, когда уже видела свою деревню, понимала, что у неё не осталось сил.

Конечно, всё это было неспроста. Ольжана не понравилась колдуну, назвавшемуся ей Йоваром, хозяином Чернолесья. Он хотел поизмываться над ней и сделать всё, чтобы в его тереме остался Ясек, а не она. «Твой брат, – говорил он ей, – окажется полезнее, чем ты». Ольжану, по словам колдуна, будет трудно обучить, она слишком взрослая – тринадцать лет, а зимой – уже четырнадцать. К тому же она девка, а с девками – тут он сплюнул – всегда много хлопот. Если уж можно выбирать, то кому нужны слуги, с которыми полно мороки?..

«Не на меня злись, – хмыкал Йовар, – а на своего папашу. В следующий раз неповадно будет врываться в мои владения».

А толку злиться?

Ольжана стиснула зубы, перехватила Ясека и поднялась на ноги одним неуклюжим рывком. Ей было до тошноты жарко – хотя здесь, на севере, не стоило бегать осенним утром в простом сарафане. Но ещё в лесу Ольжана стянула свою душегрею и обернула ею брата, чтобы тот не замёрз.

– Нам недалеко осталось. – Она торопилась, неловко подволакивая ногу. – Слышишь?

Ясек, наверное, не слышал, лишь морщился в чародейском сне.

– Чуть-чуть совсем. – Ольжане не хватало воздуха, но ей казалось, что если она замолчит, то развалится на части.

Чтоб его, колдуна! Он сам предложил отцу Ольжаны: если у того есть другие дети, пусть любой из них придёт и займёт место этого младенца. Видно, Йовар надеялся на кого угодно, только не на мягкотелую купеческую дочку – по Ольжане с первого взгляда было видно, до чего же она домашняя девочка.

Её губы были сухими и лопнули, стоило Ольжане утереть их рукавом. Она любила шитьё и сплетни и боялась не то что чёрного леса – своей тени; но это она была старшим ребёнком купца, свернувшим с большака в чащу, и это она подслушала, что отец – воротившийся без Ясека, за ночь постаревший лет на десять – рассказывал опешившей матери.

Солнце показалось наполовину. Ольжана поднималась по холму.

– Этот колдун – дурак, ты знаешь? – Она шумно дышала и смотрела перед собой стеклянным взглядом, а Ясек сопел ей в ответ. – Он решил, что я не успею и отдам тебя ему.

Она криво улыбнулась и перехватила Ясека под спину.

– Но я тебя не отдам.

* * *

Юрген даже не удивился, когда отыскал мальчишку на кухне. Где ещё отсиживаться новеньким? Чародейский терем был огромен, но никто бы не решился прятаться в чужих спальнях. Во дворе же часто упражнялись старшие ученики Йовара, напускавшие на себя такой грозный вид, что Юрген сам предпочёл бы держаться от них подальше, если бы был не юношей, а маленьким несмышлёнышем, только попавшим в услужение к колдуну.

– Ну. – Юрген пригнулся, чтобы не задеть дверной проём. – Давай знакомиться.

Их кухня была маленькая – даже чересчур маленькая для избы, где жило и воспитывалось больше десятка чародеев. Здесь редко готовили, за стряпню у них отвечала Букарица, и Юрген решил, что надо будет показать её мальчишке. Только не сейчас – попозже, когда тот слегка привыкнет.

Мальчик сидел за столом. Он был тощий, взлохмаченный и рыжий, уже дочиста выкупанный. Торопливо черпал кашу огромной ложкой, но, когда Юрген вошёл, поперхнулся и замер. Скосил глаза на Бойю, крутящуюся у печи, – кто это, мол? Опасный или не очень? Но Бойя варила зелье и даже ухом не повела. Перекинула за спину чёрную косичку, выбившуюся из высокой причёски из кос и распущенных волос, и вытерла руки о передник – белый, как сорочье брюшко.

– Не пугайся. – Юрген устроился на скамье напротив. – Ешь.

Мальчик продолжил, но настороженно. Навскидку ему было лет восемь – Йовар обрадуется, когда вернётся. Дети легко учатся, и из восьмилетнего ребёнка можно вырастить искусного колдуна. Йовару это важно, ученики для него – глаза и уши с тех пор, как он рассорился с другими главами чародейских дворов и потерял право выходить за пределы родного леса.

– Ну раз ты пришёл, – произнесла Бойя, измельчая травы в ступе, – забирай его и возись с ним сам. Извини, Сава, но у меня других дел полно. Понимаешь, у каждого из нас свои обязанности и раньше за желторотиками присматривала Ольжана, но что прикажешь делать, если её теперь нет? – Бойя развернулась и вскинула тонкую чёрную бровь. – Ха! Попробуй уговорить кого-нибудь заняться новенькими – у нас же тут все важные чародеи, у всех свои серьёзные чародейские дела, одни мы с Юргеном бездельники. Да, Юрген?

Тот улыбнулся. Они с Бойей были единственными, кого новенькие не боялись, – или, может, единственными, кто не хотел их шугать.

Бойя шутливо потрясла большим ножом.

– Возмутительно. К слову, Савушка, я нашла тебе ещё одежду, забери её… Да, вон там, на скамье. Чего ты удивляешься? Посмотри на нас, мы все ходим в чёрном, синем или, ну, скажем, каком-нибудь вересковом… Можно сказать, что это негласные цвета нашего двора.

– Цвета чего? – переспросил Сава, а Юрген вздохнул.

– Я объясню. Спасибо, Бойя. – И добавил, не удержавшись: – Только не трещи, пожалуйста, а то совсем как сорока.

Наверное, по Бойе сразу можно было понять, в кого она превращалась – шумная и тонкокостная, любившая блестящие серебряные украшения едва ли не больше, чем Ольжана.

– Хорошо, не буду. – Бойя сощурилась. – Ну тогда ты уж рассказывай, не отмалчивайся. Правда ведь: не бойся собаки брехливой, а бойся молчаливой.

Ответ был засчитан.

Юрген перевёл взгляд на мальчишку. Теперь Сава облизывал ложку и посматривал из-под бровей иначе – не испуганно, а с любопытством. Великое ли дело – рассказать ему обо всём!.. Но Юрген смешался, внезапно понял, что не знает, с чего начать. Помедлил, прочистил горло и мысленно признал: да уж, Ольжана знакомилась с детьми куда непринуждённее.

– Что ж, Сава… – пробормотал он. – Ты слышал, меня зовут Юрген. Я один из учеников Йовара.

– Он его любимчик, – бросила Бойя через плечо. – О, не бойся, я не говорю так Хранко. Ах уж эти выросшие мальчишки, Сава, вечно соперничают!..

Юрген удивился и хотел было ответить, что делить им нечего, но промолчал. Подумал: неужели Хранко рассказал Бойе что-то, заставившее её подумать об их соперничестве?

– Не слушай её. Мы живём дружно. – Юрген почесал нос. – По большей части. А теперь скажи, что ты уже знаешь?

Сава заёрзал на лавке.

– Это изба лесного колдуна. Когда он вернётся, то возьмёт с меня клятву. Я буду служить ему восемь лет, а взамен он станет обучать меня всякому ведовству. И кормить меня будет, и держать в тепле. Но это если я ему понравлюсь. А если не понравлюсь, он меня сожрёт.

Бойя криво усмехнулась. Юрген закатил глаза.

– Последнее – кто сказал?

Сава раскинул руки:

– Парень. Высокий такой. И широкий.

– Это Якоб, – произнесла Бойя, кружа над своим варевом. Ненадолго обернулась: – Познакомитесь ещё. Ну, Юрген, перестань играть желваками, что с Якоба взять? Не первый год его знаешь. Нет, Савушка, никто тебя есть не будет. Разве что я сейчас в зелье закину, если слабоватое выйдет…

Шутки Бойи не казались угрожающими, и Сава только фыркнул. Но Юргену всё равно стало за него обидно: ясно ведь, что мальчишка – беспризорник и, как и многие другие, отправился в эту избу в надежде, что здесь ему дадут пропитание и приют. Нашёл Якоб кого запугивать.

– Никто не сделает тебе дурного, – сказал Юрген. – Но ты должен понимать, что клятва есть клятва. Слово, данное колдуну, нельзя нарушить. Если надеешься обхитрить кого-то из нас, лучше сразу уходи, иначе добра не сыщешь. То, что прикажет Йовар, надо исполнять беспрекословно: скажет учить – будешь учить. Скажет бежать или лететь через лес – будешь бежать или лететь. Служба у него суровая, а лентяев он не терпит. Но если согласишься, то постигнешь чародейскую науку и станешь как мы. Тебе есть куда возвращаться, Сава?

Тот махнул головой.

– Мамка недавно померла. Батя ушёл на заработки в Борович, только от него много лет ни слуху. – Ковырнул столешницу грязным ногтем. – Я с тёткой жил. У неё своих детей полно, она едва меня терпела. Прошлый год вышел совсем голодным, и тётка как с цепи сорвалась. Колотить принялась больнее, чем обычно, ну я и дал дёру.

Почти все ученики Йовара выросли из детей, которым некуда было податься, – голод казался им страшнее неведомого колдовства. Только Ольжана родилась в богатой семье: её отец был зажиточным купцом из местечка под Боровичем. В год, когда она пришла, Йовару настолько не хватало учеников, что он заставил купца свернуть с дороги в лес – а потом наигранно рассердился и потребовал плату ребёнком.

Эх, Ольжана-Ольжана.

Сава заглянул Юргену в лицо.

– Я лениться не буду. Тётка говорила, что я ленивый, но это неправда. – Помедлил, начал осторожно: – Господин колдун, вот ты сказал: «Скажет лететь через лес». Меня научат летать?

Глаза – восторженные и большие, как позеленевший от времени тяжёлый господарский медяк.

Юрген хмыкнул.

– Господин колдун! – повторил эхом. – Не вздумай так назвать Йовара, озвереет. И к нам обращайся только по именам.

Он поднялся, докинул мальчишке ещё каши, а горшок предусмотрительно отставил подальше от печи – Бойя бросала коренья в свой котелок, и брызги летели во все стороны.

– Нас зовут перекидышами или перевёртышами. – Юрген снова сел напротив. – Иначе – чародеями-оборотнями. Первое, чему учится каждый из нас, – обращаться в животное. Это может быть зверь, рыба или птица, насекомое или пресмыкающееся – словом, всё что угодно, но всегда одно и то же. Оборотничья форма способна многое рассказать о нраве чародея, но кто ты, узнаешь, только когда впервые перекинешься. И если обратишься в птицу, конечно, сможешь летать – как Бойя-сорока.

Сава так и не донёс ложку до рта.

– Превеликие Длани!

Бойя засмеялась и сказала ласково, с жалящей хитрецой:

– Оставь своих Дланей за порогом, Савушка. Мы тут чтим духов и Тайных Людей.

– Обыкновенно, – продолжал Юрген, – чародей впервые перекидывается через год учёбы.

– Ольжана перекинулась только спустя три, – напомнила Бойя, помешивая зелье веточкой шиповника. – Йовар ей за этот срок чуть всю душу не вытравил. Но Ольжана была старше – не помню, чтобы сюда ещё приходили подростки… А ты, Юрген?

– Помню, – отозвался неохотно.

– Понимаешь, – начала Бойя, – Юрген застал больше учеников, чем я. Когда заканчивается срок службы, не все покидают Йовара. Если чародей преуспел в волшбе, отчего бы ему не остаться? Мы продолжаем постигать колдовство, уже не связанные никакими клятвами, как свободные люди. Я при Йоваре тринадцать лет. Хранко – сердце моё – семнадцать. Юрген младше нас, но живёт здесь дольше всех.

– Сколько? – спросил Сава с набитым ртом.

Юрген догадывался, что считать он не умеет, но покорно ответил:

– Двадцать.

Сава нахмурил жиденькие рыжие брови.

– А лет тебе сколько?

– Двадцать, – повторил Юрген, чувствуя себя бараном. – Это ничего не значит.

– Не скромничай, – усмехнулась Бойя. – Колдуны не любят брать себе в обучение младенцев, кому охота с ними нянчиться? Поэтому Юрген исключителен. Он говорит: «Чародей впервые перекидывается через год», но попробуй спросить его, когда он впервые перекинулся сам, не вспомнит – так был мал.

– Ну хватит. – Юргену это не нравилось. Будто Хранко поддразнивал его через Бойю.

Сава подпёр щёку ладонью.

– В кого ты обращаешься?

– В собаку. – Вздохнул с облегчением: сменили тему. – В большого чёрного пса. Якоб, которого ты видел, – в вепря. Хранко, жених Бойи, перекидывается в ворона, а Йовар, как хозяин леса, конечно же, в медведя. Тоже чёрного – да, многие из нас превращаются в чёрных животных.

Сава поскрёб ложкой о дно тарелки:

– А Ольжана, про которую вы говорили?

Во рту у Юргена стало горько.

– В малиновку, – ответила Бойя вместо него. – Перистый шарик с оранжевой грудкой. Мы должны были заметить, как сильно она отличается от чародеев нашего двора, но отчего-то не заметили.

Лгунья. Бойя была подругой Ольжаны, и уж кто-кто, а она наверняка многое знала и подмечала.

– Что с ней стало? – нахмурился Сава. – Её убили?

– Нет, – быстро произнёс Юрген. – Срок её клятвы истёк, и она ушла. Вот и всё.

Конечно, никакое не «вот и всё» – то, куда Ольжана ушла, поразило их всех, и Юргена – едва ли не больше остальных. Ольжана была ему как родная сестра.

Бойя переставила котелок в печь и, поймав взгляд Юргена, сверкнула белыми зубами.

– Расскажи ему, – предложила она. – Пусть знает.

Ладно уж. Пусть.

Юрген встал и пошарил по столам вдоль стен – на кухне валялась тьма чужих безделиц. Наконец он нашёл среди вещей Бойи узловатую веточку и огарок свечи и выложил их перед Савой вместе с камешком и затёртой пуговицей. Для наглядности.

– В Вольных господарствах, – сказал он, – есть четыре чародейских двора. Раньше был пятый, но теперь он уничтожен. Дворы как мастерские, и у каждой из них свой подход к волшбе. Во главе дворов стоят искуснейшие чародеи, объединившиеся друг с другом в совет, названный Драга Ложа.

– Совет. – Бойя закатила глаза. – Чародеи Драга Ложи давно друг с другом не советуются. Йовар вообще с ними в великой ссоре – они запретили ему выходить за границы его владений.

– Так вот, – продолжал Юрген, указывая на ветку; Сава следил за его пальцем и не дышал. – Это мы, Дикий двор. Не знаю, кто придумал название – может, сам Йовар, чтобы посмеяться над тем, что нас считают дикарями. Мы живём в Чернолесье и черпаем силы из природы. Подчиняем себе реки, и деревья, и землю, и свет солнца и звёзд.

Юрген постучал по камешку.

– Это – Горный двор. Его ещё зовут Горестным, потому что у них вечно кто-то о чём-нибудь да скорбит. Им правит господин Грацек – кажется, единственный из чародеев Драга Ложи, которого Йовар хоть сколько-нибудь выносит. Колдуны Горного двора обитают в замке, высеченном прямо в скале, и ворожат над драгоценными камнями, металлами и огнём.

Вряд ли Сава считал, что он всерьёз. Может, принимал за красивую сказку, но не перебивал.

Юрген приподнял свечной огарок и царапнул ногтем по воску.

– Во главе Двора Лиц стоит пан Авро, хитрый, как тысяча лисиц. Он и его ученики не только перекидываются в животных – они знают, как сменить одно человеческое тело на другое. Я слышал, они способны вылепить себе любое обличье. Ну а это, – Юрген пододвинул к Саве пуговицу, – пусть будет Звенящий двор. Двор госпожи Кажимеры и её учениц – она берёт к себе только девушек, перевёртывающихся в птиц. Госпожа Кажимера – злейший враг Йовара и могущественная колдунья, способная управлять человеческими чувствами и волей. Как и пан Авро, она не прячет свой двор от обычных людей.

Юрген вздохнул.

– Госпожа Кажимера обитает в Стоегосте, и я знаю, что юный стоегостский господарь считает её своей главной советчицей. И это к ней ушла Ольжана, когда закончился срок её службы Йовару.

Сава поморщился.

– Так можно?

– Нет, конечно. – Лицо Юргена стало непроницаемым. – Нельзя менять один двор на другой. Вернее… Я не знаю, чтобы кто-то так делал. Йовар не всегда жаловал Ольжану, но в конце концов признал, что она – хорошая колдунья. И предложил ей остаться у нас, ведь куда она могла пойти? Семья, может, и приняла бы её, а остальные? Если человек преуспел в чародейском ремесле, он уже не сможет жить так, как раньше. Тем более что все знания и силы – при чародейских дворах… – Юрген помотал головой. – Не знаю… Полгода прошло, а я до сих пор не верю, что так вышло.

Он уже говорил не с Савой, а сам с собой – многое ли может понять ребёнок, если дело касается таких важных для колдунов вещей?

– Так что, Савушка, – произнесла Бойя назидательно, – ты сбегать не думай. Йовар Ольжану упустил, а других уже не упустит. Ты наелся, солнце?

Сава послушно закивал.

– Вот и славно. Устал, наверное? Ещё бы, столько случилось за день… Хватит с тебя. Юрген, отведи его отдохнуть.

Юрген дождался, пока Сава спрыгнет с лавки и возьмёт куль с одеждой, и провёл его по коридорам к одной из комнат, где жили младшие. Сейчас там было пусто. Юрген с Савой быстро приготовили тому место для сна. Разморённый и наевшийся, наслушавшийся разных историй, неизвестно сколько блуждавший по лесу, мальчишка уже дремал на ходу.

– А если хозяин воротится, – спросил Сава, зевая, – разбудишь?

– Разбужу, – пообещал Юрген. – Но ты его пока не жди. Йовар ушёл далеко в лес – вернётся через несколько дней.

Сава кивнул, шлёпнулся на кровать и зарылся носом в подушку. Юрген прикрыл ставни, через которые в комнатку бился вечерний свет.

– А он точно меня не покалечит?

– Ну что ты. – Юрген развернулся. – Йовар не калечит тех, кто пришёл у него учиться.

Нет, было однажды – помнишь?

Ещё бы. Кому помнить, как не ему?

Юрген посмотрел на закрытые ставни. Перевёл взгляд на ребёнка.

– С тобой-то уж точно ничего не случится, – произнёс он уверенно. – Не беспокойся.

* * *

Весна в этом году пришла поздно, хотя будь на то воля Юргена, она вообще бы не приходила.

В Борожском господарстве, а уж особенно в Чернолесье, зимы были долгими и суровыми, но Юрген всё равно их любил. Зима – время, когда люди объединялись, чтобы совладать с природой. Господари не начинали войн, а соседи-крестьяне старались не ссориться друг с другом. Ученики Йовара держались вместе – тишь да гладь, будто весь свет впадал в затяжную спячку, и не было никаких дел, кроме мирного хозяйства и колдовства.

Зима-зима… Снега выпадало по пояс, и весь лес был бел и пушист. Вот вернёшься в терем, сам похожий на исполинский сугроб, скинешь шубу и пойдёшь в кухню – а там уже битком народа. Все тянутся к обычному человеческому огню: можно было, конечно, разводить чародейские костры, но Йовар считал колдовство тончайшим из ремёсел и редко позволял прибегать к нему в быту. У колдовства всегда есть цена, говорил он. И повторял с ворчанием старика, что чары не берутся из ниоткуда – это силы, ум и здоровье чаротворца. «Если спросить у художника, как пройти в лавку, разве он начнёт писать картину в ответ? А станет ли танцовщица прыгать и кружиться вместо того, чтобы просто пересечь комнату и взять чашу с водой?..»

Чем старше и сильнее становились ученики, тем больше Йовар им позволял – уже не так боялся, что чары выпьют их досуха. Однако множество хозяйственных дел Юрген делал руками, а не колдовством. Поэтому зимними вечерами он возвращался – как услужливо поясняла Ольжана – усталым как собака. Сколько раз он так садился у печи среди других учеников Йовара, ставших ему родными? Помнил как сейчас: кухонные окна – в морозных узорах, через которые пробивался лунный свет. Ольжана беседовала с младшими, собравшимися вокруг неё, и ткала новое заклинание – в эти моменты она выглядела как обыкновенная деревенская девушка за шитьём. Бойя грелась между котлов с зельями, лениво перелистывая страницы книг. Якоб врывался в кухню с разудалым грохотом, всегда забывая закрывать за собой дверь, – за ним тянулся холод, а с его одежды сыпался снег. Иногда он наступал на Чарну, свернувшуюся под скамьёй чёрной кошкой, и та свирепо шипела на него в ответ. В те зимы, о которых думал Юрген, Чарна только перешла из младших учеников в старшие и ещё свыкалась со своей оборотничьей формой. Вот и проводила в ней много времени.

Порой к ним заглядывал Хранко. Это было невиданное событие: обычно он коротал дни в своей деревянной, пристроенной к терему башне в окружении рукописей и ручных воронов. Он выглядел чужеродно в шуме и жаре кухни. Морщил горбатый нос, устраивался рядом с Якобом, который чуть не сбивал его кувшином с сидром, и косился на хохочущих Бойю, Юргена и Ольжану – Юрген догадывался, что Хранко и приходил-то к ним только ради Бойи. Как бы там ни было, он не ворчал и не цедил яд, а степенно выдерживал их трескотню.

Да уж, зима – славное время.

А вот весной начинались раздоры.

– О чём задумался, господин колдун?

Юрген поднял глаза. Сава ковырял землю длинной веткой.

– Поднатужься вспомнить моё имя, – посоветовал он.

– Юрген. – Сава улыбнулся хитроватой улыбкой. К новому дому он привыкал быстро. – Звучит странно.

– Это из древней льёттской песни. – Чернолесье находилось на самой границе Вольных господарств. Севернее – только морской пролив и каменистые острова льёттов. – О конунге Юргене, которого в младенчестве нашла семья простого рыбака.

Тут же подумал, что это прозвучало вычурно, и смутился. Но Сава только задумчиво наморщил нос.

– Кто же тебя так назвал? Главный колдун?

– Нет. – Юрген улыбнулся уголком губ. Едва ли Йовара можно назвать ценителем песен. – Давным-давно у Йовара был ученик, Чеслав. Очень одарённый.

– Он сейчас здесь?

– Ну сказал же – был. – Юрген обвёл двор страдальческим взглядом. Небо подёрнули первые тени сумерек, а с востока тянулись тучи. – Он уже много лет как не здесь.

Если Саве и было дело до бывших учеников Йовара, то только по одной причине.