Kitabı oku: «Засахаренные фиалки», sayfa 2

 Сначала мавка решила, будто ей показалось, что где-то поблизости кто-то дышит. Прерывисто, неровно. Так бывает: от страха или боли. Но это не живность местная, а… пожалуй, человек. Хотя, ей-то что? Она тряхнула головой, прогоняя странные мысли. И только она вернулась к прежнему своему занятию, как рядом с ней возник Варсанофий.

– Кто это там? – всё же тихо поинтересовалась Улька.

– Спелеолог пролез через дыру наверху… ну, я и подсобил ему спуститься живее, – скрипуче захихикал скарбник.

Мавка неодобрительно нахмурилась и снова прислушалась. Она не знала, что означает это слово, но не поддерживала злокозненного настроя духа.

– Ну а чего? Ходит тута, вынюхивает, склянками бренчит… А потом напривозют вонючих машин, начнут рыть землю-матушку, ничего не останется… – ворчливо оправдывался скарбник. – Выпей его, коли пожалела. Чтоб не мучился!

Мавка раздражённо передёрнула плечами, а Варсанофий скрестил руки на груди и демонстративно отвернулся. Обиделся, не иначе.

– Эй, есть кто живой? – раздалось со стороны дальней части Улькиного грота, отчасти отгороженной скалой. Эхо немедленно подхватило эстафету и унесло отзвуки голоса дальше по галереям.

Улька одарила скарбника одним из самых своих холодных взглядов, отчего тот обиженно фыркнул и растворился в воздухе. Любопытство всё же одержало верх, и мавка бесшумно прокралась ближе, чтобы выглянуть из укрытия.

Спелеологом, как того обозвал скарбник, оказался молодой симпатичный рыжеволосый парень, заросший недельной щетиной, тоже рыжей. Одет он был в костюм грубой ткани болотного цвета, поверх которого во множестве были закреплены ремни и железные скобы, на ногах – ботинки с толстой подошвой. От мавкиного внимания не укрылось, что правая штанина его одеяния почти вся потемнела от пропитавшей её крови. По левую руку от спелеолога лежали наполовину выпотрошенная дорожная сумка с двумя лямками, оранжевая каска с фонарем и ворох спутанных крепких веревок – нечто похожее мавке доводилось видеть у лазавших по горам туристов, которые прозывались альпинистами.

Улька шагнула из тёмного угла, скрываться стало бессмысленно: рыжий её заметил и теперь внимательно следил за мавкой своими пронзительно голубыми глазами. И молчал.

После продолжительного взаимного разглядывания парень, наконец, поинтересовался:

– Ты такая же, как тот?.. Ну… приведение?

Мавка хмыкнула и неопределённо пожала плечами.

– Добьёшь? – мрачно уточнил недобитый и несостоявшийся расхититель скарбниковских сокровищ.

– А надо? – выгнула бровь Улька.

– Необязательно. Я скоро и сам копыта откину, – невесело пошутил рыжий.

– Не думаю, что Варсанофий собирался тебя убивать, так – напугать, прогнать. Он охраняет здешние подземные богатства, а тут ты склянками бренчишь, говорит, не первый раз, – объяснила мавка.

– Он несколько перестарался: у меня серьёзный перелом, открытый, кажется, – болезненно поморщился спелеолог и осторожно потёр раненую ногу. – Пробы я отбирал воды, грунта – диссертацию пишу. Нужны мне его богатства, как козе – барабан…

– Диссертацию?

– Да, по спелеологии.

Действительно, спелеолог. Мавка про себя удивилась осведомленности скарбника в области разнообразия посетителей его пещер.

– И как ты выберешься отсюда? С переломом-то?

– Вряд ли я выберусь.

– А твои друзья? Должен же кто-нибудь хватиться?

– Никто не знает, куда я отправился, – тихо вздохнул парень. – Надеяться, что кто-то забредёт, тоже смысла нет – спуск опасный… Да-да, можешь ничего не говорить: знаю – идиот.

Улька промолчала, но была абсолютно солидарна с мнением поломанного спелеолога о себе самом.

– И всё-таки ты… – начал было он.

– Меня Ульяной зовут.

– Я – Гриша, хм… то есть Григорий. Прости, конечно, но… – замешкался рыжий и быстро на полном серьёзе закончил: – в общем, ты – злобное приведение или как?

Улька безуспешно старалась сдержать улыбку, а через секунду расхохоталась. Спелеолог, глядя на девушку, невольно тоже начал улыбаться.

– Я не приведение, – отсмеявшись, успокоила она Григория. – Но доброй меня назвать сложно. Я – мавка, – не найдя понимания во взгляде парня, Улька пояснила, – нежить, живущая в озере, реке.

– Русалка, что ли? – заулыбался спелеолог, явно не до конца осознавая значения мавкиных слов, и окинул взглядом её наряд, состоявший из белой нижней сорочки до пят, и остановился на босых ногах. – А хвоста-то нет.

– Нежить, которая может выпить всю твою жизнь до капли. И топить тебя в озере при этом совсем необязательно.

Прозвучало это жёстко, и рыжий, кажется, проникся. Сначала нахмурился, опустил глаза, недолго думал о чём-то, и когда мавка уже пожалела о резком своём тоне и словах, заговорил:

– Мне уже трудно чему-то удивляться, сил совсем нет… Да и не похожа ты на русалку-упыря. Красивая такая…

Улька закатила глаза – как же они все до смешного одинаково мыслят. Конечно, при жизни мавка была редкой красавицей: тёмные волосы волной спускались до пояса, яркие зелёные глаза завораживали малахитовой глубиной, ладную тонкую фигурку подчеркивали дорогие наряды – Ульяна прекрасно осознавала, какое впечатление производит на окружающих, и умело этим пользовалась. И сейчас, в нелюбимом своём посмертии, она не растеряла девичей прелести, а бледность и печальный задумчивый взгляд только придавали образу томной загадочности.

– Внешность часто обманчива.

– Может быть. Но мне… В общем, сейчас мне удобнее считать, что я головой сильно приложился и теперь вижу всякое. Ты можешь просто поговорить со мной? Ну, пока я того…

И мавка зачем-то согласилась стать на время сестрой милосердия.

***

В основном говорил Григорий, и говорил много. О своей диссертации, об исследованиях, о топографических данных для карты пещер, о замечательных здешних местах исключительной красоты, звёздах, которых не увидишь в городе, и куче других вещей, в которых мавка абсолютно ничего не смыслила. Ей казалось, что парень делает это, чтобы не думать о смерти. Или вообще ни о чём не думать.

Улька не мешала. Она хоть и мало вслушивалась в рассуждения Григория, всё же понимала, что такому человеку, как он, мало даже той жизни, что отведена обычному человеку, – столько дел у него было и интересов. Не говоря уж нынешней, так глупо и неминуемо заканчивающейся.

Разговоры парня о его насыщенной событиями и приключениями жизни всколыхнули в мавкиной душе прежние сожаления о так бездарно прожитой своей. Ведь она столько всего не успела… И сама в этом виновата. С каждой минутой в Ульке крепло желание спасти этого невезучего рыжего спелеолога. Вот только как?

Стемнело. Сквозь отверстие в скале в пещеру проникал лунный свет, слишком скудный для человеческого зрения. Григорий всё ещё бодрился, продолжал болтать обо всём на свете, даже включил фонарь, но мавке было ясно: дела его плохи, ещё пара часов, и парню конец. Голос его звучал всë тише, и скоро поломанный спелеолог совсем умолк. Улька, крадучись, подобралась поближе, чтобы проверить – жив ли.

– Мне бы сейчас эскимо, – вдруг прошептал Григорий.

– Какое эскимо? Тебе бы доктора, – всхлипнула Улька.

– Люблю эскимо. Не отказался бы сейчас… перед смертью. А ты, Ульяна, что больше всего любишь?

– Фиалки засахаренные люблю. Век уж лакомиться не приходилось, – улыбнулась сквозь слёзы Улька.

А когда поглядела на спелеолога, поняла – всё.

В свете фонаря он вовсе походил на призрака: мертвенно бледная кожа без единой кровинки, губы посинели, и даже веснушки на носу будто выцвели. Только подрагивающие рыжие ресницы и прерывистое дыхание свидетельствовали, что он ещё не отправился дорогой теней.

И Улька решилась: протащит его подземной рекой. Да, не утянуть части его и без того малого запаса сил не получится… Но терять-то уже нечего, он и без посторонней помощи скоро богу душу отдаст.