Kitabı oku: ««Мессершмитты» над Сицилией. Поражение люфтваффе на Средиземном море. 1941-1943», sayfa 4

– Хорошо, господин генерал-фельдмаршал.

Каким же образом я, по его мнению, должен был повторно внушить им агрессивный дух и восстановить их наступательный порыв? Я сказал: «Хорошо», но, вступая в новую должность, не представлял, как это делать, прибыв с очень отличавшегося театра боевых действий, с опытом, который здесь не очень-то годился…

Через день или два я столкнулся с действительностью. Впервые стоя перед пилотами, собранными на маленьком аэродроме к северу от Сфакса, я по выражениям лиц читал их мысли. С дружелюбным скептицизмом они изучали вновь прибывшего, который впредь должен был вести их в бой. Подразумевалось, что лидер истребительной эскадры – это я знал из примеров, которые имелись на каждом театре военных действий, – возглавляет вылеты, подает пример, сбивает самолеты. Именно так оценивались командиры эскадрильи, группы и, прежде всего, командир эскадры. Они хотели знать, какого сорта это человек, прибывший с Восточного фронта, сможет ли он справиться с воздушным боем в их собственной зоне боевых действий и каков он в бою, поскольку Восточный фронт расценивался среди летчиков-истребителей как «легкий». Мне стало стыдно за громкие слова, которые я подготовил и которые, несомненно, отвечали требованиям генерал-фельдмаршала, и просто сказал, что горжусь возможностью возглавить эскадру и что наша работа в том, чтобы летать и уничтожать вражеские самолеты. Спасибо, господа.

И уже на следующий день я узнал, как они летали и как вели бой здесь. Я также учился не забывать, что задача врага также была летать и уничтожать самолеты противника и что он с некоторого времени выполнял эту работу превосходно. Во всяком случае, это относилось к пилоту «спитфайра», который несколькими точными выстрелами пробил мой радиатор, принудив меня совершить посадку «на живот» в пустыне южнее Кайруана.

Они сидели вокруг стола, когда я вошел. Их расслабленный, беззаботный вид напоминал о довоенной офицерской столовой, хотя все, что мы занимали в то время, – это квартира или примитивный аэродром. Сходство было лишь внешнее, а на самом деле не оставалось сомнения, что они смертельно устали. Это было не столько физическое истощение, сколько моральное утомление. Гёдерт только что прибыл из Шакки. Приветствуя меня, он смотрел печально, как будто говоря: «Боюсь, что не могу сообщить вам ни о каких победах».

Толстяк подал яичницу и наполнил наши стаканы вином. Мы говорили о вылете и неудавшейся атаке бомбардировщиков. Во время пауз в разговоре мы смотрели друг на друга; у всех в глазах было понимание неизбежности конца, которого никто не мог избежать. Не было никакой надежды, потому что чудес не бывает, потому что нет никакого чудо-оружия, а есть только люди, которые сражались до тех пор, пока их не сбивали. Налеты на остров продолжались с убийственной точностью – точностью, которая когда-то была нашей специальностью, но которая теперь, казалось, передалась нашему врагу. И мы должны были продолжать до конца атаковать нашего противника, который, мы знали, прибывал, и не могли ничего сделать, чтобы остановить его.

Каждый пилот здесь знал это, даже тот, кто только что прибыл. То, что случилось этим вечером и о чем никто пока не знал, должно было еще больше их озлобить. Однако им нужно было сказать – я не мог скрывать это от них. Подбирая наиболее осторожные выражения, я начал говорить:

– Я должен передать вам приказ рейхсмаршала. Генерал только что позвонил мне по телефону, чтобы сообщить, что рейхсмаршал рассержен и считает, что сегодня мы не выполнили нашу задачу. Один пилот из каждой участвовавшей в вылете группы должен быть отдан под трибунал за… – внезапно слова застряли у меня в горле, – трусость в боевой обстановке.

Над столом повисла мертвая тишина. Они смотрели на меня, не веря, словно я только что пошутил в дурном вкусе.

Фрейтаг был первым, кто обрел дар речи. Подняв стакан, он сказал:

– Хорошо, давайте, в общем, выпьем за это – я буду добровольцем.

Я готов был обнять его. Своим сарказмом он указал единственно возможный способ действий, доступный для нас, командиров. Застенчивый молодой Бернхард, который выглядел крайне несчастным и который еще не прикоснулся к еде, потрясенно спросил:

– Кто это решил? Что думает рейхсмаршал? Конечно, фюрер не может… – Он замолчал и беспомощно посмотрел вокруг.

О, достойный продукт гитлерюгенда⁴⁴, подумал я. Но прежде чем успел что-нибудь сказать, Фрейтаг ответил:

– Ничего он не думает. Он только хочет, чтобы мы со страху наделали в кальсоны. Возможно, все мы станем более проницательными, когда трибунал найдет среди нас нескольких виновных и подарит этой отбивной…

Я не мог позволить разговору продолжаться в таком тоне; цинизм не поможет в этой ситуации. Так что я размеренно и бесстрастно произнес:

– Генерал попросил, чтобы я сообщил вам, что он вмешается, чтобы защитить нас, и что мы не должны волноваться. Но сам он был тоже разочарован. Сотня истребителей в воздухе и только один сбитый противник – он все еще не может поверить в это.

Бомба, разорвавшаяся недалеко от дома, заставила зазвенеть стаканы на столе. Электрический свет моргнул один или два раза, затем погас.

– Неприятности снова здесь, – произнес Толстяк в темноте. – Господин майор, я отнесу вашу раскладушку и спальный мешок в грот.

Мы скатились вниз по лестнице и только под открытым небом смогли услышать звенящий гул двигателей «веллингтона». Ночью все еще было жарко. Яркий свет от горящих домов отражался на поверхности бухты.

Протиснувшись через проем в стене, я выпрямился. Воздух в гроте был тяжелым из-за сигаретного дыма и запаха пота. Фрейтаг стал произносить лекцию на предмет храбрости. В его правой руке была зажата бутылка марсалы⁴⁵, его любимого напитка; этим вечером он обходился без стакана. Лицо Кёлера, по контрасту с его черными как смоль волосами, при свете карбидной лампы выглядело прозрачным и очень бледным. Недавно он перенес малярию, однако отказался от отпуска домой, чтобы остаться со своей эскадрильей.

Гёдерт с закрытыми глазами полулежал в шезлонге. Штраден и Бахманн, подпирая коленями стол, беседовали шепотом. В сумраке около узких каменных ступеней, ведших на виллу, сидела светловолосая девушка Тереза. Около нее стояла ее бабушка, как всегда, прямая точно шомпол и едва различимая среди окружающих теней в черном платье и черной вуали.

Бернхард и Цан сидели на стульях, лицом к Фрейтагу. Толстяк поставил мой шезлонг рядом со стулом Фрейтага и налил мне стакан вина. Беседу только что прервал новый взрыв, и все, что услышать можно было, – только шипение лампы.

Фрейтаг повернулся ко мне.

– Хорошо, разговор закончен, – произнес он. – Лидеры групп, участвовавших в вылете, должны сделать шаг вперед. Это нас они должны будут отдать под трибунал.

– Да, – согласился Гёдерт, – именно так и надо поступить.

– Но не означает ли это признания в трусости? – возразил Кёлер.

Фрейтаг замахал руками, почти как итальянец:

– Только суд может выяснить, вели ли себя летчики-истребители как трусы. Он должен сообщить нам, как атаковать противника и является ли каждый, кто вернулся домой, не сбив самолета, трусом. Предположим, вы приближаетесь с задней полусферы и в вас стреляют сотни пулеметов, вы использовали весь свой боекомплект, а тяжелые бомбардировщики все же продолжают катиться вперед и с этим ничего нельзя поделать, – тогда вы должны идти на таран, иначе вы трус.

– Да, – сказал Кёлер, – это то, что он⁴⁶ подразумевал в своей телеграмме: предполагается, что мы должны таранить «Крепости».

Внезапно все замолчали и с надеждой посмотрели на меня, как будто я должен был знать ответ. Большие глаза Бесенка, с их обычным испуганным выражением, сейчас особенно внимательно глядели на меня, словно спрашивая: «Это правда?»

Но опять первым заговорил Фрейтаг; он был слишком разгневан, чтобы оставаться молчаливым, ему требовалось выпустить пар.

– Конечно. Они напечатают вашу фамилию в сводке вермахта, и ваш старик получит любезное письмо, которое можно заранее напечатать, чтобы при необходимости вписать только ваше имя внизу. А еще можно сэкономить на таком бесполезном мусоре, как парашюты и спасательные жилеты.

– Я полагаю, что вы больше не будете нуждаться в пушках, – добавил Кёлер.

Бахманн оставался серьезным – цинизм был чужд его характеру.

– Кто мог забить такой ерундой его голову? – спросил он. – Вы же знаете, что он сам был летчиком-истребителем. Как он мог так поступить с нами?

– Рейхсмаршал все еще не понял, что мы перестали летать на бипланах с крыльями на проволочных расчалках, – ответил я, – и что мы больше не сидим в открытых кабинах в мехах и не носим огромных защитных очков. Он, конечно, никогда не носил кислородную маску и понятия не имеет, как мы определяем курс или пользуемся рацией. Так как же можно ожидать, что он поймет характер современной воздушной войны?

– А это ему ни к чему. Возможно, как главнокомандующий люфтваффе, он и не обязан знать о подобных вещах. Но другие там должны советовать ему… – Кёлер умолк и задумался.

– При условии, что он их слушает, – усмехнулся Фрейтаг. – Я скажу вам, что он хочет. Он хочет побед. Как он беспечен. В последнее время не все для люфтваффе складывалось хорошо. Раньше были Крит, или Норвегия, или, в самом начале, Польша – тогда были успехи. Но теперь, когда другая сторона демонстрирует нам более совершенный тип воздушного боя, чем существовавший ранее, единственное, что ему остается, – требовать побед!

– Но эти «малиновые штаны»⁴⁷, которые роятся вокруг него, – возразил Кёлер, – разве они не могут ему доказать?

– Они втыкают флажки в оперативную карту, говорят: «Да, господин рейхсмаршал» и весьма приблизительно представляют, как мы ведем войну. Они даже не имеют мужества прямо сказать ему, что происходящее теперь отличается от его воспоминаний 1917 года. Чего можно ждать от них? Лишь несколько из них когда-то слышали, как ведут огонь по противнику, и, в конце концов, все они хотят однажды стать генералами.

– Но он был летчиком-истребителем, – продолжал Кёлер, – и если он не понимает специфики наших действий или воздушного боя на высоте 9000 метров, то настало время, чтобы кто-нибудь объяснил это ему!

– И кто же объяснит ему? – спросил Бахманн. – Начальник технического управления люфтваффе служил в той же эскадрилье, что и рейхсмаршал; он также был одним из самых известных пилотов Первой мировой войны⁴⁸. Геринг, конечно, выслушал бы его. Я уверен, что у него получилось бы. Но он застрелился.

– Он, конечно, смог бы, – подтвердил я, почувствовав, что должен вмешаться, чтобы прекратить этот саморазрушительный диалог. – Он единственный был способен на это. Я расскажу вам, почему рейхсмаршал думает по-другому и как произошло, что он больше не понимает наш особый мир.

Когда началась война, я командовал эскадрильей ночных истребителей. Да, мы имели их даже тогда! Мы размещались на маленьком травяном аэродроме около Бонна и пытались перехватывать одиночные «бленхеймы»⁴⁹, которые вторгались на территорию рейха, сбрасывая агитационные листовки. Утомительная была работа преследовать этих парней. «Бленхейм», подобно старому «юнкерсу»⁵⁰, был полностью оборудован для слепых полетов, и это подразумевало, что мы на своих одноместных «мессершмиттах» должны были взлетать в любую погоду. Гражданское население строго соблюдало светомаскировку, так что полет в кромешной темноте был жутким опытом. Я все еще задаюсь вопросом, как мы набирались храбрости снова и снова испытывать удачу; мы имели очень малый опыт ночных полетов, и наше навигационное оборудование было чрезвычайно примитивным. Неудивительно, что с таким набором мы так ничего и не положили в свой мешок. Британцы летали очень высоко, преимущественно в облаках.

Умные головы в Берлине начали волноваться, поняв, что угроза со стороны британцев весьма серьезная, – вслед за листовкам, падающими на города рейха, могли последовать бомбы. Они продолжали запрашивать боевые донесения. Прежде всего, хотели знать, почему мы не сбиваем британцев, несмотря на четкий приказ делать это.

В конце сентября пришла телеграмма, в которой мне приказывалось прибыть в Берлин для участия в совещании, посвященном совершенствованию тактики ночного боя. Как ожидалось, на нем должен был присутствовать сам рейхсмаршал⁵¹. На следующее утро я явился в министерство авиации и оказался в зале заседаний, где собралась небольшая группа участников совещания: начальник Генерального штаба люфтваффе, начальник технического управления люфтваффе, командующий зенитной артиллерией, инспектор истребительной авиации, офицеры Генерального штаба и стенографистки.

Пока мы ждали рейхсмаршал а, у меня было время осмотреть зал заседаний. Его стиль показывал, что рейхсмаршал предпочитает дуб, кожаную обивку и внушительных размеров мебель. Светлые деревянные панели покрывали стены до самого потолка, на котором висела огромная люстра в форме тележного колеса. Стулья, с сиденьями и спинками, обитыми светлой воловьей кожей, были расставлены с трех сторон дубового стола, во главе которого темнел стул, отличавшийся от других, стул поистине титанических размеров. Это был стул рейхсмаршала.

Одна секция деревянных панелей заскользила, открываясь, и он вошел. Он носил белый мундир. Разместившись в своем огромном кресле, он зажег одну из тех длинных сигар «Вирджиния», которые курят в Австрии, и только после этого начал говорить. Он говорил о британских налетах и о неудачах зенитной артиллерии и ночных истребителей. В то время не было никаких радиопеленгаторов ни для нас, ни для зенитчиков, которые полностью зависели от звукопеленгаторов. Он считал позором, что «бленхеймы» слоняются над рейхом как хотят.

Он говорил, переполняясь гневом, и внезапно стал вспоминать о Фландрии, о воздушных боях над ней и о лучшем истребителе века бароне фон Рихтхофене⁵². Он поднял руки, демонстрируя атаку снизу; перемещая вытянутую правую руку по кругу перед своим лицом, он преследовал ее своей левой и наконец подстрелил ее. Рейхсмаршал с энтузиазмом рассказывал о полетах при ярком лунном свете, о вылетах на перехват, когда они летали прямо над дорогами Фландрии, чтобы обнаружить силуэт врага на фоне более светлого ночного неба вверху; как они затем увеличивали скорость и начинали атаку снизу…

Он говорил ярко и впечатлил меня своей убедительной манерой, в которой описывал агрессивный дух известных летчиков-истребителей и методы их действий. Но постепенно меня охватило чувство горького разочарования, поскольку целый мир отделял детально разработанную тактику рейхсмаршала от современной воздушной войны. Этот человек, подумал я, теперь не имеет абсолютно никакой концепции воздушного боя. Он живет прошлым и не знает своих люфтваффе. Нужно будет ему сказать, как все обстоит в действительности. Именно поэтому мне приказали присутствовать. Совершенно очевидно, что я должен прямо сказать ему то, что они ожидают от меня!

Когда он вещал о далеком прошлом, его жесткие фразы звучали немного патетически. Я начал ерзать на стуле. Меня переполняло непреодолимое искушение вскочить и рассказать ему о современных проблемах.

Когда он сделал паузу, чтобы повторно зажечь сигару, я поднял руку. И в тот же момент меня охватила паника, потому что лица генералов, которые теперь все, как по команде, повернулись ко мне, весьма явно выражали то, что они думали о моей наглости. Но было уже поздно прятаться в свою раковину. Рейхсмаршал взмахнул сигарой – это был его сигнал, разрешавший мне говорить. Я встал и начал говорить. Прежде всего, я объяснил, что условия боев изменились, и затем указал на трудность перехвата врага, чье навигационное оборудование позволяет летать на больших высотах и в плотных облаках. Мы же имели возможность найти и атаковать противника, только когда он был пойман лучами прожекторов с земли. А так как мы не имели никаких средств управления в сложных метеоусловиях, были не способны эффективно выполнять нашу задачу. Требовались более совершенное навигационное оборудование для наших самолетов и новая тактика, если мы хотели найти врага в темноте. Я говорил кратко и надеялся, что убедительно. Если кто в то время и знал, как вести ночной бой, так это был я.

Когда рейхсмаршал, наконец, вынул сигару изо рта, чтобы прервать поток тщательно подбираемых мною слов, он выглядел скорее удивленным, чем сердитым.

«Сядьте, – сказал он мне, словно школьнику, – сядьте на вашу маленькую задницу, молодой человек. Вам нужно пройти еще длинный путь, прежде чем вы сможете участвовать здесь в обсуждении».

Затем он обратился к одному из генералов своего штаба и больше даже ни разу не поглядел на меня.

Так что я там сидел на своей «маленькой заднице», проглотив оскорбление, пристыженный перед этими старыми генералами. Однако один из них, начальник технического управления, исподтишка подмигнул мне. Он рисовал в своем блокноте бессмысленные узоры. Именно тогда я понял, что наш главнокомандующий не разбирается в современной войне.

В течение последней части моей истории позади моего шезлонга стоял дежурный офицер. Хотя и пришел с сообщением, он не прерывал меня. Теперь он склонился над моим стулом и сказал:

– Господин майор, только что пришел приказ на завтра. Мы должны обеспечить защиту от налетов из Северной Африки и с Пантеллерии. На рассвете боевая воздушная разведка должна вылететь к Мальте, Пантеллерии и Тунису.

– На рассвете, – отозвался я, – это в три часа.

В течение короткого времени в гроте стояла тишина. Парни уснули в своих шезлонгах. Время от времени кто-то беспокойно возился – в подвале, которому, по правилам, полагалось быть прохладным, было жарко и влажно. Я страстно мечтал об освежающей ванне и чистом нижнем белье, всем сердцем ненавидя этот театр военных действий.

Как только рассвело, я улетел в Комизо.

ТРАПАНИ, 27 ИЮНЯ 1943 Г

Несмотря на неудовлетворенность наземных сил воздушными планами, союзнические военно-воздушные силы фактически исполнили свою роль в период подготовки десанта. Оказывая поддержку всеми своими истребителями и истребителями-бомбардировщиками и большинством легких и средних бомбардировщиков, NATAF⁵³ направил в июне из Северной Африки на Мальту 3 крыла «спитфайров», чтобы увеличить воздушную группировку на этом острове до 20 эскадрилий истребителей. Также в июне группа американских истребителей «Р-40» перелетела на Пантеллерию, чтобы прикрыть высадку в Джеле и Ликате. Американские авиаинженеры в предельно короткий срок, за 20 дней, построили на острове Гоцо новый аэродром для базирования другой американской авиагруппы. К концу июня союзническая авиация насчитывала на этих трех островах 670 самолетов первой линии.

Альберт Гарланд. Сицилия и капитуляция Италии. Средиземноморский театр военных действий. Армия Соединенных Штатов во Второй мировой войне

[Итальянские] береговые батальоны… были укомплектованы людьми старших возрастных групп, часто плохо управлялись и в некоторых случаях обороняли сектора длиной до 40 километров.

Альберт Гарланд. Сицилия и капитуляция Италии. Средиземноморский театр военных действий. Армия Соединенных Штатов во Второй мировой войне

С наращиванием союзниками в две последние недели июня воздушных ударов по Сицилии истребительным частям, размещенным на Сардинии и в Северной Сицилии, была поставлена задача сковывать мощные атакующие соединения бомбардировщиков и истребителей союзников. Потери в воздухе и на земле, а также уничтожение большего, чем когда-либо, числа аэродромов все больше отражались на их боеспособности.

Франц Куровски. Ворота в крепость Европа

Комизо находится в южной части острова, приблизительно в 24 километрах от побережья, чей белый бесконечный песчаный пляж можно заметить с большого расстояния. Великолепный вид. В дни, когда мы атаковали порт и аэродромы Мальты, этот залив предоставлял возвращавшимся поврежденным самолетам, у которых не было никаких шансов достичь аэродрома в Комизо, возможность совершить вынужденную посадку. Фокус состоял в том, что надо было посадить самолет на воду таким образом, чтобы он не уходил под воду, а скользил по ее поверхности и в конце пути достигал пляжа. Но было лучше – при условии, что вы могли так далеко дотянуть, – садиться параллельно берегу на мягком песке. Некоторые пилоты «Ме-109» выполняли этот опыт с большим успехом; другие же тонули, пытаясь это сделать. Теперь я уже другими глазами смотрел на красивый серповидный залив, простиравшийся далеко за пределы города Джела, поскольку это место идеально подходило для морского десанта, основанного на тактике, опробованной американцами на Тихом океане.

За линией пляжа вдоль берега тянулась цепь невысоких строений. Это были все те же нелепые сооружения с бойницами, которые можно было заметить всюду на побережье. Они были выстроены или из туфа⁵⁴, или из мягкого известняка; раствор при их строительстве не использовался, так как этот необходимый компонент дорого стоил и кто-то его «загонял». Эти сооружения, как предполагалось, создавали впечатление готовности к упорному сопротивлению – форма самообмана, типичного для Италии под управлением дуче⁵⁵. Зрелища, подобные этому, наводили на нас жуткую тоску, поскольку нам стало казаться, что мы тоже стали видеть не то, что есть на самом деле, а то, что нам хотелось видеть, иными словами, мы стали выдавать желаемое за действительное. Одним из примеров была моя встреча с итальянским караульным патрулем из двух человек во время предыдущего посещения Джелы.

В полдень Бахманн и я шли через дюны к пляжу, чтобы искупаться. Внезапно дорогу нам преградили два пожилых человека в форме итальянской армии. Они спросили пароль, справились о нашей национальности и, очевидно, были весьма удовлетворены, когда мы показали им нашу немецкую форму, оставленную лежать в кустах чертополоха. Эти два трогательных старика были родом из окрестностей Энны, в центре острова. Несмотря на жару, они были одеты в оливковые мундиры из грубой, плотной ткани, прозванной немецкими солдатами «асбестом», и вооружены короткоствольными винтовками, использовавшимися в итальянской армии. Их икры над ботинками со шнурками были обвязаны исчезнувшими уже везде обмотками. Они сказали, что их задача состоит в том, чтобы останавливать неизвестных людей и устанавливать их личности. Обнаружив что-нибудь подозрительное, они должны были сообщить по телефону в штаб своей роты в Джеле.

И это была итальянская береговая оборона, после того как итальянцы и немцы потерпели поражение в Северной Африке! Это было столь превозносившееся железное намерение сбросить врага назад в море, если он осмелится вступить ногой на священную землю римлян!

Комизо был боевым аэродромом итальянских военно-воздушных сил, носивших гордое название Armata Azurra⁵⁶. Благодаря своему удобному расположению он был излюбленным плацдармом для наших бомбардировщиков и истребителей в ходе сражений за господство в воздухе над Мальтой. Теперь, как и тогда, он был занят одной группой 53-й истребительной эскадры. Поблизости, в роще сосен и фиговых деревьев, постоянно покрытых желтой пылью с сухой равнины, инспектор истребительной авиации разбил свой командный пункт.

Выполнив широкий левый разворот над взлетно-посадочной полосой, я мысленно отметил состояние аэродрома. Бомбардировщики союзников, очевидно, часто атаковали его, коричневая, выжженная трава была испещрена бомбовыми воронками, ангары лежали в руинах, а самолеты группы – широко рассеяны в укрытиях по краям аэродрома. Белый крест верхушкой указывал в направлении пригодной взлетно-посадочной полосы, которая, как обещал генерал, была отмечена маленькими красными и белыми флагами.

После приземления моя машина, прежде чем остановиться, затряслась по неровной поверхности и наспех засыпанным воронкам. Летное поле выглядело мертвым. Только после того, как открыл фонарь кабины, я заметил механика, подзывавшего меня с края аэродрома, где для защиты самолетов были насыпаны земляные валы. Унтер-офицер Хелбиг приземлился после меня и следовал за мной в направлении укрытий.

Я выбрался из кабины и расстегнул ремни спасательного жилета, в то время как механики, приподняв хвост, развернули мою машину носом к посадочной полосе. Под колеса были поставлены клинья, и началась работа по ее обслуживанию. Люди были раздеты до пояса, их дочерна загорелые тела блестели от пота, поскольку они работали под палящим солнцем. Один из них открыл замки капота двигателя, чтобы проверить масло и охладительную жидкость. Мой вопрос о транспорте или о ближайшем телефоне был прерван хлопками разрывов зенитных снарядов высоко над нашими головами.

– Они на подходе! – завопил механик, спрыгнув с крыла и бросившись прочь.

Другой закричал:

– Там есть укрытие!

Он показал на земляную насыпь в центре живой изгороди из кактусов и затем также удрал. Мне не оставалось ничего иного, как тоже последовать в укрытие.

– Хелбиг, скорее! – крикнул я своему унтер-офицеру перед тем, как вслед за механиками броситься через высохший, высотой по колено, кустарник. К тому моменту, когда достиг входа в укрытие, я уже мог слышать гул авиационных двигателей. Крутая лестница вела вниз. Как стены и крыша укрытия, она была сделана из желтого туфа, камня, мягкого на ощупь и оставлявшего на руках желтые следы. Укрытие представляло собой туннель с двумя выходами и двухметровым основным помещением. Как только мои глаза привыкли к сумраку, я увидел, что оно заполнено так же плотно, как перегруженный автобус. Солдаты или стояли, прислонившись спинами к стенам, или сидели на корточках на пыльном полу. Когда я протолкнулся внутрь, им пришлось потесниться, отодвигаясь от входа к более защищенным позициям у стен. Ни один человек не попытался приветствовать меня. Впрочем, ожидать этого в подобной ситуации было бы невыразимой глупостью. Выражения их лиц были стоическими, почти безразличными, к настоящему времени они уже давно привыкли к этой игре с удачей. Я еще раз, как иждивенец, понял, что без заботливого внимания этих скромных механиков наши машины никогда не смогут подняться в воздух. Они смотрели на меня спокойно и с легким сожалением, словно говоря: «На сей раз вы должны потеть вместе с нами. От вашего умения сбивать самолеты тут будет мало проку».

Внезапно зенитная артиллерия стала стрелять интенсивнее. Люди у пушек немногим отличались от тех, кто сидел в укрытии, единственным отличием было то, что первые не могли бежать в укрытие и вместо этого должны были продолжать стрелять, несмотря на приближавшиеся к ним разрывы бомб. Каждый из этих людей исполнял свою роль в этой разрушительной драме, обладая собственным уровнем героизма и следуя собственным путем преодоления самого себя. Эти вещи легко забывались, когда ты обладал привилегией вести бой в одиночку, летя на мощной машине в трехмерном пространстве неба, и, лишь в буквальном смысле упав на землю, вспоминал об этом. Теперь сквозь шум зенитной артиллерии и самолетов можно было четко расслышать шелестящий рев первых падающих бомб. Мы инстинктивно втянули головы в плечи. Когда взорвавшиеся бомбы отозвались в наших барабанных перепонках объемным и ужасным «крумп», Хелбиг обеими руками схватил мою руку и сжал ее очень сильно, до боли.

Затем наступила пауза, когда слышна была только зенитная артиллерия. Очевидно, люди возле пушек поблизости от нас выжили. Гул двигателей усилился и тотчас же снова стал стихать, прерываемый разрывами бомб с взрывателями замедленного действия. Лица людей вокруг меня были покрыты белой пылью, поднятой взрывами внутри укрытия. Я слышал, как кто-то сказал:

– Следующая волна…

– Mamma mia, mamma mia! – завопил истерический голос рядом со мной, и, прежде чем я успел что-либо сделать, одна из пыльных фигур на земле обхватила меня за талию и прижалась ко мне в поисках защиты.

– Mamma mia, mamma mia! – Крик продолжался без перерыва.

Снова послышался отвратительный свист бомб. Итальянец невыносимо сковывал мои движения, но в тот самый момент, когда от мощных взрывов у всех нас подогнулись колени и я почувствовал, что вот-вот упаду, долговязый немецкий солдат оттащил от меня итальянца и отвесил ему звучную оплеуху.

Затем все стихло. Через два входа в нашу темницу медленно дрейфовала пыль, и теперь были слышны лишь одиночные взрывы. Мы осторожно поднялись по ступенькам наверх. Нашим взорам предстала картина разрушений. Клочок земли с увядшей травой, который тянулся от входа до капониров самолетов, представлял отвратительный, изрытый воронками пейзаж, в то время как над местом, где мы поставили «сто девятые» на стоянку, высоко в воздух поднимались два масляно-черных дымных столба. Осколки бомб пробили их топливные баки и зажгли бензин. Воздух над горящими самолетами колыхался от высокой температуры. Огромное облако пыли, висевшее над остальной частью аэродрома, подобно белому одеялу, скрывало ее из вида. Но мы очень четко видели, что осталось от двух наших горящих самолетов, которые теперь уже никто не мог спасти.

Затем я нашел какой-то автомобиль, на котором добрался до командного пункта инспектора истребительной авиации. Мой печальный рассказ произвел не большое впечатление на генерала. Вместо того чтобы ходить вокруг да около, он перешел к обсуждению обороны острова:

– У меня больше нет никаких сомнений в том, что идет обработка острова перед высадкой десанта. Теперь, когда Пантеллерия капитулировала без единого выстрела, они больше не нуждаются в авианосцах. Мальта и Пантеллерия – идеальные плацдармы для истребителей – больше того, это непотопляемые авианосцы. Бомбардировщики же еще летают издалека, из Туниса, Бизерты и Триполи.

– Так мы можем столкнуться с истребителями над любой точкой острова?

– Действительно можете! Даже когда бомбардировщики атакуют Мессинский пролив, их еще могут сопровождать «лайтнинги».

Я встретился с дальним истребителем «П-38» «лайтнинг» в последние дни кампании в Северной Африке. Наши мнения об этом двухбалочном, двухмоторном самолете были различными. Наш старый «мессершмитт» все еще, возможно, был немного быстрее. Но пилоты, которые вступали с ним в бой, говорили, что «лайтнинг» мог выполнять гораздо более глубокие виражи и оказывался у вас на хвосте, прежде чем вы понимали, что случилось. Рассказы об их вооружении были, несомненно, преувеличены. Шесть пулеметов, установленных в носовой части, предполагалось, давали высокую плотность огня, от которого не было спасения. Конечно, когда они начинали стрелять, казалось, что трассеры льются словно из душа, и надо было обязательно маневрировать, чтобы не дать вражескому летчику возможности занять позицию для открытия огня. Уже некоторое время американцы использовали их для штурмовок дорог в южной части острова, чтобы они, не встретившись с нами в воздухе, не возвращались обратно с полным боекомплектом. Наземные войска поэтому уже боялись их.