Тито и товарищи

В Москве

Броз приехал в страну победившего пролетариата в убеждении, что в ней правят «любовь, товарищество и искренность»^[92], с хвалебным рекомендательным письмом от Горкича, адресованным Владимиру Чопичу – Сенько, одному из организаторов КПЮ, работавшему в Коминтерне: «Он является представителем лучшей части нашего рабочего актива и через некоторое время, шесть-девять месяцев, мы выдвинем его на руководящую должность в ЦК»^[93]. Несмотря на то что Чопич видел в Брозе возможного конкурента, он выхлопотал для него комнату № 275 в отеле «Люкс», построенном в стиле русского модерна. От прежней роскоши там осталось только название, поскольку после революции его заполнили прибывшие в Москву иностранные коммунисты. В нем кишмя кишели крысы и всё пропиталось запахами от общих кухонь (их было по две на каждом этаже)^[94].

Первым делом Брозу поручили написать автобиографию, как это было принято в Коминтерне ^[95]. Он писал ее много раз, чтобы чиновники из отдела кадров могли сопоставить разные версии и таким образом проверить ее достоверность. Затем, по заданию некоего Якубовича, представителя ГПУ (Главного политического управления) при Исполкоме Коминтерна, личность которого до сих пор не удалось идентифицировать, и болгарского коммуниста Ивана Караиванова – Шпинера, сотрудника отдела кадров, он написал подробные характеристики семи видных югославских партийцев, в том числе и Горкича. С этой задачей он справился хорошо, поскольку с подкупающей чистосердечностью отметил достоинства, а также ошибки оцениваемых «товарищей», причем только о Чопиче, от которого он зависел, осмотрительно отозвался исключительно положительно. (На самом деле он считал его «бахвалящейся бабой»^[96]). В благодарность последний предложил своему начальству послать Броза для восстановления здоровья в санаторий. По мнению российского историка В. Н. Бондарева, детально исследовавшего московский период деятельности Тито, возможно, это был «санаторий» «Люблянка». Там агенты НКВД – этого «горького плода пролетарской революции» – добровольно или принудительно вербовали самые перспективные «кадры» из рядов приехавших в Москву коммунистов^[97]. Когда Тито вернулся, Караиванов 21 мая 1935 г. дал письменную гарантию, «что Броз в политическом плане заслуживает полного доверия»^[98]. Это подтвердили также Чопич и влиятельный начальник отдела кадров болгарин Георгий Дамьянов, более известный под псевдонимом А. Белов, хотя последний изначально не был к нему расположен. Исполком Коминтерна затем предложил ЦК КПЮ назначить «товарища Вальтера» – как его называли – своим «политическим референтом» в Балканском секретариате, который возглавлял известный немецкий коммунист Вильгельм Пик. ЦК КПЮ согласился с этим предложением^[99].

В то время во главе Коминтерна стоял легендарный Георгий Димитров, болгарский революционер, один из обвиняемых на процессе о поджоге рейхстага в Берлине, оправданный благодаря своему мужественному и эффектному выступлению перед немецкими судьями. Эмигрант из Югославии вскоре заручился его поддержкой: его считали полностью преданным коммунистом, одним из редких югославов, годных для практической работы, хотя и недостаточно подкованным в теории марксизма-ленинизма^[100]. Несмотря на это, он стал внештатным преподавателем в югославском секторе Международной Ленинской школы и в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада (КУНМЗ), а вскоре и членом представительства КПЮ в Коминтерне. Опыт, полученный в Лепоглаве и других тюрьмах, где он отбывал заключение, укрепил его убеждение, что КПЮ не сможет выйти из охватившего ее кризиса, если не преодолеет раздиравшие ее внутренние распри. Броз увидел, что в югославской колонии в Москве, насчитывавшей приблизительно 900 человек (только членов ЦК КПЮ и различных группировок было около 50), обстановка такая же, как в тюрьме^[101]. Впоследствии он рассказывал, что избегал общества, отчасти потому, что любил уединение, отчасти же из-за того, что понимал – он должен следить за тем, что говорит. «Особенно в помещениях, где находились телефонные аппараты»^[102]. Он всецело посвятил себя работе и еще проходил обучение на курсах техники руководства и конспирации, организованных Коминтерном в Москве^[103]. «Это время я использовал прежде всего для обучения; мой путь пролегал только от отеля “Люкс” до здания Коминтерна, возможно, это и спасло меня от ножа Сталина»^[104]. О его сдержанном поведении рассказывает в своих воспоминаниях об отеле «Люкс» Рут фон Майенбург, жена австрийского коммуниста Эрнста Фишера. «По длинным коридорам Тито прошмыгивал тихо, как мышь. Никто из соседей не обращал внимания на молчаливого товарища, который почти ни с кем не разговаривал и в одиночестве шел своей дорогой. Югославы вообще жили в замкнутом конспиративном мире, редко кому из иностранных товарищей дозволялось заглянуть в него. Даже Балканская секция в здании Коминтерна на улице Моховой совещалась за закрытыми дверями»^[105].

Броз прибыл в Москву всего через три месяца после того, как убийство С. М. Кирова, руководителя Ленинградского обкома ВКП(б), дало Сталину повод начать массовые чистки, направленные против «заговорщиков» – ведущих большевиков. Неизвестно, разделял ли он убеждения младшего поколения югославских коммунистов, которые, находясь на родине, наивно верили каждому слову А. Я. Вышинского, главного обвинителя на московских процессах, и объявляли классовым врагом и троцкистским шпионом каждого, кто казался им подозрительным^[106]. В любом случае, ему удалось избежать гибели, хотя некоторые написанные им «характеристики» товарищей не соответствовали тем, которыми располагал НКВД ^[107]. Столкнувшись со сталинским террором, Броз научился многому, прежде всего тому, как работают механизмы революции и власти. Он воспринял его как необходимое средство воплощения в жизнь нового общественного устройства и тем самым морально скомпрометировал себя, но в то же время определил главные вехи своего жизненного пути. Джилас так описал метаморфозу, произошедшую с «Вальтером» в ранний период его московской жизни: «Революционер Йосип Броз <…> лишь теперь понял, что, хотя революционные институты и методы неотделимы от идеи, они – важнее ее, даже важнее, чем сама революция»^[108]. Нехватка серьезного образования избавила его от сомнений, скепсиса, способности к критической оценке. Савка Дабчевич-Кучар даже говорила, что под лозунгом коммунистической морали в ее макиавеллистском варианте, согласно которому цель оправдывает средства, он отошел от традиционных ценностей и с легкостью их отринул. Порядочность, преданность, дружба, fair play^[109], честь – все эти понятия были для него мелкобуржуазным хламом^[110]. В противовес этой резкой характеристике следует привести замечание, высказанное Тито в интервью для журнала «Коммунист» 15 апреля 1959 г.: Сталин посредством Коминтерна «уничтожил революционный облик коммунистов и создал коммуниста-слабака»^[111]. А также, конечно, свидетельство Эдварда Карделя, сотрудничавшего с Вальтером в Москве в середине 1930-х гг. Он вспоминал, что Броз во время «Большого террора» приложил много усилий, чтобы отослать как можно больше югославских эмигрантов из Советского Союза на нелегальную работу на родину или, если речь шла о младших товарищах, в интернациональные бригады в Испанию, где в июле 1936 г. началась гражданская война. Тем самым он спас их от гибели^[112]. Как известно, Советский Союз решил поддержать республиканскую власть в Мадриде, против которой организовали вооруженное восстание правые генералы во главе с Франсиско Франко. Вальтер с энтузиазмом поддержал эту политику – еще и потому, что думал: Испания может стать отличной школой для подготовки военных и политических кадров^[113]. Так и вышло, ведь в состав интернациональных бригад вошли примерно 1650 югославов. Несмотря на то что почти половина из них пали, защищая Республику, во время Второй мировой войны ни в какой другой коммунистической партии не было столько «испанцев», как в КПЮ. Они возглавили партизанское восстание^[114].

В июле и августе 1935 г. Броз с помощью Горкича стал участником VII «всемирного» конгресса Коминтерна. Он являлся делегатом с совещательным голосом, хотя никого из руководства КПЮ это не устраивало. В ответе на вопрос многоязычной анкеты, которую должны были заполнить все делегаты, под каким псевдонимом он работает в партии, он написал два: «Тито» и «Руди». На вопрос, под каким псевдонимом он принимает участие в конгрессе, он ответил: «Вальтер Фридрих». Из тридцати псевдонимов, которыми он пользовался в своей жизни, «Тито» и «Вальтер» были для него самыми значимыми. Он вписал в анкету неверный год рождения – вместо 1892 указал 1893 г. – и немного солгал, записав в графе об образовании: «начальное, частично среднее». Также он погрешил против истины, заявив, что работает «механиком» начиная с 1910 г. По фотографии, которую он сделал для анкеты, видно, что он уже давно не работал по этой специальности, на ней он скорее похож на молодого доцента университета, чем на пролетария^[115]. На конгрессе он впервые увидел Сталина, но издалека и мельком. В зале, где проходило заседание, тот появился только один или два раза и сидел за мраморной колонной. «То ты меня видишь, то не видишь», – позднее с усмешкой рассказывал Тито^[116].

VII Конгресс Коминтерна имел большое значение, поскольку на нем произошла смена политического курса: Москва приняла решение, что международное рабочее движение должно коренным образом изменить свою тактику, основанную на тезисе, что у коммунистов нет политических друзей – ни социалисты, ни социал-демократы (до конгресса их обзывали «социал-фашистами») ими не являются. Из-за угрозы нацизма, возникшей после прихода Гитлера к власти, руководители СССР пришли к выводу, что не стоит маршировать к светлому будущему без союзников, более того, необходимо искать их везде где возможно, как среди социал-демократов, так и в рядах католических и даже националистических и консервативных партий. Речь шла о политике «народного фронта», которая предусматривала формирование единого блока антифашистских сил. Ожидалось, что он обеспечит безопасность Советского Союза перед лицом гитлеровской угрозы и подготовит условия для второго этапа революции. В этом контексте преобладало убеждение, что в деле защиты родины пролетариата принесет пользу и Югославия, уже не как санитарный кордон вокруг большевизма, а как заслон, выставленный СССР вместе с другими государствами Средней и Юго-Восточной Европы перед Гитлером. Хотя еще на областной конференции в декабре 1934 г. высказывалось мнение, что королевство Карагеоргиевичей необходимо разрушить, КПЮ, конечно, сразу же приняла новую линию. Ее ЦК констатировал, что остается верен принципу самоопределения народов и их права на отделение, но, «учитывая современное международное положение», считает нужным сохранить Югославию. Любые действия в противоположном направлении были бы на пользу фашизму и его военным планам^[117]. Политбюро разъяснило эту позицию в письме, адресованном всем руководящим структурам КПЮ, и никто открыто не выразил несогласия. Однако преодолеть настороженное отношение многих «товарищей» к Югославии было совсем не просто^[118].

Что касается Вальтера, то во время VII Конгресса возникла конфликтная ситуация. В середине августа встал вопрос, кто станет новым постоянным представителем КПЮ в Исполкоме Коминтерна. Группа делегатов, неожиданно приехавшая в Москву из Югославии, предложила, чтобы эту престижную должность занял Броз, хотя среди членов ЦК у него был наименьший партийный стаж. В партийных верхах произошла жаркая дискуссия, в результате которой все, включая и Горкича, поддержали кандидатуру Вальтера. Однако это был просто маневр. Горкич и его окружение сразу же выразили свой протест Дмитрию Захаровичу Мануильскому, представителю Сталина в Коминтерне, аргументируя его тем, что избрание Броза укрепит «фракционность» в партии. Мануильский, близкий друг Горкича, очень рассердился и не утвердил решения югославской делегации. Он сказал: «Раз вы не выбрали Горкича, единственного из вас, кому Коминтерн доверяет, мы не позволим вам иметь своего члена в Коминтерне, только кандидата; и этим кандидатом будет Горкич. Пусть это послужит вам наказанием»^[119]. Это был первый знак, свидетельствовавший о том, что КПЮ не пользуется большим авторитетом в Москве. Позже Тито рассказывал: «Тогда я заметил, что что-то в отношении к нам было неладно. Должно быть, без черта не обошлось. Димитров как-то спросил меня: “Скажи мне, Вальтер, у вас вообще есть партийные организации?” Я ответил, что есть. В ответ он сказал, что получает донесения, из которых можно заключить, что в нашей стране нет партийных организаций. О нашей партии судили по ее руководству в Вене. А в Вене все настолько переругались, что это был настоящий позор»^[120].

Конфликт, о котором говорил Вальтер, явился следствием политики, которую пытался проводить Горкич после недавнего конгресса Коминтерна. Он полагал, что в новых, более либеральных условиях, сложившихся в Югославии после убийства короля Александра, было бы целесообразно достичь договоренности с другими оппозиционными силами, которые заявили о себе на выборах в мае 1935 г. и добились на них успеха. Для осуществления этой цели он даже был готов заключить союз с социалистами и создать с ними единый блок. Хотя казалось, что с приходом к власти нового премьера Милана Стоядиновича полицейское давление на левых немного уменьшится и хотя социалисты приняли радикальную программу, открывавшую путь к сотрудничеству между партиями, другие члены ЦК всё же воспротивились политике такого тесного союза^[121].

Вальтер тем временем залечивал рану, нанесенную его самолюбию, так что в конце августа и первой половине сентября он сопровождал югославских делегатов в их длительном путешествии по Советскому Союзу. Они осмотрели крупные заводы и колхозы и отправились на Урал. Их разочаровало многое из того, что они увидели. Но они оправдывали всё отсталостью России и огромными трудностями, с которыми она сталкивалась, находясь во враждебном мире. Так же думал и Броз: «Мой революционный долг тогда заключался в том, чтобы не критиковать это и не помогать иностранной пропаганде против этой страны, ведь в то время СССР был единственной страной, где свершилась революция и где было необходимо построить социализм. <…> Я чувствовал сильное внутреннее отторжение того, что видел, но я оправдывал русских коммунистов, полагая, что невозможно быстро всего достичь, хотя с октября 1917 г. прошло уже довольно много времени, более семнадцати лет….»^[122]

А в Югославии всё еще шла ожесточенная борьба между внутрипартийными фракциями. Поскольку югославской полиции удалось посадить в тюрьмы несколько видных коммунистов, которые на допросах выдали товарищей, зимой 1935/1936 г. начались массовые аресты. Бывали периоды, когда за застенками находилось от 60 до 70 % всех членов партии, так что она была истреблена почти под корень, особенно в Черногории, Далмации, Хорватии, Славонии, Сербии, Македонии, Боснии и Герцеговине^[123]. Стало понятно, что надежда на либерализацию, возникшая в связи с приходом к власти Стоядиновича, была необоснованной, что дало оппозиции козыри против Горкича. В апреле 1936 г. он был вынужден срочно созвать Пленум ЦК КПЮ, не сообщив об этом заранее Коминтерну и не дождавшись прибытия его представителя. В Москве это вызвало сильное недовольство, как и то, что на Пленуме он не смог добиться принятия директив VII Конгресса Коминтерна о создании народного фронта. Члены КПЮ, присутствовавшие на Пленуме, приняли ряд резолюций о работе и тактике партии, в которых отвергалась любая возможность сотрудничества с социалистами, и Горкич оказался в изоляции^[124]. В связи с этим секретариат Коминтерна 15 августа 1936 г. сформировал «большую комиссию» для подготовки доклада по «югославскому вопросу». На заседании Димитров выступил с критикой обстановки в КПЮ, отметив, что следует найти другие формы (работы), чтобы югославская партия заняла правильную позицию по всем вопросам. Нельзя допустить, чтобы Югославия стала фашистским государством^[125]. Решения апрельского пленума были признанны недействительными и было решено сменить руководство партии. Старания Горкича достичь соглашения с силами оппозиции в Коминтерне учли, однако стали задаваться вопросом, способен ли он овладеть ситуацией и не ошибся ли, с самого начала не попросив у Москвы совета, как проводить правильную политику^[126].

В середине марта 1936 г. Вальтер перестал работать в Коминтерне. Причины этого не вполне ясны, но, по всей видимости, он тогда прослушал курс лекций о тактике ведения партизанской войны, организованный Коминтерном в так называемой «партизанской гимназии» в Рязани. Тем временем началась гражданская война в Испании, и Советский Союз принял в ней участие на стороне республиканского правительства. Сталин провозгласил: «Дело Испании – это дело всего прогрессивного человечества». Поскольку было необходимо остановить «контрреволюцию» путчиста генерала Франсиско Франко, пользовавшегося поддержкой Гитлера, Муссолини и Ватикана, он приветствовал отъезд на испанский фронт свободомыслящих добровольцев, объединенных в интернациональные бригады. Обязанностью Вальтера стала их вербовка в Югославии, где он появился в августе 1936 г. в облике элегантного австрийского туриста, направляющегося в Далмацию^[127]. А уже в конце месяца он вернулся в Москву, поскольку известно, что он принял активное участие в обсуждении внутреннего положения в КПЮ. Он предоставил кадровикам ИККИ ряд сведений «о членах и кандидатах в члены ЦК», при этом не скупился на критические замечания, хотя и не скрывал их положительных качеств. Во всяком случае, он никого не обвинил в троцкизме, что в те времена в Москве было бы смертельно опасно. На основе разработанных предложений комиссия под председательством Димитрова 19 сентября приняла решение перевести оперативное руководство КПЮ на родину, а за границей оставить только представительство, которое должно осуществлять связь с Москвой, работать среди эмигрантов и издавать партийную литературу. Секретариат поручил Мануильскому и отделу кадров подготовить проект по вопросу о составе партийного руководства^[128].

Через неделю, 25 сентября, секретариат ИККИ, во главе которого тогда стоял Эрколи (Пальмиро Тольятти), обсудил вопрос о «вине руководящих товарищей» КПЮ в сложившихся обстоятельствах и назначил для расследования этого дела особую комиссию в составе трех человек^[129]. Вальтер 16 октября написал для нее длинное донесение, в котором подверг критике кадровую политику, проводившуюся до того времени партийным руководством. Он считал, что на ключевые посты, имевшие решающее значение для работы на родине, оно выдвигало не проверенных людей, а тех, о ком имело сведения из вторых рук. Поэтому среди них оказались корыстные люди и провокаторы. Также ЦК вовремя не отозвал партийцев, находившихся под угрозой ареста, что привело к тому, что на допросах они «предали». Вину за всё это он возлагал главным образом на Горкича, который слишком легковерен и ставит палки в колеса людям, желающим работать. Для исправления положения в партии он предлагал, чтобы за отбор кадров отвечали максимум два члена Политбюро, которые должны позаботиться о назначении на ключевые посты зрелых товарищей, заслуживающих доверия не только из-за политических убеждений, но и благодаря своему опыту. Поэтому нужно послать из Москвы на родину всех старых коммунистов, пользовавшихся известностью в массах и имевших контакты как с социал-демократами, так и с «мелкобуржуазными» группами. Они будут незаменимы для создания единого рабочего и антифашистского народного фронта. При этом он зашел настолько далеко, что даже упомянул о двух товарищах, исключенных из партии, да еще и достаточно жестко высказал свое мнение по поводу недостатка конспирации в самом Коминтерне: в курсе его конфиденциальных дел были люди, которым не положено было о них знать. Полемизируя с Горкичем, который предлагал оставить за границей двух партийцев, он полагал, что будет достаточно одного, чтобы предотвратить опасность формирования двух противоборствующих руководящих центров – за границей и дома. За границей пусть останется Горкич с небольшим техническим аппаратом и одним товарищем, не входящим в ЦК, – последний должен стать редактором партийной газеты Proleter. Он прямо высказал, с кем ему не хотелось бы сотрудничать в партийном руководстве на родине (Камило Хорватин – Петровский) – поскольку уже в Москве стало понятно, что они не могут работать вместе. При этом нельзя сказать, что он хотел навредить Петровскому, – он предлагал назначить его представителем КПЮ при Коминтерне^[130]. В этом первом донесении Броза, посвященном вопросам организации партии, дается немало резких оценок, однако вовсе не следует считать его доносом. Оно не осталось незамеченным и распространилось среди широкого круга сотрудников руководства ИККИ, которые получили дополнительное доказательство, что этот человек заслуживает доверия^[131].

В тот же день, когда он отдал это донесение, 16 октября 1936 г., Вальтера отправили в Вену с 200 долларами в кармане и югославским паспортом на имя Ивана Кисича^[132]. Через много лет он с благодарностью вспоминал о Димитрове и Пике, которые помогли ему «выбраться из Москвы», обстановка в которой из-за сталинских чисток всё больше накалялась. Хуже всего были ночные аресты в «Люксе». «Раздавались крики женщин и детей, от которых волосы на голове вставали дыбом»^[133]. Ситуация в австрийской столице была отчаянной, поскольку полиция за несколько недель до приезда Броза арестовала большую часть партийного руководства. Среди тех, кто оказался за решеткой, были Ловро Кухар – Валич, известный под писательским псевдонимом Прежихов Воранц, Карел Худомаль – Оскар и Иван Марич – Железар. Через восемь дней Вальтер снова вернулся на родину, но уже с новыми полномочиями, расширившими его компетенции. Он получил задание возглавить и укрепить партийную организацию, расколовшуюся в период диктатуры короля Александра, а также продолжать оказывать содействие отправке добровольцев в Испанию^[134]. Уже в начале декабря он снова был в Вене, куда вернулся из Москвы и Горкич. Он приехал с хорошими новостями – Коминтерн, несмотря на критику в его адрес, оставил его в должности генерального секретаря КПЮ и даже наградил, предоставив ему право вето на любое решение партийного руководства на родине. До тех пор таких прав в Югославской коммунистической партии ни у кого не было. Помимо прочего, Коминтерн исключил из ЦК его «левых» противников и назначил новое руководство. Тридцатитрехлетний Горкич сиял от радости, ведь было очевидно, что в Москве у него есть влиятельные заступники^[135].

Вальтеру, по его словам, «показалось странным», что Горкич получил право вето. Ведь это означало, что он может от имени Коминтерна по своему усмотрению формировать политическую линию и устанавливать связи с югославскими оппозиционными силами. Что он и сделал в надежде, что таким образом КПЮ примет участие в общинных выборах, которые должны были состояться в декабре 1936 г. Он поручил Вальтеру «любой ценой» наладить сотрудничество с социалистами, невзирая на то, под каким названием партия выйдет на общественную сцену. С тезисом Горкича о том, что необходимо заключить договор с оппозицией, даже если партия при этом потеряет свою идентичность, обнародованном им в ряде брошюр, Вальтер не был согласен, ведь социалисты требовали, чтобы коммунисты ликвидировали свои нелегальные структуры. С его точки зрения, это положение напоминало то, которое сложилось в России в 1907–1914 гг., когда меньшевики требовали «ликвидировать» нелегальные партийные комитеты, чтобы стало возможным сотрудничество с либералами. Тогда Ленин воспротивился «ликвидации». В конце 1936 г. Броз придерживался того же мнения^[136]. Однако он не задавал вопросов и не возражал, тем более что Коминтерн решил: он сам будет работать в Югославии и нести ответственность за то, что происходит у него на родине^[137]. «Я ничего не хотел говорить, поскольку Горкич имел все полномочия. Я был доволен, что мог вернуться домой»^[138]. В середине декабря 1936 г. он уехал с поддельным паспортом, но не с тем, который приготовил для него Горкич. Также он не следовал тем маршрутом, который тот ему порекомендовал, «ведь часто случалось, что товарищей, которым Горкич доставал паспорта, на югославской границе сразу же арестовывали….»^[139] Он посетил Любляну, Загреб, Белград и Сплит, в том числе и для организации крупной экспедиции добровольцев в Испанию. Завершив дела на родине, он в конце года вернулся в Прагу. Там у Броза состоялся разговор о запланированной отправке добровольцев с Горкичем, который являлся главным связующим звеном между Коминтерном (и НКВД) и советскими представителями на Пиренейском полуострове. Он узнал, что Горкич собирается перевезти добровольцев из Далмации в Испанию на пароходе и доверил организацию транспорта далматинцу Адольфу Муку – Лёви, кандидату политбюро, а для набора молодежи послал в Белград латвийскую коммунистку Брайну Фосс-Ненадову, у которой оказался совсем другой, нежели у Броза, подход к решению этой задачи. В то время как Броз утверждал, что набор следует проводить строго конспиративно, Фосс дала противоположные указания – о «широкой популяризации» экспедиции. Поскольку помимо этого она завязала контакты не с теми людьми, с кем он уже наладил связи, а совсем с другими, Вальтеру показалось, что, приняв такое решение, генеральный секретарь выразил ему недоверие. Между ним и Горкичем произошел серьезный конфликт^[140].

Дело было очень рискованным, и его нужно было организовать в строжайшей тайне, ведь полиция половины Европы, в том числе и югославская, была начеку и старалась не допустить отъезда добровольцев на испанский фронт. Поскольку набралось уже несколько сотен энтузиастов, готовых вступить в борьбу против фашизма, Горкич осуществил задуманное: в конце февраля 1937 г. он отправил из Марселя в Югославию корабль «La Corse», который должен был переправить добровольцев в Испанию. Он был убежден, что эта экспедиция займет особое место в международной акции в поддержку республиканской Испании, и ее успех убедит Коминтерн в организационных способностях КПЮ и, прежде всего, его самого. «Это вернет нам авторитет, значительно пошатнувшийся из-за наших раздоров»^[141].

Но экспедиции не сопутствовала удача. Из-за того, что ее организацией занимались люди Горкича, которые не умели держать язык за зубами, жандармерия узнала о готовящейся акции. В ночь с 28 февраля на 1 марта 1937 г. корабль, за наем которого было заплачено 750 тыс. франков, задержали у Будвы. Около 500 молодых черногорских крестьян, собиравшихся сесть на него, чтобы доплыть до Испании, оказались в тюрьмах. Это была самая масштабная акция по задержанию левых из всех, что удалось осуществить белградскому правительству^[142]. Мук, которого полиция арестовала вместе с Фосс, рассказал всё, что знал, еще до начала допроса, и это усугубило катастрофу. К счастью, по словам Джиласа, о новой организации партии он ничего не знал^[143]. Наряду с Горкичем в срыве операции обвинили и Вальтера. На него обрушилась лавина обвинений, которые чуть не стоили ему головы. Тито впоследствии с презрением говорил, что на руководящую должность Мука принял Горкич. «Вы только подумайте, он ввел в ЦК человека, который был то ли владельцем, то ли управляющим кофейни в Будве, хотя в партии его совсем не знали, и у него не было никакой квалификации: он являлся представителем мелкой буржуазии»^[144].

* * *

На родину Йосип Броз вернулся издерганный и встревоженный; было ясно, что он чувствует облегчение, снова получив возможность работать нелегально в Югославии, пусть даже «милитаристской» и «монархической». Несмотря на то что он познакомился со всеми ужасами сталинской Москвы, где каждую ночь ожидал, что его разбудит «роковой стук в дверь»^[145], он всё еще был твердо убежден, что советский путь к социализму является верным и что без беспощадной борьбы с «классовым врагом» невозможно коренным образом изменить существующую действительность^[146]. Поскольку со времени процесса 1928 г., когда во всех газетах была напечатана его фотография, не прошло и десяти лет, и его внешность еще не сильно изменилась, он стал красить волосы в черный цвет. Иногда он менял внешность недостаточно умело. Когда через год, впервые встретившись с ним по приезде в Белград, молодой журналист Владимир Дедиер предостерг, что его «могут разоблачить», он беззаботно ответил: «Знаешь, мне надо было поторопиться, к тому же мне не хватило краски». Даже мать Дедиера обратила внимание на то, что в облике друга ее сына что-то не в порядке: «Он, наверное, опасен, у нас дома таких людей еще не бывало. Посмотри! У него французская зубная паста, а мыло – чешское!»^[147] Не только туалетные принадлежности Броза вызывали удивление, еще больше привлекало внимание то, что он говорил на сербохорватском языке со странным акцентом, который было трудно распознать. Помимо немецкого и русского языков, на которых он мог изъясняться более-менее свободно, он немного знал французский, чешский, венгерский и киргизский языки. Впоследствии он также усовершенствовал свой английский, который начал изучать в тюрьме, читая еженедельник The Economist. Из-за того, что он знал несколько языков, но при этом владел ими недостаточно хорошо, было сложно определить его настоящее происхождение.

За несколько месяцев до его смерти американское Агентство национальной безопасности опубликовало в своем ведомственном журнале Criptological Spectrum статью, в которой утверждалось, что на основании определенных фонетических и морфологических признаков выявлено, что Тито – это не Йосип Броз, а русский или поляк, взявший его имя в 1930-х гг. Статья была анонимной, но из текста видно, что ее написал специалист^[148]. На это можно возразить, что в документах Коминтерна о Брозе такой информации нет. Это вовсе не означает, что сам Советский Союз не распространял слухов о Тито, когда в 1948 г. у него произошел конфликт со Сталиным. Тогда по Московскому радио передавали следующую историю: настоящий Йосип Броз был убит в 1915 г. на русском фронте. Его форму и документы присвоил какой-то дезертир из царской армии, вероятно, «еврейский буржуй», сын торговца мехом из Одессы. Как его отец надувал своих покупателей, так и этот авантюрист, у которого семь разных паспортов, обманывает югославских трудящихся^[149].